Текст книги "Рубикон"

Автор книги: Наталья Султан-Гирей

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 45 страниц)

VII

Ручей журчал, глубокий и быстрый. У самого берега, подмыв корни прибрежных ив, образовалась заводь. Она поросла водяными лилиями и кувшинками.

Октавиан отдернул ногу и, сжавшись в комочек, приютился у обнаженных корней.

– Вода холодная. Лучше подождать, пока солнце встанет и нагреет. Утопиться приятней в теплой воде. И днем не так страшно.

Умереть он решил с вечера, но Цезарь долго не тушил светильника. Выскользнуть незаметно было невозможно. А ночью идти один в темноте Октавиан побоялся... Если б Цезарь попросил прощения, можно было бы не торопиться. Октавиан долго всхлипывал, но его приемный отец не шелохнулся. Пришлось заснуть.

– Жить дальше не стоит. – Мальчик снова попробовал воду ногой. И хоть солнце встало, вода была по-прежнему холодной. – Подожду!

Топиться ему уже не хотелось, но он твердо решил проучить их всех. Обидеть такого маленького и за что? Подумаешь, не учился. Сами же в каждом письме просили не утомляться, беречь здоровье, а теперь несчастный ребенок виноват.

– Назло утоплюсь.

По стародавней привычке Авл Гирсий поутру сам купал своего коня. Лошадь фыркала и не шла в воду. Легат нагнулся и увидел маленькое существо, распростертое в траве.

– Что тут? Нимфа ручья или добыча?

– Прости меня, я грубил, был непочтителен к твоим сединам, я умираю.

– Октавиан! – изумился старик. – Как же ты попал сюда? Наверное, что-нибудь напроказил! Проси прощения. Все уладится.

– Не хочу! Он никогда, никогда, никогда раньше не кричал на меня. Не вернусь. Умру. – Октавиан рванулся к ручью, но Гирсий перехватил его.

– Не хочешь домой, идем ко мне. Сейчас затрубят зарю.

– Я не могу идти мимо всех легионеров вот так. – Мальчик стоял босой, нечесаный, в разорванной ночной рубашонке

– Я принесу тебе плащ и сандалии.

Поднимаясь на пригорок, Гирсий с удивлением отметил, что весь лагерь охвачен тревогой.

На лесной тропке он столкнулся с Цезарем. Дивный Юлий быстро шел. Антоний едва поспевал за ним. Лицо Цезаря было растерянно и скорбно. В таком смятении Гирсий ни разу не видел своего вождя.

– Не говори, не говори мне, Антоний, – повторял полководец. – Взбалмошный ребенок в минуту отчаяния на все может решиться. Я сам виноват, мы все виноваты! Нежили, лелеяли, и вдруг сразу натянуть удила...

– Я повелел оцепить лес на сто двадцать стадий и обшарить каждый кустик, – пробовал успокоить Антоний.

– Он всегда так боялся темноты и вот... ушел в ночь. Какое мучение эти любимые дети! Обещай, Антоний, неслыханную награду тому, кто найдет моего сына!

– Вождь, пропажа найдена! – Гирсий отдал салют.

Цезарь круто остановился:

– Где мое дитя?

Гирсий не без юмора рассказал все.

– Прекратить тревогу, – скомандовал Цезарь. – Антоний, смотри, чтоб паршивец не узнал, как я из-за его дурости потерял голову! Мой старый Гирсий, веди его к себе и помни: он для меня не существует. Подожди, – крикнул Цезарь вдогонку, – пожалуйста, разотри этого маленького мерзавца теплой камфорой и обуй в сапожки с козьим пухом. Босиком в такое холодное утро убежал, негодяй!

VIII

– Нянек тут нет, – приветствовал Гирсий в своей палатке нового жильца. – Указом Славного Мария рабы и прислужники в походах воспрещены. Вот тебе ложка. Каждому выписывается столько провизии, сколько ему полагается. Тебе ничего не причитается. Захотят легионеры делиться с тобой, будешь есть. Не пожелают – станешь есть что достанешь.

– Откуда достану?

– Не знаю.

Легионеры первой центурии с радостью дали племяннику Цезаря место у котла. Из деревушек, попадающихся на пути, тащили дешевые лакомства и закармливали своего любимца.

Более сообразительные решили, что Цезарь, желая привить сыну любовь к римскому солдату, отдал им на воспитание свое дитя. Другие видели во всем этом самодурство строгого родителя и осуждали вождя.

Разбившись на сотни, легионеры шли крупным шагом. Центурион маршировал сбоку своего отряда. Три центурии объединялись в когорту, три когорты плюс первая центурия, подчиненная непосредственно легату, составляли легион.

Командующие когортами трибуны и легат, начальник легиона, ехали верхом. Остальным коня не полагалось.

Октавиан становился в середину строя, чтобы Цезарь не видел его унижения, и бодро выходил за ворота лагерного вала.

Пройдя две—три стадии, начинал прихрамывать и отставать. Сердобольные однополчане по очереди тащили его на руках.

У вечернего костра присутствие ребенка сдерживало самых отчаянных балагуров. Их собственная жизнь была груба, развратна, жестока, но даже малейшие брызги грязи, которую они столько лет месили по походным дорогам, не должны были коснуться их божества.

Авл Гирсий, уложив своего питомца спать, отправлялся к Дивному Юлию и подробно рассказывал:

– Легионеры избалуют. Они молятся на твоего сына. Октавиан в походе их радость. Запретить нельзя.

Цезарь поморщился:

– Дать коня. Пусть едет рядом с тобой и поменьше возится с солдатами. Да, как он ест?

– Первые дни не притрагивался. Теперь всю миску уплетает.

Цезарь промолчал. Его больно задевало равнодушие Октавиана.

– Кошачья душа, ласков со всеми, кто гладит и пока гладят.

Спросить, вспоминает ли его мальчик, не хотел. Заговорили о делах. Уже провожая легата, Цезарь остановил его:

– Не туши на ночь светильника. Паршивец в темноте боится.

К удивлению Гирсия, на этот раз его постоялец не спал и, сидя на постели, грустно глядел на мигающий язычок ночника.

– Почему не спишь?

– Я никогда не сплю. – Октавиан пристально посмотрел в глаза легата.

Старик понял безмолвный вопрос.

– Не упоминал. Надо просить прощения.

– Никогда не пойду первым, – упрямо шепнул мальчик. Гирсий вгляделся и с изумлением заметил, как изменился ребенок: глаза огромные, скорбные, красиво очерченный ротик страдальчески изогнут. Старого солдата поразило это незаметное чужому взгляду не по-детски сдержанное горе. Мальчик умел быть мужчиной.

Узнав, что Маленький Юлий не желает сдаться первым, Цезарь улыбнулся:

– А скучает! Юлий! Настоящий!

– Пора кончать, – посоветовал Гирсий. – Мальчишка истаял, не плачет, но гаснет молча. Старается. Я ему выдал амуницию, держит в образцовом порядке. Мне помогает.

За походами, странствиями и другими делами Авл Гирсий забыл жениться. Перевалило много за пятьдесят, а ни жены, ни друга, ни детей. Ребенок, да еще сын любимого вождя, целиком занял его сердце. С грубоватым юмором подшучивал он над манерностью маленького горожанина, но в глубине души осуждал Цезаря и жалел мальчика.

– Что это они у тебя македонскую фалангу спрашивают, когда ты родной римский строй не знаешь? Объяснили бы сначала. Известно ли тебе, Октавиан Цезарь, почему твои легионеры непобедимы?

– Доблесть и выносливость римского воина, – школьной скороговоркой начал Октавиан.

– Ерунда. Понтийцы и парфы намного смелей нас, скифы и арабы выносливей, а побеждает римский легионер. Дисциплина, мой друг, и умение всюду пускать корни. Ты живешь два месяца в нашем военном лагере, а заметил ли ты, как он мудро устроен? В центре жертвенник, шатер полководца, небольшой форум. На каждой стороне лагерного вала ворота. Всего четыре. А какие ровные ряды палаток! В самую темную ночь не заблудишься. Македонцам не додуматься. А их фалангу по книжке вызубри. Зазубришь все к концу похода, твоего Агриппу не тронут. Цезарь обещал.

– Неправда!

– На старости лет для твоего утешения лгать не стану, а просить прощения надо.

В палатку неожиданно вошел Цезарь. Небрежно кивнул племяннику и сухо осведомился о здоровье.

– Я не болею, и голова больше не болит.

Цезарь, не слушая, обратился к легату:

– Я пришел с просьбой. Наблюдения последнего похода привели меня к мысли изменить некоторые главы в моих трудах о Галлии. Не знаешь ли ты какого-нибудь центуриона с хорошим почерком? Я привык диктовать мои наброски.

– У Октавиана хороший почерк, – дипломатично ответил старик.

– Он наделает ошибок. Мой племянник привык переписывать, не понимая, не думая.

– Ни одной ошибочки, – шепнул Октавиан в пространство. – Так стараться буду.

IX

В небе едва брезжило, и Цезарь еще лежал в постели, когда Октавиан со стилосом и приготовленными заранее восковыми табличками остановился на пороге.

– Гирсий послал меня. – Он стоял робко и покорно.

– Хорошо, садись.

Принесли завтрак.

– Ешь! На голодный желудок писать нельзя.

Октавиан ел осторожно и все время виновато улыбался.

Цезарь разложил письменные принадлежности.

– Начнем. "Рим покорил Галлию и завершил завоевание Трансальпинии благодаря стойкости, упорству и дисциплине римского солдата. Эти отличительные черты, а также высокоразвитое чувство долга вознесли квирита над всеми народами. Однако с этими качествами не родятся, а выковывают в себе непрерывными усилиями воли. Варвар же, как правило, лишен чувства долга и живет, повинуясь инстинктам, словно неразумное животное. Впрочем, и среди римлян нередки подобные характеры". Написал?

Написал.

– Давай сюда! – Цезарь сложил таблички и сухо кивнул племяннику. – Ты свободен!

На следующее утро Октавиан снова явился чуть свет. Под глазами залегли нездоровые синяки, губы побледнели. Всем своим видом он взывал к жалости.

Цезарь начал диктовать.

– Хватит, – вдруг прервал он. – Покажи. Хорошо, я доволен тобой.

Октавиан поднял ресницы и улыбнулся недоверчиво, радостно и растроганно.

– Я думаю, – Гай Юлий положил руку на голову мальчика, – мы больше не станем ссориться.

– Нет. – Октавиан осыпал его руку поцелуями.

Впервые в жизни он целовал руку своему приемному отцу.

Вечером Сильвий перенес вещи изгнанника в палатку вождя. Цезарь был занят. Он пришел, когда Октавиан уже улегся и, обняв медвежонка, тихо рассказывал ему что-то. Цезарь сел на постель.

– Мой Маленький Юлий, мы должны быть друзьями. Знаешь ли ты, почему мы, Юлии, должны любить и беречь наше имя? Нашему, роду выпала великая честь стоять у колыбели Рима. Ты, конечно, не раз читал "Илиаду" и помнишь историю гибели Трои. Из царской семьи спасся один Эней со своими спутниками. После долгих лет скитания по волнам морским Эней пристал к латинскому берегу и нашел приют у царя Лациума, женился на Лавинии, царевне латинян. От сына Энея, троянского царевича Юла, идет наш род Юлиев. Правнучку Юла, прекрасную Рею Сильвию, полюбил грозный Маврот Квирин, бог латинских воинов. Она родила ему двух близнецов Ромула и Рема. Ее отец, суровый царь Альба Лонга, приказал убить малюток, боясь, что, возмужав, они лишат его престола. Но раб пожалел детей, унес близнецов далеко в лес и оставил в живых. Их нашла волчица, потерявшая волчат, и вскормила своим молоком. Ромул и Рем выросли сильными и смелыми, как волки. Собрав всех храбрых и бездомных, они основали на Семи Холмах у реки Тибр город Рим. В ссоре Ромул убил Рема. Он не пощадил родного брата ради блага Рима. Мы, Юлии, были среди первых сподвижников Ромула. Он сам был из нашего рода. Стыд и позор тому Юлию, кто окажется недостойным имени римлянина! Но я уверен, мой дорогой, мне не придется за тебя краснеть!

X

После долгих дней пути перед воинами Цезаря встали Пиренеи, более крутые, более неприступные, чем Альпы. Дикой первозданной громадой нависали они над узкой тропой. Освещенные снизу ледяные глыбы искрились, а в тени мрачно синели шапки слежавшегося снега. Рокот горных рек и водопадов заглушал слова команды.

Легионеры бечевой привязывали себя один к другому. Цезарь взял Октавиана на седло.

– Не бойся, – ласково произнес он, прижимая к груди племянника. – Закрой глаза и думай о Риме.

Мальчик, стиснув зубы, молчал. От разреженного воздуха из носа пошла кровь. Он боялся шевельнуть рукой, чтоб отереть лицо, и струйка сбежала на одежду.

Антоний спрыгнул с седла. Тормозя и замедляя шаг, осторожно сводил лошадей с кручи. Под ними с клекотом, в ожидании добычи, кружили орлы.

– Смотри, мы в Иберии. – Цезарь отер концом плаща перепачканное лицо ребенка. – Запомни, мы были выше Олимпа, жилища богов. Антоний, – прибавил он обычным тоном, – возьми его и обмой где-нибудь в ручье.

– Я и сам могу. – Октавиан попробовал встать, но все поплыло перед его глазами.

Иберия запомнилась нагой, желтой, песчаной и каменистой, с пожухлой зеленью.

Населяли страну на гористом севере полуострова кантиберы, рослые, белокурые, с зелеными, как морская вода, глазами, а южнее, на бесплодном холмистом плоскогорье, жили иберы – смуглые, скуластые, с дикими лицами и иссиня—черными волосами.

Они не возделывали землю. Неисчислимые отары тонкорунных овец привольно кочевали по холмам, поросшим колючей, жесткой травой и молочаем. Стада охраняли пастухи, полунагие, темнолицые, на быстрых, непокорных конях.

Еще до основания Рима финикийские мореплаватели открыли миру Иберию и воздвигли на ее берегах крупные торговые города—колонии Гадес и Тарент. За финикийцами карфагенские купцы поселились на иберийском побережье и основали вассальные республики, Новую Картагену и другие, Но сердце Иберии – ее внутренние провинции оставались недоступными для чужеземцев.

Между первой и второй Пуническими войнами Гамилькар Барка завоевал всю Иберию, покорил ее племена, захватил ее серебряные рудники и, сделав Иберийский полуостров военной базой Карфагена, стал угрожать Италии с севера. Покорив иберов силой оружия, Гамилькар не смирил их и сам пал в бою с вольнолюбивыми племенами. Власть его наследников не была долговечной. После падения Карфагена Иберия стала римской провинцией.

Немало крови было пролито, немало трудов положено, чтобы удержать в руках Рима дикую страну, столь богатую железом, серебром, сурьмой и тонкорунными овцами. Не успели смолкнуть громы Пунических войн, как Иберия поднялась против чужеземцев. Вождем восстания был Вириат, пастух, ставший на миг царем. Римляне называли его Ромулом Иберии. Однако народный герой погиб не на поле боя, а в кругу своей семьи, сраженный ножом изменника. Вскоре, после смерти Вириата, пала Нумансия, иберийская твердыня, за обладание которой несколько лет шли бои. Иберия, обливаясь кровью, склонилась к ногам Рима.

Но ничто не могло сломить непокорный дух иберов. Уже при жизни Цезаря они восстали вновь. На этот раз во главе восстания оказался римлянин Квинт Серторий, друг Мария, поднявшийся против Суллы.

Помпей разбил повстанцев. Сам Серторий, как и Вириат, был убит предателем. Его войска частью были уничтожены, частью перешли на сторону Кнея Помпея. Помпей получил за эту победу титул Великого. С тех пор, оставаясь номинально римской провинцией, Иберия фактически превратилась в вотчину семьи Помпеев.

Секст, сын Кнея Помпея Великого, засев в отрогах иберийских гор, поджидал Цезаря, чтобы сразиться с ним не на жизнь, а на смерть. Он хотел принять весь удар на себя, оттянуть войска Цезаря от Востока и дать отцу время собраться с силами и ударить в спину противника.

Но молодой полководец просчитался. Враг уже перевалил Пиренеи и продвигался в глубь страны.

XI

Легионы Дивного Юлия готовились к битве. По ночам выставляли двойной дозор. Днем шли форсированным маршем, не растягивая колонн, не делая привалов. За каждым камнем подкарауливала смерть.

Наконец вдали показался укрепленный лагерь Секста. Легаты Помпея, Афраний и Петрей, заняли позицию в узкой, сжатой горами долине. Рубежом обороны им служила крепость Илерда на Сикорисе, притоке Эбро. Укрепленный каменный мост соединял город с долиной.

Цезарь разбил свой лагерь выше помпеянцев. Начали готовиться к правильной осаде. Через Сикорис перекинули два временных моста. Наводка их досталась нелегко. Пока саперы работали, полунагие, в холодной горной воде, их товарищи на берегу отбивали атаки.

В войсках Секста сражалось много иберийцев. Более приспособленные, чем италики, к суровому климату нагорий, знающие каждую тропку, каждый камешек в окрестных горах, они легко пробирались в тыл врага и непрерывно тревожили римлян.

Предвесенние дни, ветровые и пасмурные, вселяли в души людей, заброшенных на чужбину, уныние и робость. Реки, серые и многоводные, вздулись. Половодьем снесло оба моста, доставшихся с таким трудом.

Лагерь Цезаря оказался отрезанным. Начался голод, а на левом берегу скоплялись припасы, сосредоточивались подкрепления из Галлии. В дни самого высокого паводка, когда ни одно живое существо уже не в силах противостоять гневу реки, иберы личной гвардии Секста напали на левобережные склады. Горстка легионеров, отрезанных от своих, не выдержала натиска лучших когорт Помпея. Битва превратилась в избиение. А на другом берегу толпились товарищи избиваемых. Видели взмахи мечей и полет дротиков, слышали удары и вопли, но бешеный поток преграждал им путь. Марий Цетег прыгнул в волны Сикориса, но течение увлекло его.

Отчаянно ругая безумца, Сильвий швырнул тонущему должнику веревку. Цетег был спасен.

– Собачий сын! – обрушился на него кредитор. – Захотел от меня на тот свет улизнуть?!

Гирсий отправил обоих под арест и под страхом смертной казни запретил воинам попытки к переправе... А люди гибли, гибли на глазах вождя, бессильного спасти их.

Молодой галл-полукровка, подбежав к самой воде, звал отца-ветерана:

– Скажи маме... – Копье ибера оборвало его вопль.

Овладев запасами, солдаты Секста облили отсыревшую муку маслом и подожгли. Бурые клубы дыма повалили над складами. В них задохнулись те, кто устоял от врага... Ветер дул с запада и до голодных людей доносились пряные запахи сжигаемой пищи.

XII

В солдатский паек давно уже не входил хлеб. Выдавали лишь толченые коренья. Однако у палатки вождя каждое утро Чьи-то руки ставили котелок с размоченными корочками, огрызками, крошками вперемешку с мусором походных сумок. Последнее, припрятанное на самый черный день, отдавали солдаты своему маленькому божку. Котелок неизменно прикрывала дощечка с корявыми буквами: «Нашему деточке Октавиану». Но уровень хлебной жижицы все понижался и понижался. Однажды в котелке оказалась кашка из толченых трав. Цезарь смахнул слезу. Его Маленький Юлий молча умирал.

Октавиан не жаловался на голод, а только еле слышным голоском повторял, что ему холодно. Он всегда ел мало, и теперь его одолевали не столько резкие муки голода, сколько сонливая слабость и постоянный озноб. По ночам Цезарь не выпускал малыша из объятий, дышал на посиневшие ножки. Днем легионеры по очереди приходили нянчить мальчика. Ребенок не открывал глаз. Лишь однажды, когда его взял Антоний, Октавиан приподнял веки.

– Не надо... Не люблю тебя... – Рванувшись, потерял сознание.

Антоний удивленно и огорченно посмотрел сперва на мальчика, потом перевел взгляд на Цезаря...

– Дай сюда. – Цезарь умелым движением переложил больное дитя на свое плечо. – За что судьба так карает меня... Сперва моя девочка, потом он... Неужели я должен потерять все, чтобы целиком принадлежать Риму? Антоний, друг...

Антоний молча вынул нож и быстрым ударом надрезал руку у локтя.

– Скифы излечивают умирающих горячей кровью. Я молод и силен. – Он отвернулся...

...Ребенок, порозовев, уснул. Антоний, не гладя, старался завязать ранку.

– Позволь, я перевяжу. – Цезарь ловко наложил повязку и неожиданно поднес к губам руку друга. Антоний отдернул.

– Не рассказывай Фульвии. Она не любит чувствительности. А в общем, и рассказывать не о чем... Мальчишка невзлюбил меня, но ведь мне все твое дорого... – Не договорив, он вышел.

В небе летел караван птиц. Они летели высоко, и даже самый искусный лучник не смог бы сбить их. Шла весна. Паводок спал. Сикорис, уже не бурный и клокочущий, плавно катился мощным спокойным потоком.

Ветераны галльских походов принялись сколачивать легкие челноки из прутьев и кожаных обшивок. На таких лодочках кельты совершают длительные плавания по многоводным лесным рекам и даже пересекают Море Усопших Душ, отделяющее Галлию от Британии.

Левый берег лежал в утренней дымке, близкий и незащищенный. Смельчаки почти без потерь овладели провиантом противника. Помпеянцы, растерявшись от неожиданного нападения, отступили к Илерде. Но каменный мост остался в их руках. А кто владел переправой, тот царил над долиной. Штурмовать укрепленную твердыню на утлых лодочках не мог позволить себе даже Гай Юлий Цезарь. Однако остроумная догадка старого Гирей я подсказала выход. Стали рыть отводной канал. Уровень реки понижался с каждым часом. Не дожидаясь окончательного обмеления, легионеры Цезаря, где вброд по плечи, где вплавь, ринулись к Илерде.

Бой был кровопролитный, но длился недолго. Измученные тяжелой зимой, солдаты сражались со всем ожесточением и отчаянием. Каждый понимал – битва за Илерду решит: жизнь или смерть всей армии Цезаря.

За линией боя, вне полета вражеских стрел, водрузили штандарт золотого орла. У подножия знамени, укрытый с головой плащами, лежал Октавиан. Когда началось сражение, он высунул голову и с тревогой спросил:

– Цезаря не убьют?

– Дивный Юлий неуязвим, – ответил легионер, охраняющий знамя.

Октавиан облегченно вздохнул.

– А как ты думаешь, Антония убьют?

– Нет.

– А может быть, убьют? – лукаво повторил мальчик.

Битва уже стихала. Ветераны Цезаря разбили вспомогательные отряды туземцев. Легионеры же Секста – италики – не пожелали обнажить меч против Дивного Юлия. Несли к его ногам знамена, вели связанных, не захотевших сдаться добром. Сын Помпея бежал к пиратам. А Цезарь повел свои легионы на самый край Иберийской земли – в счастливую и плодородную Лузитанию, чьи берега омывал бескрайний, теплый океан.

Оттуда плыли на лигуpax. Массалия после недолгой осады была взята, и массалиоты признали над собой власть Цезаря.

Юг Италии очистил от помпеянцев посланный вперед Антоний. Потерпев поражение на Западе, Великий сосредоточил все свои силы в Элладе.