Текст книги "Последний глоток сказки: жизнь. Часть I и Последний глоток сказки: смерть. Часть II (СИ)"

Автор книги: Ольга Горышина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 33 страниц)

Глава 29 «Буэновское лекарство от любви»

– Я не знаю, как сказать отцу… – проговорил Дору, потупившись.

Сеньор Буэно застучал ладонью по столу.

– Хватит! Хватит мне тут шекспировских страстей! Вы – хорват, Дору. Наполовину, правда, румын, ка свою худшую половину… Это простительно профессору, потому что делать всякие глупости часть его профессии, если ее можно назвать таковой! По мне, так учительство – это состояние души, которой ваш отец его лишил… Хотя, я еще помню Эмиля живым, его лишила души война… Давайте, Дору, проваливайте отсюда.

– Где отец?

– Там, где вы его оставили две недели назад. У себя в башне… У себя, не у нее…

– Это башня уже не ее. Ее больше нет!

– Никогда и не было, – проворчал старик. – Будем так считать…

Дору начал медленно подниматься по лестнице. Ноги гудели – он отвык спать в чехле для сноубордов. Он глянул в конец коридора, выдохнул и пошел в детскую. Ива сидела в кресле-качалке и держала у рта Авилы бутылочку с молочной смесью. Вид у служанки был похоронный…

– Ну вот не надо… – бросил Дору и зашагал прочь.

Однако у кабинета снова замер в нерешительности. Он слышал, как за дверью трещит камин. Что отец может жечь на этот раз? Дору постучал три раза.

– С каких пор ты стучишь?

Голос прежний. Как до побега Валентины. Нет, как до ее появления в замке!

Дору распахнул дверь. Огонь отбрасывал адский отсвет на бледное лицо хозяина кабинета, склонившегося над столом в три погибели. Граф отковыривал ногтем с головы марионетки резиновый клей – медленно, миллиметр за миллиметром, так осторожно, что когда рыжие волосы упали на стол, на основе головы не было заметно ни единого повреждения.

– Рapá, что вы делаете? – спросил Дору шепотом.

– Не видишь, разве?

На столе стоял открытый тюбик с грунтовкой, и граф принялся толстой кистью беспощадно замазывать роспись лица. Затем поднялся из кресла, подошел к пылающему камину и присел подле огня с куклой в руке, чтобы быстрее подсушить грунт и, вернувшись за стол, начал придавать кукле знакомые черты.

– Работать с акриловыми красками одно удовольствие! – улыбнулся граф, и Дору рухнул на диван.

Его отец дул на бумажное лицо, и лед его дыхания сковывал краски быстрее, чем просушило б их тепло. В длинных пальцах сменялись кисти разных размеров, а разноцветные тюбики перемещались по столу в вихре танца. И вот, в очередной раз подув на лицо куклы, граф набрал на тонкую заостренную кисть немного белил и поставил крошечную точку на сером стеклышке, которым заменил зеленую бусину зрачка: теперь глаза куклы заблестели, но не мертвым ледяным блеском, а живым страстным огнем.

– Похожа? – повернул он куклу к сыну, и тот кивнул. – Нет, лучше… Что ты хотел?

– Мы не нашли никаких ее следов, – начал Дору медленно и тихо. – Мы были на старой квартире, в клубе, у родственников, даже на той злополучной крыше. Мы просматривали все блоги – ну не могли ее не заметить. Но она как в воду канула…

– Может, так оно и есть… С чего ты решил, что она помчалась в Петербург? Не это было ее последними словами. Последними было – если сможешь. Я не смог. С чего ты решил, что ты сможешь? Да мне и без разницы. Иди отдыхай. Мне жаль, что я не смог удержать вас с Эмилем дома. Но теперь все кончено – уплыла так уплыла, улетела так улетела. Вильи не умеют любить. Я это знал, но, как дурак, поверил. Уходи. Я хочу закончить марионетку…

– Но она закончена, – вставил Дору робко.

– Уйди, пожалуйста.

И Дору ушел. Граф не глядя протянул руку под стол и достал бутыль, щелкнул по ней ногтем, прислушался к эху и, отложив марионетку в сторону, взял с края стола кубок, чтобы наполнить почти до самых краев. Бутыль снова ушла под стол, а кубок хозяйски расположился в руках графа. Вампир откинулся на спинку кресла и принялся перекатывать ножку кубка между ладонями, не решаясь пригубить жидкости с терпким ароматом сливы и корицы.

– Ах, Мойзес, Мойзес, – покачал головой граф, не решив еще стоит ли злиться на ростовщика за заботу о хозяйском настроении. – Я вернул тебе все долги и брать ничего не собираюсь. Даже этот самогон…

Но все же кубок манил его, словно вместо мутной от корицы жидкости в нем пенилась свежая кровь. Граф пил короткими глотками, не морщась, словно лекарство, которое слишком противно, чтобы растягивать процедуру его поглощения. Вот он уже начал различать дно кубка. Жжение в груди сделалось невыносимым, и граф опустил кубок на дубовую столешницу, да с такой силой, что голова марионетки подпрыгнула, и теперь серые стекляшки глядели на графа с немым укором.

Александр с тяжелым вздохом протянул к кукле руку, осторожно взял за тонкую шею, словно боялся переломить или оторвать крепления, и принялся смазывать макушку клеем. Верхний ящик стола был открыт, и граф начал доставать из него тонкие льняные пряди, одну за другой насаживая на клей и мягко приглаживая вдоль узкого свеженарисованного лица. Волны волос теперь мягко струились по лифу платья на его пышную юбку, прилипая к бусинам, заботливо нашитым на ткань создательницей марионетки. Ему захотелось запустить в волосы ногти, но страх повредить еще не до конца схватившийся клей остановил графа в его желании.

Он положил куклу перед собой и принялся гипнотизировать, точно та могла на манер сказочного полена открыть нарисованный рот и заговорить. Увы, его кукла навсегда останется нема. Однако, марионетка смотрела на него с неимоверной теплотой, словно жалела. Тогда рука графа сама нашла кубок, и последние капли самогона оросили пересохшее горло вампира. Он нагнулся под стол и вытащил бутыль, чтобы вновь наполнить кубок и выпить до последней капли за один глоток.

 Увы, на середине граф закашлялся и даже расстегнул верхние пуговицы рубашки, но долго просидеть откинувшись на спинку кресла не смог – кукла манила его к себе. Ему до безумия сильно захотелось оживить ее, заставив исполнить танец – он будет держать ее крепко, не ослабляя ни одной нити.

Граф поднялся из кресла и начал медленно поднимать вагу: ткань платья зашуршала, руки из папье-маше стукнулись друг о друга – кукольная Валентина поднялась, выхваченная светом камина, точно театральным софитом. Кукла повела головой, тряхнув льняными прядями, и заскользила по столу в сторону графа, но тот остановил ее, потянувшись к бесформенному куску черной материи, на котором незаметно затаилась темная вага. Только рука наткнулась на кубок, ка дне которого все еще мутнел буэновский самогон – и агуардьенте действительно была хороша, как и испанская фамилия ее создателя. Граф глянул на пол, чтобы оценить, сколько еще осталось в бутылке: почти ничего. Ужаснулся и ухватился рукой с вагой за край стола, вдруг почувствовав головокружение. Однако тут же выпрямился, едва заслышав легкий стук марионетки, коснувшейся лицом поверхности стола.

Огонь в камине продолжал бесноваться, нещадно окрашивая в кровавый цвет смертельно бледное лицо вампира. Александр заставил себя поднять кубок и осторожно пригубил смиряющее боль пойло, снова не поморщившись. Затем швырнул пустой кубок на пол и вновь потянулся к темной ваге, медленно одергивая фрак на марионетке с его лицом, и только тогда заметил, что нити марионеток переплелись – спутались.

Граф выругался и, бросив обе ваги на стол, потянулся к нитям длинными ногтями. В этот момент хлопнула оконная рама, распахнувшись от ночного ветра. Огонь ухнул и снова завыл, обдав вампира жаром с прежним неистовством. Граф качнул головой, и луна качнулась ему в ответ. Ноги отяжелели, и Александр опустился мимо кресла прямо на пол.

– Четверть второго, – простонал он, бросив беглый взгляд в окно. – Две недели и один день, то есть пятнадцать дней…

Он потряс головой и потянулся к бутыли, в которой на дне еще что-то мутнело, но вдруг она исчезла и на ее месте появилась босая нога, за которую Александр схватился уже по инерции.

– Не говори только, что ты выпил все это один!

Граф даже не вздрогнул, заслышав далекий приглушенный треском камина голос.

– Мне не с кем пить. Я один…

– Пусти мою ногу!

– И не подумаю! Я тебя наконец поймал!

– Мне же больно!

– Мне тоже!

– Зачем ты испортил мою куклу? – донеслось до графа уже сверху, но вампир так и не поднял глаз, продолжая удерживать взгляд на оставшейся в его руках ноге.

– Это уже моя кукла, – ответил он глухо. – И, признаюсь, натуральные волосы смотрятся лучше окрашенных шелковых нитей. Да и сказка моя лучше твоей, потому что в ней будет счастливый конец.

– В моей тоже был счастливый конец, – продолжало доноситься до него сверху.

– Ты продолжаешь путаться в родном языке. Я использовал глагол в настоящем времени, а ты – в прошлом.

– Зачем ты пил, Александр? Ты же не человек!

Льняные волосы скользнули по его рукам и разжали пальцы, но остались на них.

– На счет два ты встаешь!

Он приподнял веки и уставился в горящие серые глаза. Но лишь на мгновение – в другое он уже вырвал руки и сжал тонкие плечи, спрятанные под грубым пиджаком. Не отрываясь от любимых ледяных губ, он срывал его, не заботясь о пуговицах.

– Пусти!

Но он не отпускал. Пиджак упал вниз, и Александр, прервав поцелуй, подтянул к лицу чужой вельвет.

– Мне после самогона снятся странные сны. Настолько реальные, что я даже чувствую запахи и могу осязать, – он освободил руку от старого пиджака и запустил длинные ногти в лен волос, оттягивая их вниз, прядь за прядью. – Я заставлял себя спать дни и ночи напролет все две недели, чтобы хоть один раз увидеть тебя во сне и насладиться счастливой сказкой, но Морфей отказывался ставить нужную киноленту, и наконец сегодня я вспомнил про самогон. И вот, мой сон ожил, и я не хочу от него просыпаться. Не сердись за куклу, но ведь тебе они все равно уже не нужны.

Его руки упали на колени. Он подался вперед и, ткнувшись носом в чужой пиджак, ухватился теперь за обе тонкие щиколотки.

– Я распутала нити. Ты в состоянии встать?

Уперев руку в подлокотник кресла, граф поднялся и медленно коснулся нитей обеих марионеток, соединяя их руки.

– Они свое оттанцевали! – оглушил его знакомый голос.

Слова прозвучали приговором танцу, и марионетки рванулись вверх, чтобы с грохотом упасть на стол поверх собранных в коробку тюбиков краски. Граф не успел возразить, потому как рухнул в кресло, когда на его плечи опустились швырнувшие марионеток руки.

– Похоже, это все же не первая бутыль, раз ты не в состоянии отличить сон от реальности!

– Я…

Граф лишь увидел, как босая нога поддела бутыль, и та угодила прямо в камин, разлетевшись вдребезги. Огонь обиженно зашипел на самогон, а граф улыбнулся, но ненадолго, потому что тонкие пальцы ухватились за его волосы и потянули вперед.

– Это не сон, слышишь меня? Пятнадцать дней разделить на три. На три, потому что это счастливое число. Оно еще с Античности было почитаемо, да и сомневаемся мы всегда трижды. И получаем в итоге… Сколько пальцев у меня на руке?

– Пять, – простонал Александр.

– Тогда чего ты продолжаешь так на меня смотреть? Будто не веришь…

 – Если я сейчас трижды спрошу тебя, ты ли это, – еле ворочал языком граф, – и на третий раз…

– Да протрезвей ты уже наконец! Я это! Я! Забирай мою свободу назад!

Он увидел, как лен волос взметнулся вверх с чем-то белым, оставив перед его взором бледную синеву, а потом граф вдруг погрузился в холодную зиму: и глаза, и рот заткнули белым снегом.

– Да сними уже рубаху с лица! Боже милостивый, угораздило же меня выйти замуж за…

Голос Валентины звучал в отдалении, и граф наконец сорвал ткань с ушей, но оставил у носа, вдыхая ее свежий ночной аромат.

– Идем скорее на воздух! Ты явно не в себе!

Рубаха упала к ногам графа, а цепкие бледные руки скользнули ему за спину.

– Раз, два, три, два, два, три… – зачем-то начал считать граф ритм вальса.

Валентина ловко вспорхнула на подоконник, и граф замер, завороженный искрящимся лунным покрывалом, укрывшим плечи обнаженной вильи, но руки ее потянули его за собой, и через мгновение он ощутил невесомость, выпав вслед за Валентиной из окна, но уже в следующее мгновение уткнулся носом в ложбинку между ее грудей и попытался поднять ее тело с влажной от ночной росы травы. Только вилья ловко выскользнула из его рук и протянула к нему свои, чтобы помочь подняться.

– Я даже не предложу тебе пробежку…

Серые глаза смеялись, и по губам графа тоже скользнула счастливая пьяная улыбка.

– Я боялся увидеть во сне Брину. Но бедняжке не выбраться из часов, а счастливые вампиры часов не наблюдают…

– Ты же не станешь портить наш вечер? – вдруг сузила глаза вилья, и граф неистово затряс головой.

– Я просто не могу поверить… Пусть это будет сном, от которого я никогда не проснусь. Пусть наше свидание станет моей сказочной летаргией…

– О, Боже, Александр, пусть уже ночная прохлада наконец остудит твой мозг… Знаешь, что иногда помогает против такого пойла?

Не дав графу ответить, Валентина отпустила его запястья и, обвив руками шею, прижалась к его разгоряченным самогоном губам, чтобы слизать с них сливовый привкус с запахом корицы.

– Тогда я желаю навеки оставаться пьяным, – прошептал граф, пытаясь поймать вилью, но та вновь выскользнула из его рук.

– Не порти наше свидание! Я шла к нему пятнадцать дней… Нет, я бессовестно вру. Двенадцать! Три дня я спала мертвым сном в доме одного очень хорошего человека, с которым обязана тебя познакомить! У меня больше нет крыльев, но осталась твоя машина… Ты не в состоянии сесть за руль, но я могу попытаться вспомнить, как это делается. Где ключи?

– В машине…

Граф не успел оступиться, потому что вилья слишком резко рванула его за руку, и он просто-напросто перепрыгнул выступивший из земли корень дерева, а потом не прошло и секунды, как он уже двумя руками держался за машину, пока Валентина распахивала перед ним дверь.

– Ну и чего она пищит и мигает? – вилья закусила губу, но граф быстро перегнулся к ней и вытащил ремень безопасности, а потом пристегнул и себя самого.

– Я не до такой степени пьян…

Однако ж, как «вольво» рванула с места и завизжала тормозами на повороте, он все-таки не заметил, а серо-черный пейзаж за окном слился в один взмах крыла летучей мыши, которое мучительно больно хлестало его по лицу. Так, что он даже жмурился от рези в глазах, и в итоге откинулся назад, уперся в худое острое плечо и резко крутанул руль на себя, развернув машину так, что та носом уперлась в придорожную траву.

– Что ты делаешь?! Так не ездят! – закричала Валентина.

Не было понятно, что больше возмутило вилью, разворот машины или острые длинные ногти, вонзившиеся ей в кожу, или же темные глаза, лишившиеся пьяной дымки и ставшие темнее и холоднее самой ночи, но она так и не сумела прикрыть губы, которые задрожали, будто вилья решила заплакать.

– Неужели это ты?

Ремень безопасности впился в бледную полупрозрачную кожу, натянулся и лопнул – льняная голова тут же упала на затянутую мятой рубашкой грудь вампира.

– Зачем ты вернулась? Я не потерплю больше твоих игр! Ты слышишь?! У меня есть твоя кукла. Мне больше никто не нужен!

– Вернулась? Я никуда не уходила, – простонала вилья, не в силах скинуть со спины тяжелую руку вампира.

Глава 30 «Но мы счастливы»

– Сбежала! – рычал граф в волосы вильи. – Бросила меня, поверившего в твою любовь! Твоя кукла послушнее, и я распутаю нити, чтобы каждое ее движение соответствовало моему желанию.

– Я не сбегала…

Но Александр ее не слушал.

– Авила… Ты и ее бросила, но ей и не нужна такая мать! Она все еще не говорит «мама», а твои груди уже пусты, так что тосковать по тебе моя, слышишь, моя дочь не станет. Что нужно было мне от тебя, я получил. Ничего другого ты дать мне не в состоянии. Ты даже не можешь толком танцевать!

Он так и не позволил Валентине отстраниться от своей груди, хотя вилья и уперлась в нее острыми кулачками.

– Вилья, о, Вилья, – игриво запел граф жутким опереточным голосом, – бродя по лесам, я тебя, может быть, выдумал сам. Вилья, о, Вилья, наверно, ты мне просто приснилась во сне.

И тут он отпустил ее, и Валентина откинулась назад, глядя в холодное бесстрастное лицо вампира своими расширенными от страха серыми глазами.

– Лучше бы ты продолжала мне сниться, – голос вампира был сух и глух. – Я предпочел бы проснуться от этого сна.

– Верните мне рубаху, граф, и я больше не потревожу ваш покой, – едва слышно прошептала Валентина, протиснувшись к двери между рулем, к которому слишком близко придвинула кресло.

– Вернуть? Я и не принимал ее обратно. Ты нагло швырнула мне ее в лицо, забыв, что я не приемлю современной распущенности нравов. Я и близко не желаю видеть подобную женщину подле своей дочери. Предпочтешь ли ты российские озера или удовлетворишься румынскими, меня не особо волнует, потому что затворничество в замке по моей мертвой душе, и сейчас мне совершенно не скучно…

– Вы, кажется, в состоянии сесть за руль…

– Зачем мне машина? – зло усмехнулся граф Заполье и тоже распахнул дверь.

– Я предпочитаю добираться на своих двоих, – донеслось до слуха Валентины уже с улицы.

– Вы бросите машину так, тут? – заикаясь, спросила она, захлопывая водительскую дверь.

Вампир молчал и смотрел поверх ее головы на луну. Валентина в нерешительности отступила от блестящей в лунном свете черной машины, но всего на шаг.

– Что же ты медлишь? Ты свободна! Тебе даже не страшен рассвет… Хотя сейчас днем слишком жарко, особенно в полях… На твоем месте я бы поспешил укрыться в ледяной воде озера, там и рыбы в предрассветный час много… Слишком странен был этот июльский вечер, а рассвет будет еще страннее… Скоро три часа. Быстро же пробегают летние ночи…

– Вы даже не позволите мне увидеть Авилу?

Вилья продолжала стоять по другую сторону машины, но теперь ее руки лежали на полированном капоте, будто она искала в нем опору подкашивающимся ногам.

– Зачем? Ночью ребенку нужно лишь молоко и тепло, а ты не в состоянии дать ей ни того, ни другого. Ива и Серджиу позаботятся о ней – и накормят, и обогреют.

– Прощайте, – произнесла Валентина тихо, так и не отступив от машины.

– Мне уходы без прощания больше нравятся, – зло сказал вампир, застегивая рубашку под самое горло. – Или ты ждешь, что я скажу, что пошутил? Ты не веришь мне? Ты думаешь, что я безумно люблю тебя и каждый час нашей разлуки молил тебя вернуться?

Вилья молчала и не поднимала на говорящего глаз. Однако пальцы ее сжались как когти, только были не в силах поцарапать блестящий корпус машины.

– Если ты все же думала, что я люблю тебя, что мне невыносима даже мысль расстаться с тобой, что я мечтаю делить с тобой каждую улыбку нашей дочери, то как ты могла улететь, как?

– Не знаю! – затрясла головой вилья, и голос ее дрогнул и почти не появился на следующих словах, но вампиру было достаточно движения ее губ. – Это было сильнее меня. Наваждение! Я просто хотела летать, просто хотела…

– Ты вновь путаешься в родном языке – глаголы «летать» и «улететь» имеют два разных значения. Я отпустил тебя полетать, а ты улетела… Неужели тебе прекрасно спалось все эти дни, и не мерещился во сне детский плач? Неужели?

Граф перегнулся через капот, и пальцы вильи, распрямившись, заскользили вперед, но встретились лишь с теплым железом, нагретым работающим мотором машины.

– Вы тоже, граф, не умеете сопротивляться инстинктам! – зазвенел голос вильи.

– Вы обещали не кусать меня!

– Обещал, – тихо отозвался вампир, поправляя воротник рубашки. – Все ошибаются, но не все признают свои ошибки. Я признал с полной ответственностью. Я вот даже не попросил перстень обратно…

Его губ коснулась улыбка, от которой ледяные мурашки побежали по ледяной спине вильи. Она тотчас опустилась у колеса машины в траву и принялась стягивать перстень с пальца. Но когда и через минуту тот не поддался даже на миллиметр, Валентина в бессилии заплакала…

– Быть может, это знак? – граф медленно обошел машину и присел подле плачущей вильи. – Ты действительно хочешь вернуться ко мне? Или тебя гонит ко мне пустота и одиночество? Невозможность найти себя в этом бездушном мертвом мире? Ты – узница своих страхов? Или же в твоем мертвом теле хоть чуть-чуть теплится любовь?

Всхлипывания прекратились, когда рука вампира легла на льняную макушку и стала медленно спускаться вниз, поднимая пальцами волосы, как огромным гребнем.

– Я не готова была умереть. Не готова была стать матерью. Не готова была разделить с вами вечность. Вы решили все за меня.

 – К этому всему невозможно подготовить себя, – граф осторожно коснулся бледного тела и потянул к себе, чтобы усадить на колени, но в итоге лишь завалился в густую полевую траву. – И замужество, и материнство меняют жизнь и живым. И живые женщины воспринимают это как смерть и пытаются убежать, забывая, что все течет и изменяется, и лишь наше желание оставаться беззаботными детьми вечно, и с ним приходится бороться всю жизнь, ища радости в своей новой сущности, не давая воспоминаниям о былых радостях омрачить новое, еще большее счастье. Непоправима лишь смерть, но и ее можно принять с благодарностью…

– Да заткнись ты! – Валентина вскочила и заткнула пальцами уши. – Противно слушать твой пьяный бред!

Александр шумно поднялся.

– Вы, как всегда, решили за меня, граф, – цедила Валентина сквозь зубы. – И что я лгунья, и что я неблагодарная жена, и что я плохая мать. Вам даже в голову не пришло, что я заблудилась в незнакомой стране! Вы напрочь забыли, что ваш замок скрыт чарами даже от русалок! Вы не подумали искать меня! Вы предпочли напиться до поросячьего визга! Я шла к вам целых двенадцать дней, пряталась от людей и днем и ночью, не в силах попросить помощи… А сейчас смотрю на вас и думаю – а зачем он мне нужен? Я могу взять дочь – никто не остановит меня днем – и уйти. Найти приют в том доме, где мне верят даже после смерти. Зачем мне вы, Александр Заполье? Я не знаю, зачем полюбила вас…

Она протянула ему руку.

– Разожмите перстень. Это труднее, чем сжать, но вы справитесь. Я в вас верю.

Он не взял протянутой руки.

– Как ты могла заблудиться?

– Просто… У меня нет на земле диспетчера! Я не заметила, как далеко улетела, но я верила, что вы летите следом. Увы, вы бросили меня. Когда я это поняла, сразу упала на землю. На землю, вы слышите? Мне было больно, очень больно! Я была одна в поле. Даже луны не было. Потом я снова взлетела, но полетела не туда, куда надо. Испугавшись, что я никогда не найду дороги назад, я сняла рубаху и пошла пешком. Не знаю, какая звезда вывела меня на окраину этого города – наверное, путеводная. Меня нашел старый скрипач и не испугался. Он узнал меня и приютил. Три дня я спала мертвым сном и вот наконец нашла дорогу домой… Я думала, что домой. Оказалось, что дома у меня больше нет. Летите, летите в замок! Прячьте от меня Авилу, но я приду за ней и выкраду, ясно? Вам ясно? Вам все наконец ясно…

Граф пошатнулся и схватился за ее плечо, чтобы не упасть.

– Мне ясно лишь одно: что я тебя люблю. И то, что я дурак. Способна ли ты полюбить такого дурака? Чтобы сделать этого дурака самым счастливым дураком на свете?

Вилья кивнула, касаясь губами ледяного подбородка вампира.

– Я обещала привести вас к нему. Он умирает, но хочет сыграть для нас свадебный марш… На рассвете его скрипка смолкнет навсегда. Я это знаю. Не знаю почему, но знаю.

– Увы, люди рождаются, чтобы умереть. Главное, не призывать смерть раньше времени. Каждому назначен свой час, и даже последнюю минуту жизни надо уметь прожить.

Валентина поспешила отстраниться, но граф прижал ее к груди.

– Когда же ты прекратишь нести бред!

– Не толкай меня, Тина! Оставь машины людям. Ты обещала мне полет. Лебедь и летучая мышь могут лететь вместе.

– У меня нет рубахи… – Валентина снова кивнула в сторону машины.

– Торопитесь, граф, мы можем не успеть!

– Ты давно не человек, а все веришь в сказки. Мне не нужен плащ, чтобы летать. Тебе не нужна рубаха. Только желание! Лететь и быть вместе!

Они сцепили свои пальцы вместе и раскинули в сторону свободные руки – и вот уже белое крыло касалось темного в ночном небе. Но на траву возле старого домишки опустились уже два человека, почти человека.

Темный водоворот ночи отступил, но они все равно пошатывались, и только сцепленные руки удерживали их на ногах – вместе их держало другое. Любовь, и они спешили услышать ее гимн от умирающего скрипача.

Ржавые петли скрипнули, и граф распахнул перед графиней дверь. Босые ноги вильи мягко коснулись пола, а набойки на ботинках графа лязгнули в мертвой тишине.

– Опоздали? – Валентина подняла на него блестящие серые глаза.

– Он набирается сил, – прошептал вампир. – Перед последней игрой. Идем.

– Ты напугаешь его. Позволь мне войти первой.

– Перед смертью уже ничего не боятся.

Старые половицы все сильнее и сильнее скрипели под ногами вампира, но граф и не пытался идти тихо. Старик сидел на табурете у темного очага, привалившись к давно остывшим камням. Тело его сотряс кашель, глухой, уже почти мертвый.

– Ты все-таки привела его послушать меня, – заскрипел скрипач, не открывая глаз. – Ваши ночи не для сна. Я знаю. Но мои живые соседи спят.

– Бывают ночи, когда невозможно спать, – отозвался вампир, отодвигая от стола стул, чтобы предложить его жене.

– Я знал, что вампиры не легенды, знал…

– Я – легенда, меня не существует. Уже давно, почти три столетия… И спасибо, что вы приютили мою жену. Я не знаю, как вас отблагодарить за это.

Повисла пауза. Глупая. И все трое понимали абсурдность ситуации.

– Просто скажите мне, это ведь не страшно? – прохрипел старик.

– Умирать всегда страшно, – ответил вампир тихо. – Любой шаг вперед страшен, но неизбежен. Но лучше уходить с музыкой.

 Музыкант засуетился.

– Я думаю, вам не нужен марш Мендельсона. Позвольте сыграть для вас гимн любви собственного сочинения. Я не играл это для людей, которые любят друг друга…

– И не сыграете, – усмехнулся Александр, – для людей. Но мы любим друг друга. И мертвые не играют с такими словами. Играйте! Мы – ваши благодарные слушатели.

Валентина сидела неподвижно на самом краю стула, не смея вмешиваться в разговор. Граф встал позади нее и принялся заплетать в косы то, что оставил от ее волос. To, с чем она пришла в его замок и чем покорила его мертвое сердце. Ее голова приближалась к нему все ближе и ближе, пока не коснулась груди. Тогда он отпустил волосы и нагнулся, чтобы запечатлеть на холодном лбу горячий поцелуй. И в этот самый момент скрипка хрипло, с надрывом, прорезала мрак старого дома, в котором светились лишь два мертвых лица.

– Я люблю тебя, Тина, – прошептал вампир в губы вильи, и та так же тихо ответила ему:

– Я люблю тебя, Александр.

Они разорвали свой поцелуй лишь тогда, когда в тишине, воцарившейся в доме, упала на пол скрипка, выскользнув из мертвых рук музыканта.

– Время и нам уходить…

– Мы не успели поблагодарить его, – вздохнула Валентина, с неохотой отстраняясь от груди мужа.

– Не все ждут благодарностей. Некоторые просто дарят свою любовь…

– Граф Заполье…

– Ничего не говори, – его палец коснулся бледных губ вильи. – Ты забыла, что в сказке верят лишь поцелуям.

На этот раз его темные губы едва коснулись ее бледных губ, потому что с улицы донесся визг тормозов и звон разбитого стекла.

– А за рулем целоваться вообще нельзя, – улыбнулся граф и потянул вилью к входной двери, но она остановила его.

– У нас есть пустой гроб и свежая могила. А у этого старика нет никого.

Граф потупился.

– Дождись меня здесь. Я боюсь посылать тебя за машиной – вдруг снова потеряешься.

Не прошло и получаса, как они положили мертвого старика на заднее сиденье. Скрипку Валентина положила на свои обнаженные колени. За рулем по-прежнему был граф. Он поиграл с улыбкой с лопнувшим ремнем безопасности и завел машину.

– Могу себе представить, что там уже успел нафантазировать профессор Макгилл, обнаружив исчезновение пьяного вампира, – усмехнулся Александр.

Валентина осталась серьезной и погладила футляр скрипки.

– Это будет наша ему благодарность. До рассвета еще есть время.

Но надо было торопиться.

Они не стали отвечать на вопросы домочадцев. Александр нес на руках мертвого старика. Валентина шла за ним со скрипкой, которую потом вложила старику в руки, когда сменила его старый пиджак на тот, что он дал ей, чтобы дойти до замка. Александр прочитал по памяти положенные молитвы, хотя и не был уверен, что усопший католик. Дору с Эмилем опустили гроб в могилу и зарыли. Сеньор Буэно предложил своей сливовицы помянуть старика. Александр бросил вопросительный взгляд на жену, и та кивнула. Надо.

Потом они медленно пошли по тропинке с кладбища в сад, мимо пруда и яблони к башне с распахнутым окном.

– Я хотела сказать…

– Молчи, – остановил вилью граф, стискивая тонкую руку дрожащими пальцами.

Они подпрыгнули и, впрыгнув в окно, улыбнулись все еще не прогоревшему дотла камину. Александр затворил окно и обернулся к столу. Валентина держала в руках две ваги, и нити марионеток яркими белыми полосами прорезали предутреннюю темноту. Граф замер на мгновение, но все же протянул руку за черной вагой, но получил взамен светлую, а марионетка с его лицом зябко прижалась к обнаженной груди вильи.

– Если ты не против, Александр? – голос Валентины был тих, но тверд. – Если же нет, я отдам тебе обе марионетки.

– Нет, что ты… Если мы научимся управлять друг другом, не путая нитей и не причиняя вреда марионеткам, то вечность покажется нам не проклятием, а раем в отдельно взятом трансильванском замке, скрытом от любопытных людских глаз.

– Будем открывать дверь? – улыбнулась Валентина, отворачиваясь от окна, за котором начала уже блекнуть полная луна.

– Нет, я дождусь, когда Дору постучит. Рассвет? – повысил голос Александр.

– Простите великодушно, papâ. А ваша жена может еще кормить дочь?

– Нет, но она может ее уложить. Тина, оставь марионеток. Они свое оттанцевали. Теперь у нас с тобой есть живая кукла, которая все равно спутает наши волосы.

– Наши волосы трудно спутать, они слишком короткие, – Валентина тряхнула давно рассыпавшейся косой. – Но когда чувствуешь рядом любимое плечо, то даже серость будней не страшна.

– У тебя не серые волосы! И еще я уверен, что мы с тобой переругаемся в пух и прах, когда Авила придет к нам и сообщит, что в ее жизни появился кто-то важнее родителей.

– Уверена, мы с вами переругаемся намного раньше.

– А со мной прямо сейчас! – Дору распахнул дверь ногой. – Вы оглохли оба? Ваша дочь плачет!

– Дору, выйди! Моя жена не одета!

Но Валентина уже схватила с пола рубаху, но Александр вырвал ее и распахнул перед женой свой домашний халат. Юркнув в него, Валентина улыбнулась:

– Теперь я точно чувствую себя дома…

– А я чувствую другое, – Александр коснулся ее соска, и на его пальце осталась белая капля. Он поднес ее ко рту и слизал. – Последний глоток сказки. Чтоб похмелья не было.