Текст книги "Рубикон"

Автор книги: Наталья Султан-Гирей

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 45 страниц)

V

– Марк Юний Брут, отныне ты глава семьи. Тени праотцев, стоявших с мечом на страже у колыбели Свободы, взывают к тебе. Будь милосерд к падшим, непреклонен перед тиранами, чти красоту и мудрость Эллады, и в веках люди скажут: «Брут – муж величайший!» – Стоя у окна, Полидевк победоносным взором окинул море вилл и садов, расстилающихся у подножия Палатинского холма.

В предвечерних сумерках контуры зданий казались легче. От мраморных колонн исходило золотистое сияние, а силуэты триумфальных арок и квадриг теряли свою четкость.

Марк Юний, сидя на низенькой скамеечке и подперев рукой подбородок, внимательно слушал. Вокруг на мраморных полках отцовской библиотеки лежали свитки греческих рукописей, египетских папирусов, древние пергаменты Малой Азии. На консолях, разделяющих их, возвышались бюсты мудрецов, звездочетов, целителей. Покойный консул редко заглядывал сюда, предпочитая уютные спаленки своих рабынь. Но Сервилия любила мечтать над искусно разукрашенными свитками. Здесь все носило печать ее вкуса, даже нарциссы в причудливой эгейской вазе... В глубине души ей больше нравились яркие оранжевые лилии Этрурии, но любить все греческое было модно, а первая красавица Рима не желала отставать от моды.

Осенью она отправит сына в Афины, в философскую академию, основанную еще в золотой век Перикла,[2222
  Перикл – афинский государственный деятель (V в. до н.э.), покровитель искусств.


[Закрыть]] эпоху величайшего духовного расцвета Эллады. Цезарь настаивал, чтоб мальчик закончил свое образование там. Он с радостью брал на себя все заботы об осиротевшем юноше, и Сервилия могла не думать о расходах.

Предстоящий отъезд, разлука с матерью, смерть отца и то, что теперь он, Марк Юний Брут, – взрослый, глава семьи, глава славного древнего рода, – все это волновало подростка. Присутствие наставника мешало сосредоточиться, хорошенько разобраться во всем том новом, что так неизбежно вторгалось в его жизнь.

Марк выскользнул из библиотеки. Бродя без цели по дому, он остановился в дверях ткацкой. Иренион, склонясь над станком, работала. Блекло-лиловые тона ткани, точно струн вечерней реки, переливались под ее пальцами. В мягком свете заката гречанка показалась ему божественно прекрасной.

Почувствовав на себе взгляд молодого господина, Иренион обернулась:

– Молю, уходи. Госпожа будет гневаться, застав тебя здесь.

– Разве можно запретить восхищаться красотой?

– Господин, красота, данная мне богами, – мое проклятие.

– Ты много страдала. Клянусь! Твои мучения окончились! – Мальчик подошел к ней.

Иренион, схватив его руки, прижала к губам. Как исступленная, она целовала его ладони и плакала. Последние лучи погасли. Душистое тепло Иренион обволакивало юношу, заливало его с головой, как бездонная морская лазурь.

Но их свидания не долго оставались тайной. Сервилия узнала о связи сына с красивой рабыней. Марк уже не ребенок. Рано или поздно женщина встанет на его пути. И это даже лучше, что молодой господин развлекается дома. И будь возлюбленной Марка другая невольница, Сервилия и бровью не повела б. Но с Иренион она не могла смириться. И то, что именно эта тварь похитила целомудрие ее сына, казалось разгневанной матроне святотатством. Из объятий отца гречанка перешла на ложе сына!

Сервилия послала за Децимом, чтоб тот проучил мерзавку. Раб, едва скрывая злорадную усмешку, доложил, что племянник госпожи отправился с молодым господином за город навестить Катона и его сестру. Сервилия в бешенстве швырнула в раба дорогую чашу. Рыдая от гнева, повелела гречанку в ту же ночь сослать на горную виллу.

Горная вилла Брутов лежала высоко на западных склонах Апеннин. Хозяйством ведал старый карфагенянин по кличке Афр. Чернокожий, лысый, со шрамом от виска к углу рта и большими блестящими глазами навыкате, он был страшен. Поговаривали, что, доведенный жестокостью Афра до отчаяния, молодой раб Сильвий пытался убить управителя.

Жестокий к италикам и варварам Севера, Афр заботился лишь о благе своих соотечественников. На вилле Брутов африканцы составляли своеобразную аристократию и мстили как могли детям римских солдат за победы их отцов и дедов над Карфагеном. Однако Иренион вилик встретил милостиво:

– Ты будешь кормить птиц и жить в отдельной каморке около моего домика.

Подняв фиалковые глаза, Иренион улыбнулась приниженно и благодарно.

VI

Цезарь пригласил Марка к себе в Байи, на летнюю виллу. Обняв сына, заговорил об Элладе. Скоро Марк увидит Афины, посетит Вавилон и Египет. Он должен вернуться в Рим полным силы и свежести. Придет час, и юноша продолжит дело триумвиров.

– Я уверен, – угрюмо отрезал Марк Юний, снимая с плеч руки Цезаря, – путешествие только укрепит мое убеждение, что Республика Рима превыше всех этих восточных деспотий. И горе Риму, если у нас установится тирания.

– В твои годы, – мягко возразил Цезарь, – я б старался учиться.

Марк ничего не ответил. Он спешил. Его ждал Децим. Они собирались навестить Катона. Децим дал понять цензору нравов, что Марк Юний – серьезный искатель руки прелестной Порции, а он, Децим, лишь искусный сват. Катон был в восторге. Мать жениха уже дала согласие. Марк вернется из Афин, к тому времени Порция достигнет брачного возраста. И две старинных патрицианских семьи – столпы аристократической республики – соединятся родственными узами.

Марк безучастно выслушал решение родных о его браке с Порцией, но в душе он твердо решил, что никакая женитьба не разлучит его с Иренион.

Часто в вечерних сумерках он прокрадывался к дому своего наставника Полидевка. Там ждала оседланная лошадь, и полночи юноша добирался до горной виллы.

Иренион приходила в урочище. Афр не мешал их встречам. Однако его прежняя фаворитка, толстая, курносая эфиопка, донесла госпоже о тайных встречах Марка с изгнанницей.

Как буря налетела Сервилия на горную виллу. Ее сопровождал Децим. Афр засуетился.

– Молчи, африканская рожа, – оборвал его Децим, – зови сюда гречанку.

Как птица с подбитыми крыльями смотрит в пасть змеи, глядела Иренион на свою госпожу. Сервилия откинулась на спинку кресла.

– Децим, она красива?

Децим криво усмехнулся:

– А ты не знаешь, как расправляются с ними?

Сильным молниеносным ударом он перебил Иренион нос.

Проверив все доходы и расходы, пересчитав каждое яйцо в курятнике, Децим и Сервилия уехали. Перед самым отъездом они строго-настрого повелели. Афру обрить Иренион наголо и выдернуть передние зубы.

В тот вечер Марк Юний долго ждал в урочище. Наконец, оставив лошадь в кустарнике, он поднялся по тропе и позвал гречанку. Иренион вышла, очень прямая, как бы окаменевшая, под длинным плотным покрывалом.

– Любимая, ты не рада мне? – Марк сорвал с ее головы покрывало и в ужасе отшатнулся.

Страшная безносая маска скорбно глядела на него. Упав ничком наземь, юноша зарыдал.

– Уйти мне, господин?

Он не ответил.

– Уйти мне, господин? – повторила рабыня.

Брут не удерживал ее.

Через несколько дней от Брундизия на Восток отплыла быстроходная бирема. Марк Юний Брут отправлялся в Афины, чтобы постичь тайное тайн эллинской мудрости и красоты.

Полидевк сопровождал своего молодого господина.

VII

Бань в Риме несколько. На Палатине для сенаторов и высшей знати роскошные, равные по блеску и удобствам любому восточному дворцу. Попроще, но чистые и уютные, на Витумине, для всадников и торгового люда. Там «блаженные собственники» омывали свои крепкие, нерасслабленные заморскими прихотями, смуглые от италийского солнца тела. И, наконец, за Тибром грязные общие мойки для тощей и презренной бедноты.

Сосредоточенный и молчаливый, Богач поднимался по крутым склонам Витуминского холма. Буйная заросль пустырей хлестала пешехода, но он бесстрашно раздвигал руками колючие, тяжелые от обильного цвета ветви диких азалий.

Задыхаясь от быстрой ходьбы, Харикл едва поспевал за господином. Он бережно нес под мышкой несколько флаконов благовонного масла, скребки из пемзы для удаления грязи и две смены чистой одежды, себе и хозяину.

– Вот и пришли! – Красс остановился у низкого широкого портала. – Здесь хоть с добрыми людьми веселым словечком перекинешься! Надоел мне шип в курии! Займи две скамейки в общей бане!

Подогретая вода радушно журчала в проточных водоемах. Здесь квириты не брезговали друг другом. Плотные, широкоплечие, громко хохоча, барахтались в бассейне, побагровев от усилий, любезно терли соседям спины. То тут, то там слышались вольные шуточки, звонкие шлепки по влажным разогретым телам.

Радостно улыбаясь, Красс разделся и, сопровождаемый Хариклом, направился к купели. Грек, жеманно поеживаясь, медлил. Он никак не мог привыкнуть к простонародным вкусам своего господина.

– Купаться в одном корыте со всяким сбродом!

Но Красс уже плескался в самой гуще купальщиков. Его узнавали, дружески окатывали залпом брызг, угощали беззлобными тумаками.

Марк Лициний, довольно пыхтя, отшучивался.

– Молодец, Богач! – крикнул сосед по купанию. – Заседаешь в Сенате, а нас не забыл!

– Нет, мой добрый Корнифиций, не забываю! – Усевшись на край водоема, Красс усердно занялся своими пятками. – Я любовался, какие сапожки ты сшил моему другу Цезарю. Отвороты разукрашены, словно девичий платочек.

– На небольшую ногу с хорошим подъемом шить нетрудно, – польщенно отозвался сапожник, растягиваясь на каменной скамье.

Могучий раб принялся обеими руками разминать его мышцы.

– Наверное, Юлий Цезарь отсыпал тебе золота, – позволил себе пошутить банщик, – и ты не поскупишься для меня.

– Как бы не так! Где ты видел, чтоб благородный человек платил? – Корнифиций повернулся. – Три хорошенько, я же не патриций, заплачу наличными. Поверишь ли, сосед, – обратился он к другому ремесленнику, – все в долг да в долг.

– Это не новость, – отозвался ювелир. – Недавно молодой Марк Антоний выдурил у меня в долг двенадцать золотых браслетов.

– Простись с браслетами. – Красс тяжело плюхнулся в воду. – Антоний уезжает в Испанию. Он назначен сопровождать пропретора Гая Юлия.

– Что? Цезарь уезжает? Когда?

Красса обступили со всех сторон. Полушутя-полуугрожая кричали, что утопят, если он не скажет.

– Не знаю, не знаю! – отбивался Богач. – Да вы, друзья, и впрямь утопите! Точно не скажу, но, По-моему, этот бездельник Антоний ускользнет от вас в первую же безлунную ночь.

– А сейчас уже луна на ущербе! – Сапожник оттолкнул раба-массажиста. – Что мне твой Антоний, когда мои сапожки на Цезаре?

В минуту баня опустела. Красс, ухмыляясь, спустил воду, наполнил водоем до краев чистыми струями и, блаженствуя, погрузился в их ласковое тепло.

– Побежали ловить ветер, – бросил он Хариклу, – перестань ломаться, прыгай сюда да обмойся хорошенько. Видишь ли, мой золотой, Цезарь и Мамурра возомнили, что обойдутся без доверчивого дурачка Красса. Гай Юлий начал звенеть чужим кошельком. Такую дружбу развели... Вместе ходят к Сервилии, вместе собираются покорять мир... Посмотрим, как без меня новый наместник народа римского доберется до Испании!

– Они его не выпустят. – Раб злорадно хихикнул. – Придется Цезарю опять поклониться нам.

– Ни-ни! – Красс энергично замахал обеими руками. – Я не хочу унижать вождя плебеев. Мы выручим Гая Юлия без его просьбы, Харикл!

– Да, господин. – Грек подставил под струю свою красивую голову. – Разреши побеседовать с некоторыми людьми без твоего ведома.

VIII

Рим спал. По тихим темным улицам продвигался небольшой караван: три всадника и несколько вьючных мулов.

– Зачем ты не удержал его? – вполголоса спросил один из них. – Ты мог бы уберечь друга от лишней боли.

– Цезарь не советуется со мной о сердечных делах, – процедил сквозь зубы Мамурра. – Я плохой утешитель.

Гирсий не ответил. Мамурра обиделся. Он, коммерсант, солидный деловой человек, встал среди ночи, чтобы проводить приятеля, не побоялся дурной славы, и вот благодарность... Только отъехали от форума, как Цезарь свернул в какую-то улочку и велел друзьям ехать без него. Он догонит у ворот. Разве это не обида? А тут еще Гирсий с глупыми упреками.

– Я знаю, – огрызнулся делец, – вы оба – и ты, и Антоний – хотели бы, чтобы я вывернул кошелек до последнего обола, а не понимаете, отдай я все, что имею, и самого себя в придачу, – и то мне не оплатить и половины ваших долгов!

– Да мы на тебя и не рассчитывали. – Антоний соскочил с седла и пошел рядом с мулами, подгоняя ленивцев. – А ловко я придумал удрать ночью!

– Друзья, вы плохие заговорщики! – Цезарь вскачь догнал приятелей. – Кричите так, что на соседней улице слышно. Мой добрый Мамурра, я бесконечно обязан тебе. Если б не твоя щедрость, нам не добраться бы даже до Неаполя. – Он замолчал.

И хотя было темно, Гирсий заметил, что его друг огорчен и расстроен.

Некоторое время ехали в молчании. Мамурра пробовал заговаривать, но Цезарь отвечал невпопад.

– Слушай, Мамурра. – Он внезапно так натянул поводья, что лошадь остановилась. – Скажи мне, ты знал, что Марк уже уехал?

– Да, – удивленно ответил Мамурра, – а что?

– А знал, что он уехал, не повидав меня?

Мамурра качнул головой.

– Сервилия постоянно говорила мальчику, чтоб он был с тобой учтив!

– Учтив! Сын с отцом учтив?

– Не огорчайся! – Антоний подбежал и ласково коснулся руки старшего друга. – Я слышал от Децима, там Какая-то глупая любовная история. В семнадцать лет всегда кажется, что с первой красоткой мы теряем мир.

– Бедный мальчик! Как я ему сейчас нужен! В эти годы сын уже не может весь принадлежать матери. – Цезарь сжал хлыст. – Праматерь Венера! Ребенка калечат на моих глазах. Катон с колыбели отравляет его мозги. Учат всякой столетней чепухе!

– Марк Юний – вылитая Сервилия, – холодно уронил Мамурра. – Это твоя фантазия, что он страдает. Готов спорить, он уже забыл даже, как зовут эту женщину.

– Тем хуже для него, – глухо отозвался Цезарь.

– Если Марк действительно твой, он вернется к тебе. – Гирсий поправил спадающий на глаза капюшон. – Станет старше, многое поймет.

Они свернули к городским воротам. И в ту же минуту от стен, из-под навесов уличных портиков, из-за колонн к путешественникам устремился рой темных приземистых фигур.

– Кредиторы! – испуганно крикнул Мамурра. – Прости, друг, но мое доброе имя... – Он круто повернул коня и, прежде чем Цезарь успел ответить, ускакал.

Заимодавцы атаковали мулов, хватали под уздцы, сбрасывали вьюки. Антония опрокинули, и целая дюжина ростовщиков уселись на нем.

какой-то смельчак схватил Цезаря за ногу.

– Снимай сапожки, Юлий! Они не твои, ты не заплатил за них!

Разгневанный должник замахнулся хлыстом, но в тот же миг плащ слетел с его плеч.

– Иберийская шерсть стоит дорого. Тебе не по карману, – крикнул сзади хриплый голос, – ты не заплатил!

– Снимай доспехи, доблестный претор! – наступал из темноты оружейник. – Ты не заплатил за них!

Кусая губы от гнева и невольного смеха, Цезарь повернул голову к верному Гирсию, но легат беспомощно барахтался под грудой тел, тщетно доказывая, что он никому ничего не должен.

Гай Юлий пожал плечами. Обнажить меч в городской черте Рима, да еще против людей, которым он должен, пахло прямым разбоем!

– Добрые люди! – начал Цезарь.

– Мы не добрые, – хором грянули кредиторы. – Плати, тогда подобреем...

Один сапожок уже соскользнул с ноги Гая Юлия, а вторую ступню зажали цепкие пальцы заимодавца.

– Снимай!

– Ты слишком суров, мой друг Корнифиций! – Из темноты выплыла фигура в длинных греческих одеждах. – Ведь и ты кое-кому должен.

– А тебе что за дело до моих долгов?

– Добрый Мальвий и доблестный Флакк уступили мне твои векселя, и я согласен ждать. – Голос грека дрогнул злой иронией. – Но ты не обижай нашего Юлия.

Домоправитель Красса взял из рук остолбеневшего ремесленника сапожок и с ловкой почтительностью обул претора. Заимодавцы отхлынули. Окружили Крассова раба и, стрекоча, как рой цикад, что-то разъясняли.

Харикл с ленивой усмешечкой вел расчеты. Он скупил долговые обязательства всех кредиторов Цезаря и выменивал их на векселя Гая Юлия. Ростовщики выпустили свои жертвы. Антоний, ругаясь на всех наречиях Запада и Востока, вьючил мулов. Гирсий поднялся на ноги и, отряхиваясь, смущенно пробормотал:

– Меч бессилен против обола![2323
  Обол – небольшая серебряная монета.


[Закрыть]]

Цезарь помог расстроенному другу взобраться на седло.

– Едем! Благодарю тебя, мой неизвестный избавитель.

– Я известен тебе, – со спокойным достоинством ответил раб. – Мой господин Марк Лициний Красс повелел мне просить вас всех, доблестных воинов, разделить с ним скромный завтрак в остерии у городской стены.

IX

Светало. Oт Кампанских полей тянуло прохладой.

В остерии у городской стены запоздавшие путники обычно дожидались зари. С первыми лучами солнца раздавался гулкий удар битка об медную доску, и медленно, скрипя на столетних петлях, открывались навстречу утру огромные, окованные железом, ворота...

Уронив голову на стол, Красс спал. Всю ночь он провел над кипой счетов и долговых обязательств. Его усталое лицо и каштановые с проседью волосы казались подернутыми легким пеплом. Рой мух жужжал вокруг каменной тарелки с недоеденной яичницей.

При шуме шагов Богач поднял голову и ленивым жестом пригласил путников к столу.

– Мои друзья утомлены. – Цезарь опустился на скамью. – Надеюсь, ты не обидишься, если они всем яствам мира предпочтут часок здорового сна...

– Воздержанность в пути похвальна – Красс отодвинул тарелку с яичницей. – Отдых на свежем воздухе в душистом сене вас подкрепит лучше сна в этом блошином царстве.

Антоний зевнул. Его молодое круглое лицо чуть припухло от вынужденной бессонницы, и глаза сонливо слипались.

– Ступайте, друзья, – ласково напутствовал их Цезарь. И, обернувшись к Крассу, сдержанно добавил: – Мой великодушный друг, "я весь уши", как говорят на Востоке.

– На Востоке любят цветистые речи. – Богач поковырял в зубах. – Надеюсь, что эти животные не посмели б тебя заключить в долговую яму.

– Закон в Риме один для всех граждан. – В темных глазах Цезаря блеснула ирония.

– Хорошо б, если б все это понимали. – Красс крякнул, уселся поудобней и заговорил, отчеканивая каждое слово: – Рим гибнет от беззакония. Полстолетия смут, раздоров, крови. Послушай меня, Цезарь, я старше тебя, больше повидал на своем веку. Нам нужна сильная рука, смелые люди...

– Катилина пробовал. – Цезарь нагнулся, поправляя отворот сапожка.

– Ты осуждаешь его?

– О мертвых говорят хорошо или молчат. Я не осуждаю его! но...

– Ты не осуждаешь цель, но тебе претят средства.

– Не средства, а то, как ими пользовался покойник.

– Одному человеку не под силу остановить нашу гибель. – Красс поднял растопыренную пятерню и потряс ею в воздухе, перед самым лицом Цезаря. – Железо, золото и кровь правят миром. Железо, то есть армия, у Помпея. Золота хватит у меня, но живую кровь граждан… тут ты поможешь нам. Плебс пойдет за тобой на что угодно. Доблесть патрициев, щедрость всадников и благоразумие плебеев спасут Рим, то есть Великий, я и ты.

Цезарь молчал.

– Недавно около храма Весты я встретил твою дочь. Она шла с подругами. – Красс осторожно кашлянул. – Красивая, прекрасно воспитанная девушка.

– Юлия некрасива, – сухо остановил Цезарь, – она похожа на меня.

– Помпеи влюблен в нее, – все так же осторожно продолжал Красс. – Разумеется, он не позволил себе говорить с девушкой о своих чувствах, но, как только уладит свои дела, попросит руки твоей дочери…

Цезарь снова промолчал.

– Я советовал бы не пренебрегать таким зятем. – Красс, согнув палец, постучал по столу. – Сила…

Цезарь не отвечал.

– Что же ты молчишь? – с раздражением спросил Богач. – Онемел?

Цезарь спокойно вскинул ресницы и продолжал молчать.

– Считаешь себя лучше нас? Я ж тебя сожалел...

– Если бы я очутился в долговой яме, – медленно проговорил Цезарь, не сводя глаз с налившегося кровью широкого веснушчатого лица своего собеседника, – простолюдины, над чьей преданностью ты так потешаешься, разнесли б в клочки все долговые книги Рима!

Красс вскочил. Тяжелый, грузный, он весь затрясся.

– Одна когорта ветеранов Помпея разгонит твой народ римский! Запомни, кто восстает против золота, тот обречен. Оно непобедимо!

– Все золото Африки не смогло победить Мария. Он не был корыстолюбив.

– Хм, Марий был не корыстолюбив, а Сулла был не честолюбив. А где б найти такого, чтоб был и не честолюбив, и не корыстолюбив? – Красс расхохотался. – Мне передавали, что ты назвал Корнелия Суллу младенцем в политике за отказ от диктатуры, а сам ты даже не младенец, а не знаю... без гроша, без солдат, думаешь...

– Я ничего не думаю. – Цезарь посмотрел в окно. – Уже солнце высоко. Нам надо ехать.

– Поезжай, поезжай. – Красс, всегда такой степенный, засуетился. – Да хранят тебя боги, и подумай о нашем разговоре.

Цезарь улыбнулся:

– Я буду часто вспоминать и Рим, и друзей. А Юлия пусть решает сама.