Текст книги "Седьмой урок"
Автор книги: Николай Сказбуш
сообщить о нарушении
Текущая страница: 29 (всего у книги 30 страниц)
«…Не осуждайте… Расценивайте, как того заслужил… Но я всегда старался быть…»
– Ну, что же ты замолчал, – с трудом проговорила Ляля, – читай все…
– Дальше ничего не пойму… У него всегда был плохой почерк. Тут еще какая-то записка. Вот: «Уважаемый товарищ Феоктистов!..»
– Кто это – Феоктистов?
– Не знаю… Ах да, последнее время он толковал о каком-то Феоктистове. Даже показывал мне его. Где-то, в каком-то доме, не помню. На балконе. Цветы поливал…
– Цветы? Погоди, Андрюшка, какие цветы? Причем тут цветы?
– Ладно, Ляля. Потом расскажу. Сейчас давай дочитаем, – и я прочел вслух записку, адресованную неизвестному человеку:
«Уважаемый товарищ Феоктистов!
Извините, что беспокою. Вы меня совершенно не знаете, но я очень много слышал о вас от ребят. В частности от наших самбистов. Пожалуйста, отнеситесь к моему письму со всей серьезностью и знайте, что от этого зависит исход очень важного дела. Сегодня после двенадцати часов ночи я буду проходить левадкой (зачеркнуто, исправлено: «пустырем») мимо новостройки в сторону вокзала. Поезд отправляется в 0.59. Сообщники известного вам Е. Г. Жилова знают о том, что я уезжаю в центр для того, чтобы передать следственным органам обличающие их материалы. Дальнейшее ясно. Прошу вас, товарищ Феоктистов, принять надлежащие меры…»
– Кто это – Феоктистов? – спросила Ляля, едва я дочитал письмо.
– Не знаю.
– Где он живет?
– Не помню. Где-то недалеко от дома железнодорожников. Леонид сказал, что Феоктистов будет в клубе строителей.
– Пошли скорее… Нет, погоди, где ты оставил Лешку? Лучше всего найти Лешку.
Я был уверен, что Лешку в подвальчике не застанем, – прошло уже около двух часов с тех пор, как мы расстались. Но спорить с Лялей – нелегкое дело. Мы наведались в фруктовый подвал, во все соседние рестораны и пивные – Лешки и след простыл. Тогда пришлось подумать о Феоктистове.
В клубе строителей его не было. Директора клуба мы не нашли, а дежуривший товарищ сказал, что за всеми справками нужно обращаться к директору. «И вообще, – прибавил он, – адресов ответственных товарищей мы не даем…»
Вернулись к клубу железнодорожников, обошли все примыкающие кварталы, но я никак не мог признать балкона и цветов, на которые указывал мне Лешка.
– Может, в адресный стол обратиться? – нерешительно спросила Ляля.
– Какой же теперь адресный стол!
– А знаешь что, давай по телефонной книжке.
– Не у каждого Феоктистова имеется телефон.
– Постой, Лялька, а почему непременно к Феоктистову? Мы ведь прекрасно можем обратиться в управление… Пойдем сейчас и все…
– Надо все же считаться с волей Леонида. Он просит передать письмо лично Феоктистову. Лешка пишет Феоктистову: «известного вам Жилова». Понимаешь: «известного вам». Значит, Леонид имел какие-то основания обратиться именно к Феоктистову.
В соседней аптеке мы выпросили телефонную книжку. Перелистали всю книжку с «додатками» и приписками на полях, но никакого Феоктистова не обнаружили.
Оставалось только одно – принять мой вариант.
Когда подходили уже к зданию управления, навстречу из боковых дверей вышли два гражданина в штатском, пройдя мимо, направились к серой машине, стоявшей в стороне, у края панели:
– Тебе в какую сторону, товарищ Гаркуша?
– Да мне к вокзалу. На Первую Железнодорожную улицу.
– Садись, подвезу, – дверца «победы» любезно распахнулась.
И тут вдруг мне сразу вспомнился адрес Феоктистова:
– Железнодорожная! Первая Железнодорожная! Слышишь, Лялька. Это уже совершенно определенно: Железнодорожная, балкон третьего этажа.
– Нечего сказать, точный адрес, – фыркнула Ляля, – ты бы лучше догнал этих людей да расспросил. Может, они знают Феоктистова.
– Да теперь я и так найду. Теперь мы найдем Феоктистова.
На звонок вышла девочка с пышным бантом в тонкой косичке:
– А кто вы такие?
Мы попытались растолковать, что нам необходимо срочно видеть товарища Феоктистова.
– А зачем вам видеть, – допытывалась девочка. Из-за ее плеча выглянул лохматый мудрого вида пес, окинул нас строгим взглядом: «Девочка правильно спрашивает: вам чего надобно?»
Эти переговоры продолжались бы, наверно, еще долго, но тут в коридоре послышались легкие шаги, и молодая женщина в праздничном весеннем костюме вышла на площадку:
– Дружок, марш в комнату, – прикрикнула она на собаку.
Лохматый пес покорно глянул на хозяйку: «Ладно, тебе видней», – вильнул широким, как метла, хвостом и застучал когтями по паркету. В глубине коридора он остановился, снова глянул на хозяйку, тряхнул головой, приоткрыл лапой дверь, нехотя вошел в комнату, не переставая посматривать на нас из-за приоткрытой двери.
Женщина привлекла к себе девочку:
– Ты что хитришь, Лялька? Ужасно хитрая девчонка, – обратилась она к нам, – понимаете, наш папа обещал сегодня пойти с нами в кино. Так она теперь никого к нам не пускает, боится, чтобы не помешали.
– Значит, ты тоже – Ляля? – наклонилась к девочке наша школьная Ляля.
– Да, – не без гордости откликнулась девочка, – а ты?
– И я – Ляля.
– Мы ненадолго, – поторопился заверить я, – нам только передать письмо.
– Пожалуйста, я могу передать.
– Нет, простите, нас просили только лично. Нас так просили…
– Ну, пожалуйста. Но вам придется немного подождать, – хозяйка ввела нас в светлую, пахнущую недавней побелкой комнату, уставленную светлой новенькой мебелью, – а на мою Ляльку вы не обижайтесь, – улыбнулась она, предлагая нам стулья с необмятой еще обивкой.
– Да вы не беспокойтесь, мы сейчас же…
– Ничего, ничего, это я к слову. Присаживайтесь вместе и подождем Алексея Алексеевича.
Дружок улегся было на полу у дивана, но при нашем появлении поднялся и встретил нас пытливым хозяйским взглядом.
– А это какая порода? – спросили мы с Лялей в один голос.
– Степной пудель, – улыбнулась хозяйка. – Алексей Алексеевич величает его «классической дворнягой». Еще щенком привязался к нам, гостили у родичей в Санжарах…
– Неужели дворняга?
– Чистопородная. Без малейшей примеси. Хоть медаль вешай.
– А вид благородный.
– Колхозный сторож. По чину и вид…
Степной пудель, прислушиваясь к голосу хозяйки, расположился у ее ног.
Где-то, наверно, на кухне, зазвенела крышка; девочка вприпрыжку выбежала из комнаты и тотчас вернулась.
– Мамочка, чайник кипит; я газ выключила!
– Извините, ребята, хозяйство зовет, – Феоктистова захлопотала у буфета, приготовляя ужин и чай; вышла на кухню… Девочка устроилась на диване, прямо против Ляли. Сперва подпрыгнула несколько раз, проверяя упругость пружин, потом умостилась поудобней и принялась разглядывать Лялю ревниво и строго, стараясь определить, какие еще на свете Ляли бывают.
Вернулась хозяйка, поглядывая на часы, проговорила ни к кому не обращаясь:
– Что-то наш Алексей Алексеевич задержался нынче. Обещал не запаздывать… – села за письменный стол у окна, включила настольную лампу, перелистала исписанные тетрадки и сейчас же выключила лампу, повернулась к Ляле Ступало, – так вам лично Алексея Алексеевича? Непременно лично?
– Да, нас просили. Очень просили, чтобы к нему…
– Ну, вот видите, – развела руками женщина, – мы сами ждем. И снова глянула на часы. А знаете что, ребята, давайте чай пить, – так время быстрее проходит.
Мы благодарили и отказывались, но хозяйка и слушать ничего не хотела:
– Нет, нет, раз вместе, значит вместе.
Пришлось подчиниться.
– Здесь папа сядет, – предупредила девочка, когда Ляля подвинула свой стул. Разместились за столом, склонились над дымящимися чашками крепкого, умело заваренного чая…
Вдруг Ляля отодвинула чашку.
– Что же мы тут сидим… – она порывисто встала из-за стола, – Андрей, как хочешь, я иду в милицию…
Феоктистова удивленно взглянула на нее. Потом также торопливо встала из-за стола:
– Погоди, девочка, – пытливо заглянула в глаза Ляли, – погоди-погоди. У вас что-то важное?
– Неужели мы стали бы тревожить вас по пустякам!
– Не знаю, не знаю. К нам много ребят приходит. У каждого своя причина. Вчера, например, юные собаководы явились за советом, как сторожевых щенков воспитывать.
– У нас несчастье, а вы о щенках!..
– Несчастье? Так что же вы молчали!..
Феоктистова подошла к телефону:
– Катюша, будь добра, срочно соедини меня с Феоктистовым. Уехал к самбистам? Тогда прошу Петренко или Сидорчука. Вышли? Как только зайдут, сейчас же позвони!
Но прежде чем позвонила Катюша, раздался звонок в передней.
На миг Феоктистов задержался в дверях, окидывая быстрым взглядом собравшихся за столом. Мы, в свою очередь, украдкой присматривались к нему: невысокого роста ладно собранный человек в темно-синем костюме, сидевшем, как военная форма.
Мы поднялись навстречу Феоктистову, но девочка опередила нас:
– Папа, тебя ждут!
Алексей Алексеевич подхватил дочку:
– Прости, Лялек! Честное слово, заслуживаю снисхождения, – и обратился к супруге, – прости, Клавдюша. Задержали мальчишки. Опять начудили.
– Хоть бы позвонил!
– Телефона поблизости не было. Да и минутки вырвать не мог, – поцеловав дочку, опустил на пол. – Спать, Лялька. Марш укладываться.
Дружок улегся у ног хозяина, навостривая то одно, то другое ухо, прислушиваясь к разговору.
– Мы вас ждали, – нетерпеливо обратилась Ляля Ступало к Феоктистову; ей не хотелось отнимать счастливую минуту у семьи, у маленькой, прильнувшей к отцу девочки, но стрелка часов продолжала двигаться вперед.
– Да, Алеша, – подхватила Феоктистова. – Они к к тебе. Важное дело.
– Разумеется, важное, – проговорил Феоктистов, посматривая то на меня, то на Лялю Ступало. – К врачу приходят, когда дело плохо…
– Мы должны передать вам письмо, – Ляля протянула Алексею Алексеевичу письмо Лешки Жилова. – Пожалуйста, прочтите сейчас. Это очень срочно.
Феоктистов присел к столу, мельком пробежал записку и снова внимательно посмотрел на нас.
– Необходимо срочно!.. – воскликнула Ляля.
– А если срочно, почему вы тут сидите и чаек попиваете? – нахмурился Феоктистов.
– Лешка просил лично к вам…
– Лешка просил! А если человек тонуть будет – вы тоже станете у него расспрашивать, как его лучше спасать? Лешка просил!.. А может, этого самого вашего Лешку сперва высечь надобно, а потом уж спасать, – Феоктистов всматривался в лежавшую рядом на столе Лешкину записку, как будто там между корявыми, набегающими друг на дружку строчками можно было прочесть еще что-то.
– Рассказывайте, что это за парень этот ваш Лешка Жилов. Прошу без лишнего. Времени осталось мало.
Мы вкратце, сбивчиво передали историю Жилова.
– Так. Значит, выходит посерьезней, чем я полагал, – пробормотал Феоктистов, – Где живет Жилов?
– Раньше жил тут неподалеку. А теперь – в поселке. Автобус останавливается у моста, сейчас же у вокзала. Оттуда ближе всего на вокзал – через левадку, мимо новостроек.
– Знаю эту левадку. Глухой уголок, – Феоктистов сложил листок, спрятал в карман, легко поднялся, как человек, успевший достаточно отдохнуть, «перезарядиться» за этот короткий миг. Поцеловал дочку: – Спать, девочка!
Взял трубку телефона:
– Василий Терентьевич, приветствую, дорогой. Отдыхающий тревожит. Как видишь, не уехал. Уже добрую неделю уезжаю. Послушай, весьма срочно: тройку расторопных ребят на вашу левадку. Товарищ Денисенко дежурит? Ну и чудесно. Непременно направь с ними Денисенко. Попрошу патрулировать всю дорогу от новостроек до вокзальной площади. Сейчас сам приеду и все объясню.
В комнату вошла Феоктистова:
– Ты уходишь, Алешенька?
– Да, маленькая прогулка перед сном.
– Опять что-нибудь с мальчишками?
– Не знаю, ничего не знаю. Извини, Клавдюша, – он слегка притронулся к руке жены, – скоро вернусь. Поцелуй еще разок дочку.
Дружок покосился на хозяина вскочил и, прижимаясь ухом к его ноге, последовал за Феоктистовым.
– Любопытный вы народ, ребята, – говорил нам по дороге Алексей Алексеевич. – Аттестат зрелости собираетесь получать, а зрелости ни на грош! Сколько золотого времени потеряно.
– Да у нас еще много времени, – оправдывался я, – наверно, еще часа два или даже больше.
– Часа два! Слишком мало времени, дорогие товарищи! – На углу он остановился: – Итак, по домам. Спокойной ночи.
– Нет, мы с вами.
– Нет уж, прошу подчиняться.
– Но вы не знаете никого – ни Лешки, ни очкастого, ни долговязого парня. Никого из них.
– Это ж которых «из них»?
– Ну, которые были в подвальчике. Не сомневаюсь, товарищ Феоктистов, – поспешил я заверить, – что Лешка именно этих людей по всему городу разыскивал, хотел, чтобы именно эти люди знали о его затее. Недаром долговязый следил за Лешкой в подвальчике.
– Существенно, – согласился Феоктистов, – отправишься со мной. А вы, милая моя барышня, извольте домой. По пути, – вот вам важное задание, – предупредите родных этого молодого человека, – кивнул на меня Феоктистов.
– Нет, и я с вами. Я очень тревожусь.
– Позвоните утром или когда найдете нужным. А теперь…
Никакие протесты и объяснения Ляли во внимание приняты не были. Она покорно подчинилась.
Однако вскоре нам пришлось узнать, что такое покорность Ляли Ступало.
На этом обрывается запись в моей общей тетради. Начал я свою повесть в минувшем году еще на первом курсе, на каникулах, когда свободного времени было больше. А сейчас время, как дыхание на беговой дорожке, – грудь наполнена, сердце работает отлично, но где-то в подсознании идет строгий отсчет каждого глотка воздуха: все подчинено одному стремлению, одной цели – приближающемуся финишу.
В педагогическом институте меня зачислили на основное отделение, однако я перешел на вечернее – жизнь диктовала. На нашей стройке все удивлялись, что я избрал филологический.
Однажды произошел такой случай: я предложил кой-какое усовершенствование электросварочной аппаратуры для облегчения веса и более удобной работы на конструкциях. Техник просмотрел чертежик, повертел так и сяк, пожал плечами. Ну, думаю, все! Аминь! Забраковано! А техник смотрит на меня судейским оком и говорит: «Отлично. Однако не понимаю вас, Ступалов. Зачем вам филологический? Вы же думать умеете!».
А если они еще узнают, что я стихи пишу! Нет, ни за что не признаюсь. Я даже от самого себя скрываю свои первые сочинения, нацарапаю наспех на листке и запрячу куда-нибудь в ящик.
На минувшей неделе сдали наш участок, выпало несколько свободных вечеров – решил закончить повесть.
Осталось дописать немного – начиная с того момента, когда товарищ Феоктистов помог Ляле сесть в трамвай и пожелал спокойной ночи.
Оставив Дружка на улице, мы зашли в ближайшее отделение милиции. Наведя справки и узнав, что Лешка на городской квартире не появлялся, Феоктистов вызвал машину:
– Он либо в поселке, либо уже отправился на вокзал, – решил Феоктистов.
В поселковое отделение Алексей Алексеевич не дозвонился, ждать вызова не стал:
– Надо спешить, иначе… – он не договорил – подкатила и засигналила «победа»; мы вышли из отделения. Дружок последовал за хозяином в машину, уселся рядом, внимательно присматриваясь к дороге.
– В поселок! – приказал Алексей Алексеевич шоферу.
– Леонид просил на левадку, товарищ Феоктистов!
– А я прошу в поселок. Немедленно! – и немного погодя прибавил, уже спокойнее: – Впрочем, по пути заглянем на пустырь.
Вскоре мы подъезжали к новостройке:
– Смотри в оба, – велел мне Феоктистов, – не пропусти долговязого, который за Лешкой следил. Сейчас он нам более всех надобен.
Машину оставили в переулке. Дружок то забегал вперед то отставал, однако ни на минуту не терял нас из виду – стоило только кому-нибудь заговорить с Феоктистовым, он мигом оказывался рядом, ревниво поглядывая на собеседника.
У самого пустыря нас встретил какой-то гражданин в штатском, совсем еще молодой, но осанистый человек, видимо, знающий себе цену. Поздоровавшись с Феоктистовым, он доложил, что на участке «порядок». Прохожие наблюдались, однако, народ все мирный: двое из железнодорожной бригады; запоздавшая гражданка с большой кошкой, закутанной в клетчатый платок.
– А чернявого востроглазого паренька не было? – осведомился Феоктистов, – цыганистого такого.
Я удивленно взглянул на Алексея Алексеевича – никаких примет Лешки ему не сообщал.
– Стройный, красивый паренек. Верно я рисую? – повернулся ко мне Феоктистов.
– Совершенно верно, Алексей Алексеевич. Волосы назад зачесаны.
– Нет, такого гражданина не было, – не задумываясь, отчеканил осанистый молодой человек.
– Девушка проходила, совсем молоденькая. Вроде чем-то взволнована. Хотел было осведомиться, однако она сейчас же скрылась в направлении вокзальной площади.
Феоктистов больше расспрашивать не стал, вкратце изложил суть дела. Помолчав, проговорил раздумчиво.
– Помнишь, товарищ Денисенко, у нас в клубе паренек появился? Модный такой, в кургузом пиджачишке, галстук с павлиньими разводами. На бильярде играл.
– Как же, помню, Алексей Алексеевич. Очень хорошо помню: дуплетами баловал. Хоть шары не часто падали, зато заказ знаменитый.
– Да-да, он самый. Я еще сказал тогда: «Неспроста этот паренек зачастил к нам. Что-то тянет его сюда».
– Помню, Алексей Алексеевич, – насторожился Денисенко. – Так значит, вы этого самого паренька разыскиваете?
– Думаю, что этого самого. А вот тебе и другой портрет: тупоносый в куцей кепочке, бритый затылок, бровь рассеченная.
– И этого запомним, Алексей Алексеевич.
– Подскажи еще приметы, – велел мне Феоктистов. – Подбери такие приметы, которые и ночью бросаются в глаза.
– Движения резкие, рывками, – попытался я выполнить просьбу Феоктистова – тонкий, длинный, шея длинная, как у гусенка, ходит развинчено, будто пружины на пятках…
Мы прошли всю левадку до новостроек, обогнули новостройки – ни души. Феоктистов то и дело присвечивал дорогу карманным фонариком, и, когда огонек погасал, вокруг становилось еще темнее.
По другую сторону пустыря нас ожидало несколько ребят с красными повязками на руках. Феоктистов поздоровался с ними дружески, перебросился торопливыми короткими фразами, объяснил задание, велел одному из них направиться на вокзал, проверить, явится ли к ночному скорому пассажир из вагона номер одиннадцать, место номер двадцать четыре.
Вернулись в переулок. Навстречу нам двинулся Денисенко, чем-то заметно взволнованный.
– Вот, пожалуйста, товарищ Феоктистов, – вот она, гражданочка. Та самая, про которую говорил. Все время тут вокруг левадки кружит. Никаких замечаний не принимает. Ну, на самом-то деле, – повернулся он к следовавшей за ним гражданке, – русским языком говорят!
Я глянул на гражданку:
– Лялька!
– Да, Лялька, – оборвала меня Ляля Ступало и подошла к Феоктистову. – Да, это я товарищ начальник. Ваше указание выполнила, домашних предупредила, сообщила, что задерживаемся по ответственному общественному делу.
– Абсолютно точное выполнение, – только и сказал Феоктистов, направляясь к машине. – Удивляюсь, почему вы до сих пор не в моей бригаде, – остановился на миг, – еще два-три таких бригадмильца, и город может спать спокойно, – шагнул к машине, распахнул дверцу: – Прошу вас, – галантно пригласил он Лялю, – или, может, предпочитаете рядом с шофером? Прекрасно. Ступалов, сядешь со мной.
Он велел шоферу гнать машину в «Октябрьское»:
– Начинаю понимать вашего Лешку. И вообще всю обстановочку.
– Леонид говорил, что вы знаете Жилова.
– Не совсем точно. Я знаю д е л о Жилова. Придется, очевидно, еще глубже заняться делом Егория Григорьевича… – Алексей Алексеевич наклонился вперед, проговорил отечески. – Это чудесно, Ляля, что вы решили заняться важными общественными вопросами, – в голосе его не было уже и тени насмешки, – только бы мы не опоздали.
– Значит, вы не видели Лешку? – воскликнула Ляля. И, не ожидая ответа, потому что знала ответ, продолжала. – Почему вы уехали? Оставили каких-то мальчишек!
Ляля то и дело поглядывала на свои маленькие часики, точно можно было что различить в темноте:
– Куда мы едем?
– К старикам Лешки Жилова, – ответил Феоктистов.
– Но Лешки там нет, – воскликнула Ляля. – Я знаю. Я чувствую, что его там нет. Вы поступаете неправильно!..
– Да, безусловно: я должен был отправить вас домой.
– Вот идет встречный автобус. Остановите автобус! – потребовала Ляля. – Лешка наверно в автобусе.
– Барышня, прошу вас, – не отрывая взгляда от дороги, процедил сквозь зубы шофер. – Или мы пересадим вас в автобус.
Ляля притихла. Я не видел ее лица, но мне представилось оно заплаканным, жалким…
Автобус останавливать не пришлось, никого, кроме кондуктора и двух пожилых гражданок, в нем не оказалось – это легко было разглядеть на ходу.
Не проехали мы и километра, Ляля потребовала:
– Остановите машину. Скоро поселок. За поворотом остановка автобуса. Здесь нужно пройти пешком, здесь, может быть… она запнулась, – здесь мы можем встретить Лешку…
К моему удивлению, Феоктистов согласился с Лялей, сказал, что Ляля угадала его мысли. Потом он велел шоферу затормозить, а Ляле оставаться в машине:
– Вы поедете к старикам Лешки Жилова, – предложил Алексей Алексеевич тоном, не допускающим возражений, непременно задержите Леонида. – Передайте мой приказ – ждать. А если Леонида нет… Ну, тогда поддержите стариков, успокойте. Надеюсь, мы привезем хорошие вести.
– Нет, я с вами, – выскочила из машины Ляля. – Я чувствую, что должна быть с вами.
При свете фар я разглядел ее лицо – оно не было ни заплаканным, ни жалким; не осталось ничего беспечно-детского, привычного, что мы любили в ней; не верилось, что за короткий срок она могла так измениться.
– Я с вами, – повторила Ляля.
Феоктистов привлек ее к себе, проговорил ласково.
– Пожалуйста, поменьше предчувствий, поменьше о себе. Подумай о тех, кому сейчас ты можешь и должна помочь, – он подвел Лялю к машине. – Жди меня в поселке, у Лешкиных стариков, – помог ей войти в машину и обратился ко мне: – Андрей, поедешь с Лялей.
– Нет, я с вами!
– Поезжайте в поселок. Не оставляйте стариков.
– Но Лешка, наверно, уже в городе, на левадке…
– Там надежные ребята, обойдутся без нас, – Алексей Алексеевич отошел от машины, не желая продолжать разговор. Лохматая черная тень Дружка с настороженно поднятым ухом последовала за ним.
Машина свернула с шоссе и стала подниматься в гору, кратчайшей дорогой в поселок.
Окна домика, в котором проживали старики Лешки Жилова, были ярко освещены, калитка распахнута. Я пробежал знакомый двор, первым поднялся на крыльцо. Не успел постучать – дверь открылась, и навстречу шагнула Вера Павловна.
– А Леня недавно ушел – проговорила она растерянно. – Вы не встретили его?..
– Мы думали, Лешка здесь…
– Нет, Леня ушел, – выглянуло из-за плеча Веры Павловны опухшее от слез лицо старухи, – он собирался в одиннадцать на вокзал, сказал, что уезжает на соревнования. Но его вызвали к Жиловым, – сообщили, что мама расхворалась, просили срочно приехать.
– Кто принес записку? – воскликнула Ляля.
– Не записку, а телеграмму, – удивленно посмотрела на нее старуха.
Мы с Лялей переглянулись; она собиралась еще что-то спросить, но в это время в коридоре послышались шаги, мелькнул чесучовый пиджак с металлическими пуговицами:
– Что вы не заходите? Толкутся все на крыльце! Ну, прошу вас!
Лешкин дед командовал и наводил порядок.
Мы, как всегда в тяжелую минуту, невольно подчинились человеку, сохранявшему спокойствие. И через минуту сидели за большим семейным столом, как будто ничего не случилось. А стрелки часов неуклонно отмеряли время.
Прислушиваясь к бою часов, поглядывая украдкой на свою расстроенную супругу, старик пытался завести непринужденную беседу. Держался молодцевато и непринужденно, как будто нежданный приезд школьных товарищей Лешки и учительницы – дело обычное:
– Ну, вот и хорошо, вот и собрались… – а в глазах не угасало затаенное беспокойство.
– Я почему решила приехать, – не слушая старика, проговорила Вера Павловна, она словно оправдывалась перед кем-то. – В школу пришло письмо Жилова Егория Григорьевича, отчима Лешки. Он пишет… Да вот его письмо. Ну, кратко говоря, срочно уезжает в командировку, зайти не может, но считает своим святым долгом поставить школу в известность о недопустимом поведении ученика десятого класса Леонида Жилова. О безобразном поведении. Якшается с подозрительными личностями. Неоднократно видели в пивных и ресторанах, неделями не является домой. Ну, и так далее.
– Все это наговор, неправда, – проговорила старуха, закрывая глаза скомканным разбухшим платочком. – Леня хороший мальчик, все знают. Ну, что же вы молчите? – Повернулась она вдруг ко мне и Ляле. – Вы же знаете Леню!
– Да, конечно, – тихо отозвалась Ляля, – Лешка настоящий, хороший товарищ.
– Ну вот, слышали? – встрепенулась старуха, точно оспаривая кого-то. – Все говорят!
– Дело в том, – перебил ее супруг, – дело в том, что и мы получили подобное письмо. Егорий Григорьевич обвиняет нас в попустительстве. Еще в чем обвиняет?
– В антиобщественности, – подсказала супруга.
– Да, в антиобщественности. Пишет, что Леня отъявленный тип… Я верно говорю?
– Да, так и пишет, – заплакала старуха, – современный беспринципный тип.
– Вот, пожалуйста, – беспринципный тип. Предупреждает, что за него не ручается. Способен, мол, на все, что угодно.
– Теперь я и не знаю, что думать – всхлипнула старуха, – не знаю, что с Ленечкой. Вера Павловна говорит: никаких соревнований школа не проводит…
– Я не говорю, то есть, не утверждаю, – растерянно отозвалась Вера Павловна. – Возможно, спортивное общество независимо от школы… Ну, конечно, Леонид увлекался велосипедным спортом. Посещал велотрек… – она оглянулась на Лялю, требуя поддержки. – Я слышала, велогонщики собирались в Киев…
– Да, Леонид бывал на велотреке и собирался в Киев, – чуть слышно отозвалась Ляля.
– Нет, вы скрываете, – возбужденно заговорила старуха, – вы скрываете. Я вижу. Знаете что-то и скрываете от меня, – она приподнялась, заглядывая нам в глаза, – как нехорошо, как жестоко. Зачем вы скрываете? Я чувствую, что-то произошло!
– Успокойся, пожалуйста, – склонился к ней супруг. – Ты всегда, как верба над рекой: чуть ветерок подует, сразу тревогу бьешь. А вы тоже, граждане любезные, – сердито накинулся на нас. – Никто с хорошим не придет, а все с письмами да кляузами.
Я встал. Не сумею объяснить, что творилось со мной. Не мог я ни возражать старику, ни успокаивать его супругу. Ни о чем не хотел говорить, ни о ком, кроме Лешки, не хотел думать. Все время так и стоял передо мной.
– Когда Леонид ушел из дому?
Мой вопрос прозвучал неожиданно резко. Людей, подавленных горем, всегда пугает холодная деловитость. Однако потерянное время могло лишь прибавить горя, и я переспросил нетерпеливо:
– Когда ушел Лешка?
– Не более получаса! Лешка только что был здесь. В доме слышался его голос, шаги…
Я бросился к двери. Кажется, меня окликнули, но я не оглянулся.
…Лешка недавно ушел… Скрипнули вот так же, как сейчас под моей ногой, ступеньки старенького крылечка. Кто-то ждал его у калитки… Или, может быть, там, на шоссе?
Я выбежал на улицу и, не обращая внимания на окрик шофера, кинулся вниз через рощу и задворки, кратчайшей дорогой на новое шоссе.
Вот скользнули уже по накатанному асфальту фары машин, выхватывая из темноты белые стены прикорнувших под деревьями домиков, играя скользящими лучами на блестках дорожных знаков. За уходящей машиной наступала темнота с легкой проседью лунной дорожки; луна то гасла, то разгоралась, перекатываясь по гребням крутых облаков.
…До автобусной остановки, пожалуй, еще с четверть километра. Но Лешку могла подхватить попутная машина, и он уже в городе…
Я осмотрелся: вокруг – ни души. Гладкое черное шоссе с белесыми просветами змеится и скрывается за поворотом. Возвращаться в поселок не хотелось, и я побрел к автобусной остановке, надеясь встретить Алексея Алексеевича. Мной овладело вдруг какое-то тягостное предчувствие недоброго. Это чувство сковывало меня, мешало действовать, думать, двигаться и, чтобы преодолеть его, я ускорил шаг, почти побежал, заставляя себя двигаться, действовать, думать.
Лешка, Лешка, Лешка!.. Наверно, он уже в городе… Там надежные люди… Феоктистов сказал… Да, несомненно, Лешка с ними. А если нет?
Я продолжал оглядываться по сторонам, словно на каждом шагу мог возникнуть и подойти ко мне наш Лешка в куцем своем пиджачке и, разумеется, без кепки; волосы петушком зачесаны назад, чистенький, франтоватый, точно не в школу собрался, а на званый вечер.
Вдруг далеко впереди что-то мелькнуло – черный поникший кустарник зашевелился. Не знаю, зачем я окликнул:
– Эй, там! – эхо прокатилось по низине и отозвалось в холмах: – «А-а-а!».
Нарастающий шорох пронесся по кустарнику, и вслед затем громадный черный ком выкатился на дорогу, бросился мне под ноги:
– Дружок!
Степной пудель мимоходом ткнулся носом в мои ноги и тотчас ринулся дальше по шоссе, не опуская головы, не принюхиваясь к следам, а подняв нос и навострив уши, прислушиваясь к чему-то.
– Дружок!
Он даже не оглянулся, продолжая прислушиваться, только чуть вильнул хвостом. Пробежав немного по шоссе, остановился. Это совершенно не походило на стойку вышколенной собаки – просто что-то привлекло его внимание. Ветер повернул, отнес в сторону шорох и запахи. Лишь тогда Дружок оглянулся на меня и тотчас снова стал прислушиваться. Внезапно, вздрогнув, отпрянул, присел на все четыре. Затем, глухо заворчав, потянулся вперед, осторожно подбираясь к обочине. У самого края дороги замер. Он не ворчал уже, а легким жалобным повизгиванием извещал хозяина о смертельной опасности.
Уверенный, что собака подзывала хозяина неспроста, я кинулся к Дружку. Десятка шагов не сделал, – на косогоре, неподалеку от кювета, увидел человека в куцем модном пиджачке. Когда я приблизился, мне почудилось, что человек шевельнулся.
Он лежал в траве навзничь, неловко раскинув руки.
– Лешка!
Я бросился к нему, но в этот миг вылетевшая из-за поворота машина ослепила меня фарами. Заскрипев тормозами, она проползла на зажатых колесах по асфальту и застыла, упираясь в дорогу глазастыми фарами. Из кузова выпрыгнул парень, легкий и пружинистый, махнул шоферу рукой:
– Ну, все!
Машина, оставив на дороге долговязого парня, понеслась дальше, а долговязый, покачиваясь, вихляя бедрами, зашагал вдоль кювета, приглядываясь, пряча правую руку под расстегнутой на груди рубахой. Он сразу распознал местность, шел уверенно. Не знаю, по каким приметам я угадал парня, который следил за Лешкой в винном погребке. Так же безотчетно, как все совершал в эту ночь, кинулся ему навстречу, не зная, зачем, не думая о том, что произойдет, – пусть все, что угодно, только бы прикрыть Лешку.
Долговязый, завидя чужака, рванулся вперед:
– А-а, – заревел он, – легаши паршивые! Фраера!
Я не различал его лица, лишь узкие разгоряченные глазки сверкали в темноте. Долговязый сперва хотел сбросить меня с дороги шутя, одной рукой. Потом, не желая, наверно, терять времени, опасаясь засады, выхватил руку из-за борта пиджака – на узкой стальной полоске вспыхнул и погас отблеск. Парень метил расчетливо, но тут вдруг совсем близко, в нескольких шагах, раздался оклик:
