Текст книги "Последний глоток сказки: жизнь. Часть I и Последний глоток сказки: смерть. Часть II (СИ)"
Автор книги: Ольга Горышина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 33 страниц)
Глава 15 «Стометровка и ненужные книги»
Два месяца пролетели как сон. Кошмарный. Александр так и не нашел с вильей общего языка. И закончилось все тем, что они стали видеться строго по пятницам. Он и от любви бы отказался, если б не находил Валентину покорно ждущей его на ступеньках склепа. При его появлении она вытягивалась в струнку и протягивала ему венок, который только что закончила плести. Сначала они кружились в танце по саду. Долго, пока венки не слетали с голов. Затем ужинали, сидя на траве в тени яблони – Серджиу приносил на подносе кубок и кружку, кровь и молоко. Кровь с молоком вскоре смешивались на губах, которые соединялись в первом поцелуе. Сначала, сцепленные любовным объятием, пятничные супруги катались по траве, а потом графу все же удавалось поднять вилью на руки, чтобы унести в башню.
Нынешняя пятница началась не как обычно – вилья сидела на ступеньках склепа голой. Граф замер перед ней в растерянности, а Дору из уважения к отцу отступил в темноту склепа, увлекая за собой и Эмиля, научное любопытство которого намного превышало чувство английского такта.
– Где твое платье? – спросил граф тихо.
Вилья пожала плечами:
– Мне в нем плохо.
– Что значит твое плохо? – попытался уточнить граф.
Валентина снова пожала плечами. Пару раз открыла рот, но так ничего и не сказав, поднялась наконец на ноги и обхватила руками живот. Александр впервые посмотрел на него внимательно и отступил на шаг, который мог стать роковым, если бы он не раскинул руки, чтобы удержать себя в арке входа. За неделю, которую они не виделись, живот стал в два раза больше: вырос из плоского в овал.
– Почему вы не сказали?! – высунулся из склепа Эмиль.
И граф тут же зажмурился – значит, ему не показалось.
– Я ей не верил.
– Я же сказал вам! – воскликнул Эмиль и замолчал, увидев в глазах графа боль.
– Если можно хоть как-то узнать, кто отец… Ты ведь можешь разыскать врача?
И граф осекся, наткнувшись на ледяной взгляд профессора.
– Значит, не верите, – отчеканил Эмиль. – Она не была беременной при жизни. Я и Дору, да и вы сами, почувствовали бы это. Ее тошнота была вызвана слабостью и кровопотерей, а не беременностью…
– Откуда такая уверенность?! – прорычал граф.
– Это очевидные факты, отец, – Эмиль замолчал, чтобы выдержать паузу, прежде чем начать новую фразу. – Отец – вы, тут нет никакого сомнения.
– Как это возможно? – прижался к стене граф, чтобы удержаться на ногах.
– Наука мало что может объяснить, когда бразды правления берет в свои костлявые руки Смерть…
На последних словах профессора граф медленно съехал по стене и сел на ступеньку, где еще недавно сидела, ожидая его пробуждения, вилья. Сейчас Валентина присела подле него на корточки и уставилась в лицо злым взглядом.
– Я голодная, – прошипела она наконец и, схватив за руку, попыталась поднять графа.
Куда там! Александр сам не мог себя поднять! Помог Эмиль – рванул его за плечи вверх.
– Не злите ее. Ей нельзя сейчас волноваться, – буркнул он, пытаясь проглотить улыбку.
Граф оперся о стену всего одной рукой, потому что вторая была намертво зажата тонкими, но сильными пальцами вильи.
– Я буду нервничать за двоих… – почти что простонал он.
– Ребенок родится на Пасху? – подал голос Дору, оставаясь по-прежнему в темноте склепа.
– Дочь… У нее… У меня… У нас, – наконец выговорил граф, – будет дочь. Она отчего-то в этом уверена.
– Меня это вполне устраивает, – наконец высунулся под лунный свет юный граф.
– Никакой ревности…
И тут же пригнулся, чтобы рука Эмиля, пожелавшая дать ему подзатыльник, просвистела высоко над головой.
– Послушайте, отец!
Но граф не сумел обернуться к Эмилю, потому что вилья сорвалась с места и увлекла его за собой.
– Где мой венок? – крикнул ей в спину граф и тут же его рука получила свободу. Вилья спрятала лицо в ладонях и заплакала.
– Что случилось?
Он попытался отвести руки от ее мокрого лица, но Валентина упрямилась и мотала головой из стороны в сторону. Тогда Александр отступил на шаг и снова задал свой вопрос, скрестив руки у себя на груди.
– Я забыла про венки…
И тут только он заметил, что ее голова тоже пуста.
– Ты мне без венка больше нравишься, – проговорил Александр быстро, и она переспросила его с нотками кокетства в голосе, которых он ранее не замечал:
– Правда?
– Правда, – кивнул граф и раскрыл вилье объятия, в которые она тут же покорно нырнула, и он наконец-то сумел поцеловать любимые волосы, минуя жгучую крапиву.
Сегодня его вилья даже пахла иначе: от нее веяло свежестью и счастьем.
– Мы не будем танцевать? – спросила она, тычась носом в его обнаженную грудь.
Последнее время по пятницам он начал укладываться в гроб в домашнем халате, чтобы не утруждать горбуна заменой пуговиц на рубашке, которые Валентина отрывала в порыве страсти. Или просто хулиганя. А вот сегодня она была тихой и будто даже уменьшилась в росте – должно быть живот забрал соки из остального тела.
– Давай ты сначала поешь? – предложил граф и осторожно потянул вилью под яблоню.
Она села на траву и жадно припала губами к кружке. Граф смотрел, как поднимается и опускается ее живот, и по инерции втягивал и отпускал свой. Он не знал пока, сколько времени возьмет у него осознать свою новую роль – роль отца дочери.
– Отец! – заглянул к нему в кабинет Эмиль на следующий день. – Кем она будет, как вы думаете? Ваша дочь, – поспешил уточнить он на всякий случай.
Эмиль уселся на стул напротив графа, и тот сразу протянул ему лист бумаги и карандаш, которые Александр безуспешно пытался подсунуть вилье во второй раз. Эмиль взял их и вопросительно уставился на приемного отца.
– А теперь записывай мой ответ, – медленно проговорил граф. – Не знаю.
Эмиль опустил на стол бумагу с карандашом и встал.
– Я не хотел вам мешать, – отчеканил он ровным голосом и отвернулся от стола.
– Я действительно не знаю! – вскричал граф, и Эмиль обернулся. – Я до сих пор не могу понять, как это получилось.
– Наверное, так же, как и у живых людей, – одними губами улыбнулся профессор Макгилл. – В Пасху узнаем.
– Принеси мне все книги по амнезии. Я хочу попытаться…
Граф не договорил, но Эмиль и так все понял. Он спустился в библиотеку и велел горбуну отнести первую партию книг в графский кабинет. Сам он решил туда не возвращаться – граф хочет побыть наедине со своими мыслями. Ему страшно. Даже больше чем остальным обитателям зачарованного замка. И им предстоит бояться более полугода.
Зима выдалась снежной, и Валентина сама пришла в замок. Никто не верил, что она замерзла – наверное, ей просто не нравился белый цвет. Она почти не бродила по замку, все время проводя на кровати в башне за расчесыванием волос. Граф стучался к ней почти каждый день, но не всегда дожидался ответа. Дору же она всегда открывала – он приносил платья и бегал с ней по коридорам и лестницам замка, а когда не шел снег, выбегал на стены.
Граф часто высовывался в окно, чтобы наблюдать за их бегом, но не навязывал вилье своего общества. Эмиль же все чаще и чаще отлучался из замка по университетским делам и каждый раз возвращался с новыми покупками. Недавно он приволок связку рулонов, которые оказались розовыми обоями в белые облачка. Дору ничего не оставалось, как помочь профессору с ремонтом соседствующей с башней комнаты.
– А что мы будем делать с ногтями? – спросил Дору, заметив оставленную его ногтем тонкую бороздку в рисунке на преобразившейся стене.
– Уж точно не станем стричь их в субботнюю ночь, а то эта вилья еще что-нибудь наколдует… – рассмеялся профессор Макгилл, любуясь проделанной работой.
– Русалки не умеют колдовать, – весомо заявил Дору. – Пока отец штудировал медицинские книги, я перечитывал гремуары… Если медицина после смерти бессильна, то заклинания…
– Брось! – махнул рукой Эмиль и уселся в кресло-качалку, которая стояла подле окна. – Мне порой кажется, что отец все-таки доволен тем, что Валентина полностью забыла свою человеческую жизнь и вместе с ней свой страх перед ним. Неужто ты все еще веришь, что Тина могла бы полюбить графа, обращенная насильно в вампира и мучимая этой вечной жаждой, которую ей бы не позволили утолить человеческой кровью… А? Ох, нет… Да и по правде сказать, отец любит не ее, а ту, что сидит пока у нее в животе. Так что амнезия всем нам только на руку: отвел к пруду, вручил гребень – и наслаждаешься семейной идиллией хотя бы по пятницам. И главное, вилья ведь ничего от отца не требует… Где ты найдешь такую женщину?! К тому же, с чего вы с отцом вообще решили, что ее можно излечить? Может, все вильи забывают свои треволнения при перерождении и наслаждаются расчесыванием волос, не воя на луну…
Эмиль закинул ноги на оттоман и сложил на груди руки, словно укачивал младенца.
– Воспользуйся пилкой, – с опозданием ответил профессор на заданный Дору вопрос. – Еще греки говорили, что смысл женщины лишь в способности продолжения рода…
– Не умничай! – фыркнул Дору. – Я учился в гимназии и скажу, что это было правдой до завоеваний Александра Великого, а после него даже драматурги вывели на первый план любовь мужчины и женщины…
– Ты зануда, Дору… Иди лучше побегай, – и Эмиль указал пальцем на кроссовки, которые Дору оставил за порогом детской. – Погода по-весеннему прекрасна.
Весна принесла с собой трепет ожидания чуда. В кабинете графа было настежь распахнуто окно. Легкий весенний ветерок то и дело играл старой деревянной рамой, и та мерно ударялась о древний облицовочный камень башни, настолько правдоподобно имитируя удары человеческого сердца, что Александр Заполье непроизвольно вздрагивал и щупал грудь. Затем оборачивался к окну, но так и не мог заставить себя подняться из кресла, чтобы затворить его.
В кабинете не осталось и пылинки. Граф собственноручно протер каждую вещь до блеска. Не протертым остался лишь сундучок с распятиями, который он велел Серджиу запрятать в самый дальний ящик, как напоминание о грешной юности. В камине пылал огонь. Даже сильнее тех времен, когда согревал тут живую девушку. Домотканый каминный экран стоял в сторонке, чтобы графу сподручнее было швырять в огонь книги, в каждой из которой острым ногтем было разрезано пополам слово "амнезия".
Александр уже приподнял последнюю книгу и занес для броска руку, как стекла вдруг жалобно звякнули, и старый подоконник крякнул под тяжестью мертвого тела. Граф опустил руку с книгой на стол, надел на лицо приветливую улыбку и обернулся к окну, желая спасти деревянную обшивку стены, которую готовились пробить стоптанные пятки запыленных кроссовок.
– Почему ты не воспользовался дверью?
В отсвете огня бледное лицо Дору выглядело разгоряченным. Ногти нещадно царапали дерево подоконника.
– Рарá, я вас уже не прошу. Я вас умоляю, объясните наконец своей вилье, что бегать стометровку по сто раз за ночь на ее сроке вредно!
Дору спрыгнул с подоконника, отряхнул синие тренировочные штаны, одернул футболку и обреченно проковылял до кушетки. Лицо его от близости к огню сделалось совсем красным, и графу даже показалось, что сын дует себе на лоб.
– Глупый, неужели ты до сих пор не вычитал в своем интернете, что физическая активность стимулирует родовую деятельность.
Граф взял в руки книгу и принялся перелистывать ее, словно в той могло еще остаться целое слово "амнезия". Другая его рука сама нашла лежащий на столе гребень и принялась расчесывать короткие волосы. Вдруг, будто заметив своеволие руки, граф запустил гребнем в дверь, но тот бумерангом вернулся обратно и упал на натертый до блеска письменный стол. От удара на нем пошатнулась резная рамка, из которой на графа смотрела девушка в платье невесты, а за ее спиной мелькали ее же отражения в бесчисленных зеркалах танцевальной залы. Граф поймал рамку и вернул ей потерянное равновесие.
– Знаете что, господин граф! – прошипел Дору, натягивая на плечи шерстяной плед, будто мог чувствовать холод. – На ее сроке полезно заниматься совсем не бегом. А с учетом того, что сегодня пятница и сам Бог велел заняться любовью, не простимулировать ли вам ее самому, оставив нас с Эмилем в покое. Это ваш ребенок в конце-то концов, а не наш. Только вы тут книжки почитываете уже сороковую неделю!
Граф с шумом захлопнул книгу и запустил в сторону сына с такой силой, что Дору пришлось пригнуться, и книга упала в камин, ровно на чугунную решетку для поленьев и мгновенно вспыхнула.
– Больше не читаю! – Александр медленно поднялся из кресла, схватил со спинки пиджак и воззрился на сына. – Знаешь же, что осталась всего одна ночь… Неужели нельзя было обойтись без демонстративных истерик? Где она? А, впрочем, я знаю…
Граф подошел к подоконнику, оперся о стену и замер.
– Рарá, – тихо позвал его сын. – Неужели вы все еще надеетесь вернуть Валентину?
– Больше уже нет. Ненужные книги прекрасно горят.
Ничего не добавив, граф спрыгнул с башни, и Дору отчетливо услышал, как зашелестела трава, примятая ботинками отца. Затем поднялся с кушетки, дошел вразвалочку до двери и резко потянул ее на себя. Стоявший в коридоре Эмиль еле успел отпрыгнуть к завешенной гобеленом стене.
– Ровно двести восемьдесят, – улыбнулся профессор.
– Чего? – не понял Дору.
– Я велел Серджиу положить в тесто ровно двести восемьдесят цукатов. Столько, сколько дней Тина носила графскую дочь. Я пять раз пересчитал.
– Зачем?
– Чтобы она точно родила в ночь на воскресенье. Это заклинание такое. Здорово, что нынче католическая и православная Пасхи совпали, а то мы бы ломали голову над датой родов.
Дору завел влажные волосы за горящие огнем праведного гнева уши.
– Порой… А последнее время слишком часто, ты вгоняешь меня своими действиями в тупик. Слова я еще могу пропустить мимо ушей, как делают многие твои ученики…
– Думаешь, ей понравится? – спросил Эмиль, и Дору в очередной раз замер в полном недоумении.
– Что, цукаты? Олух! – позволил он себе грубость в силу старшинства. – Вилья не будет есть кулич. Она – нечисть! Нечисть, которую ты изучаешь. Вот честно, Эмиль, ты б еще посвятить его сходил в церковь. С другой стороны леса есть деревянная церквушка. Там заезжие охотники шкуры медведей освящают…
– Думаешь, нужно? – совсем серьезно спросил профессор, и Дору почувствовал, что сейчас расплачется. – Иди лучше яйца в саду спрячь…
– Она будет искать? – снова огрызнулся Дору. – Вы уверены, профессор, что ваша нечисть не наигралась с собственным яйцом, которое носит под сердцем.
– Она будет рожать, остолоп! – расхохотался Эмиль. – Это тебя занять надо: сначала разбросай яйца, потом собери, затем вновь разбросай… Круговорот яиц в саду… Время разбрасывать яйца и время собирать яйца… Мозгами ты, похоже, уже доразбрасывался во время бега, что их не собрать и граблями!
– Что же сам не пошел попрыгать с крыши с этой вильей! Или у тебя с крышей связаны неприятные воспоминания?
Эмиль никак не отреагировал на выпад Дору. Он отнес в графский кабинет кулич и вернулся к себе. Но Дору уйти не мог.
– Пошли, еще раз проверим детскую! – бросил он с порога братской комнаты.
– Она же сказала, что детская ей не нужна, – меланхолично отказался профессор. – Надо уважать желание матери. И вмешиваться в воспитание чужой дочери – это последнее, что мне хотелось бы делать.
– Днем она может качать дочь на деревьях сколько ей угодно! – вскричал Дору. – Но ночью, когда младенца сбагрят мне, я не собираюсь изображать обезьяну…
– А с чего ты вдруг в няньки-то записался? – рассмеялся Эмиль.
– А я и в дуэньи не записывался. Только полгода из спортивного костюма не вылезаю!
Эмиль нехотя поднялся из кресла и пошел с братом в детскую.
Глава 16 «Последняя пятница»
Дору присел на коврик с вытканными розовыми пони и задумчиво воззрился на детскую кроватку с таким же розовым одеяльцем. Затем повернулся к привалившемуся к розовой стене Эмилю.
– А кем девочка будет? Все не могу никак поверить, что сердце ее бьется аж сто пятьдесят ударов в минуту, как у настоящего ребенка. Как, как такое возможно, когда оба ее родителя мертвы?
– Как, как?! – Эмиль отшвырнул мишку, которого мял в руках, и игрушка мягко приземлилась в кроватку. – Как в сказке! Откуда мне знать, это ты гримуаров начитался! Вызови какой-нибудь всезнающий дух и спрашивай его, а от меня отстань!
Эмиль чуть не сплюнул и размашистым шагом направился к выходу, но в дверях обернулся:
– Лучше бы что-нибудь умное о воспитании прочел. Ну Серзов там, к примеру, или как воспитывать девочек… Наверное, издали уже что-нибудь для чайников…
Дору насупился и пробурчал себе под нос:
– Я классиков читаю. Спока, к примеру…
– Нашел мне авторитет! Как можно заявлять, что родители должны следовать своей интуиции, потому что лучше них никто не знает, что нужно конкретному ребенку. Мысля логически, если мы ни черта не понимаем в ее родителях, то о спокойной жизни нам не стоит даже мечтать!
– И что будем делать?
– Светлого Воскресенья ждать! Господи! – Эмиль схватился за голову. – Я таким идиотом не чувствовал себя даже на вступительном экзамене!
Дору наконец поднялся с коврика и подошел к окну.
– Интересно, она так и будет торчать в саду? Пошла бы, что ли, в поле погулять, чтобы глаза нам не мозолить.
– А ты не подходи к окну!
Дору задернул портьеру и вытащил из нагрудного кармана скрученный трубочкой листок:
– Гляди, что ты обронил! Развивающий коврик, прыгунки, ходунки, пирамидки, кубики, ма… Машинки можно вычеркнуть, куклы тряпичные… Что еще тебе осталось купить?
– Подгузники, – буркнул Эмиль.
– О, святой ангел! – всплеснул руками Дору. – Об этом я совсем не подумал… Слушай, может, мы какую-нибудь горбунью заведем?
Эмиль лишь обреченно потряс головой.
– Не прокатит… – и тут он закрыл уши ладонями и зажмурился. – Да сколько же можно дубасить по воде!
В пруду действительно было шумно, потому что вилья сидела на свежей сочной траве и неистово била ногой по водной ряби. Граф тихо присел рядом и хотел накинуть пиджак на вымокшую шалунью, но вовремя отдернул руку.
– Я знала, что ты придешь, – в такт плеску воды, не поворачивая головы в сторону вампира, сказала вилья. – Пятница..
– Я не за этим пришел.
От него не укрылось, что вилья недовольно насупилась, но головы к нему не повернула. Как бы холодна и резка не была она с ним всю неделю, но про пятницу никогда не забывала, ведь и у нечисти есть свои традиции, которые они благоговейно чтут, особенно такие приятные. Хотя она чла теперь и другую – запрет на приближение к склепу и плетение венков из крапивы.
– Я принес тебе сушеной вишни, – сказал вампир как можно мягче, забавляясь ее злостью, ведь последняя книга, а вместе с ней и ненужные надежды уже должны были догореть, а с ними в пепел превратилась и злость на судьбу, которая дарит лишь половинки долгожданных подарков. Хотя имеет ли он право обижаться, ведь, если задуматься, Судьба могла бы вообще ничего ему не дарить.
Валентина медленно повернула к нему голову, и Александр увидел, что прищуренные серые глаза сравнялись по цвету с водами замкового пруда. Он попытался улыбнуться, поднося согнутую ладонь ко рту Валентины. Она по– прежнему смотрела ему в глаза, и щелки злых глаз становились все уже и уже. Наконец она впилась ртом ему в ладонь, и Александр с нескрываемым наслаждением почувствовал, как ее горячий язык слизывает с холодной кожи сморщенные сухие ягоды. Вот уже который месяц он носил в кармане лакомства с тайной надежде на подобную никогда не предсказуемую ласку.
Александр отвел взгляд от прикрытых глаз Валентины и взглянул туда, где под округлой грудью возвышалась огромная полусфера живота.
Валентина продолжала удерживать правую руку графа мокрыми пальцами, но его левая рука нашла живот, ощутив под влажным льном его упругость. Только прикосновение получилось кратким, потому что вилья с силой оттолкнула его, и Александр опрокинулся навзничь на покрытую ночной росой траву.
– Она моя! – закричала Валентина пронзительно и зло.
Александр приподнялся на локтях и улыбнулся. Ничего нового, все настолько предсказуемо, что уже даже смешно. Он и отсюда может любоваться ее животом – вот так: снизу вверх. Это неописуемое наслаждение видеть легкую складку под милым подбородком и упругие соски, на которых топорщилась грубая ткань одеяния, а под грудью ровными складками собиралась мокрая ткань, чтобы распластаться по большому животу, на котором отчетливо проступало кольцо пупка. Валентина стояла перед ним в полный рост. Подол, волочащийся сзади по земле, но спереди едва прикрывал колени, оставляя открытыми босые, немного припухшие ноги. Она была прекрасна, укутанная отросшими ниже пояса волосами, в которых сейчас от легкого ветерка болтался, будто маятник, черепаховый гребень.
– Я люблю тебя, – прошептал Александр едва слышно.
Однако вилья услышала его, повела ногой по воде и сделала шаг к вампиру, продолжавшему лежать на траве.
– Ты забыл добавить слово "Тина", – прошипела она и замерла, едва коснувшись босой ногой ботинка.
Александр отдернул ногу и стащил сначала один, а затем и второй ботинок. Он улыбнулся и неожиданно подался вперед, чтобы успеть захватить в плен мокрые лодыжки до того, как вилья сообразит отпрыгнуть, чтобы по их негласной игре заманить любовника в воду. Граф отрицательно мотнул головой и широко улыбнулся.
– Я ничего не забыл. Я сказал, что люблю тебя, и к этим трем словам мне незачем что-либо добавлять.
Пальцы его мягко скользнули вверх по ее влажной ноге, а ухо уловило шелест развязываемого вильей пояса, и мокрый подол тотчас укрыл его руки. Она приняла игру, и теперь уже можно было не удерживать ее силой, поэтому Александр высвободил руки из мокрого плена и, стоя перед вильей на коленях, принялся закручивать подол вверх, пока не уткнулся носом в расплющенную пуговку пупка. Осторожно коснувшись губами натянутой кожи, он в который раз с радостью ощутил ее тепло, не обманчивое, а настоящее. Александр внимал быстрому сердцебиению дочери, надеясь, что будет слышать его вечно, и оно не замрет для него навсегда в какую-нибудь жуткую ночь.
– Чего ты ждешь?
Голос будущей матери прозвучал слишком недовольно, и граф медленно повел носом вверх и запрокинул голову, чтобы увидеть сияющий потаенной страстью серый взгляд. Он вновь улыбнулся, одними губами повторив заветных три слова, и медленно поднялся, стараясь не коснуться живота узлом кушака. Вилья уже подняла руки, и платье легко скользнуло вверх, оставляя свою владелицу в первозданной красе, явив миру самый прекрасный символ плодородия матушки Земли. Александр растянулся на траве, как парящая в небесах летучая мышь. Теперь пришел черед вильи коснуться умелыми тонкими пальцами крепко затянутого узла на кушаке его халата.
В небесах сияла полная луна, играя отражением в дрожащих водах пруда. Александр с трудом подавил тоскливый стон: увы, вот уже много недель он не может почувствовать своей грудью ее грудь, но ведь это не навсегда… Он быстро перехватил рукой гребень и поманил вилью к себе, медленно отступая под яблоню. Она покорно опустилась на колени и поджала под себя ноги. Граф осторожно притянул ее к себе, подхватывая волосы, чтобы рассыпать их на своей руке и коснуться зубьями гребня. Вилья в сладкой истоме откинулась на холодное плечо графа. Чем мягче скользил по влажным волосам гребень, оставляя за собой ровные борозды, тем призывнее открывались навстречу графу губы, от которых отражался ледяной свет луны, но Александр запретил себе отводить глаза от густых льняных волос.
Пальцы, прорвавшиеся сквозь льняную пелену к блестящему от воды телу, сами стремились туда, где стучало живое сердце, где острый локоть или коленка могли ткнуть ему ладонь, заставив улыбнуться совсем без злобы, совсем без страсти – так, как он умел улыбаться давным-давно живым. От легкого толчка вилья дернулась, но граф ловко перехватил ее под грудь и удержал подле себя, не позволив скинуть его руку с любимого живота.
Валентина еще раз попыталась высвободиться и только приоткрыла рот, чтобы выплеснуть на графа свою злобу, как он ловко завладел ее губами и не отпускал до тех пор, пока острие локтя не исчезло, и малышка не затихла в животе, оставляя подлунную пятницу всецело родителям.
Граф вновь перекинул льняные волосы вперед и принялся любовно расчесывать, чтобы заново сыскать себе расположение сказочной графини. Валентина повернула к нему голову: глаза ее утратили злобный блеск. Рука больше не била его в грудь в надежде вырваться, а ласково скользила по щеке вверх, чтобы погрузить пальцы в его короткие, омытые ночной росой, волосы. Граф с улыбкой смотрел на луну, осторожно гладя вытянутую стрункой, ставшую вдруг теплой, спину вильи.
Льняная голова вновь откинулась ему на плечо, и граф трепетно попробовал на вкус кисловатые от клюквы губы. Теплое тело трепетало в его руках, мягкий шелк волос щекотал нос – и в унисон их ласкам постанывал на ветру проснувшийся после зимы фруктовый сад. В отступающей ночи темные краски понемногу начинали тускнеть, готовясь налиться живительным соком зарождающегося дня. Граф накинул халат, застегнул брюки, сунул босые ноги в ботинки и легко поднялся с травы, держа у груди полусонную вилью.
В ее руке болтался его пиджак. Она уже не требовала крыльев и не стремилась улететь. Она покорно прижималась к груди графа, тряся длинными волосами в такт скорой походке вампира. Александр стремглав взлетел по лестнице и ворвался в спальню, уже чувствуя спиною рассвет. Здесь же его ждала желанная темнота. День остался за плотно закрытыми ставнями.
Граф замер у кровати, не решаясь положить на белоснежные простыни засыпающую вилью. Он знал, что это последний день, когда она безраздельно его. Только это был еще и первый день, когда он не назвал ее субботней ночью именем Валентина: камин в кабинете давно остыл, а сказки всегда имеют двоякий конец. Без капли сожаления граф осторожно опустил драгоценную ношу на простыни, поправил под льняной головой подушку, прикрыл тело одеялом и присел на самый край постели, чтобы ненароком не потревожить первые минуты безмятежного сна своей вильи.
Он смотрел на уже до боли знакомое лицо и не понимал, отчего по его щеке катится слеза. Не понимал, оплакивает ли он девушку Валентину или приветствует вилью. Он уже вот так же сидел подле нее живой, чуть больше года назад, и теперь точно знает, что Тина умеет разозлить своего Александра, но ее Александр постарается не злиться…
Александр Заполье тихо скинул ботинки, бросил на стул халат и осторожно перелез через спящую жену. Полог тихо закрылся за его спиной, погружая их маленький мирок в дневную тьму. Александр опустил голову на подушку и уткнулся носом в пахнущие тиной волосы. Его рука осторожно скользнула по плечу вильи, чтобы замереть на животе. Почувствовав легкий толчок, граф улыбнулся и прошептал:
– Это наш день, твой будет следующий…
Небо за ставнями посветлело, вершины гор окрасились багрянцем, но за пологом было темно и покойно.
