Текст книги "Седьмой урок"
Автор книги: Николай Сказбуш
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 30 страниц)
– Ты снилась мне Дюймовочкой, которую похитила отвратительная болотная жаба.
Ресницы Янки дрогнули, глаза стали жалостливыми, она хотела что-то сказать, но Арник перебил:
– Кольцо! Никогда раньше не видел…
– Разве не рассказывала? Наше… Наше фамильное кольцо. Старинное. Талисман. О нем в нашей семье целые легенды.
Арник верил ей. Это не было наивностью: он хотел, чтобы каждое ее слово было правдой. Она не могла, не смела изменить правде их детства, их юности.
И Янка заговорила торопливо, с напускной беспечностью:
– Знаешь, наша воспитательница, ну, еще в детском саду, – пела нам песенку:
Носи-носи колечко,
Носи, не потеряй…
А сама колечко не носила. Мы ее спрашивали: «А почему у вас нету?» Она отвечала печально: «Теперь не модно…»
– А теперь модно? – сощурился Арник.
– Да, модно. – И вдруг с неожиданной ласковостью, забыв все – и «общих», и то, как попал к ней перстень: – Возьми на память кольцо! Дай руку, я сама надену.
– Не надо. Зачем?
– Зачем! Разве так говорят девушке? Ты должен сейчас смотреть на меня святыми глазами и поцеловать. Да не меня! Кольцо!
Она взяла руку Арника и на безымянный палец надела перстень:
– Влитой! В школе можешь не носить. А в жизни…
– Школа для тебя одно, а жизнь другое?
– Разве я виновата? Так у всех.
– Ты как-то странно сегодня говоришь.
Янка не слушала:
– Носи, носи, колечко… Смотри, не потеряй!
Какой-то зеленоглазый молодец в сизой кепочке с куцым козырьком прошел мимо, больно задев Арника плечом.
Арник, едва не вскрикнув, процедил сквозь зубы:
– Ну, ты, полегче!
– А ты что, опасаешься подарочек потерять?
Арник хотел было ответить ему как полагается, но Янка судорожно стиснула руку Максимчука, прижалась к нему испуганно – из магазина вышла низенькая сухощавая женщина и направилась (так показалось Янке) прямо к ним. Морщинистое лицо, воспаленные глаза, недобрые и настороженные – Янка сразу узнала владелицу сумочки.
– Ты что, – удивленно глянул на девушку Арник, – жоржика испугалась?
Янка только еще крепче прижалась к Арнику, украдкой наблюдая за маленькой женщиной: «Шилина-Жилина-Милина…» Потом Янка оттолкнула Арника, подалась вперед, шагнула навстречу маленькой женщине, а та остановилась, осматриваясь, – нет ли машин, – перешла улицу и скрылась в подъезде старого одноэтажного дома, прижившегося в ряду новостроек, как гриб при корнях дуба. Янка облегченно вздохнула:
– Пошли, Арник. Проводи немного…
С утра Максимчук собрался на воскресник, нужно было подготовить пришкольный участок к весне, привести в порядок двор, площадки.
Малыши уже копошились в саду, на крыльце, на грядках.
Малышня поспевала всюду. Шумела больше всех. Звон стоял над школой.
Издали глянуть: бегут по двору метлы. И только уж потом приметишь муравья. Гремит железо, движется, грохочет, а за ним – мальчонка. И вцепятся всей гурьбой – тащат в разные стороны. Только и слышно: «Девочки! Мальчики!»
Арника приветствовали со всех сторон:
– К нам! В нашу команду!
А Максимчук не спеша шагал школьным двором, высматривая Янку.
Янки не было.
– Арни-ик! Давай к нам!
Но Максимчук покинул уже школьный двор.
Знакомая улица, серый дом смотрит сотнею окон. Максимчук остановился посреди каменного колодца и, сложив руки рупором, крикнул:
– Янка-а! Янка-а-а!
И чудилось, смотрят на него все окна, кроме одного.
– Янка-а-а! – звал Арник.
Наконец она выглянула – всклокоченная голова из-за занавески.
– Арник, зайди! Заходи, слышишь!
– Ты выходи. Выходи скорей!
– Нет, ты зайди. Мне нужно что-то сказать.
– Выходи, Янка-а! В школе ждут!
Теперь они перекликались так, словно в доме было только одно окно и обитала только одна душа:
– Мне нужно что-то сказа-ать. Что-то сказать…
Она вышла открыть дверь в шелковистой пижаме.
Арник, не переступая порога, повторял:
– Ребята ждут. Все ребята собрались.
– Мне нездоровится.
– Пойдем. Поработаешь – поздоровится.
– А я говорю…
– Все ребята работают, а ты в капроновой пижаме сидишь.
– Это не капроновая, чудак.
– Ты что, работы боишься?
– Ничего не боюсь. Сегодня сыро и грязно.
– Это земля, а не грязь. Забралась на верхний этаж, думаешь, далеко от земли ушла? Земли боишься?
– Да, видишь, боюсь. Колхозник объявился. Небось, тоже черного не любишь.
– У меня нет такого деления. У меня: могу или не могу – и все. Если могу – сила! Не могу – слабак, последний человек на земле. Короче: идешь или не идешь?
– Не могу, Арник. Ты мужичок. Из леса, вестимо. А я нежная.
– Ну и ладно. И сиди тут, нежная, в капроновой пижаме.
Прыгая через ступени, Арник сбежал на лестничную площадку.
– И забудь про меня!
Ступени замелькали под ногами, гулко отсчитывая мгновения.
И вдруг сверху, множась в пролетах:
– Арник! Арни-ик! Андрюшка-а-а!
«Ага, и про Андрюшку вспомнила!» – Запрокинув голову, он крикнул:
– Жду в шко-оле! Приходи-и!
Вернулся с воскресника, едва открыл дверь, чует – в доме неладно, тихо, на кухне ничем съедобным не пахнет. Мать с трудом поднялась с постели:
– Расхворалась я, Андрюшка. Разогреешь сам обед. Да сбегай в сберкассу за пенсией.
– Сегодня воскресенье.
– Наша касса и по воскресеньям выплачивает.
У Андрея уже был паспорт, он имел право получать деньги по сберкнижке.
Сберкасса находилась неподалеку, две троллейбусные остановки, но Андрей спешил домой – предстояла контрольная, надо было подготовиться – и на обратном пути вскочил в подоспевший троллейбус:
– Постоянный!
– Постоянный – не факт, – раздался позади чей-то напевный, врастяжечку тенорок, – надо предъявлять!
Молодцеватый паренек в сизой кепочке с куцым козырьком наступал Арнику на пятки. Максимчук пропустил замечание мимо ушей, а паренек не настаивал на предъявлении постоянного. Первую остановку проехали без каких-то либо происшествий. Не доезжая до второй, троллейбус тряхнуло, и Максимчук схватился за поручни.
– Красивое колечко! – буркнул парень в сизой кепочке, уставясь на руку Арника. – Могу сообщить кое-что по этому поводу.
– Никто не просит, – не оглядываясь, спокойно отрезал Арник.
– А ты не заносись, мальчик, – толкнул его в плечо парень, – а то вполне можешь потерпеть катастрофу.
Арник молча пробирался к выходу.
И так же молча неотступно следовал за ним парень в сизой кепочке. Потом вдруг повернулся, устремился к задней площадке на остановке раньше Арника:
– Могу представиться – Жора.
– Я так и знал, – фыркнул Арник.
– Слушай, не валяй дурака. Могу назвать имена, чтобы сообразил: разговор серьезный.
И тут же назвал имена подружек Янки, из числа общих знакомых.
– Теперь понятно – не чужой вам человек?
Он подхватил под руку Арника:
– Красивое колечко, говорю. Однако с жуткой биографией, – парень сочувственно ухмыльнулся, – но об этом разговор впоследствии.
Он подтолкнул Арника локтем:
– За пенсией смотался?
– А ты почем знаешь? – невольно схватился за карман Максимчук.
– Ха! Жора Кадык все знает. Да ты не бойся, чижик. Никто не посягает. Сами живем на кровные копеечки. Переложи денежки в правый карман. Под правую руку. Так надежней будет.
И сделал широкий жест завсегдатая в сторону ресторана:
– Заглянем в заведение? Чистота. Уют. Сервис. Саксофончики. Не желаешь? Ну, как знаешь. Тогда, может, кафетерий? Витрины. Автомат. Вполне приличное учреждение. Девочки из четырех школ сдобные булочки кушают. Черствые уроки сокращают. И в кафетерий не желаешь? Тогда будем говорить на открытой улице. Хорош у тебя перстенек! Если б не его биография. – Жора сыпал длинной очередью, дух не переводил: – Тетеньку, которая колечко носила, вчера загубили. Зарезали и убили. Смекнул, парень?
– Какую тетеньку? Ты что говоришь?
– А то говорю. Из дружеских чувств. Вижу, зеленый чижик в дело влип. Сами когда-то чижиками были. По-хорошему предупреждаю, берегись, чудик!
– Отстань, ты-ы! – Арник выдернул руку. – Иди своей дорогой.
– Я-то пойду. Мне ход открытый. А ты с чем останешься? Это колечко милиция по всему городу разыскивает. Все собаки на ноги поставлены. Не веришь – заглянем в соседнее отделение. Посоветуемся.
Арник спрятал руку в карман.
– Ну, вот это другое дело. Дошло! Правильно прячешь, чижик! Я тоже в детстве на подобном деле чуть не погорел. Сунулся в милицию за разъяснением. И будьте здоровы! Зачем им другого разыскивать, когда сам в руки лезет. Так-то, мальчик. На открытой улице приятней, чем в отделении, разговаривать.
– Что тебе надо? Чего пристал?
– А мне что? Мне ничего, никакого интереса. О тебе, чижике, забочусь, – он дружески хлопнул Арника по плечу, – не дрейфь. В обиду гадам не дадим. Сами в бригадмильцах состояли.
– Чего пристал, спрашиваю?
– А разве я не ответил? – вскинул белесые брови парень. – Или непонятное говорил? Так давай все по порядку расскажу. Ты на первой смене, кажись, занимаешься? Та-ак. Учтем. Значит, следующее: завтра после смены явишься сюда, как штык. Обрати внимание на сей кафетерий. Третий столик слева. На полочке под столиком пакетик будет лежать. Подарочек. Сюрпризик для одной девицы. Сам я влюбленный. Но притом застенчивый. Не решаюсь. А ты возьмешь и преподнесешь. От моего имени. И все. Точка. Разойдемся навсегда. Ты меня не знаешь, и я про тебя ничего не знаю. Согласен?
– Да отстань ты!
– Не желаешь? Ну что ж. Дело хозяйское. По-хорошему не нравится, можем перенести разговор в другое место. Только учти: дело не тебя одного касается. Которая по имени Янка. Придешь, все подробно объясню. Дошло? А теперь прощай. До свидания. Не станем торопить. Даем время на размышления. А завтра – как штык!
Арник обрадовался, что так легко отвязался от парня. Сперва он не придал значения этой встрече – всякие жоржики бывают на свете Однако мало-помалу закралась тревога: назвал имена, знает Янку!
Мог, конечно, случайно подслушать…
Арник свернул в боковую улочку, подозрительно оглянулся, снял кольцо и спрятал в карман.
– Ты что невеселый? – встретила сына Настасья Ивановна. – Случилось что-нибудь? На троллейбус цеплялся? Оштрафовали?
– Да нет, ничего.
– Пенсию получил?
Арник снова невольно схватился за карман.
– Да, все в порядке.
– А книжка?
– И книжка на месте.
Настасья Ивановна настороженно приглядывалась к сыну:
– Что-то с тобой неладное.
– Контрольная у нас.
– Не первая и не последняя…
Эти немудреные слова, не имеющие, казалось бы, прямого отношения к случившемуся, почему-то успокоили Андрея:
«…Парень знал, что я получил деньги в сберкассе. В троллейбусе в толчее мог запросто в карман залезть. Но деньги и сберкнижка – все в целости. Значит, не такой парень… Обыкновенный любитель попугать зелененьких…»
Максимчук пытался забыть о неприятной встрече, взялся за учебники. Но едва раскрыл книгу, буквы сдвинулись четко: «кольцо». Арник вздрогнул, засуетился, бестолку перелистывал страницы, не мог сосредоточиться. Смотрит в учебник, букв не видит, все расплылось перед глазами.
«…А тетеньку, тетеньку эту загубили».
– Мама! – вскочил из-за стола Арник. – Я сейчас вернусь. Сбегаю тут к товарищу. Задачка попалась правильная…
Настасья Ивановна тревожным взглядом проводила сына.
И снова каменный двор, стоглазый серый дом. Арник не знал, зачем пришел сюда, все спуталось, цеплялось бессвязно «…по всему городу разыскивают…»
– Янка! Янка-а-а! – хотел позвать Арник и не мог.
Торчал посреди двора, заглядывал в чужие окна – казалось, вот сейчас что-то случится, раздастся крик, позовут на помощь.
Но в доме все было тихо.
Один за другим вспыхивали вечерние огни. По-праздничному наполнялись светом квартиры, и в этом праздничном свете угадывались покой и уют.
Только одно окно выделялось черным пятном.
И над ним высоко в небе лучистая звездочка, далекая-далекая, но такая родная, заветная, словно маленькая частица сердца, самая сокровенная частица души.
– Янка-а!
Рокот легковой машины заглушил крик. Зеленая «волга», мерно покачиваясь, вкатила во двор, развернулась и застыла у крыльца.
Распахнулась дверца, первой проворно выпрыгнула Янка, за ней мама в ярком весеннем пальто.
Еще немного, и наверху вспыхнуло оранжевым светом окно, растопив черный прямоугольник. Потом новая вспышка света в хрустальном переливе, еще более яркая.
Но звездочка над ним, серебристая звездочка высоко в небе, наивная, ясная, как в забытых детских сказках – померкла.
Андрей глянул напоследок – в окне хрустальный пересвет – и нехотя побрел домой. Повторял про себя окостеневшее, затасканное: «все в порядке, все в порядке». А думал о том, что было жизнью или смертью для него.
«…В машине приехали, окна весело светятся и сами веселые. Все в порядке…»
Ночью Андрей спал плохо, метался, разбудил вскриком Настасью Ивановну.
– Щеголяете зимой по-весеннему, – журила она сына, – патлы распустили. Шевелюра! Тоже мне, итальянцы нашлись. Так у них там климат жаркий, апельсины цветут.
Заполночь Андрей угомонился, лихорадка прошла, и даже горячим отпаивать не потребовалось.
Схватился чуть свет, и снова исподтишка подкралась тревога.
Пять часов… Начало шестого…
А стрелка тянет все вперед, к привычному неугомонному школьному дню.
А потом? После школы? Конец смены, последний звонок, гул коридоров, последний оклик товарищей:
– Арни-ик!
И все оборвется: и звонок, и школа, и голоса друзей.
Только рожа зеленоглазого…
Арник уже не успокаивал себя, не повторял: «в порядке…»
Не пытался обманывать себя: авось, да как-нибудь. В жизни выпала трудная минутка, придется отвечать за каждый шаг.
«…А что если парень сказал правду про кольцо?»
Могла ли Янка попасть в эту компанию?
Нет, она хорошая, чистая…
Чистая! А люди вокруг нее?
Все эти «общие» с дикими вечеринками, танцульками?
Могли подарить колечко?
Ну, а что же он – Андрей Максимчук – как теперь ему поступить? Явиться в назначенный час в кафетерий?
Но время шло, приближался этот час…
Вдруг в коридоре звонок.
Арник не успел или не решился выйти – дверь открыла Настасья Ивановна.
Тихо. Не долетает ни слова. Потом негромкий говорок:
– Арника можно? Андрея! Срочно нужно. Понимаете, срочно!
Андрей выскочил в коридор:
– Мама, это ко мне.
– Вижу, к тебе…
– Мама, мне нужно поговорить.
– Вижу – поговорить…
Настасья Ивановна неласково встретила девочку, но постепенно взор ее смягчился:
– Ну и хорошо, что прибежала. А то Андрюшка совсем расстроился. Перед контрольной. Никогда так не переживал.
– Разные бывают контрольные, мама…
– Заладил!
И обратилась к Янке:
– Ну, заходи. До школы еще время есть.
– Нет, спасибо. Потом. Извините, пожалуйста, сейчас я к Андрею. По комсомольскому вопросу. Арник… Андрюша, выйдем на лестницу.
– Пиджачишко накинь, – напутствовала мать, – да и ты хороша, бегаешь простоволосая.
Арник следом за Янкой вышел на лестничную площадку:
– Случилось что-нибудь?
– Нет, ничего…
Янка не решалась сказать, зачем пришла.
А Максимчук не мог сейчас, так сразу, спросить обо всем, что мучило его. В присутствии Янки он всегда терялся, все воспринималось по-новому, точно смотрел ее глазами, верил ей, а не себе.
Стояли рядом и молчали.
– Понимаешь, я должна сказать… – проговорила, наконец, Янка, – я все время думала о нас. О тебе, Арник, о себе. И вчера весь день, и ночью… – глаза ее забегали, стали беспокойными, некрасивыми, – знаешь, Андрюшка, я плохая, дрянная девчонка…
И сейчас же, как будто возражая Андрею, хотя тот и слова не произнес:
– Нет-нет, слушай, я должна сказать… Это не мое кольцо – ну, которое тебе подарила!..
– Не твое?
– Да, не мое. Это одной женщины.
– Какой женщины? Где ты взяла его?
– Ну, я не знаю… Незнакомая женщина. Шилина, Жилина, Милина, почем я знаю…
Андрей болезненно скривился – удар был резкий, прямой, в лицо; если б кто-нибудь другой, кто угодно… Но она… Мгновенно – и от этого еще больней – навалилось черное, злое, он уже не владел собой.
– Где ты взяла? – крикнул Арник. – Ну, говори! Признавайся!
Он понимал, что поступает грубо, недопустимо, и ничего не мог поделать, даже не подумал о том, что может услышать мать, что рядом чужие двери, вокруг люди…
– Признавайся? Как ты странно разговариваешь со мной! – Янка едва не расплакалась. Пряча лицо, опасаясь, что брызнут слезы, смотрела на руки Арника:
– Где кольцо? Ты не потерял? Я должна вернуть.
– Должна вернуть? Значит, ты обманула меня!
– Да, обманула. Я гадкая, скверная… Но так получилось…
– Получилось! – Арник очнулся. – Погоди, уйдем отсюда. Выйдем на улицу.
Он сбежал по лестнице, Янка едва догнала его. Максимчук ждал ее внизу, вытащил за руку на улицу, потом за угол – к стене:
– Понимаешь, что ты натворила? Где ты взяла кольцо? Что с этой женщиной?
– Почему так грубо говоришь? Я пришла к тебе. Сама, честно сказала. Почему так смотришь? Друг называется.
– А ты тоже друг! Не мое! Одной женщины! А теперь что делать? Ну, что?
– Почему ты испугался? Что тут страшного? Надо вернуть – и все.
– И все! А где эта женщина? Что с этой женщиной? Ты знаешь? Как попало к тебе кольцо?
– Разве я не сказала? Нашла в саду…
– В саду! Сначала говорила: фамильное. Старинное. Талисман. Теперь – в саду. Чему верить? А женщину убили…
– Убили? Что ты говоришь, Андрей!
– Слышала, кажется…
Он перестал кричать, заговорил тихо, почти шепотком, приблизился вплотную, как бы защищая, отгораживая Янку от посторонних, от прохожих. Но постепенно окружающее врывалось в отгороженный мирок, зачинающийся день разгонял ночные тени, все становилось проще, яснее, и Максимчук стыдился уже своей вспышки.
– Ну, хорошо, давай спокойно. Ты расскажи мне все. И я расскажу.
– Пойдем в школу, – возразила Янка.
– Но ты не знаешь, что произошло!
– Все равно, пойдем в школу. Когда я со всеми, когда вокруг ребята, мне легче…
Янка держалась уверенней, Андрей невольно подчинился:
– Ладно, сбегаю за книжками.
Никогда еще дорога в школу не была такой извилистой – кружили по улицам, по дорожкам сада, Андрей допытывался о том, что произошло, переспрашивал, заставлял повторять: ко всему, что касалось Янки, он всегда относился придирчиво, ревниво. А Янке не хотелось ни отвечать, ни раздумывать – она решила, о чем еще говорить!
Андрей вспылил:
– У тебя только одно: в школу, в школу… Ты что, советоваться предлагаешь?
– Еще бы! Например, с Татьяной Чаплыгиной. Или, еще лучше, соберем наш девятый «А».
– Но если так относишься к ребятам, ко всем товарищам…
– А почему ты считаешь, что плохо отношусь? Почему, Арник? Ты сказал: все. Но это же не прописное. Все – это ты, я… Значит, это дружеское… Значит, есть вещи, которые решаются собранием. Но бывает и так – побыл со всеми и без слов, без собрания, внутри себя, на совесть… Ну, я не знаю, как объяснить. Ничего сейчас не знаю. Надо, чтобы вокруг были ребята. Понимаешь – общий шум…
Помолчала.
– Ты как считаешь, легко мне было признаться, что обманула тебя? Сам попробуй поступить наперекор своему характеру!
– Странная девочка!
– Да, странная. Такая, как есть. Может, тебе больше нравится Чаплыгина? Ну, что ж – пожалуйста.
Они поднимались по школьной лестнице рядышком, позабыв об озорной формуле: «Янка плюс Арник».
– Ой, смотрите, неразлучные! – объявила всему классу подружка Севрюгиной.
Янка слышала, как Таня Чаплыгина – новенькая, приехавшая из глубинного совхоза – одернула языкатую девчонку:
– Ко всем пристаешь. Цепляешься. У тебя и глаза такие, знаешь, с крючочками!
А подружка в ответ – излюбленное словцо Севрюгиной:
– Подумаешь!
И теперь это словцо не казалось Янке удобным и спасительным.
На первом уроке был русский, писали контрольную: «О чистой совести». На втором – история: говорили о долге и чести.
На третьем – математика. Учитель предложил задачу со многими неизвестными, составленную в духе экзаменационных требований. Просматривая тетрадь Максимчука, он заметил остатки вырванной страницы. Наверно, той, где была мальчишеская формула, глянул поверх тетради на Андрея и ничего не сказал. Лишь потом, демонстрируя на доске ход сложного решения, внезапно задумался, уставясь на солнечные зайчики; невпопад поставил знак плюса, смутился, торопливо стер плюс и вместо него водрузил по-весеннему задорный вопросительный знак.
На переменке Янка подошла к Максимчуку:
– Забыла сказать, вчера видела эту женщину…
– Забыла!
– Ты стал кричать на меня…
Максимчук перебил:
– Вчера? Когда вчера?
– Когда ты подошел ко мне у кинотеатра. Вчера днем…
– Днем! Но после дня обычно бывает вечер. Что было потом?
– Не знаю. Я видела, как эта женщина вошла в дом. Который против «Гастронома». Очевидно, она живет…
– Живет!.. – протянул Арник.
– Надо пойти к ней. Я должна вернуть кольцо.
– А если…
– Пойду и все. Если хочешь, пойдем вместе.
Они смотрели в окно на школьный двор, по-весеннему солнечный, и не видели школьного двора, не видели, что делается вокруг, не замечали ребят, пробегавших мимо, не замечали прищуренных взглядов. В конце концов классный руководитель вынужден был подозвать Янку:
– Севрюгина, ты вечно со всеми шушукаешься в коридорах!
– Я не шушукаюсь со всеми. Я вечно шушукаюсь только с Максимчуком.
И направилась в класс.
Задержалась у двери, разглядывая, как будто впервые вошла в школу, размытую солнечным бликом табличку «9 А класс», и почему-то подумала: скоро покинет школу навсегда. Подруги, юность, дни безмятежные и трудные – все развеется. Вот как этот лучик солнышка на знакомой табличке.
О чем дальше думалось, Янка не запомнила – мысли у нее словно рябь от налетевшего ветра.
Вдруг повернулась и догнала классного руководителя:
– Прошу извинить… Честное слово! Я не хотела сказать обидное. У меня кошмарное состояние. Совершенно потрясающе кружится голова. Озноб со вчерашнего дня. Не могу остаться на последние уроки…
– Ну что ж, если врач сочтет необходимым…
А через минуту к учителю подошел Андрей:
– Очень прошу. Кошмарно разболелась голова…
– Озноб со вчерашнего дня?
– Нет, жар. И горло болит. Справа и слева. Ангина.
– Одним словом, совершенно потрясающе кружится голова!
– Да. Весь день. С самого утра.
– У доктора был?
– Нет. Я домашними средствами.
– Ага, домашними. Хорошо!
– Шалфей варю. И это… Мяту.
– Мяту?
– Мяту с йодом.
– Очень хорошо. Уроки пролетят незаметно, и пойдешь себе домой варить мяту.
– У нас сегодня шесть уроков, – напомнил Андрей.
– Значит, после шестого. Но прежде посоветуемся с тобой насчет шалфея и мяты. Это очень важно!
Янка по дороге в раздевалку успела шепнуть Андрею Максимчуку:
– Жду под старым каштаном.
После четвертого урока к Андрею подскочила подружка Янки.
– Максимчук, тебя вызывают в учительскую!
– То есть, как в учительскую? Расшифруй?
– Там увидишь.
«ЧП, – решил Андрей, – кто-нибудь стекло разбил или на соседском дворе голубей своровали…»
Максимчук насупился – и без того денек выпал трудный!..
А хотелось, чтобы на душе легко, никаких ЧП, никаких вызовов, выговоров, чтобы мальчишеская, ребяческая безмятежность; все хорошо, радостно, как на празднике, как в детстве, когда верилось в доброго Деда Мороза, серебряный месяц и снегурочку. И впереди – торжественная, сказочная лестница, где на каждой ступеньке ожидает счастье, и все вокруг хорошие, сердечные, все по-совести, искренне, честно…
Какой-то солидный десятиклассник с низко опущенными височками на манер полубаков окликнул Андрея:
– Максимчук!
– Я за него.
– Ждал тебя в учительской…
– Мне только сейчас сказали.
– Ладно. Потолкуем в коридоре.
Он покровительственно обхватил Андрея увесистой, тренированной рукой.
– Будем знакомы. Я от лица общешкольной газеты. И всего актива.
Андрей узнал этого десятиклассника – на минувшем балу-маскараде он танцевал с Янкой. Весь вечер.
– Тебя нам рекомендовал учитель рисования, – продолжал десятиклассник, – только что совещались с Иваном Ивановичем в учительской. Мы, парень, великие дела затеваем! Все должно быть ярким, красочным, живописным.
«Может быть, не ЧП? – подумал Андрей, – может, хорошее?»
– Иван Иванович весьма одобрительно о тебе отзывался. Точный рисунок и тому подобное.
«Значит, хорошее, – подумал Андрей. – Но почему сегодня? Почему именно сегодня, сейчас, когда надвигается черное…»
И сказал смущенно:
– Да я ничего особенного не рисую. Я только так – техническое. Многотонки-тяжеловозы. Экскаваторы. Шасси. Шестеренки. Ну, всякую там автодорожную петрушку.
– Здорово! Абсолютно! Молодец! Сейчас это хлеб насущный. Ты будешь у нас красотой жизни, быта и производства заведовать!
«…Но почему сегодня? – думал Андрей. – Почему сейчас, когда такой трудный день… А может, ничего черного? Может, рассказать и все… Рассказать о золотой змейке, о зеленоглазом парне в сизой кепочке, и тогда снова вернется…»
Андрей глянул в окно. У ворот сада, размахивая портфелем, ждала Янка. Не под старым каштаном – у самого входа. Это было неосторожно: окна учительской выходили в сад…
Невидимый зеленоглазый парень хитровато подмигнул: «Только учти, данное дело более всего ее касается. Которая по имени Янка…»
Десятиклассник покровительственно хлопнул Андрея по плечу:
– Иван Иванович так о тебе отзывался – завидую! Да, между прочим, почему не посещаешь студию Дворца пионеров?
– Потому, что я не пионер.
– Но ты и раньше не посещал?
– Дыхать некогда.
– Но другие ребята находят время.
– Так они выдающиеся. Им Хоттабыч помогает.
– Ну, ладно. Давай договоримся: оставайся сегодня после уроков.
– Сегодня? Непременно сегодня?
– Да, непременно. Надо бы вчера. Но самый крайний срок сегодня.
– Сегодня! Все сегодня! Только сегодня…
– Да, сейчас же после уроков.
– Нет, знаешь, давай лучше вчера.
– Что-о? Ты чего сказал?
– Вчера, вчера. Давай вчера!
Арник, подняв на прощанье руку, кинулся в класс.
Подхватил книги и черным ходом, минуя раздевалку – ни шапки, ни пальто, как водится по-весеннему, не носил – во двор, потом через пролаз в железобетонной стене – на пустырь.
Если бы учитель рисования выглянул в окно…
Но учитель рисования не имел ни малейшей возможности смотреть в окно – все были загружены, завалены накопившимся на вчера, а Хоттабыча под рукой не оказалось.
Янка насилу дождалась Андрея:
– Почему так долго?
– Не умею лихорадку разыгрывать.
– Нагнал бы температуру. Не мог термометр рукавом потереть? Не знаешь, как тепло добывается?
– Не каждому приятно добывать.
– Ах ты честненький, чистенький! Ну, пошли!
Янка шла чуть впереди и все подгоняла Андрея:
– Не отставай. Или, может, раздумал? Струсил?
– Да, видишь, струсил… – и сейчас же неспокойно, почти злобно, – не за себя, понимаешь? И не за тебя! Другое подумал. Придем, а ее нет. Понимаешь – совсем человека нет…
Миновали квартал и другой молча. Янка все шла чуть впереди.
– Запутались! – воскликнул Андрей. – В общем, грязь черная…
Из-за угла горбатым грибом вылез присохший к улице домишко.
– Здесь! – шепнула Янка.
– Подожди, я зайду первым.
– Нет, мы зайдем вместе.
Стертые кирпичные ступеньки, видать, столетие протоптало дорожку.
Темные сенцы, двери по обе стороны.
Янка растерялась:
– Я видела – она вошла в этот дом. А дальше не знаю…
– Я сам буду спрашивать. Стой тут и не вмешивайся.
– Хорошо, Арник, – Янка все еще неуверенно оглядывалась по сторонам – дома и в школе все казалось легким, но сейчас, здесь…
– Хорошо, хорошо, Арник…
Где-то в глубине глухо, точно в коробке, набитой тряпьем, пели в два голоса: мужской – механический, патефонный, и женский – сладенький, как обсосанная карамель. Максимчук нажал кнопку онемевшего звонка, постучал деликатно, затем изо всех сил кулаком. Сладенький голос оборвался, зацокали каблуки по дощатому полу, дверь растворилась с хрустом, со скрежетом, как расколовшийся орех. Свет изнутри осветил только острый, напудренный нос и до синевы накрашенные губы.
– Тут женщина проживает, – пробормотал Андрей, – низенькая такая…
– Мы все тут женщины! – чмыхнула носом вертлявая девчонка. – А вам что – непременно низенькую надо?
Андрей отвернулся и подошел к другой двери. Выглянувшая старуха смотрела подозрительно:
– А вы не здесь, вы в подвале спрашивайте.
– Да разве в таком доме может быть подвал?
– А вы со двора, со двора зайдите. Там со двора ход. Пройдите через эти сенцы, там с бугорка ход.
Прошли сенцы, зашли с бугорка. Постучали – ни ответа, ни привета.
Максимчук толкнул дверь – не заперта.
Десять скрипучих ступеней вниз.
Еще дверь, – приоткрытая.
Постучали для приличия. Тявкнула спросонья собачонка, заворчала и захлебнулась.
Глуховатый голос:
– Там не заперто!
– Она! – сразу узнала Янка и прижалась к плечу Арника.
Кто-то включил свет.
Маленькие сенцы, чистый половичок, связанный вручную из лоскутов.
Ситцевые занавески с цветами по всему полю.
Пахнет глаженым бельем. Скрашивая давящую тишину, вполголоса вещает радиотарелка.
Низенькая, сухощавая женщина подслеповато приглядывается – свет неяркий, а может, потому что люди нежданные-негаданные. – Глаза немигающие, суровые.
– Погоди, – она нетерпеливой рукой отодвинула Андрея; немигающими глазами ощупывала лицо Янки:
– Да это ж ты, девочка! – схватила руку Инки, стиснула судорожно:
– Так и есть. Точно. Пришла.
Засуетилась, запричитала:
– Да где ж ты девалась? Я ж тебя разыскивала, разыскивала.
Обнимала и целовала Янку:
– Кинулась я тогда в кассу – у нас не дай бог очередь пропустишь, заклюют… Возвращаюсь, а ты пропала.
– Я не пропала. Я вам колечко принесла. Я его потом нашла. Там, где сумочку. За скамейкой. Андрюша, дай колечко.
Андрей шарил в карманах, в одном, в другом…
Женщина смотрела на Янку немигающими, воспаленными глазами, рассеянно повторяла: «колечко… колечко».
Арник протянул женщине кольцо.
– А-а, перстенек, – чему-то улыбнулась она, разглядывая перстень в руке Андрея, – да, мой перстень. Мода была такая. И еще с черепами носили.
И, помолчав, продолжала, не принимая кольца:
– А я тогда обрадовалась: и квитанция, и деньги на «перезаклад» – есть такой термин «перезаклад», – одолженные. Обрадовалась, что все вернулось, и про кольцо забыла!..
Она еще крепче стиснула руку Янки:
– Да ты возьми его. Возьми, не сомневайся. От чистого сердца. Я ж такая радая тебя отблагодарить, – глаза стали теплее, ласковей, а лицо по-прежнему оставалось суровым, закаменевшим, – колечко хорошее, хоть казенной пробы не имеет. И в заклад не принимают.
Янка потупилась. Слова человеческого не нашлось, чтобы ответить. Бормотала только: «нет, зачем же…»
Да украдкой косилась на Андрея.
А тот молчал, не сводя глаз с перстенька; протянулась минута, может, больше.
– Ну, хорошо, – проговорил, наконец, Андрей, – если вы уж так решили, если вы такая добрая, – спасибо. Мы сохраним перстень на память. На память об одном случае. Согласна, Янка? Чтобы никогда не забывать!
Янка не отвечала. Хозяйка смотрела то на нее, то на Андрея, и на закаменевшем лице ее в уголках пересохших губ дрогнули морщинки:
– Добрая, говоришь? А ты не добрый. Нехорошо сказал. Ты скажи девушке – на счастье.
Она проводила нежданных гостей до лестницы – десять ступеней вверх. Крикнула вдогонку:
