Текст книги "Рубикон"

Автор книги: Наталья Султан-Гирей

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 45 страниц)

VI

В Риме начался голод. Не было подвоза ни по морю, где Секст Помпей перерезал все пути, ни из глубины страны, где земля зарастала плевелами. Некому было ни вспахать ее, ни засеять. Все равно посевы вытаптывались тяжелой поступью легионов. А цены на хлеб все поднимались.

Хлеб стал нужней золота. Но без золота хлеб не добыть. Нужны были деньги, и немалые, чтобы снарядить флот, способный пробиться к Тавриде или Египту и привезти зерно.

Агриппа решился. Еще несколько нундин назад Сильвий доложил, что в заколоченном доме Лелия Аттика по ночам мелькает свет. После казни Цицерона его друг исчез из Рима. Поговаривали, что он бежал в Афины к Бруту, но ни в Афинах, ни при Филиппах Аттика не видели.

Тогда Агриппа не обратил внимания на донесения своего верного. Точней, не захотел выслеживать несчастного старика. После разгрома под Филиппами республиканцы уже не были опасны. Сегодняшние друзья становились опасней вчерашних врагов.

Теперь медлить не годилось. Несколько ночей подряд Агриппа сам караулил у городского дома Лелиев.

Наконец однажды около полуночи, когда зашел молодой месяц, калитка скрипнула. Из нее выскользнул мальчик и направился вниз к Тибру. Он шел легко, даже громоздкая ноша не мешала ему беззвучно скользить меж темных стен. Агриппа понял, что выслеживает переодетую девушку. Уж слишком легки и грациозны были движения юного раба, даже в темноте это чувствовалось.

Городские дома кончились. Кладбище лежало за городской стеной. Маленький раб ощупью стал пробираться вдоль ограды. Нашел лазейку и проскользнул в нее. Агриппа с трудом протиснулся в узкую щель. Теперь они шли по дороге, ведущей к Городу Мертвых. Мальчик пошел быстрей, здесь он не опасался преследования. Агриппа, ни на миг не выпуская из виду тоненький силуэт, едва заметный в темноте, крался за ним в густой тени.

Мальчик свернул к семейному склепу Лелиев. Опустился на колени и, с трудом отвалив камень, спрыгнул в склеп. Из гробницы пролилось неясное мерцание.

Агриппа подошел к отверстию и заглянул: на каменном надгробии сидел старый обрюзгший человек. Из его груди вырывалось свистящее, натруженное дыхание.

Молодой раб быстро вынимал из корзины финики, запеченное мясо, хлеб, бережно опустил на пол тыкву с водой. Старик судорожно схватил ее, с жадностью отхлебнул и просипел:

– Не ходи так часто!

– Но я не хочу, чтобы ты страдал от голода и жажды, – тихо ответил раб.

Агриппа вздрогнул. Он узнал голос Лелии. Уже не колеблясь больше, спрыгнул в склеп.

Вскрикнув от испуга, Лелия резко повернулась к нему. Агриппа с жалостью посмотрел на исхудавшую, подурневшую девушку. Она молчала. Аттик, задыхаясь, поднялся с надгробия.

– Ты пришел за моей головой?

– Я пришел безоружный. – Агриппа скинул плащ.

– Ты и безоружный в силах расправиться с нами, – с горечью возразила Лелия, – больной старик и женщина...

– Что же тебе надо? – Сиплый голос Аттика с трудом вырывался из его груди. – Что ты хочешь?

– Я хочу жениться на твоей дочери, – с неожиданной твердостью проговорил Агриппа. – Жениться на Лелии и получить в приданое две трети твоего состояния.

– Ты хочешь, чтобы я продал свое единственное дитя, спасая мою никому не нужную жизнь? – Аттик снова начал задыхаться. И вдруг, хитро прищурившись, добавил: – Ну, если вы любите друг друга, я не помеха.

– Я согласна. – Лелия пристально посмотрела в глаза Агриппе и снова повернулась к старику: – Чтобы править миром, Марку Агриппе нужны твои деньги, отец.

– И сын от тебя! – Агриппа взял ее за руку. – Такой же храбрый и мужественный, как ты!

Лелия смущенно отвернулась.

VII

Сильвий долго охал и удивлялся, когда его принципал разбудил среди ночи весь дом. Рета, супруга благородного Сильвия, белокурая, раздобревшая на римских хлебах, охала еще больше. А из-за ее спины с боязливым любопытством выглядывала целая стайка круглых, белобрысых малышей.

– Займись! – кинул ей Агриппа, указывая на маленького раба. – Моя будущая жена!

Аттика он сам отвел в домашнюю баню, велел Сильвию обмыть старика и накормить обоих пленников по-человечески.

Между тем Рета, все еще охая и ахая, переодевала Лелию, жалостливо дивилась ее худобе, примеряла свои лучшие наряды. А у супруги начальника тайной службы их было немало. Давно прошли те времена, когда пленная галльская девушка куталась в звериные шкуры.

Позволяя себя мыть, умащивать дорогими благовониями, обряжать в роскошные одежды и украшать драгоценностями, Лелия молчала. И только увидев отца, вымытого, переодетого во все чистое, вскрикнула и кинулась ему на шею. Аттик судорожно обнял дочь.

– Жертва убрана, – выдохнул он, – ведите ее к алтарю на заклание.

Агриппа церемонно поклонился своей будущей супруге.

– Удостоишь ли ты меня беседой, Лелия?

Лелия с удивлением посмотрела на него.

– Пленниц не спрашивают, приказывай.

Рета, все еще охая и ахая, проводила их в свою спальню.

Лелия покорно и устало опустилась на пышное ложе. Агриппа, стоя в дверях, молча смотрел на нее. Ему минуло двадцать два года, но он почти не знал женщин. Несколько дешевых менад из затибрских притонов, безропотных рабынь, счастливых мимолетным вниманием господина... Красивых же пленниц – военную добычу – он всегда уступал товарищам. А сам, утомленный битвой, шел в свою палатку и, как убитый, безмятежно засыпал.

Но дочь Аттика не была ни дешевой менадой, ни рабыней, ни военной добычей, и он все еще медлил.

Лелия подняла руку и поправила жемчужную сеть на волосах:

– Я жду, мой господин!

Агриппа шагнул и сел рядом с ней.

– Я был в долгу у тебя, Лелия, но сегодня я вернул этот долг. Ты спасла жизнь моего друга, я дарую тебе жизнь и твоему отцу. Я женюсь на тебе, потому что иначе нельзя спасти тебя...

– Я должна упасть на колени и со слезами целовать твои ноги? Не так ли, мой благодетель? – Голос Лелии был колюч и сух.

– Зачем ты так? – Агриппа взял ее за руку. – Я не стану принуждать тебя. Скажи, ты все еще любишь Октавиана?

– Стоит ли говорить о глупой фантазии двух детей?

– Не лги мне, Лелия. Ради детской фантазии никто не обречет на гибель своих близких. Ты его любила, и я хочу знать, любишь ли еще?

– В век, когда Антерос правит миром, любви нет места на земле. Я удивляюсь твоей наивности, Непобедимый!

– Я не знаю твоего Антероса. – Агриппа нахмурился.

– Но служишь ему. Антерос – бог ненависти. Эмпедокл утверждает, что Эрос-любовь и Антерос-ненависть попеременно правят миром. Когда царит Эрос, создаются величайшие ценности духа, процветают искусства и ремесла и люди благоденствуют среди тучных нив, но бывают целые эпохи, когда Антерос овладевает миром: вспыхивают войны, мятежи, поля зарастают плевелами. Ничто не создается, но гибнет все. Мы живем в такое время, мой бедный благодетель.

– Все это очень интересно. – Агриппа выпустил ее руку и нетерпеливо перебрал пальцами покрывало. – Но ведь не все же мы озверели! Сам знаю, я очень виноват перед тобою. Октавиан хотел просить твоей руки, я запретил ему.

– И он послушался? – с прежней насмешливой горечью уронила Лелия.

– Он всегда меня слушается, потому что я люблю его. Я не хотел, чтобы между ним и замыслами Цезаря, встала ты, дочь нашего врага...

– А как же теперь – не боишься меня?

– Нет! Я ведь не из влюбчивых. Мне просто жаль тебя, и я виноват перед тобою, очень виноват! Когда подписывали смертный приговор Цицерону, Октавиан плакал и умолял Антония сохранить жизнь старику, а я сказал: "Змею, которая жалит, надо раздавить", – он тяжело налег пятой на узорные плиты пола, – и настоял, чтобы тебя тоже лишили огня и воды. Я боялся, что ты умертвишь моего друга – влезешь к нему в сердце и умертвишь.

– Я в восторге от твоей откровенности. – Лелия встала. – Какая странная брачная ночь у нас, мой возлюбленный! Не правда ли?

– Не ехидничай! Ты в моей власти!

– И готова исполнить любое твое желание! Что ж ты медлишь? – Лелия склонила голову с насмешливой покорностью.

Агриппа молча схватил ее за руку и потащил к зеркалу. Огромное, сверкающее отполированной бронзой, оно висело на стене между статуэтками Марса и Киприды.

Лелия вдруг представила себе, с каким самодовольством супруга благородного Сильвия созерцает в нем свои жирные красоты.

– Полюбуйся, – Агриппа сорвал с девушки одежду, – неужели ты думала, что я, как гиена, кинусь на тебя!

Лелия закрыла лицо руками, но не издала ни звука, не плакала, не проклинала. Только по ее обезображенному худобой и нарывами телу пробегала мелкая дрожь, как от озноба.

– Запомни, ты мне не нужна, но дурачить себя философскими сказками я не позволю! Начнете с отцом разводить шашни – его четвертую, тебя брошу легионерам! И еще самую распущенную центурию выберу! – Он зло засмеялся и с отчаянием крикнул: – А я-то еще жалел тебя! Сына от тебя хотел!

VIII

Лелий Аттик, кряхтя и тяжело вздыхая, переписывал вексель за векселем и только осторожно справлялся: «А когда же свадьба?»

Агриппа молчал. Он молча наблюдал, как Сильвий аккуратно заносил в списки города, где проживали должники Лелия, их имена и сколько они были должны. Лелий вел торговлю с Иберией, Массалией, Картагеной, Нумидией, не говоря уж об Александрии, Милете, Антиохии и Афинах. Полмира было должно другу Цицерона. Агриппа на карте отмечал алыми кружочками своих новых клиентов.

Когда был подписан последний вексель и последний обол из тайников Аттика перекочевал в подвалы Марка Агриппы, старик осмелел и даже повысил голос:

– А когда же свадьба? Меня ограбил и над моей дочерью надругаться хочешь?

Агриппа бросил ему брачный контракт:

– Пока этого хватит, а свадьбы не будет. Уедешь с дочерью в мое имение, и сидите там смирно.

Глава седьмая

I

Люций Антоний, избранный консулом, всенародно с трибуны обвинил Гая Октавия в стремлении к тирании.

– Довольно, Рим хочет покоя. Люди хотят жить, как жили их прадеды. Уже третье поколение страждет от гражданских войн!

Консул потребовал, чтобы триумвир сложил свои полномочия. Фульвия появлялась на площадях в мужской тоге, опоясанная мечом, и вербовала солдат. К ней стекались бродяги и беглые преступники. В Риме участились грабежи. Недоброжелатели обвиняли легионеров императора. Ремесленники, напуганные растущими бесчинствами, бросали мастерские и бежали куда глаза глядят. Призрак дальнейших смут страшил все сердца.

Октавиан приуныл. Он не выходил из дому, отказывался от пищи. По ночам дико вскрикивал сквозь сон. Он уже видел, как его труп, обезображенный, оскверненный, толпа, глумясь, волочит по мостовой, а ведь еще совсем недавно он был живым божеством Рима!

Октавия и ее супруг Марцелл советовали отказаться и от империума, и от власти триумвира. Октавиан колебался. Он послал за Агриппой. Посланный легионер, вернувшись, доложил, что Непобедимого нет в Риме.

Марцелл хихикнул:

– Сбежал, чтоб спасти свою голову!..

– Не лги! – Октавиан, дрожа от негодования и смертельно побледнев, прижался к стене. – Никогда мой Агриппа не бросит меня в беде! Никогда! Слышите вы, крысы! Никогда!

К вечеру пришел Агриппа. Да, его не было в Риме. Почему карино удивляется? Его друг был в разведке.

– Будь у Цезаря хорошо налажена разведка, иды марта не омрачились бы злодейством... Пойдем, карино! Оденься теплей и пойдем. На всякий случай возьми кинжал.

Октавиан от волнения никак не мог попасть в рукава. Агриппа помог ему одеться.

– Ты даже не спрашиваешь куда? Ты веришь мне, мой Дорогой?

Октавиан молча кивнул. Слезы душили его.

II

На улице два светлоусых великана в полном вооружении подошли к ним. Агриппа сделал знак, и телохранители молчаливо последовали за ними.

Они долго плутали по узким боковым улочкам. Октавиану показалось, что они бесцельно кружат, точно стараясь замести следы.

– Ты хочешь меня похитить?

Агриппа от изумления даже остановился.

– Ну, знаешь, еще земля не родила человека, чтоб сам у себя овечку украл! Зачем же мне тебя похищать?

Октавиан промолчал. Он отлично понимал: никто, конечно, сам у себя овечку не украдет, но ведь бывает, по сходной цене овечек, даже очень любимых, продают соседям на мясо.

Они свернули на убегающую вверх по холму тропку. Агриппа так же молча знаком отпустил галлов-телохранителей.

Оглядевшись, Октавиан узнал пригородные владения своего полководца.

– Да это ж твоя вилла! К чему такая таинственность? – Он опустился на поваленное прошлогодними бурями дерево. – Я вправду устал. Знаешь, я сейчас почему-то вспомнил Александра. На пиру он получил записку. Царя предупреждали, что Гефестион, его лучший друг, бросит в чашу яд. Когда Гефестион поднес Александру эту чашу, царь, не колеблясь, осушил ее и сказал: "Если б в чаше был яд, я все равно бы выпил. Легче умереть, чем разувериться в друге". – Октавиан помолчал и уже тише спросил: – Ты любишь Македонца?

– Нет, – сухо ответил Агриппа.

– Но он завоевал весь мир!

– Он своими бесконечными походами разорил Македонию. Благодетель всего мира! – Агриппа сплюнул сквозь зубы. – На что мне власть над миром, если пиценские дети станут умирать от голода!

– А сам ты все говоришь: Египет...

– А-а... –  протянул Агриппа. – Это дело другое. Нам их пшеница нужна. Вставай, мой император, сейчас ты увидишь своих легионеров, поистине непобедимых!

Подойдя к винному погребку, он долго в темноте возился с замком. Открыв наконец окованную железом дверь, нашел ощупью кресало и огниво и высек огонь. Плотно прикрыв вход и задвинув внутренний засов, засветил факел.

– На, держи! – Он сунул светильник в руки Октавиану, остолбеневшему от страха и таинственности. – Пошли!

Они спустились на несколько ступенек. Своды нависли ниже, шаги зазвучали глуше. Факел, задыхаясь, зачадил, но Октавиан успел разглядеть целые полчища могучих крутобоких бочонков.

– На что тебе столько вина? Ты же почти не пьешь.

– Для гостей, и в подарок нужным людям годится. Не всякого деньгами купишь. – Агриппа подошел к огромной сорокаведерной бочке и, поднатужившись, сдвинул ее. Быстро опустившись на колени, ножом приподнял плиту пола и отбросил. – Наклони факел!

Октавиан вскрикнул от восторга и изумления. У его ног в глубокой яме, переливаясь и искрясь, мерцало золото: груды золота, монеты, слитки, украшения, усыпанные драгоценными самоцветами. Он еще в жизни не видел столько сокровищ, собранных в одном месте! Агриппа стоял в яме по колено в россыпях золота. Зачерпнув горстью тяжеловесные старинные денарии, он высыпал их к ногам Октавиана.

– Аве Цезарь император! Эти малютки – твои легионеры, и они непобедимы!

– Откуда? Это откуда? – растерянно повторял Октавиан. – Теперь ты богаче Мецената!

– Будь оно проклято, это богатство! – Агриппа подтянулся на руках и выпрыгнул из ямы. – из-за него я загубил и совесть и честь. Ограбил старика и надругался над девушкой! Над какой девушкой! На коленях я должен целовать ее язвы, а я надругался над ней!

– Прокаженная, что ли? – Октавиан брезгливо отодвинулся. – Говори толком.

– Нет, она не прокаженная, – медленно проговорил молодой полководец. – От долгого голода у человека открываются язвы и струпья покрывают тело. А она голодала много месяцев, голодала среди изобилия и не нарушила своей чести. Голодала, носила на обезображенном теле одежду раба, работала как раб и кормила старика отца, а их сокровища тлели в тайниках. И я надругался над ней! – Агриппа в отчаянии схватился за голову. – Но да поразит меня Иов Стрела Громовая, да пронзит мою грудь в первом же бою Марс Мститель, Копье Огневое, если я хоть обол из этого проклятого золота истрачу на свои прихоти!

– Не надо так страшно клясться, – Октавиан потянул его за одежду, – уйдем, кариссимо!

III

Пламя в очаге уютно потрескивало. К смолистому запаху горящего можжевельника, побеждая его, примешивалось дыхание весенних цветов.

На столе в маленькой эгейской чаше меж глянцевитых листьев белели ландыши. Октавиан обрадовано подбежал и зарылся лицом в их нежную свежесть.

– А еще говоришь, что не любишь...

– Оханья над цветами не люблю. А цветы? Что же в них плохого? Тебя порадовать хотел. Плохо без меня было? – Агриппа поставил на стол каменную миску с дымящейся похлебкой: – Ешь, друг! Сам готовил. Тут не умеют.

Октавиан с жадностью принялся за еду. Заметив, что Агриппа разглядывает его, смущенно засмеялся:

– Я три дня не ел. Нет, больше – дней пять не мог куска проглотить.

– Думал, что я сбежал? Нет, Кукла, я горец!

– А я это всегда знал. – Октавиан кивнул с набитым ртом и, справившись с увесистой клецкой, спросил: – А Все-таки откуда эти сокровища? Неужели ты обольстил жрицу и ограбил храм?

– Это приданое моей жены, – серьезно ответил Агриппа.

– Наверное, она дочь Креза? – недоверчиво пошутил император.

– Нет, Лелия – дочь Аттика. – Агриппа коротко рассказал печальную историю своей женитьбы.

Октавиан прикрыл глаза рукой.

– Как странно, мы оба полюбили одну и ту же девушку!

– Я ее не люблю.

– Не любишь, а так восхищался! На колени готов был упасть, – уколол Октавиан. – Не хочешь признаться, что влюбился без памяти.

– Восхищаюсь, но, к несчастью для нас обоих, не люблю. А тобой, мой повелитель, я совсем не восхищаюсь, ни столечко, – Агриппа показал кончик мизинца, –  но люблю.

– Это уж совсем непонятно. – Октавиан обиженно засмеялся. – Раз я восхищаюсь, значит, мне нравится, значит, я люблю.

– Совсем не значит. – Агриппа вздохнул. – Я уверен, что Ахилл восхищался Гектором куда сильней, чем своим мямлей Патроклом, но любил-то он Патрокла, а Гектора вызвал на поединок и убил твоего прадедушку.

– Почему же ты решил, что Патрокл трус? Гомер не стал бы воспевать труса.

– Не трус, а мямля. Дал убить себя в первом бою. – Агриппа встал и прошелся по комнате. – Убивают тех, кто дает себя убить. В скольких боях мы с тобой были, я не прятался за чужие спины, а на мне ни одной царапины. Я увертливый. Кожей чую, когда надо увернуться. А он не мог. Для победы нужна не только храбрость, но и чутье, что ли. Твой Марцелл думает, что я самоуверенный глупец, считаю себя выше Цезаря и Александра. Но видишь ли, Кукла, – Агриппа опустился на биселлу рядом с другом, – и Цезарь, и Македонец сверху вниз на мир глядели и многого не видели, а я снизу вверх гляжу и все подмечаю, чего сверху не разглядеть. Я очень долго изучал походы и Дивного Юлия, и Великого Александра. Скольких ошибок можно было избежать! Сколько жизней сохранить! Да ты не слушаешь, о чем ты думаешь?

– О твоих словах. Ты сказал, и я согласен с тобой. – Октавиан задумчиво посмотрел на вазочку с ландышами. – Риму нужен другой император.

– С другим бы я не ужился, – резко оборвал Агриппа, – ушел бы к пиратам. А с тобой мне хорошо, – прибавил он мягче. – У нас все пополам, как в сказке: тебе вершки, мне корешки. Тебе лавры, триумфы, алтари, мне – труд и власть. Тут уж никому не уступлю. – Он стукнул ладонью по столу. – Пусть только посмеют объявить нас мятежниками, все равно будем сражаться!

– Если Сенат признает меня тираном, – глухо уронил Октавиан, – это конец!

– А коли так, – Агриппа вскочил, – отступая, разгромлю Рим! Камня на камне не оставлю! Тибр от трупов из берегов выйдет! Сам Бренн[4343
  Бренн – вождь галлов, разграбивших Рим в IV в. до н.э.


[Закрыть]] с его ордами покажется ягненочком...

– Замолчи! – крикнул император, зажимая уши.

– Не бойся! – Агриппа порывисто обнял его. – Придет беда, я сам заколю тебя, прежде чем броситься на меч!

Уже лежа в постели, Октавиан сквозь ресницы разглядывал колеблющееся пламя светильника. Теплой волной нахлынуло блаженное безразличие. Агриппа у стола что-то чертил, вычислял, собирался сражаться до последнего вздоха... К чему, если поражение неизбежно? Октавиан закрыл глаза. Умирая, он в последний раз увидит небо Италии и глаза Марка Агриппы, может быть затуманенные слезой. А ведь они оба и четверти века не топтали землю.

IV

Узнав о распре между вождями, легионеры направили послов к брату Антония и сыну Цезаря. Просили их помириться, а если они не могут сами разобраться, кто прав, кто виноват, – пусть доверят свою тяжбу суду центурионов.

Для судилища был избран город Габии, на полпути между Римом и Пренесте, куда выехал Люций Антоний.

Октавиан явился. Его сопровождал небольшой отряд и все три полководца – Марк Випсаний Агриппа, Тит Статилий Тавр и Сальвидиен Руф.

Городок, тихий, чистенький, весь в цветущих акациях, наполнился топотом солдатских сапог, звоном мечей и резкими призывами горнистов.

Октавиан спрыгнул с седла и, бросив поводья Статилию, направился к судилищу. Агриппа, отозвав Статилия в сторону шептался с ним. Когда Октавиан оглянулся, желая вслушаться в их беседу, Статилий уже исчез. Недоуменно пожав плечами император остановился перед дремавшим в холодке глашатаем.

– Извести легионеров Рима, что император Гай Юлий Цезарь Октавиан прибыл на их суд.

Сын Цезаря скромно занял место на скамье ответчике Права истца он предоставил консулу.

Трибуну заполняли выборные от солдат. Был тут и Сильвий. Октавиан окинул взглядом своих судей. Многих он знал. Ветераны его отца таяли. Бесконечные битвы выдвигали новых храбрецов.

Ему стало жарко, на лбу выступили капельки пота. Он то и дело смотрел на дорогу, покусывая стебелек сорванной травы, но Люций Антоний не появлялся. На трибуне переговаривались вполголоса.

Агриппа, стоя в тени, щелкал орешки. Он один ничему удивлялся: ни отсутствию истца, ни нетерпению судей.

Наконец на дороге заклубилась пыль. Конский топот был дробен и тревожен. Впереди скакал Тит Статилий. На его тунике алели пятна крови. Левая рука висела на перевязи.

– Я проверял посты, на меня напал Антоний. – Статилий пошатнулся в седле. – Мы отразили. Антоний бежал к Пренесте. Там Фульвия с гладиаторами

Обессилев от потери крови, он рухнул на шею коня. На трибуне гневно зашумели. Легионеров возмутило вероломств Люция Антония.

– Молодец, – чуть слышно шепнул Агриппа, снимая лошади раненого товарища. – Понимаешь приказ с полуслова...

– Развязана неправедная война брата против брата, – тихо уронил Октавиан.

– Наоборот, самая праведная, – громко ответил пицен. – Война тружеников против тунеядцев!

Император не стал спорить. Бледный, перепуганный, разом осунувшийся, широко открытыми от страха глазами смотрел на судей. Выборные шумно совещались. Слова тонули в выкриках.

Октавиан закрыл лицо руками, но сквозь пальцы жадно следил.

Седой, как лунь, в глубоких морщинах, ветеран Габиний; подошел к краю трибуны.

Октавиан обрадовано вскрикнул. Он доверял Габинию. И чутье не обмануло. Легионеры признали зачинщиком смут Люция Антония.