Текст книги "Последний глоток сказки: жизнь. Часть I и Последний глоток сказки: смерть. Часть II (СИ)"
Автор книги: Ольга Горышина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 30 (всего у книги 33 страниц)
Глава 25 «Лягушачья кожа»
Александр Заполье не мог никак решить, сколько же он проспал. По всей видимости, забытье оказалось недолгим: в комнате оставалось подозрительно светло, словно ставни и плотные портьеры приобрели способность пропускать в царство мрака убийственный солнечный свет. Или же этот свет исходил от спящей рядом жены. Александр снова прикрыл веки, погрузив себя в пучину сожаления о том, что так грубо вырвал у Валентины ласку. Он не был пьян, он просто захлебнулся счастьем, испив его не глотками, а залпом из неожиданно протянутого самой Смертью бокала.
Он не герой готического романа, он несчастный сказочный злодей – из тех, кого не принято наказывать в конце, потому что в сказке даже зло обращается добром… Нет, пусть лучше он будет заколдованным принцем в шкуре медведя или… Граф усмехнулся собственным мыслям и облизал губы, словно искал на них сладостный налет поцелуя живой девушки, но его не могло быть. Его жена была мертва не меньше его самого.
Александр еще пару минут неподвижно пролежал подле спящей, прежде чем поймал себя на том, что заплетает короткую прядь Валентины в косичку.
– Почему я отпустил ее во сне? Ее нельзя отпускать! – заговорил он сам с собой в голос.
И через секунду обнаружил себя сидящим на кровати и бессознательно водящим ногой по балдахину, распластанному по деревянному полу. Помянув бога в суе, граф встал, чтобы достать из шкафа платье.
– Мне одного платья будет мало, – послышался за его спиной тихий голос Валентины.
И он с радостной улыбкой кинул на кровать все, что обычно нужно живой женщине. И мертвой женщине не пришлось помогать с современным нарядом. Только когда Валентина оделась, граф привлек ее к себе и сделал ногтем два надреза в платье – прямо на груди. Валентина опустила глаза к выскочившим из ткани соскам и оглянулась к кровати. Не говоря ничего, стащила простыню и накинула на плечи, как плащ, чтобы прикрыть грудь. Александр рассмеялся, но не успел ничего сказать: Валентина вдруг раскинула руки, будто крылья, и закричала:
– Свобода! Свобода!
Затем подпрыгнула к высокому потолку, на мгновение замерла в воздухе и камнем рухнула на пол, где тут же разревелась, громко и зло, колотя маленькими кулачками по бесчувственным половицам.
– Ненавижу! – рычала она в пол, неистово тряся головой. – Ненавижу!
Спустя мгновение, Валентина вцепилась в свои короткие волосы и принялась рвать их растопыренными пальцами.
– Ненавижу тебя!
Она подняла на вампира глаза, полные слез и отчаяния – Александр отвернулся с гримасой боли на лице и только тогда увидел на пороге спальни Иву: служанка держала на руках плачущего младенца. Граф мигом забрал у нее ребенка и велел уйти. Розовое одеяльце спускалось до самого пола, открывая сморщенное сиреневато-розоватое тельце, но граф не стал его подбирать. Он не спускал глаз с жены.
Валентина повела плечами, словно готовясь к прыжку, но даже не подскочила, а напротив медленно поднялась на ноги и вытянулась перед вампиром в струнку. Александр сделал еще шаг и замер, бессознательно прижав дочь к груди. Валентина тянула к нему руки то ли для того, чтобы попросить ребенка, то ли чтобы оттолкнуть его самого.
– Боишься? – ее губы скривились в неподдельной злобе. – Я знаю, что боишься. Я сильнее тебя. Мне не страшен солнечный свет и серебро…
Не договорив, Валентина вновь упала на колени и снова принялась бить кулаками в пол. Александр присел подле нее и протянул младенца, не убирая рук, и когда Валентина прижала ребенка к груди, она прижала к ней и руки отца. Девочка задергалась и прорезала гнетущую тишину еще более визгливым плачем.
– Наша дочь любит тебя, – сказал граф, осторожно качнув ребенка, чтобы тот успокоился.
– Она любит мое молоко, а не меня, – отрезала мать зло. – Я дам ей его, если она просит.
Валентина вырвала у графа ребенка и бросилась с ним к кровати. Розовое одеяльце осталось лежать на полу у ног Александра, но он не двинулся за женой. Он смотрел, как Валентина достает из прорези грудь и склоняется к ребенку, прижавшемуся к ее боку маленьким котенком. Рука ее легла под обрамленную светлым пушком головку, помогая малышке найти сосок, вторая же мягким широким рукавом укрыла маленькое тельце.
– Позволь дать тебе одеяльце, – осторожно предложил граф.
И когда Валентина не отозвалась, Александр положил сложенное одеяльце на стул.
– Я буду рядом, – добавил он тихо, – если ты позовешь меня…
Валентина не подняла на него глаз, продолжая упоенно смотреть на сосущего грудь младенца. Рука ее скользила по пушистой головке, а губы то и дело касались маленького уха. Подавив радостную улыбку, Александр вышел в коридор, где его с подносом поджидала Ива, но он махнул рукой в сторону лестницы, заявив, что будет ужинать в столовой.
– Попроси сеньора Буэно присоединиться к моей трапезе, – добавил хозяин замка, и Ива сообщила, что он уже ждет его внизу.
– Не думал, что вы оставите ребенка с этой бестией, – старый ростовщик не поднялся ему навстречу и даже не кивнул в знак приветствия.
Александр тяжело опустился на свое привычное место и холодно сказал:
– Попрошу относиться к моей жене с должным уважением. Если вам не нравится ее русская кровь, то уважайте польские корни. Кстати, в душе Валентина католичка.
– Я рад за вас, Александр. Искренне рад. Не знаю, провели вы этот эксперимент на радость вашему профессору или…
– Боже милостивый! Мойзес, это переходит все границы! – Александр хлопнул по столу ладонью. – Я не ставлю никакие опыты. Тем более над собой. Считайте это счастливым стечением обстоятельств. Или несчастным… Потому что кое-кто, от плоти и крови моей, водрузил на голову несчастной живой девушке шапку вашего прадеда…
– Ax вот в чем дело… – многозначительно прохрипел старичок.
– В чем? – подался вперед Александр, так и не отпив из кубка даже глотка крови.
– Понятия не имею… Но в моей семье эту вещь называли волшебной. Наверное, волшебство ее распространялось только на женщин, но в моей семье ни одной женщине не могло прийти в голову надевать мужскую вещь. Но раз ваша современная жена носит брюки…
– В чем волшебство шапки? – настаивал на ответе граф.
– Сами ж видите: вы женаты, у вас дочь. И вы при этом мертвый кровосос. Ну чем не волшебство! Можете по-прежнему уверенно считать, что во всем горестях и радостях этого и того миров виноваты жиды. Вы не откроете никакой тайны! Мы действительно во всем виноваты, – глухо рассмеялся ростовщик.
Александр не успел ничего ответить: пришлось обернуться к лестницы, с которой слетел его сын:
– Где Тина? – Дору даже казался запыхавшимся.
– В башне с дочерью, – ответил граф спокойно.
– Дочь в башне есть, матери в башне нет… Что это? Эмиль!
Дору рванул к лестнице, ведущей вниз. Граф ринулся следом. До его слуха доносился звон разбиваемой посуды. Но в кухне они никого не обнаружили, однако, за долю секунды поняли, что это бился не фарфор, а стекло. Валентина орудовала кочергой в винном погребе, но подойти к ней никто не смел – на ней была серебряная рубаха.
– А, это ты… – губы Валентины искривились в усмешке, но кому именно та предназначалась, вампиры не поняли, потому что вилья смотрела мимо них всех.
На всякий случай отец и сын обернулись, но ничего подозрительного не увидели. Зато Дору с трудом, но все же успел поймать пущенную в него кочергу. А вот граф не поймал пронесшуюся мимо него вилью, отпрыгнув от серебра на груду разбитого стекла – еще и поскользнулся в луже разлитого вина.
– Нет!
Кричали все одновременно, и даже Эмиль, чуть не свалившийся с последней ступеньки винтовой каменной лестницы: Валентина свесилась головой в кухонный колодец, в котором давно не было воды. Однако ок оставался глубоким, и Эмиль, наплевав на вчерашний опыт, ухватил Валентину за ногу за секунду до того, как она нырнула в колодец.
– Что она там ищет? – воскликнул раздосадованно Дору, хотя уже догадался.
– Я не знал, куда еще положить ларец, – выдохнул Серджиу, прижавшись к каменной кладке стены.
Валентина тем временем справилась с Эмилем, толкнула в сторону Дору и все же спрыгнула вниз. Граф продолжал сидеть в винной луже и сейчас закрыл ладонями уши от душераздирающего вопля вильи. Никто не ринулся к кругу колодца, потому что все знали, что прыгунья цела и невредима. Это не был крик боли, это был вопль отчаяния. И вот она уже вновь стояла босыми ногами на камне. Руки ее тряслись, лицо перекосила злоба.
– Чеснок! Кто посмел бросить в ларец чеснок…
Это не был вопрос, но все переглянулись.
– Ива приказала сделать это, – простонал горбун, когда пальцы Валентины впились ему в шею.
Тогда граф сумел подняться, но вилью не схватил. Та сама отпустила слугу и обернулась к хозяину:
– Ты хочешь меня обнять? – глаза были прищурены, пальцы скрючены на манер когтей. – Давай! Докажи, как сильно меня любишь. Отнеси меня к дочери – и тогда я буду знать, что ты любишь нас сильнее себя самого.
Граф вздрогнул, но все же сделал к жене еще один шаг.
– Рapá, не надо! – закричал Дору, но граф уже подхватил жену на руки.
Вампиры шарахнулись в разные стороны, горбун соскочил с лестницы, давая возможность хозяину поскорее избавиться от убийственной ноши. Но боль была настолько сильна, что граф не мог идти быстро – он, точно маятник, шатался от стены к стене, пока преодолевал винтовую лестницу. Дальше стало еще хуже. Он попытался бежать, чтобы быстрее найти опору в перилах лестницы, и свалился, но Валентину не выпустил из рук. Она вырвалась сама.
– Какой же ты дурак! – вскричала она, но граф не поднял головы.
Он лежал ничком, вдавив горящий лоб в холодный камень пола.
– Валентина!
Она обернулась и попятилась, увидев старика. Вскинула руку, точно в той был нож, и с диким воплем прорезала пальцами воздух. Потом в один прыжок оказалась на середине лестницы, и через секунду все услышали, как хлопнула тяжелая дубовая дверь башни.
– Поднимитесь, Александр! – склонился над ним ростовщик, но граф остался неподвижен.
Тогда он тронул его за плечо и подсунул под нос перстень.
– Я думал, что достаточно сильно сжал его… – простонал граф, и старик глухо расхохотался:
– Для женщин не существует «достаточно» оков…
Граф поднялся и, пошатнувшись, схватился кровавыми руками за воздух.
– Я не могу взять кольцо.
– Я положу его на стол в ваш кубок с кровью, который вы тоже не в состоянии взять.
Граф, пошатываясь, побрел к лестнице. Подле башни стояла Ива – с улыбкой сожаления она распахнула для хозяина дверь. Валентина ничего не сказала, тогда он неровным шагом двинулся к кровати, но замер в пяти шагах, где еще не чувствовалась мучительная дрожь от близости к серебру.
– Простите меня, – не подняла на него глаз Валентина, ничком лежащая на кровати подле спящей дочери.
– Мне не за что прощать тебя, – глухо ответил вампир.
Тогда Валентина села и, привстав немного на коленях, стащила с себя рубашку.
– Сожгите ее, как лягушачью кожу! – и она швырнула ее в камин.
– Я не могу сейчас разжечь огонь, – усмехнулся Александр, пряча руки за спину.
– К тому же, я помню, чем закончилась та сказка. Так что я подожду три дня, и, возможно, ты сама по себе станешь ко мне более ласкова.
– Я не контролирую себя, – снова опустила глаза Валентина. – Это выше моих сил.
– Научишься. Если захочешь.
Валентина слезла к кровати и подошла к мужу.
– Позвольте взглянуть.
Он отрицательно мотнул головой.
– Я не хочу, чтобы ты сожалела еще больше. Оденься. Я не желаю, чтобы ты ходила голой, как вилья.
– Я уничтожила платье, – усмехнулась она. – Но я купила тогда не одно. Скажите, от шерсти у меня будет чесаться кожа?
Александр рассмеялся, вдруг поняв, что уже почти не чувствует боль в руках и на груди, которых касалась серебряная рубаха.
– Ты чихаешь от пыли! Так что пока не наденешь платье, не узнаешь!
– Я не хочу проверять. Можно мне надеть джинсы с футболкой?
Александр кивнул.
– Я не хочу ничего тебе запрещать.
– А можно я переодену вас? Вы весь в вине. Я ненавижу этот запах. Скажите, где взять вашу одежду?
– Пойдем, я тебе покажу.
Их глаза встретились, и губы расплылись в счастливой улыбке.
– Мне остаться с девочкой? – спросила Ива в коридоре.
Валентина зло сощурила глаза:
– Она не переворачивается и не ползает. А у тебя есть клыки. Держись от моей дочери подальше!
Александр хотел было схватить жену за локоть, но вовремя вспомнил про растерзанные ладони. Да и Ива благоразумно отступила от двери, чтобы не злить свою новую хозяйку.
Глава 26 «Райский сад»
Звук забиваемых гвоздей резким гулом отдавался в переходах замка, и Валентина, вновь облаченная в расшитую серебром рубаху, дергалась от каждого удара. Однако Ива упрямо стояла перед ней, преградив путь в детскую, и улыбалась своей все еще голливудской улыбкой, будто бы вовсе и не страшилась близости серебра.
– Пропусти меня, – Валентина говорила тихо, сквозь зубы, не стремясь, впрочем, сократить расстояние. – Ты что, тоже считаешь меня идиоткой?
– Вовсе нет, помилуйте меня, – продолжала улыбаться служанка. – Если уж кого и считать идиотами…
– Ему мало того, что он отобрал у меня крылья, теперь он решил замуровать меня в замке! Мне не нужен сад в комнате. У меня есть сад…
И Валентина обреченно махнула рукой в сторону заколоченных окон коридора.
– Это вальдорфский сад. Они делают дерево! И это идея Эмиля…
– Прости, дорогая, но я лучше тебя разбираюсь в декорациях, – голос Валентины резко перешел на шепот. – В отличие от профессора Макгилла, я прекрасно знаю, что используется лишь деревянный каркас, а потом в ход идет поролон и тряпка. Они же…
Валентина осеклась, вслушиваясь в странный хруст и грохот. Только в этот раз спокойствие не покинуло ее, и даже плечи не вздрогнули.
– Для них дерево – это дерево, – изрекла Ива так же печально, как и раздосадованная графиня. – Впрочем, они выкопали не самое большое… Но странно, зачем они стену в третью комнату проломили…
– Может, для пруда? – без всякого уже сарказма спросила Валентина. – Я не соглашусь на дерево без пруда, и граф это знает.
Ива пожала в ответ плечами и прислушалась. В коридоре уже стояла тишина, что пугало намного больше повизгивания гвоздей. Служанка так и не смогла решить, с кем ей безопаснее находиться: с теми, кто приколотил в пустой комнате к полу живое дерево, или же с той, которая стала подумывать о пруде под этим деревом. И заодно Ива успела позавидовать графу Заполье, который в это время спокойно прогуливался во дворе с дочерью. Хозяин, этим все сказано… Впрочем, возможно, ему тоже неспокойно от активности приемного и родного сына. Быть может, у них так проявляется братская ревность? Было бы интересно спросить мнение самого графа.
Такие мысли подстегнули Иву, и, не прощаясь с графиней, вампирша ринулась к лестнице, с которой спорхнула, перескакивая аж через пять ступенек. Позабыв про туфли, босыми ногами, она летела по присыпанным песком дорожкам кладбища, проклиная мужскую дурость: не нашел лучшего места для прогулки с младенцем!
– Не смотри на меня так, Ива! – граф сидел на треснувшей от времени надгробной плите кого-то из родственников первой жены и едва слышно стучал по ней кулаком. – Я не могу остановиться считать удары ее сердца. Это наваждение. Уже пальцы болят, – он улыбнулся так виновато и по-доброму, что Ива даже прикусила губу накладными зубами, которые единственные выбивались из ее скромного наряда прошлых веков. – Это самое тихое место. Она спит. Она спит все ночи. Так странно… Я пытался будить ее, чтобы она перепутала ночь со днем, но бесполезно. Хотя забавно, Эмиль вычитал где-то, что рожденные ночью дети наоборот долгое время бодрствуют ночью, она же нет… Я почти не вижу ее открытых глаз. Интересно, она так и не научится не спать ночью?
Ива вновь пожала плечами, потому что, как и в коридоре, не знала ответа. За два месяца, прошедших с ее возвращения в замок, она все никак не могла привыкнуть к такому тону и таким разговорам графа Заполье.
– Графиня желает бассейн, – выпалила служанка, даже не поняв, зачем сообщает хозяину такую дурь.
По лицу Александра скользнула тень улыбки, но граф быстро спрятал ее от служанки, опустив глаза на дочь, спящую в перекинутом через плечо слинге.
– Садись, – и заметив, что Ива собралась упасть прямо на кладбищенскую дорожку, постучал по могильной плите. – Все равно шепотом говорить надо. И, думается, в замок мы не скоро вернемся. Нет, профессор не остановится в проверках своих подозрений!
– Каких? – спросила совсем шепотом Ива, осторожно опустившись на самый край плиты, чтобы ненароком не коснуться ноги хозяина.
– Он не делится ими, а я боюсь спрашивать.
– А…
Но Ива не успела задать вопрос, потому что граф, точно в ужасе, затряс головой.
– Вообще, последнее время мне стало казаться, что сумасшествие заразно. Дору стал совсем невменяемым. Я, конечно, не так чтобы шибко расстроен поломанными перегородками, но… Профессорское сумасшествие действительно заразно, и я не устоял перед созданием собственной гипотезы. Я подумал, что если привезу Валентину в Петербург и запущу с сыном на крышу, где она впервые почувствовала силу вильи, то вилья сможет почувствовать силу живой девушки.
Ива открыла было рот, но тут же закрыла.
– Нет. Оживить ее я, конечно же, не сумею, но могу попытаться излечить от мучительной тяги к свободе. Серджиу говорит, что она днем ищет свою рубаху, и я даже знаю, кто направляет ее на поиски… Брина. Я уже не знаю, что придумать в следующий раз… Я даже запустил в замок волков, которых моя жена смертельно боится. Я не могу, понимаешь? Не могу всю вечность воевать с ней.
– Погодите, граф, да куда ж она денется от ребенка? Вы бы видели, как она смотрит на дочь, когда держит ее на руках! Как поет ей, какие сказки рассказывает, даже когда та спокойно спит на ее руках… Поверьте, ребенок – самое лучшее средство удержать женщину. Я, я даже завидую ей… И порой обманываю себя, когда беру вашу дочь на руки, вы уж простите мне такую шалость…
– Ничего… На всех нас хватит одного ребенка. Поверь, это сейчас она спокойно спит у меня на руках, а потом будет разносить замок на манер своей матери, и если подключит к этому своих братьев… – Александр тихо рассмеялся. – Господи ты ж боже мой, все при деле! Такой живой активности в нашем замке не было даже при жизни. Безделье – самый страшный грех, и хоть его мы больше не совершаем. Скоро вообще у нас белые крылышки вырастут, ты так не думаешь?
Ива поспешила просто пожать плечами, стараясь перестать слушать поток графского сознания, уже в тысячный раз пожалев, что спустилась на кладбище. К тому же, голос хозяина действовал усыпляюще, и Ива, не успела поднять к лицу руку, когда зевнула.
– Рассвет? – граф взглянул на светлеющее небо. – Вот и еще одна ночь пробежала. Никогда еще ночи не были такими короткими. Может, это и есть счастье?
– Так вы счастливы? – Ива еле выдавила из себя подобный вопрос.
– А… – граф тянул с ответом, словно лишь сейчас задумался над ним. – Я забыл, что на самом деле является счастьем. Но ведь недаром люди говорят, что счастливые не наблюдают часов – моя вечность стала лететь со скоростью смерча… Ты уже устала, не смею тебя больше задерживать. Да еще… Попроси графиню дождаться меня с ребенком и кикуда не убегать. И предложи Дору перебрать гречку для нового матрасика для… Ива, да что же это такое! Мы за два месяца так и не нашли минуты, чтобы дать дочери имя. Пожалуйста, гони всех поганой метлой оттуда… Я теперь даже не знаю, как назвать то, во что они превратили весь этаж.
– Райский сад, – вдруг ляпнула Ива и прикусила язык так сильно, что почувствовала горечь собственной крови.
– О, да… Только бы в меня не швырнули яблоком и не выгнали оттуда.
– Они не яблоню выкопали, – тут же через боль вставила Ива, но граф лишь махнул рукой и вскочил на ноги, почувствовав шевеление ребенка.
Он пошел меж крестов, мягко обходя их, словно вел кого-то в танце. Ива вновь пожала плечами и поплелась обратно в замок, теперь уже чувствуя песчинки каждой мертвой клеточкой своих стоп. В замке было тихо и безлюдно, что заставило служанку вздрогнуть и взлететь по лестнице, словно на крыльях. Она вбежала в комнату и замерла. Там, где на дереве обязана была висеть люлька, были привязаны качели, и графиня, крепко держась руками за веревки, елозила на дощечке, стараясь устроиться поудобнее.
– Простите меня… – выдохнула Ива и привалилась к дверному косяку.
Валентина подняла на нее свои бесцветные глаза и улыбнулась краешком губ.
– Его здесь нет, – ответила она тихо и оттолкнулась от воздуха ногами.
– Я к вам пришла, графиня… Как раз от него.
– Ко мне? Ты уверена? В этом замке есть еще одна графиня, и она-то настоящая… А я всего лишь пленница тут. Рабыня…
– Граф просил передать вам просьбу дождаться его.
– А я никуда не тороплюсь, мне нравятся качели… Они напоминают мне полет… Кто бы мог подумать, что веревки способны заменить крылья… Да, я чувствую невероятный прилив молока и хотела бы получить свою дочь обратно. И если наш хозяин еще раз позволит себе выкрасть дочь у меня из-под носа, то никакие амбарные замки, которые горбун вешает ныне на склеп, не спасут его и всю его семейку от моей расправы. Да, да. Так и передай ему…
– Я понял.
Александр стоял в дверях и с нескрываемым удовольствием смотрел на колыхание плотной серебряной ткани, вздымавшейся вокруг тонких босых ног вильи, подобно колоколу. Он уже вынул дочь из слинга и держал на своем плече, придерживая за головку, которую малышка упрямо пыталась оторвать от отцовского плеча. Она недовольно запищала, борясь за отобранную свободу, и ее мать спорхнула с качелей и опустилась на пол прямо у ног графа, впившись серыми щелками в его расширенные от сдерживаемой боли темные глаза.
Бледные губы вильи расползлись в довольной улыбке, а руки, подобно хищным когтям, опустились на тельце ребенка поверх холодной руки вампира, спрятанной в теплой бархатной перчатке. С минуту они смотрели друг другу в глаза, пока улыбка не сползла с лица вильи. Валентина отпрыгнула обратно к качелям, цепко держа дочь в руках. Ива выдохнула и сползла на пол по стене, обхватив колени руками, а граф, оставаясь прикованным к порогу, наградил ее многозначительным взглядом, от которого служанка подскочила, словно от удара плетью, и прошмыгнула под его рукой в коридор.
– Тина, позволь мне поговорить с тобой.
Вилья не подняла головы от ребенка, тихо мурлыкая что-то себе под нос, медленно раскачивая качели. Тогда граф прошел в комнату и присел на один из пеньков, расставленных в комнате на манер знака бесконечности, скорее всего по какому-то замыслу профессора Макгилла. Граф стянул с рук бархатные перчатки, сунул их за пазуху и скрестил бледные пальцы у себя на коленях. Он глядел на руки вильи и на сверкающий в темноте рубин, который та приняла обратно и, даже облачившись в серебряную рубаху, не сняла.
– Сегодня не пятница. Чего ты ждешь?
– Да я и в пятницу нежеланный гость, – вздохнул граф. – Но это меня нисколько не тревожит. Многие молодые отцы ждут дольше. И если ты только для этого нацепила на себя серебро, то можешь снять рубаху. Я не приближусь к тебе.
– Нееет, – потянула Валентина, вновь растягивая бледные губы в ухмылке.
– Мне нравится причинять тебе боль… Я все жду, когда ты научишься получать от нее наслаждение… Ведь ты же требуешь от меня наслаждаться моим заточением…
– Тина, – граф продолжал держаться спокойного тона. – Не пора ли нам дать имя нашей дочери?
– Моей дочери, моей, – нараспев отозвалась вилья. – Только моей… Я не фея, чтобы воплощать в жизнь твои мечты. Ты сам сказал мне, что вилья совсем не фея…
– Тина, дай ей имя. Я приму любое как эпитафию на свою могилу…
– Эпитафии пишут на мертвом языке. Авила. Мою дочь зовут Авила. Птица. И тебе не отобрать ее крыльев, потому что они в ней. Это ее природа. Это мой дар ей.
– Тина, я очень прошу тебя не убиваться. Брина не желает помочь тебе. Она мстит мне через тебя. Неужели тебе нравится быть орудием мести? Однажды ты нашла в себе силы побороть ее. Отчего же сейчас ты склоняешь перед призраком свои колени?
– Потому что я больше не верю в сказки, в которых чудовище превращается в принца. Чудовище остается чудовищем, а клетка всегда будет клеткой. Даже Бог дал своим детям право выбора, а ты отобрал мое яблоко, потому что ты трус, Александр.
– Я не трус, – все так же спокойно отозвался граф. – Но я хочу счастья.
– Его не взять силой. Неужели история с Бриной тебя ничему не научила? Ты смешон и жалок, Александр. И я никогда тебя не полюблю.
– Доброго дня, милая, – граф с шумом поднялся с пня. – Поцелуй за меня Авилу и не порти себе день напрасными поисками.
– Я не остановлюсь никогда. Я желаю свободы, и тебе не дано убить во мне это желание.
– Я никогда не собирался убивать его, Тина. Я предложил тебе взамен любовь. Неужто одинокая свобода тебе милее заточения со мной?
– Ты не предложил мне свою любовь, – зло усмехнулась вилья. – Ты мне ее навязал. У меня не было выбора.
– А если бы я дал его тебе?
– Но ты никогда его не дашь. Потому что ты трус. Потому что ты помнишь, как я взяла ключи. Ты – трусливое чудовище.
Больше она не смотрела на него, снова растворившись в своем материнском ворковании. Граф медленно двинулся к двери, осторожно прикрыл ее, как врата в земной рай, и уставился на темную фигуру профессора Макгилла.
– А вы не думали поговорить с Бриной? – начал без приветствия Эмиль.
– Думал? Я говорил с ней и не раз. Она не желает мне отвечать.
– Может, вы не так просите?
– А чего вы хотите добиться, профессор? Чтобы женщина смирилась со своим поражением? Профессор, вы слишком мало читали книг о любви. Этого не было, нет и не будет. Женщина никогда не смирится. Ни с чем. Фатальная женщина. А именно такими наградила меня злорадная судьба. Кстати… Простите меня.
Граф без стука распахнул дверь в сад.
– Тина, если у тебя будет минутка, то мне хотелось бы на закате обсудить с тобой поездку в Петербург.
Она ничего не ответила, и Александр захлопнул дверь.
– Куда?
– Спроси Дору.
Эмиль нашел брата подле горбуна, склонившегося под тяжестью амбарного замка и стопудовой цепи.
– Я поставил на склеп кодовый замок. Убери эту дурь – она сбивается кочергой!
– почти взвизгнул юный граф и обернулся к брату. – Ну скажи ему свое веское профессорское слово!
– У отца запоздалое свадебное путешествие?
– А, ты про Питер… Нет, очередное помутнение рассудка! Я не могу ему ничем помочь. Но я согласен танцевать с мачехой на крыше. Тебя, кстати, не приглашают. Тебя наоборот следует убрать из этой схемы.
Эмиль покачал головой, а Дору схватил замок и запустил им в дальние кусты, а цепь велел горбуну закрутить вокруг дуба.
– И черного кота не забудь найти! – крикнул он уже зло и набрал на двери склепа нужный код.
– Что за код?
– День рождение Тины. Она ни в жизни не догадается.
Дору улыбнулся, Эмиль же расхохотался в голос.
