Текст книги "Рубикон"

Автор книги: Наталья Султан-Гирей

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 45 страниц)

V

Зима проходила в учении: утром Марсовы игры и строй, после обеда письмо, счет, землеописание и риторика. Риторику Агриппа ненавидел и все ее красоты обзывал «греческими байками».

На уроках ритор зачитывал отрывки из Гомера в латинском пересказе, речи Цицерона об обязанностях доброго гражданина или знакомил маленьких квиритов с прошлым их Великой Родины.

Агриппа скучал. Он лучше любого ритора знал, что два брата основали на Семи Холмах Вечный Рим, но старший брат Ромул из зависти убил младшего Рема. У Рема осталось три дочери, прекрасных, как утренняя заря. Одна вышла замуж за могучего тельца, и от нее пошли самниты, умбры, сабелы. Другая стала женой косматого владыки лесов медведя и родила ему калабров, брутиев и вольсков, а третья, самая красивая, полюбила черного дятла, и увел ее дятел за горы к теплому морю Адриатике. От их союза и пошли пицены.

Когда Агриппа изложил свои исторические познания на уроке, ритор закричал на него, что все это вздор, что у Рема никаких дочерей не было и быть не могло, он даже женат не был.

Агриппа только усмехнулся: как же не было? А италики откуда взялись? С неба, что ли, на землю упали?

Но спорить не стал, а вечером, придя к Вителиям, тихонько спросил Люция, нужно ли верить ученым книгам или старики-пицены лучше знают?

Люций печально улыбнулся:

– Милый мой, никто ничего не знает, что тогда было в Италии, но я думаю, ты должен верить своему народу. Моя кормилица пленная самнитка тоже рассказывала мне о дочерях Рема.

– А-а-а-а, я так и понял, – протянул Агриппа, – нарочно квириты это в свои книги не записали.

– Может быть. – Люций положил исхудавшую, почти прозрачную руку на голову мальчика. – Давай лучше займемся сегодня объемами. Смотри...

Агриппа открыл рот от восхищения. Его удивляла и радовала строгая логика математической мысли. Самое сложное, самое запутанное распадалось на части, становилось простым и понятным. Точные, скупые формулы, как отточенные копья, вонзались в тела конусов и пирамид, усекали их, разрезали по диагонали, и вот оставалось лишь измерить, перемножить или разделить, и любой объем, любой полет стрелы или ядра, что метнет вражья катапульта, можно вычислить. Значит, и самому можно рассчитать, как метнуть ядро, чтоб оно попало в цель.

Юный пицен с восторгом повторял:

– Путь ядра, выброшенного катапультой, называется траекторией и вычисляется... А правда, что можно вычислить? А почему же тогда промахи бывают?

– От неправильного расчета угла вылета и тяжести ядра.

– Вот это да! Ну, я не ошибусь! С кем теперь воевать будем?

– На это тебе ответит лишь Клио, – грустно ответил Люций.

– Какая Клио? – удивился Агриппа. – А, Клеопатра! Значит, ее дома Клио зовут?

– Клио не женщина, а муза истории. – Люций уже не улыбался. – Флавия тебя балует, вместо того чтобы учить построже. Больше читай! – Люций задумался. – А впрочем, устами ребенка говорят сами боги. С Египтом рано или поздно будет смертельная схватка. Нам, чтобы жить, нужна их пшеница, им, чтобы владычествовать над морем, нужны наши гавани.

VI

Над Аполлонией пролетали дикие гуси. Каждую весну пролетали они над школьным садом, возвращаясь из жарких стран в свои гнездовья куда-то далеко за Альпами. Через несколько дней они опустятся на широкую гладь таинственных галльских рек, всегда повитых туманами и медленно текущих к Морю Усопших Душ.

А на школьном дворе, около Марсовой площадки, уже показалась молодая травка, набухли почки на деревьях, и в саду у Вителиев молодые яблоньки оделись цветом.

Агриппа затосковал. Дома скоро начнут пахать. У отца все еще нет своих волов, и Випсаний пойдет униженно кланяться толстомордому и благородному Скрибонию Либону, обещая отработать столько, сколько добрый господин захочет. Пусть уж только благородный Скрибоний отпустит ему парочку волов на денек-другой. Надел небольшой, живо обработают, и вспашут, и засеют.

Агриппа всегда помогал отцу в поле. Интересно, кто в эту весну поведет волов? Матери некогда наверное, старшая сестренка, Агриппина Примула, заменит брата на пашне... Агриппа тяжело вздохнул.

За зиму он вытянулся и похудел. Деревенская смуглота на его круглых щеках посветлела, заметней и нежней стал румянец, а длинные загнутые ресницы резче бросали тень на его золотистую кожу.

Матрона Флавия сама причесывала мальчика, сшила ему красивую алую тунику из египетского полотна и, часто прихорашивая его, смахивала слезу. Она любила Люция, но знала: ее Кай неизлечимо болен и никогда у них не будет детей.

В последнее посещение Жрец-целитель долго шептался со стариком Вителием, а уходя, велел принести жертву подземным богам. Да повременят они призвать к себе военного трибуна Люция Вителия, насмерть раненного парфянской стрелой! И боги услыхали мольбу престарелого отца и юной супруги. Люцию стало легче...

Агриппа, вбежав в солнечный дворик, остолбенел от удивления, увидев своего наставника полулежащим на широкой мраморной скамье под яблонями. В руках Люций сжимал свиток, и лицо его, ясное и радостное, совсем не напоминало тяжело больного.

– Как хорошо, что ты пришел! У меня большая радость! Из Рима друзья прислали замечательную книгу. Проконсул Юлий написал свои записки о галльской войне. Уже много лет его легионы добывают за Альпами пашни для крестьян Италии. Вот, послушай. "Земледелием они занимаются мало; их пища состоит главным образом из молока, сыра и мяса. Ни у кого из них нет определенных земельных участков и вообще земельной собственности; но власти и князья каждый год наделяют землей, насколько и где найдут нужным, роды и объединившиеся союзы родственников, а через год заставляют их переходить на другое место. Этот порядок они объясняют разными соображениями, именно, чтобы в увлечении оседлой жизнью люди не променяли интереса к войне на занятия земледелием, чтобы они не стремились к приобретению обширных имений и люди сильные не выгоняли бы слабых из их владений; чтобы люди не слишком основательно строились из боязни холодов и жары; чтобы не нарождалась у них жадность к деньгам, благодаря которой возникают партии и раздоры..."

Люций надрывно закашлялся и, когда кашель немного затих, подозвал жену:

– Кариссима, прочти нам. Да, да, вот отсюда!

"...Герцинский лес тянется в ширину на девять дней пути для хорошего пешехода; иначе определить его размеры невозможно, так как германцы не знают мер протяжения...

...В нем водится много пород животных, невиданных в других местах... Здесь водится бык с видом оленя: у него на лбу между ушами выдается один рог... Водятся и так называемые лоси. Строением тела и пестротой они похожи на козлов, но несколько больше их, рога у них тупые, а ноги без связок и сочленений...

Третья порода – это так называемые зубры. Они несколько меньше слонов, а по внешнему виду, цвету и строению тела похожи на быков. Они очень сильны и быстры и не щадят ни людей, ни животных которых завидят. Германцы стараются заманивать их в ямы и там убивают. В этой трудной и своеобразной охоте упражняется и закаливается молодежь, и кто убьет наибольшее число зубров и публично представит в доказательство их рога, тот получает большие похвалы..."

Агриппа слушал внимательно. Он ясно видел дремучие леса, диковинных зверей, болотистые поляны, широкие голубые реки со странными плывущими на плотах хижинами. Однако особого восторга от того, что все это стало римским, не ощутил. Ему было все равно: победит ли Цезарь галлов или они его – земли в стране пиценов от этого не прибавится, не станет и урожай на узенькой полоске отцовского надела обильней.

Но, глядя на разрумянившееся и ожившее лицо Люция, он радовался.

– И эту чудесную землю Цезарь подарит Риму! Его меч даст богатые наделы таким беднякам, как твой отец, хлеб тому, у кого его нет, и бессмертную славу римскому легионеру! Как я жалею, что мне не пришлось воевать под знаменами проконсула Юлия! – Люций устало откинулся на подушки. Даже радость ему была уже не под силу. И жизнь, и счастье я потерял в никому не нужной, преступной бойне! Сколько молодых жизней погибло в угоду Крассу! Покрыл позором наши легионы и сам бесславно погиб!

Люций снова закашлялся. Флавия отбросила книгу, вбежала в дом.

Агриппа поднял брошенную книгу и долго рассматривал ее. Надо все прочитать, может, он тогда и поймет, почему Цезарь лучше Помпея. Мальчик так задумался, что не заметил, как вернулась Флавия с целебным питьем.

Люций отпил немного из темной тяжелой чаши, вытер губы вышитым платочком, и розовая полоска окрасила египетское полотно.

– Что мы искали в Парфии? Добычи? Она не так уж нужна. Без роскошных тканей и благовоний можно жить. Риму нужны земля и хлеб, а Парфия окружена безжизненными пустынями. Ни Парфия не нужна Риму, ни Рим – Парфии. Парфяне не тревожили наших границ, и нечего было нападать на них!

– Кариссимо, – Флавия с нежностью нагнулась над больным, – ты прав, конечно, прав, но не надо так много говорить. Жрец-целитель сказал...

– Я знаю, что он сказал! – Люций резко выпрямился. – И дай мне договорить, сказать все, о чем я, как военный трибун, должен был молчать. Поход был безобразно снаряжен. Торгаши наживали тысячи сестерций, а у солдат не было даже достаточно провианта! Парфы были вооружены лучше наших легионеров. Их доспехи отвечали требованиям пустыни, а наши бедняги, закованные в раскаленное железо, гибли в песках жертвой корысти Красса и тупости Помпея! Цезаря я не виню, он был бессилен помешать этому преступлению! О, если б наши вожди и сенаторы были бы вполовину так честны и чисты душой, как варвары, о которых пишет проконсул Юлий! Как мудры их обычаи! Никто не стремится к расширению своих земель, и корыстолюбие и алчность не могут проникнуть в их души!

Агриппа перестал рассматривать книгу и впился глазами в побледневшее лицо Люция. Но Люций внезапно замолчал и, закрыв глаза, тяжело дышал.

– Ступай, Агриппа. – Флавия приложила палец к губам. – Он засыпает...

– Нет, – Люций поднял веки. – Сейчас, дитя, ты не поймешь меня, но запомни мои слова. Подойди... – Он притянул мальчика к себе. – Прощай, Марк Агриппа! Ты единственная ценность, которую мне удалось создать...

Люций, задыхаясь, не договорил. Испуганная Флавия кинулась к мужу. Из дома выбежали два раба, сведущие в целительном искусстве. Они суетились возле больного, поднимали его, поили лекарствами, трясли...

Агриппа тихонько выскользнул за калитку. Он хотел взять забытую всеми книгу, но решив, что нехорошо без спроса брать чужое, бережно положил ее на цоколь вазы с цветущими гиацинтами.

VII

К началу лета Марк Агриппа догнал своих товарищей. Теперь, сидя в классе, он внимательно ловил каждое слово наставника, быстрей других решал нехитрые задачи. Ведь с Люцием они уже делали куда более сложные вычисления. Фавст Корнелий, младший брат декуриона Гая, постоянно списывал у своего соседа, и Агриппа охотно позволял, даже по вечерам растолковывал внуку Суллы, когда нужно делить, а когда множить. Гай, проходя мимо, одобрительно хмыкал.

Этруски Волумний и Цецина после отказа новичка поколотить Квинта Фабия перестали угощать гордеца и замкнулись в своем кружке. Волей-неволей Агриппа стал дружить с Корнелиями и Фабием. Собственно говоря, дружбы не было, просто вместе решали задачи, вместе гоняли мяч.

Гай Корнелий заметно выделял пицена из десятка своих подчиненных и не раз говорил, что рад дружбе брата с таким умным человеком. "Я тебя уважаю", – повторял он Агриппе при каждом удобном случае, а на упреки одноклассников, что напрасно он позволяет брату дружить с безродным мальчишкой, неизвестно как пролезшим в их школу, Гай высокомерно отрезал:

– Мы, Корнелии, не какие-нибудь там Туллии или Лицинии, чтобы бояться уронить наш род чем бы то ни было!

Но скоро Агриппа подметил, что оба Корнелия особенно благоволят к нему, когда он им нужен. Однако жить в пустоте ни взрослый человек, ни тем более подросток не могут, и бывший пастушок радовался, когда внуки Суллы просили его помочь им или звали погонять мяч.

И было очень приятно, что декурион Гай гордится успехами своего легионера.

– Наша декурия по стратегии и математике на первом месте! – восторгался внук Суллы. – И на Марсовых играх лучший боец у нас! Вот кабы ты и по математике Цецину с первого места спихнул!

Математике и военным наукам питомцев благородного Вителия обучал однорукий и одноглазый бывший военный трибун Кануций. Руку благородный Кануций оставил в Тавриде, при штурме Пантикапея, столицы Митридата, а глаз у него вытек еще раньше в схватке с дикими сарматами на берегу какой-то скифской реки.

Покорив необозримые владения Митридата Евпатора, Кануций вернулся в Рим прославленным, но нищим. Его трофеи ушли к жрецам-целителям, однако здоровье не вернулось к храброму воину. Кануций испытал все ужасы "благородной" нищеты. Жена ушла и стала любовницей богатого откупщика. А Кануций остался один, без крова и хлеба. Ни один полководец не нуждался в искалеченном вояке, а ходить на бесплатные раздачи хлеба вместе со всяким сбродом патриций и военный трибун не мог себя заставить.

Продав свой плащ, Кануций решил в последний раз поесть досыта и вскрыть себе жилы, но в тот же вечер беднягу разыскал его бывший легат Авл Вителий. Вителию были нужны люди, сведущие в науках о числах и военном искусстве.

Вот уже больше семи лет обучал однорукий и одноглазый Кануций сенаторских деток. Знал, что за глаза его зовут Ганнибалом, знал, сколько мелких пакостей подстраивают ему его питомцы: то вымажут указку зловонной жижей, то насыпят колючек на его стул. Он ненавидел своих мучителей, а те хоть и боялись Одноглазого Ганнибала, но в свою очередь ненавидели его не меньше.

После занятий стратегией и математикой у школьных рабов всегда прибавлялось работы. Перестук палок и вопли наказуемых оглашали школьный сад.

Одного Гая Корнелия никогда не били. Внук Суллы заявил что, если его коснется палка, он удавится на школьных воротах.

Зная характер своего питомца, Вителий распорядился не трогать Гая Корнелия, но на других эта милость не распространялась.

Войдя в класс, Ганнибал обводил притихших мальчишек своим единственным глазом и начинал диктовать условия задачи.

В тот день питомцы его услыхали:

– В первый день битвы с кимврами... Фабий, когда наши воевали с кимврами? Не знаешь? Щенок! Откуда ж тебе знать, когда весь вечер гонял мяч, так и прыгал за ним! Ничего, сегодня палка попрыгает по тебе! Итак, в первой битве с пунами... Эмилий Павел, когда была первая Пуническая война? Не знаешь? А не мешало б знать, как твой прадедушка Эмилий Павел восемьдесят тысяч римских жизней уложил под Каннами! Вот уж великий стратег! И ты весь в него растешь! Не страшны Риму враги, страшны собственные бездарности... После занятий побеседуешь с матроной Палкой. И вправду, откуда тебе знать урок – весь вечер вчера под койкой с Волумнием в кости играл! Итак, в первой битве легион потерял одну четверть своих воинов, во второй битве одну треть оставшихся в живых, а в третьей битве одну десятую от своего первоначального числа. Решайте и решения подавайте сюда.

– А раненых считать?

– Нет, Цецина, раненых не было, разве двум-трем храбрецам вроде тебя вражьи стрелы вонзились немного пониже спины.

В классе захихикали. Весь пунцовый, Цецина низко склонился над дощечкой. Он считался первым по математике и не желал никому уступать свое первенство.

Агриппа быстро писал. Квинт Фабий заглянул через его плечо:

– Неправильно!

– Не твое дело!

Фабий хотел еще что-то сказать, но грозный взор Одноглазого заставил его усиленно заработать стилосом.

Когда все питомцы сдали свои расчеты, настала минута томящего молчания, потом Ганнибал процедил:

– Марк Агриппа, иди сюда!

Этруск Волумний обрадовано толкнул своего земляка Цецину. Агриппу еще ни разу не пороли, а вот сейчас.

Кануций высоко поднял над головой табличку Агриппы:

– У тебя одного ответ не сходится с другими. Почему?

– Не знаю, но я высчитывал правильно. Перед первой битвой в легионе было шесть тысяч...

– Десять центурий по сто человек всего тысяча, – иронически заметил наставник.

– Это в мирное время, – быстро возразил мальчик, – а в военное в легионе три тысячи и даже шесть тысяч мечей.

– А ведь я этого не сказал, – ухмыльнулся Одноглазый,

– Ты сказал, доблестный трибун, что легион потерял людей в битвах, а раз были битвы, значит, была война и обычное число мечей в легионе увеличилось.

– Стратег! – радостно рявкнул Кануций. – Хоть один стратег среди стада баранов.

Агриппа, порозовев от смущения, растерянно улыбнулся, не понимая, за что его так хвалят. Ведь это совсем просто сообразить, что людей легион теряет в военных походах, а не на Марсовом поле.

VIII

Отцвели яблони. Тугие горькие завязи выглядывали ив листвы. Дни стояли жаркие, ночи душные. Земля вступала в созвездие Пса, и школьники с нетерпением ждали каникул. В классах уже не занимались, и все дни юные воины проводили в Марсовых играх, метали дротики, стреляли из лука. Старшие центурии рубили мечом обмазанные глиной чучела из ивовых прутьев.

Гай Корнелий продолжал твердить, что он очень уважает Марка Агриппу, но вокруг маленького пицена вновь образовалась пустота, еще более обидная, чем в первые дни. Тогда его не знали и присматривались, а теперь, присмотревшись, отвергли.

Фавсту Корнелию надоело слушать, как его старший брат ставит ему в пример этого чумазого пастушонка. Квинт Фабий затаил обиду за то, что какой-то выскочка не помог ему, Фабию, решить задачку об убитых в трех боях. Цецина, потерявший первое место в центурии, видя Агриппу, шипел от зависти, точно плевок на раскаленном железе.

К Люцию не пускали, не то чтоб гнали, но Флавия, плача, просила мальчика не утомлять ее Кая, он так слаб. Агриппа старался реже бывать у Вителиев, а каждый день без любимого наставника казался ему парфянской пустыней.

Не зная, куда себя девать в часы досуга, он шатался по большому запущенному саду школы. Идеальный порядок царил лишь на площадке, отведенной для Марсовых игр, да на маленьком форуме, где мальчики летом обедали.

Остальная часть сада давно заросла кустарниками, дикими сливами и больше напоминала рощу, чем ухоженный сад при вилле.

Агриппа любил забираться в самую глушь и, затаив дыхание, следить, как малиновки кормят своих птенцов. Особенно радовался он, заметив черного дятла, и умиленно шептал: "Здравствуй, дедушка!" Ведь эта трудолюбивая птичка породила его народ.

Соскучившись по домашним лакомствам, маленький пицен выискивал на лужайках "хорошие травки" и, срывая их стебли, жадно высасывал сок.

Однажды его острый глаз подметил у забора белые цветочки, и с тех пор Агриппа каждый день прибегал поглядеть на свое открытие. Когда поспели первые ягоды, набрал их полную пригоршню, осторожно сделал из широкого лопуха корзиночку и ссыпал туда алую душистую землянику. Теперь его уже, наверное, пустят. Он скажет: "Я не учиться, я вот только ягоды отдать".

Но к Люцию его не пустили. Навстречу выбежала Флавия, растрепанная, заплаканная.

– Нельзя, нельзя, мой милый! Там жрецы-целители... – Разрыдавшись, она недоговорила и обняла мальчика.

– Флавия! – На пороге показался старик Вителий. Агриппа испуганно посмотрел на него. За несколько часов подтянутый, бодрый еще человек стал немощным старцем

– Флавия, – повторил Вителий, – он уходит... – Заметив Агриппу, сделал нерешительное движение исхудавшей трясущейся рукой: – И ты... он любил тебя...

Тесно прижавшись друг к другу, Флавия и Агриппа вошли в спальню больного.

Укрытый расшитым золотом дамасским покрывалом, синевато-бледный, лежал на алых подушках Люций. Их яркая алость еще сильней подчеркивала тени смерти, уже упавшие на его лицо.

– Кариссима, – позвал он еле слышно.

Флавия подошла и опустилась на колени у его изголовья.

– Мы любили друг друга, – едва выдохнул Люций, – но ты не была счастлива, я не мог дать тебе сына...

Он взглядом подозвал Агриппу. Липкая холодная рука умирающего сжала теплые детские пальцы.

– Вот сын. – Люций захрипел, и розовые пузыри выступили в углах его рта. – Отец, не оставь это дитя...

Вителий наклонил голову, слабым старческим голосом обещал что-то. У Агриппы стучало в висках. Ему было страшно, а липкая, уже мертвеющая рука сжимала его пальцы сильней и сильней. Мальчик побледнел и с трудом удерживал крик. Вителий заметил его ужас и жестом велел увести.

– И ты, – кивнул он невестке.

Он хотел остаться с сыном один. Еще миг-другой, и Люций уйдет, но в эти минуты он должен принадлежать лишь своему отцу.