Текст книги "Последний глоток сказки: жизнь. Часть I и Последний глоток сказки: смерть. Часть II (СИ)"
Автор книги: Ольга Горышина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 33 страниц)
Глава 17 «Танец всене»
– Какого ангела!
Это Дору, не дойдя до столовой, стремглав понесся в дальнюю залу, служившую в стародавние времена комнатой для игры в мяч. Шелест сена причинял ушам нестерпимую боль. Такую, что на глазах проступили слезы.
– Святой Боже, Серджиу! Во что ты превратил зал?!
Игровой комнатой не пользовались почти три столетия, и любые манипуляции горбуна могли потревожить лишь пауков, укачивавших своих жертв в огромных серых гамаках под высокими темными потолками.
– В конюшню?!
Горбун замер с вилами в позе заправского солдата и молчал.
– У него совсем поехала крыша… Вот скажи, мы зря тащили в замок новую ванну?
Дору вцепился в свои растрепанные волосы и оттянул передние пряди за уши, но ответа так и не услышал, зато увидев, как побледнел слуга, обернулся к двери: граф стоял на пороге босой в закатанных выше колен влажных штанах и в наброшенной на голое тело рубашке, держа перед собой стопку полотенец.
– Может, с головой у меня и проблема, но со слухом пока все в порядке.
По тону Дору не сумел понять, насколько его слова разозлили отца. Впрочем, для воспитательной беседы время было не совсем подходящим – в зале появилась вилья. Она спрыгнула с подоконника раскрытого окна прямо в высокий стог сена, испортив всю работу горбуна. Однако Серджиу не шелохнулся. Граф ничего не добавил к своим словам. Он молча смотрел на Валентину, которая зажимала коленками мокрый подол рубахи, топчась в луже босыми ногами.
– Дору, затвори все ставни! – скомандовал наконец Александр, не делая даже шага от порога.
Заметив, что у отца трясутся руки, Дору быстро кивнул и запрыгнул на подоконник, с которого только что соскочила вилья. Граф между тем тихо отдавал горбуну распоряжения на счет молока, воды и льда.
– И все же, рарá, человечество за последние века ушло вперед. Вы бы просветили жену, если это ее идея рожать, как тысячу лет назад, в сене… Или… О нет… Как Дева Мария в хлеву! Я прав? Это ваша идея?
– Дору, разве сейчас время для теологических бесед? Поверь, в этом процессе и за пять тысяч лет ничего не поменялось!
– У нас скова есть ванна, – не отступал Дору. – Новая! Роды в воде больше подходят для вильи…
– Дору! – перебил граф нетерпеливо. – Скажи спасибо, что она вообще пришла в замок и позволила мне остаться!
– Ваш ребенок! – сдался наконец сын. – Рожайте его хоть на соломе, хоть на голых досках… Кстати, это надолго?
– В твоих книгах по родам в воде разве не написано, что первые роды в среднем длятся часов десять? – спросил граф с неприкрытым вызовом.
– Отлично! Тогда перед сном я лично занесу вам подогретую бутылочку крови, – вымученно улыбнулся Дору и направился к дверям, мягко ступая в своих стоптанных кроссовках, но не выдержал и обернулся: —А имя вы уже выбрали?
Но ответа так и не дождался, потому что граф стоял уже к нему спиной: он опустился на колени подле вильи и принялся обтирать ей ноги одним из полотенец.
– Ты что-то чувствуешь?
Вилья отрицательно мотнула головой и опустила бледные руки на живот, а затем на склоненную голову графа, чтобы оттолкнуть от себя, но вампир лишь крепче перехватил ее ноги и притянул к себе, лукаво глядя снизу вверх на вторую складочку ее подбородка.
– Ты мне еще спасибо скажешь, – прошептал он, целуя перехваченные пальцы вильи. – А я поблагодарю тебя прямо сейчас за то, что ты согласилась прийти сюда, чтобы я все время был рядом.
– Я не соглашалась на то, чтобы ты был рядом. Я согласилась на молоко. Где оно?
Горбун тут же бросил вилы, за которые держался, словно за пику, и метнулся к двери с несвойственным ему проворством. Граф возложил руки вильи на ее огромный живот и накрыл их своими ладонями.
– Посмотри на меня, девочка моя, – нежно прошептал вампир. – Я сейчас буду учить тебя дышать. Я знаю, что это трудно, но смотри на меня.
Он приоткрыл было рот, чтобы хоть как-то сымитировать вздох, но замер под прищуренным серым взглядом.
– Отстань от меня со своими дурацкими шутками. Я хочу танцевать! – чуть ли не закричала вилья и так резко отпрыгнула от графа, что тот угодил лицом в рассыпанное сено.
Вампир втянул ноздрями запах сухой травы, и ему показалось, что мертвые легкие открылись и каменная ледяная грудь поднялась. Но, конечно, то был всего лишь мираж, просто нос защекотало острой соломинкой, и тряхнув головой, словно жеребец, Александр вскочил на ноги, не заботясь о соломе, налипшей на влажных после вытаскивания вильи из пруда брюки.
Александр выбросил вперед руку и призывно загнул указательный палец с длинным темным ногтем. Вилья, замершая на каменном выступе камина, склонила голову на плечо и запустила длинные пальцы в волосы, плавно, прядь за прядью, приподнимая их. На фоне затопленного камина те переливались золотом, и граф даже непроизвольно зажмурился, словно ослепленный радостным майским солнышком. Не открывая глаз, он вновь повторил свой призывный жест и услышал, как прошелестела по соломе влажная ткань. Он приоткрыл глаза как раз в тот самый момент, когда холодная рука жены легла в его такую же ледяную ладонь и сжала длинными цепкими пальцами его пальцы. Его вторая рука быстро нашла округлившуюся талию, и, сохраняя необходимую для живота дистанцию, супруги мягко зашелестели по соломе босыми ногами, но вскоре шелеста не стало слышно вовсе, потому что вилья больше не касалась пола, а граф едва трогал солому подушечками пальцев.
Все смешалось в диком танце, сдобренном веселым треском поленьев и пропитанным первобытной силой огня. Граф слушал музыку сердца дочери, готовой вот-вот появиться на свет, и ему вновь начало казаться, что грудь его вздымается, но нет – это только лишь рубашка колышется в неистовстве танца. Красные блики огня отражались от бледного и влажного от недавнего купания лица вильи, придавая ее серому взгляду дьявольское бесстыдство. Рука ее мягко скользнула с его плеча на шею, и в тот же миг граф ощутил там влажное прикосновение ледяных губ вильи.
– Я знаю, что ты никогда не простишь мне этот поцелуй. Никогда… Но не укуси я тебя тогда, ты бы от меня ушла…
Но вилья не слушала и не слышала его слов. Ее лицо вновь было далеко от него, опаленное жаром камина. Подол длинной рубахи намокал все больше и больше, но вилья не замечала прилипшего к ногам льна. Она не замечала ничего, кроме безумного танца. Воздух вокруг танцующей пары колыхался, подобно волнам горного озера, и паучьи гамаки подпрыгивали в вышине в такт бьющегося в мертвом чреве сердца живого ребенка.
Льняные пряди одна за другой скользили сквозь длинные пальцы графа. Александр смотрел в потолок, на его причудливые изгибы, прорисовывавшиеся в сером дневном воздухе, потому что не хотел видеть, как кривится от его прикосновений лицо вильи.
– Убери свои ледяные руки! – зло огрызалась она всякий раз, как он пытался гладить ей поясницу. – Мне не больно. И ты мне надоел!
Граф отсаживался от нее и смотрел, как та вновь начинает заплетать переднюю прядь в тонкую косичку. Сначала вилья попыталась сплести венок из соломы, но тот рассыпался в ее руках. Она зарычала тогда от злости, и когда граф попытался ее утешить, исколотила ему грудь кулаками.
– Отстань от меня! Как же я ненавижу тебя! Убирайся отсюда!
Каждый раз она выбирала новые выражения, но граф продолжал спокойно сидеть рядом, то и дело прикладывая к животу руку, чтобы проверить, насколько низко опустился ребенок.
– Она моя! Моя! Моя! – цедила сквозь зубы вилья, следя за руками графа.
Пару раз она вскакивала и запрыгивала на окно, но граф даже не пытался снять ее с подоконника, потому как был уверен в крепости ставень. Валентина вихрем летала от подоконника к подоконнику, пока не падала на кучу соломы, чтобы зарыться в нее с головой и забиться в бессильной злобе. Граф осторожно откапывал ее и усаживал к себе на колени. Она затихала на мгновение, отыскивая спрятанный в волосах графа гребень, и Александр млел под своей излюбленной лаской, медленно поворачивая голову, чтобы вилья принялась за следующую прядь. Как только она заканчивала с шевелюрой графа, так сразу же принималась за свои волосы, прищуренно поглядывая в его сторону, когда Александр пытался запустить в ее волосы гребень, сложенный из его острых ногтей. Потом она принималась плести косички, затем распускала их и вновь хватала солому, даже не пытаясь больше согнуть ту в венок.
– Я хочу свежей крапивы! – кричала вилья всякий раз, откидывая в сторону сухую траву.
– Завтра, любовь моя, завтра…
Но вкрадчивый голос графа лишь будил в вилье зверя. Александр прижимал ее к себе, любовно посматривая на живот, и как только та желала вновь кинуться на стены, осторожно подбирал подол ее рубахи, чтобы Валентина, наступив на него, не упала.
Горбун два раза приносил молока, но кружки свистели над головой графа и разбивались вдребезги. Судьба кровавых кубков была не менее плачевной. Стены бывшей игровой комнаты в ожидании появления на свет дочери графа Заполье окрасились в нежно-розовые тона от потекших по ним молочных рек в кровавых берегах.
– Хозяин, – зашептал вдруг из-за двери Серджиу. – Я нашел решение. Вот…
И горбун просунул в замочную скважину соломинку. Граф сначала даже не сообразил, что хочет от него слуга, но потом с радостью припал к замочной скважине ртом.
Вилья сидела на соломе и вытирала промокшим подолом ногу. Александр взял сухое полотенце и, присев в ее ногах, принялся стирать с бледной кожи розоватые разводы околоплодных вод.
– Тебе действительно не больно? – не унимался он, пытаясь удержать бегающий по игровой комнате взгляд вильи.
Валентина не спешила отвечать, но и не отталкивала больше графа, даже сама держала подол рубахи задранным. Александр благоговейно втягивал ноздрями воздух, пропитанный парами теплой крови, растворенной в пропитавших подол водах, словно то были восточные благовония. Из белой рубаха давно стала розовой, но схватки, казалось, вовсе не тревожили роженицу. Она больше напоминала запертого в клетке хищника, который бросался на стены и временами – ка своего тюремщика.
– Я хочу на озеро!
Валентина схватила обе руки графа, забираясь тонкими пальцами под манжеты рубашки.
– Отпусти меня! Я ведь никуда от тебя не денусь, никуда. Умоляю, отпусти…
Она смотрела ему в лицо впервые за этот день не суженными злобой глазами, и голос ее звучал мягко и спокойно и даже, казалось, готов был подернуться слезой.
– Отпусти меня…
Ее руки скользили все выше, царапая кожу, и когда достигли подмышек, Александр услышал треск лопающихся ниток. Он тотчас выскользнул из объятий вильи, словно скользкий уж, хотя продолжал смотреть в серые глаза, ища в них прежней нежности, с которой Валентина прощалась с ним той роковой зимой. Тот взгляд, который он убоялся унести в вечность. Тот взгляд, который он безвозвратно потерял, поставив свою жажду превыше непонятного чувства, вдруг забытой теплой волной захлестнувшего его ледяное мертвое тело. Александр смотрел в серые глаза и не смел поверить в то, что они способны подарить ему сказку, надежду и новую жизнь. За неверие достались ему вот эти холодные злые глаза, которые теперь молят не о том, чтобы быть рядом, а о свободе от него. Только он не даст ей свободы, как не дал когда-то танца, потому что заплатил за них слишком тяжелую цена – вековое одиночество.
– Еще не закат, – сказал граф совершенно спокойно. – Если ты не родишь до захода солнца, я отнесу тебя на озеро.
– Ты не нужен мне. Отпусти меня одну. Мне противно здесь. Это сено… Я хочу траву и воду. Отпусти меня!
Вилья вновь рычала, хватая руки графа, а тот мягко отстранялся от нее, чтобы взять за руки и отвлечь от побега танцем. Он сжимал холодные тонкие пальцы и чувствовал дрожание живота, прижатого к его телу. Он смотрел на косички, струящиеся вдоль бледного лица, и тихо звал жену по старому имени, но она не поднимала глаз. Валентина смотрела вниз, будто могла за животом разглядеть свои босые ноги, словно танец не был ее природой, и ей требовалось считать шаги, чтобы не сбиться. Граф же считал удары детского сердечка, бешено бьющегося в страхе перед появлением на свет.
Александр хотел придержать танец, но вилья с привычным неистовством затягивала его в водоворот кружений. Ее волосы хлестали его по лицу, но граф и не думал отстраняться. Он притягивал ее к себе все ближе и ближе, уже не держа за талию, а поддерживая под живот, который упрямо смотрел вниз. Он чувствовал движения маленьких ножек и грезил, как вскоре поцелует их влажную сморщенную кожу. Валентина холодно глядела ему в глаза, будто читала его мысли.
– Она – моя, – проговорила вилья наконец.
И граф не стал спорить. Пока дочка действительно ее, ко скоро она станет и его тоже.
Глава 18 «Она – наша»
– Она моя. Только моя, – говорила Валентина нараспев, будто шаманское заклинание.
Александр кивал и осторожно касался губами ее холодного лба. Она тянула его к двери, а он оттягивал ее назад, отпуская живот и хватаясь вновь за ее тонкие запястья.
– Она – наша, – вторил он ей в унисон. – Наша.
Они твердили хором каждый свое, пока граф не вздрогнул от боя часов, заведенных заботливой рукой горбуна, чтобы те возвестили хозяину, что на замок опустилась ночь. Граф взял вилью за руку, сжимая свои длинные пальцы в железное кольцо. Ее глаза сузились, но она не сделала даже попытки вырвать руку, осознавая физическое превосходство вампира. Он нагнулся, чтобы подхватить пару отрезов материи, и взял за кольцо огромные портновские ножницы. В серых глазах читался немой вопрос, и граф с улыбкой бросил ножницы обратно на пол, взглянул на пылающий очаг и крепче зажал локтем тряпки.
Они покинули бывшую игровую, оставив за спиной все знания графа о человеческих родах, и теперь шли босые по каменным плитам прямо к двери во двор. Та растворилась почти без скрипа, и лицо Валентины озарилось улыбкой, когда она подставила его под лунный свет.
– Спасибо, – поблагодарила вдруг вилья.
И граф от неожиданности даже отступил на шаг, так и не затворив дверь.
– … что вернул мне свободу, – продолжила она, не отрывая взгляда от сияющей луны.
– Я не возвращал тебе свободы. Твои крылья надежно придавлены камнем, и я не подниму его. Ты моя до скончания веков, и я готов делить тебя лишь с нашей дочерью.
Он говорил, но вилья не слушала его. Она уже забежала вперед, хватаясь руками за ветки и обрывая с них сочные молодые листья. Граф шел следом медленно, чувствуя себя лишним: ее единение с природой полно и гармонично, она нашла свой покой в смерти, и ей не надо больше искать свой путь. Это он, вечный скиталец, словно нищий просит места подле ее костра.
Вдруг вилья замерла, и граф, бросившись к ней зверем, достаточно мягко развернул ее к себе и увидел в ее глазах отражение ночных звезд: то были слезы – мелкие, еще не готовые скатиться по щекам. Граф опустился перед ней на колени, и вилья сразу оперлась руками о его плечи, касаясь своим лбом его лба. Пальцы графа нежно тронули ее щеки и прошлись под глазами, стирая следы первых слез. Губы его осторожно коснулись холодного дрожащего носа.
– Ты сильная, я знаю это.
Он поднялся и подхватил вилью на руки. На этом резкость его движений закончилась. Александр шел медленно, зарывшись носом в льняные волосы, словно мог оттянуть неизбежное приближение боли. Вилья вздрагивала и хваталась пальцами за распахнутый ворот его рубашки. Рот ее был приоткрыт, но из него не вырывалось учащенного дыхания.
Трава у пруда оставалась примятой в том месте, где Валентина обычно сидела, расчесывая волосы. Граф поставил ее на ноги и, бросив на траву тряпки, легко разорвал влажный подол рубахи, освобождая ставший уже овальным живот и невздрагивающую грудь от ненужных оков.
Почувствовав свободу, вилья отступила к пруду и принялась медленно погружаться в воду. Граф шагнул за ней, но когда вода коснулась брюк, замешкался, чтобы избавиться от рубашки, а когда обернулся, швырнув ту на берег, Валентина уже стояла к нему спиной. Темные ночные воды коснулись ее груди, и вилья ушла на глубину. Граф ждал ее возвращения, стоя в воде по колено, но вилья не выныривала слишком долго. Тогда он вошел в воду по пояс, но прежде чем нырнуть, все же тихо позвал:
– Тина!
Но тут же вздрогнул от звука собственного голоса, вспомнив, что распрощался с прошлым еще вчера днем под темным пологом кровати. Только губы упорно складывались в родные звуки, которые становились все тише и тише, потому что вилья и не думала всплывать на поверхность. Он вытянул вперед руки и ушел под воду. Она сидела на дне, сгорбившись, уткнувшись носом в живот, который обхватила дрожащими руками.
Александр без спроса присел рядом и поцеловал ее в склоненную макушку, хлебнув при этом немного темной воды, но не сплюнул, а покорно проглотил, словно то был ответный поцелуй, хотя Валентина даже не обернулась к нему. Тогда его руки легли на ее разведенные в стороны колени, а потом скользнули на округлую талию, приподнимая вилью с ила.
– Ты похожа на лягушку, – усмехнулся граф, но так и не увидел серых глаз.
Только руки ее легли ему на плечи и сжали с неистовой силой, но Александр не поморщился от боли, только плотнее сжал губы. Его руки скользнули вдоль ее спины – мягко, но ощутимо. Теперь голова вильи лежала на его плече, и он мог видеть ее закрытые глаза со спокойно опущенными ресницами. Левая рука его наглаживала спину, а правая осторожно касалась живота. Даже через воду он видел четкие очертания дочкиных ножек, поднимающих материнскую кожу. Вилья дернулась, и граф обеими руками скользнул ей под грудь, мягко надавливая на живот. Валентина подалась вперед, чуть не ударившись лбом о свою дрожащую коленку, но тут же бессильно откинулась обратно ему на грудь.
Всплески воды барабанным боем бурлили в голове графа, когда он в который раз сбивался на сто пятидесятом ударе маленького сердца. Руки вильи беспомощно били воду, пытаясь найти в ней опору, и граф начал медленно подтягивать ее к берегу, где сквозь толщу воды просматривались тонкие стебли камыша. Она благодарно схватила их руками, сжимая вместе, подобно букету цветов, и граф осторожно повернул ее спиной к выступающему из ила камню, вымазав его заранее мягкой тиной и устлав сорванным камышом.
Кресло получилось не из мягких, но вилья не противилась, с безумной злобой сражаясь с камышом. Граф чувствовал, как дрожат его собственные колени: брюки не спасали их от мелких острых камешков. Плеск воды напоминал Александру забытые удары собственного сердца. Он кусал губы, чувствуя во рту волосы вильи, но не смел оторвать ладоней от ее напряженных коленок. Искал серые глаза, но те уже долгое время были плотно закрыты: на висках лучиками расходились морщинки боли. Он чувствовал каждый мускул на собственном лице, проклиная себя за то, что не в состоянии взять на себя хоть часть боли роженицы.
– Уже скоро, совсем скоро, – только и мог говорить он. Скорее для себя, потому что знал, что Валентина не слышит его.
Александр уже давно касался кончиками ногтей головы дочери. Он в который раз растягивал пальцами кожу, и все равно вилья со стоном откидывалась обратно на камень, а ребенок снова проворно ускользал из пальцев отца.
– Я вижу, вижу ее, – подбадривал он себя и жену, откидывая с ее лба волосы.
Она вновь подавалась к нему, порой путая его волосы с камышом, но граф не дергался, лишь сильнее сжимал зубы, радуясь своей собственной боли, словно бы забирал частичку родовых мучений жены.
– Не могу, не могу больше, – прошептала вдруг Валентина, упираясь лбом в его лоб.
В ответ Александр нашел ее губы и замер на них, словно передавал ей частичку своей силу. Валентина кусала его в первобытной злости, а он покорно сглатывал собственную горькую кровь. Одна рука его давила сверху на живот, а ноготь указательного пальца другой резал набухшую кожу вокруг головы малышки. Ноги вильи дрожали, волосы лежали на лице графа, и он слышал каждый ее стон. Однако потуги все равно оказались напрасными, и он вновь ощутил, как макушка ребенка выскользнула из его пальцев. Он оттягивал кожу все сильнее и сильнее, и ногти вильи с тем же усердием впивались в его плечи, стиснутые ее дрожащими коленками.
– Ну же! Еще чуть-чуть, милая, я уже почти держу ее.
– Не могу, – стонала в ответ вилья, уже не откидываясь назад даже для минутного отдыха.
– Можешь! – его голос утратил мягкость, и если бы вода не глушила его, могло бы показаться, что граф кричит.
Он вновь стиснул зубы, вонзая ноготь еще глубже в податливую окровавленную кожу, продлевая надрез, пока его ладонь не прогнулась под весом головы ребенка. Он так долго ждал этого, что когда дочь наконец нашла путь в этот мир, не поверил глазам и еле успел откинуть вилью назад на камень, чтобы остановить ее следующие потуги.
– Погоди немного, молю тебя!
Она не отозвалась, словно и не слышала его слов, будто силы просто оставили ее, и руки сами соскользнули с его плеч, чтобы придавить ко дну истерзанный камыш. Губы графа дрожали, но он кусал их, не позволяя своему взору замутиться слезами, ведь и так, сквозь темную ночную воду, он с трудом различал крохотный рот. Он помнил из книг, что снять слизь и вдохнуть жизнь. Секунды летели слишком стремительно, и вот вилья неожиданно рванулась вперед, и граф вновь с трудом успел подставить руки, чтобы маленькое тельце не соскользнуло в ил. Не медля и мгновения, он опустил малышку на сдувшийся живот матери и запустил руки под ставшее в воде почти невесомым тело вильи. Он рванулся вверх, прижимая обеих к груди, и уже через миг опустил их на влажную траву.
Мать на мгновение приподняла голову, чтобы взглянуть на ребенка, но тут же бессильно уронила ее обратно на мягкую траву. Однако граф не смотрел на жену: перед его взором были маленькие заплывшие щелки глаз новорожденной дочери. Рука его лежала на ее хрупком тельце, и он ждал, мучительно отсчитывая секунды.
– Ну же…
Новорожденная молчала. To мгновение, которое Александр поднимал в воздух руку растянулось для него в вечность, но опустить ее так и не успел, потому что дочь дернулась и заплакала. Александр зажмурился, отгоняя не к времени проступившие на глазах слезы, и коснулся пуповины, пульсация которой дрожью прокатилось по его телу. Он прикоснулся к пуповине ногтем и тут же пожалел об оставленных в игровой комнате ножницах. Он пробовал один ноготь за другим, но те лишь скользили вниз по скользкой коже. Тогда он поднял глаза к луне, равнодушным кругом висящей над замком, и обнажил клыки. И вот, словно голодный волк, он рвал зубами жилу, связывающую ребенка с матерью, и та медленно, словно канат, обнажала свои нити.
Дочь плакала, и графу казалось, что лягушачий хор вторит ее надрывному крику. Александр потянулся к оставленным отрезам ткани и схватил верхний; тот был уже влажен от росы и легко стер кровь с маленького синюшного тельца, а второй оставался сухим, пусть и холодным. Граф бережно завернул в него ребенка и притянул к груди, чтобы впервые внимательно разглядеть дочь. Но время любования еще не пришло, потому что та продолжала плакать, и граф тут же прокусил свой большой палец и сунул его в рот ребенку.
– Не смей! – услышал он вдруг четкий голос Валентины, но сумел скинуть с себя ее тонкие руки.
– Это старинный обычай – передать ребенку силу отца, – сказал граф спокойно, с наслаждением ощущая хватку дочкиных губ вокруг своего пальца. – Я сделал это и с Дору, не будучи еще вампиром, но… Я с радостью чувствую два ее клыка… Я победил тебя…
– Она моя! – это вновь был рык, и пальцы вильи по-звериному согнулись в когти, но граф вновь откинул их, но уже для того, чтобы опустить ребенка ей на грудь.
Маленький рот долго не находил соска. Графу пришлось подтянуть к себе вилью и обнять обеих одной рукой. Мать уже позабыла свой гнев и скользила пальцами по маленьким щекам, направляя пухлые губы к источнику жизни. Младенец тут же примолк. Зато мать с тихим, но мучительным стоном дернулась назад, и граф рванул брошенный им конец пуповины на себя.
– Ну вот и все, – голос его потонул в плеске воды, когда он швырнул в пруд ненужную больше плаценту.
Все закончилось. Почти все. Александр устроился поудобней: голова Валентины вновь лежала на его плече, а ладонью он чувствовал сквозь холодную ткань маленькое тельце. Длинным пальцем он мог дотянуться до сморщенных ножек, но не желал отвлекать младенца от еды, но сдержать себя было слишком тяжело. Чтобы отвлечься, граф стал смотреть в сторону пруда, по черной спокойной глади которого бежала лунная дорожка. Однако он не стал по привычке поднимать глаз к небу: то, что было ему нужно, лежало на земле, на покрытой росой траве, обдуваемое безжалостным ночным ветром. Он понимал, что надо немедленно отнести обеих в дом, растопить камин и согреть простыни. Но тело его будто окаменело, и он не мог пошевелиться.
– Александр, почему вы плачете? Вы же должны быть счастливы! Я исполнила вашу просьбу.
Он опустил голову и встретился с таким же влажным взглядом серых глаз.
– От счастья, – отозвался он, зажмурившись, и вдруг в ужасе распахнул глаза. – Тина, что ты сказала? Как ты ко мне обратилась?
Но ему уже никто не ответил. Глаза Валентины были закрыты, голова ее безвольно откинулась ему на плечо, тело сделалось неподвижным, но рука, словно у высеченного изваяния, продолжала крепко удерживать у груди дочь.
– Неужели моя Валентина вернулась? – спросил он уже у безответной луны.
Его рука мягко откинула с бледного лба жены мокрые волосы, но нагнуться к ней, чтобы поцеловать, он не мог, ведь на коленях его лежала еще и дочь. Глаза ее тоже были закрыты. Они обе спали, только у одной из них билось в груди сердце, а о сне другой мог догадаться лишь тот, кто способен отличить не-жизнь от смерти.
– Неужели? – повторил вновь граф, не смея озвучить свою мысль до конца.
Только ответить на его вопрос было некому. Легкое облако прикрыло луну, чтобы та своей яркостью не мешала безмятежному сну вильи и младенца. Граф медленно выпрямился, крепко держа в руках мать и поддерживая пальцами на ее груди ребенка. Шаги его были осторожны, но четки. Он знал, что в замке его ждет огонь, теплом которого теперь есть кому наслаждаться.
