Текст книги "Последний глоток сказки: жизнь. Часть I и Последний глоток сказки: смерть. Часть II (СИ)"
Автор книги: Ольга Горышина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 28 (всего у книги 33 страниц)
Глава 21 «Старый сеньор»
Эмиль понуро поднимался по лестнице, считая каждую ступеньку. На десятой он замер, потому что сквозь боль в висках вдруг прорвался бой дверного кольца: кто– то стучал в парадную дверь. Глаза вампира застилал кровавый туман от с трудом сдерживаемой боли: ему было так страшно обронить даже один льняной волосок, что он не ограничился зубами и придерживал закрученный джемпер обожженными пальцами. Он не мог разглядеть стоящих за дверью, но знал, что посторонние так не стучат. И, более того, посторонним не попасть в этот замок.
Он не мог ждать появления хромого горбуна, ведь бой был настолько оглушительным, что мог разбудить спящего младенца. Однако бежать к двери Эмиль все равно не решился, рассуждая предельно просто: если ребенка можно будет еще укачать, то отрастить волосы вилья, увы, уже не сумеет. Добросовестный студент, проснувшийся в профессоре, пересчитал все десять ступеней назад и двадцать шагов вперед к двери и отворил ее нетерпеливым гостям, схватившись за дверное кольцо зубами.
– А я уже успел подумать, что придется заходить с черного хода, как попрошайкам.
Эмиль разжал зубы, и дверь грохнула, а он, забыв про боль, вцепился в свой подкрученный почти к самому носу джемпер. Сухонький, в черном с ног до головы, старичок с шумом втащил огромный чемодан и принялся звонко оббивать с него пыль: вернее бил он глухо, но что-то звонко откликалось ему из недр чемодана.
– Я прошу вас соблюдать тишину, – отрывисто попросил Эмиль, совершая неудачные попытки вновь ухватиться зубами за джемпер.
Старичок пожал плечами, не понимая, с чего это английский профессор вдруг начал разговаривать с чемоданами, потому что сам он и его спутница молчали.
– Что с вами, профессор Макгилл? Нервы? Вы зачем жуете джемпер? Вам дать погрызть осиновый кол? Это новый эксперимент? Вы меня пугаете, молодой человек. А напугать меня очень сложно.
– У нас ребенок спит, – прошипел Эмиль сквозь боль.
– Вы стали ставить эксперименты на людях? Я надеюсь, что вы не принудите Иву исполнять роль Лилит? Я не дам на это своего согласия – никогда. И вообще, ради всего святого, что есть в мире, прекратите вести себя, как сумасшедший ученый!
– Успокойтесь, сеньор Буэно! Здесь в ваше отсутствие многое произошло. Граф…
И тут Эмиль замолчал, не зная, какое слово подобрать, чтобы описать взаимоотношения Александра Заполье с Валентиной, и дело было не в скудном словарном запасе профессора, когда тот пытался говорить на испанском языке, а в скудном понимании этих самых отношений. Перед его взором до сих пор стояло спокойное лицо графа, с выражением которого совершенно не вязались обещания расплакаться и плакать долго и навзрыд. Пока Эмиль думал, старик действовал: он протянул скрюченную руку и одернул джемпер. К их ногам тут же посыпались длинные светлые пряди – явно женских волос.
– Что вы наделали, ирод! – завопил на весь замок Эмиль уже по-английски, от ужаса позабыв про спящую графскую дочь.
Он тут же рухнул на пол, окончательно похоронив в волосах боль своих обожженных пальцев. Из глаз Эмиля брызнули слезы, но он стирал их плечом, скользя ногтями по каменным плитам в надежде собрать все оброненные пряди.
– Сеньор Буэно, мы, кажется, действительно пропустили что-то интересное, – обрела наконец дар речи бывшая служанка графини Заполье и шагнула к Эмилю.
Ее длинные цепкие огненно-красные ногти, словно пинцет, подцепили упавшие волосы и сложили в кисточку.
– Это для? – Ива замялась. – Для пудры? Или вы, профессор, сумели отрастить бороду? И вам снова требуется бриться по утрам?
Эмиль выхватил из ее рук пряди и прижал к груди.
– Это для куклы графа, – буркнул он, не понимая, какого ангела вообще разговаривает с прислугой. – И вообще у нас траур, так что официального ужина не будет. Но Серджиу позаботится о вас.
– Траур? – старичок поправил на макушке кипу. – Судя по волосам, Александр отказался от диеты… Снова не рассчитал свои силы? Он взял мать с ребенком? И теперь в замке дети? Или, надеюсь, всего один. Я не люблю шум. Но я не позволю убить младенца…
Сеньор Буэно придавил ногой чемодан, будто тот действительно был живым и мог сам подняться на колесики от не меньшего удивления, чем брови старика.
– У графа только что умерла… – Эмиль на секунду запнулся. – Жена. В родах.
Теперь на чемодан уселась Ива, подтянув затянутые светлым капроном коленки к самому носу.
– Я говорила, что с этими экспериментами он когда-нибудь тронется умом. Говорила? Позовите уже кто-нибудь графа! Пусть он уведет своего сумасшедшего профессора!
– Я сам его успокою. Встань с чемодана.
Ива тотчас отпрыгнула в сторону. Старичок щелкнул замком и откинул крышку.
– Для вас, мой милый друг. Специально собирал ценные экземпляры. Тут и тушеная кровь негритят… И… Да сами смотрите! Одна бутылка кубинского рома заменяет десять кубинок. А коли назад пойдет, так следует глотнуть Бехеровки из Карловых Вар, и места даже для негритят хватит. Говорят, их кровь придает лицу оттенок загара… Вам тут экспериментировать и экспериментировать… Только не спейтесь, как ваши сородичи.
Эмиль не двинулся с места. Но старичок больше не смотрел на него. Он запрокинул голову и уставился на спускающегося по лестнице Дору, который держал в руках спеленутого младенца.
– Ну хоть кто-то из хозяев соизволил наконец объявиться!
– Доброй ночи, сеньор Бузно! – проговорил тихо Дору. – Вы не предупредили нас о своем возвращении.
– А я и не должен был этого делать, – проскрипел старичок зло. – Этот замок такой же дом мне, как и вам, господин Заполье.
Дору уже был внизу, и Ива выскочила вперед, но Дору повернулся к ней боком.
– Ты слышала про микробов? Отойди от моей сестры.
– Здесь, кажется, всех надо лечить, – проговорил старичок хрипло. – Чего вы перепили, господа хорошие? Моей сливовицы?
Но Дору ничего не ответил, он смотрел на волосы в руках Эмиля.
– Отец срезал Тине волосы, – упавшим голосом объявил профессор Макгилл. – И велел отнести ему в кабинет… И он не плачет. Он спокоен. И…
Эмиль уже не знал, что добавить, потому молча обошел брата и побежал наверх, чтобы скорее донести до ящика графского стола свой ценный груз и начать зализывать раны.
– Что вы сказали, Дору? – прохрипел старик. – Сестра?
– Я не позабыл хорватский, сеньор Буэно. А если вас подробности интересуют, так это к отцу! Я свечку не держал!
Руки Дору задрожали, когда сестра вдруг проснулась и заплакала.
– Дайте мне ребенка, пожалуйста!
Ива вовремя отдернула руки, а то получила бы по пальцам ногой, которую задрал Дору явно для того, чтобы лягнуть ее.
– Разбежалась! – прорычал юный граф. – Клыки для начала спрячь!
– Это не клыки, – надулась бывшая служанка. – Это накладные зубы для голливудской улыбки. Там за океаном надо было постоянно улыбаться, и как нам быть с клыками?! Пришлось все остальные зубы дорастить… Но не переживайте, они сточатся и отвалятся…
– Да меня твои зубы вообще не интересуют, – Дору пытался мурлыкать колыбельную, но получался какой-то приглушенный рык.
– Да отдайте уже ребенка! Изверг!
Цепкие пальцы Ивы вытащили младенца из дрожащих рук Дору, будто клешни рака. Ребенок, к удивлению старшего брата, сразу замолчал и уткнулся в мягкую грудь вампирши, спрятанную под кружевной кофтой.
– Нехорошо обманывать ребенка, – покачал головой сеньор Буэно, который как встал, так и не сходил с одного места.
– Идем! – бросил Дору Иве, которая уже что-то там мурлыкала младенцу, во все глаза глядящему на ее пышные красные губы.
И когда они поравнялись на лестнице, Дору склонился к лицу служанки:
– Как тебе это удалось?
– Материнский инстинкт у женщин не в крови находится, потому в не-жизнь тоже переходит. К тому же, я вас тоже, было дело, нянчила.
Дору не сумел постичь логики Ивы, но решил на всякий случай кивнуть.
– Премного благодарен.
– Вы б сливовицы взяли, – зашептал им вслед старичок. – Губки б намочили, и проблема сна была б решена… О, профессор, с возвращением! – усмехнулся он Эмилю, спрыгнувшему с лестницы. – Так что тут произошло с научной точки зрения?
– С научной – ничего, – ответил Эмиль глухо. – Потому что логика в этом замке давно задохнулась в пыли.
– Нет, без полбанки явно не разберусь! Вы присоединитесь? Серджиу! Неси моей сливовицы!
Эмиль покачал головой.
– Предложить вам французский коньяк? – усмехнулся старичок. – Или все же шотландский виски? Да не будьте таким серьезным, профессор. Траур – нормальное состояние вампира. А вот отцовство – совершенно ненормальное. Как бедного Александра угораздило настолько тронуться в уме в мое отсутствие?
– Мы помогли, – буркнул Эмиль, так и не сдвинувшись с плиты, в середину которой приземлился. – Вашими деньгами. Кстати, мне пока нечем отдавать.
– Да что вы, профессор. Я уже забыл… Вы купили ему ребенка? Зачем?
– Пойдемте сядем у потухшего камина. Поговорим по душам, которых у нас нет, – выдохнул Эмиль, держа перед собой скрюченные руки.
– У вас и рук нет. Доэкспериментировались, гляжу?
– Есть такое, сеньор Буэно. В который раз убедился, что не знаю ничего по своему предмету.
– Не переживайте, – похлопал его по спине сгорбленный старик. – Я живу куда дольше вашего, а тоже ничего не знаю. Посмотрел на новый мир и понял, что ничего не изменилось. Люди как ненавидели друг друга, так и ненавидят. Как же они без любви-то размножаются? А, как?
– Не думали, что наши нормы устарели, и мы просто ничего не понимаем в любви? А она есть, только мы ее не видим…
Эмиль рухнул в кресло. Кресло графа, не пожелав отдавать его старому ростовщику.
– Это действительно его ребенок. Ее мать не человек. Она – вилья. Русалка! Ну в общем, была… Сейчас матери нет. И, наверное, это даже хорошо, что вы вернулись. Без женщины мы бы не справились. Все же забота о детях не совсем мужское занятие.
– Давайте без философий, профессор. Ближе к делу. Я человек серьезный. Мне не надо знать, что это за любовь. Мне нужно знать только ее цену.
– Ее цена высока и не измеряется деньгами. Жизнь или смерть – выбирайте, что вам больше нравится. Но с меня долг не списывайте. Я выплачу его в срок, будьте покойны.
Эмиль хотел подняться, но замер, когда к нему потянулась костлявая рука.
– Не торопитесь отдавать мне долги. Кое-кто в этом замке поторопился. Так что тут произошло? Только не врите и не приукрашивайте. Я все равно уличу вас во лжи.
Эмиль и не думал ничего скрывать. Рассказал как на духу.
– В вас умер литератор, мой друг.
Эмиль смотрел на сморщенное лицо собеседника исподлобья.
– Во мне все умерло, сеньор Буэно. Как и в вас. Как во всех нас. Но я не сказал вам ни слова неправды. И я бы дорого отдал, если бы это перестало быть правдой. Но, увы, с этой правдой нам жить. Я…
– Тише! – старичок поднял руку, и Эмиль осекся на полуслове. – Сюда идет Александр, и он не один…
Эмиль резко обернулся туда, куда смотрели сощуренные глаза ростовщика – к закрытой двери во двор.
Глава 22 «В болоте безверия»
Ночное весеннее небо все еще оставалось высоким. Звезды ярким бисером рассыпались на его темном покрывале. Сочная молодая трава напилась живительной ночной росы и с нетерпением ожидала пробуждения дневного светила. Черная вода пруда походила на блестящий обсидиан и манила обманчивым покоем. Только графа Заполье обмануть не могла: ему она напоминала теперь болото отчаяния, в которое навеки погрузилась душа бездушного вампира. Надежда, подаренная живой девушкой, попавшей, как и многие до нее, в мохнатые лапы его неутолимой жажды, разбилась сегодня в дребезги о весеннюю сочную траву.
Александр приподнял тело за голову и усадил рядом словно живую девушку, только сонную. С грустной улыбкой начал нежно перебирать тонкие пальцы, подкрашенные зеленью крапивы.
– Ты победила меня, моя маленькая вилья, – сказал он тихо и ровно, словно все эмоции в нем затихли, как плач убаюканного младенца. – Ты сумела упорхнуть от меня в раскрытое окно, ведь крылья нельзя отобрать и нельзя спрятать: они либо даны человеку, чтобы парить, либо он обречен вечно пресмыкаться. Увы, у меня нет крыльев, хотя я и умею летать…
Граф осторожно отвел короткие пряди от лица Валентины и коснулся ее ледяных губ легким поцелуем, а затем, словно не соглашаясь с самим собой, затряс неистово головой.
– Нет, Рождество закончилось давно, и Воскресения тоже не будет. Я поверил в сказку, а в сказке лебедь улетел. Оставил сына смертному отцу и улетел. Я знал это, хотя и надеялся победить проклятие смерти…
Александр замолчал, а потом резко вскочил на ноги, и тело Валентины повисло в его руках тряпичной куклой.
– Я не подарю смерти этот танец! Слышишь? – Александр приподнял мертвую голову, чтобы вновь коснуться сомкнутых губ. – Он – мой, самый прекрасный танец, который я мог, но не успел подарить тебе… Ты обещала мне его, помнишь? И ты не сможешь уйти от меня, не сдержав обещания…
Он тряхнул тело, словно ожидал ответа, и сам коротко рассмеялся такому своему безумному жесту.
– Впервые ты не станешь сопротивляться, – сказал он со смешком. – Вечная борьба… Отчего же тебе было просто не отдаться мне? Для чего было все это разрушительное противоборство? Я ведь хотел так мало: чтобы ты разделила со мной мечту…
Теперь граф поддерживая безвольную голову веером из своих пальцев, как еще недавно держал головку новорожденной дочери. Второй рукой он расправил руки мертвой у себя на плечах и притянул тонкое, теперь совершенно невесомое, тело к себе за талию. Ноги его оторвались от земли, и он начал медленно, словно пробираясь сквозь вязкое желе, подниматься ввысь.
– Это мой танец, Бог! Слышишь? Мой! – кричал Александр Заполье, задрав голову, во мглу небес, распугивая звезды.
Шпили замка колыхались внизу, беззвучно подмигивая, начищенные за зиму снегом до безумного блеска. Короткие, как прежде, волосы Валентины раскачивались перед глазами графа, словно прибрежный камыш, заставляя жмуриться от подступивших к глазам слез.
– Я любил тебя, Тина, любил… – прошептал он почти беззвучно, склоняясь к уху Валентины, словно пробуя на вкус кожу ее шеи. – Как же мне теперь возненавидеть тебя?
Он замолчал и распахнул глаза, но слезы, будто мыльные пузыри, надулись между веками, заставляя смотреть на мир, словно через стекло калейдоскопа. Звезды сделались мутными, похожими на мокрые снежинки… Они блестели в волосах Валентины, точно присыпали их снегом. Граф беззвучно сглатывал слезы и продолжал медленно кружить мертвую в танце.
– Нет, – вдруг выкрикнул Александр и дико расхохотался. Но смех его оборвался так же неожиданно, как и начался. – Я верил, что ты полюбила меня. Верил, что ты вернешь мне ключи… Иначе бы я их не отдавал!
Он снова зажмурился. И замолчал, остановив свой танец вместе с голосом. Рубашка колыхалась от легкого ночного ветра, в котором растворились запахи возрождающейся природы: ароматы сочной травы, первых цветов и сладковатой прошлогодней листвы. Светлые волосы то захватывали в свой плен тонкое мертвое лицо, то выпускали обратно на свободу. Граф смотрел в это лицо: спокойное и умиротворенное. Оно было таким, каким он видел его лишь, когда Валентина спала. Сон убивает все дневные тревоги, и только во сне можно увидеть красоту человеческого лица нетронутой страхом непостижимости бытия.
– Как же я люблю смотреть на тебя спящую! – вырвалось у графа.
И сильный порыв ветра швырнул в его объятия тонкое безвольное тело. Он сжал его еще сильнее.
– Если бы я мог вечность смотреть на тебя… И думать, что ты просто спишь. Нет!
– голос эхом разнесся в безмолвной ночи. – Я хочу, чтобы ты проснулась и сказала, что тебе хорошо со мной в вечной ночи, среди холодных звезд, ведь ты… Ты – дитя звезд, они горят в твоих глазах! Ты – мертворожденное дитя! Ты – принадлежишь ночи! Как, как ты посмела сопротивляться своему предназначению! Как?! Как?! Как?!
Теперь Александр держал тело лишь за плечи и тряс с такой силой, что, казалось, голова тряпичной куклы не выдержит и осколком луны полетит вниз, в черный пруд безверия… Но тут что-то случилось… To ли ветер сменил направление, то ли руки графа дрогнули, только голова мертвой девушки вдруг приподнялась, и граф увидел широко распахнутые серые глаза – пустые и холодные, как две луны.
– Среди звезд мне холодно и страшно. И этот страх не дает мне поверить в сказку. Пожалуйста, Александр, опустите меня наконец на землю…
Голова вновь безвольно откинулась назад, и шея чуть не переломилась через твердое запястье вампира, но тот стиснул мертвую в объятьях и прошептал, зарываясь губами в льняные волосы:
– Конечно, Тина, я не имею права на этот танец…
И граф падающей звездой ринулся вниз, но у самой воды замер и мягко опустился ногами в вязкий ил, недалеко от берега. Он разжал руки, и безвольное тело скользнуло под воду и легло на дно, словно на ложе.
– Спи, – прошептал он и закусил дрожащую губу. – Спи, Тина. Это твой дом теперь. Ты бы не согласилась на хрустальный гроб, а так… – граф вновь замолчал и затряс головой, оскалившись в пустое небо. – Так я смогу любоваться тобой, пока ты мне это позволишь…
Он отступил на шаг, чтобы ненароком не коснуться своей ногой ноги девушки, но потом резко упал на колени, зарылся ногтями в ил и вырвал Валентину из плена воды.
– Нет!
Александр прижал мокрое тело к груди, вцепился в льняные волосы, словно пытался собрать их все в кулак, будто они, как в сказочной Библии, могли дать ему силы не отпустить или нет, наоборот, отпустить мечту… Дать ей наконец уснуть с миром.
– Нет! – вновь закричал невидимому слушателю граф. – Я не могу, не могу отпустить ее без последнего поцелуя… Это ночь моя… Не смей! Не смей торопить светило! Я хочу, чтобы эта вечная ночь никогда не кончалась.
В три шага граф оказался на берегу и положил тело на траву. Казалось, оно стало еще прозрачнее, и лунный свет будто прожигал его насквозь, оставляя за собой светлые, словно солнечные зайчики, пятна. Ножницы лежали на траве, исполнив положенное, и волосы короткими нитями сыпались сквозь пальцы графа, падая на не вздрагивающие больше плечи Валентины. Он вглядывался ей в лицо, и ему казалось, будто веки настолько истончились, что он действительно видит сквозь них лучистый серый свет, тот, что померещился ему высоко в небе. Он скомкал пальцами край рубашки и промокнул лицо мертвой от капель воды, скопившихся у носа и в уголках губ.
– Я целовал тебя в гробу, прося вернуться, – прошептал Александр, склоняясь к прозрачному лицу Валентины. – И ты вняла моей молитве, Тина. А если я поцелую тебя сейчас…
Граф склонился к неподвижному лицу и замер, не смея коснуться губ.
– Но хочешь ли ты вернуться? Я сейчас понимаю, что в своей дикой мечте не видел главного – тебя… Я молил тебя о ребенке, а ты молила меня о любви, которой нет без свободы. Я обрекал тебя на вечное мучение, зная, что не в состоянии подарить тебе счастье… А ты слепо пошла за мной ради свадебного танца, зная что в конце пути тебя неизбежно ждет смерть. Но боишься ли ты на самом деле смерти? Или же для тебя, моя девочка, это избавление, долгожданная свобода, о которой ты молила меня все эти сорок недель… Ты забрала свою свободу в обмен на дочь…
Граф отстранился от мертвой вильи и принялся искать глазами луну, закутавшуюся в утреннюю дымку.
– Неужели и ты, как Брина, думаешь, что нашему ребенку будет хорошо без матери? Как троица едина, так едины муж с женой и их дитя… Мир становится плоским, если убирают из него третье измерение в виде материнской любви… Это мое проклятье… Вы уходите от меня, думая, что я в состоянии дать детям вашу любовь, но я не в состоянии… Во мне нет любви, потому что для того, чтобы подарить ее другому, надо взять ее у кого-то, а мне ее никто не давал. Никогда!
Он вновь смотрел на прозрачное, словно стеклянное, лицо вильи.
– Тина, отчего же я был слеп столько времени? Все сорок недель я пытался вернуть тебя прежнюю, понятную мне, вместо того, что принять тебя той, которой ты мне досталась… Я вновь пытался полюбить мечту, а не реальность… Сумеешь ли ты простить меня? Сумеет ли простить мне наша дочь, что я проглядел тебя? Что ты улетела, презрев все человеческие засовы… Я молил Господа удержать тебя, я спрятал твои крылья, как прячут Библию, но я не оказался достойным тебя… Ты – дитя звезд, а я – порождение тьмы и могилы. И все равно я люблю тебя, Тина! Я люблю тебя, Тина! Я люблю тебя, Тина! Я сказал это три раза! Слышишь?
Граф Заполье не понимал, что ищет в неподвижном лице. Неужели он ждал пасхального чуда? Но Пасха уже закончилась… Он, как всегда, опоздал…
– Ты ничего не ответишь, – Александр потряс головой. – Ты умерла тогда, в Петербурге… Просто не могла уйти окончательно, потому что не выполнила свою миссию, не подарила мне наше маленькое чудо… А я, дурак, думал, что счастье никогда не приходит одно… Вернись ко мне, если можешь… Если же нет, прими мои волосы в знак величайшей скорби. Я впервые чувствую раскаяние за свой эгоизм…
Ножницы продолжали лежать на траве, куда он их бросил. Граф проверил лезвия на остроту, срезав несколько молодых травинок, и поднес ножницы к своей челке. Но сомкнуть их не успел, потому что на его запястье легла теплая рука.
– Не смейте!
Голос заставил его разжать пальцы, и ножницы бесшумно упали в молодую траву.
– Мне не нужны ваши волосы. Это вам зачем-то понадобились мои.
Граф не смел открыть глаз.
– Я люблю тебя, Тина. Поверь, эти три слова даже после смерти значат слишком много, чтобы кидаться ими. Прости, что я не сказал их раньше… Я срезал не твои волосы, а волосы вильи. Мне нужна ты, Тина. Вернись!
– Откройте глаза, Александр.
Темные ресницы графа поползли вверх, а пальцы с длинными ногтями опустились на ставшие вдруг теплыми плечи сидящей напротив него обнаженной девушки.
– Ты вернулась ко мне? Или к нашей дочери?
Валентина дернулась назад, но пальцы графа, словно кандалы, успели намертво сомкнуться на ее запястьях.
– Какая дочь? Вы о чем, Александр?
– Наша, моя и твоя, – выдохнул граф. – Ты не помнишь? Ты ничего не помнишь?
– Я… Я помню танец с Дору, а потом я… Я, кажется, спала… И сейчас…
Граф осторожно притянул Валентину к себе и мягко коснулся ее щеки свободной рукой.
– А сейчас ты проснулась… Но время не отмотать назад. Можешь считать, что я взял тебя силой – но ты мне жена, у нас есть дочь и… Графине не подобает ходить в таком виде вне супружеской спальни.
Валентина еще раз попыталась вырваться.
– Зачем вы играете со мной, Александр? Снова? Как я попала сюда? И где?
Она схватилась за грудь и замерла, не поднимая глаз на хозяина замка.
– Ты отдала свое сердце мне, – ответил граф тихо и вновь прижал дрожащее тело к груди, чтобы коснуться губами мокрых льняных волос. – Нет, ты отдала его нашей дочери… Идем. Мы так и не выбрали для нее имя…
Свободной рукой граф сорвал с себя рубашку и надел на Валентину. Та судорожно принялась ее застегивать. И рубашка заменила ей мини-платье.
– Прости, что я не выпускаю твоей руки. Я просто помню, на что ты способна, – улыбнулся Александр. – Я безумно рад, что ты вновь откликаешься на свое имя, но с этого пути никто не возвращается… Но теперь, когда ты вспомнила себя прежнюю, быть может, человеческий разум подчинит себе твою дикую нечеловеческую природу?
Но Валентина ничего не ответила. Она едва переставляла ноги, в которых не было прежней твердости. Однако покорно шла за хозяином замка, не пытаясь больше вырваться.
