Текст книги "Рубикон"

Автор книги: Наталья Султан-Гирей

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 45 страниц)

X

На лесистую вершину Соракта лег снег. С гор потянуло холодом. Резкий сырой ветер гулял по заброшенным виноградникам, срывал последние пожухлые листья. Голые, словно озябшие, корчились черные лозы. В сарайчике дуло во все щели. Люция подобрала лохмотья и крепче прижала малютку к груди.

В углу стонал больной Цетег.

– Жена, где Марий?

– Не знаю! – Люция движениями плеч опустила рваную рубашку и сунула в ротик девочке отвисшую пустую грудь.

– Жена, где Марий?

– Не знаю...

– Знаешь! Он на форуме с утра до ночи толчется! – Больной привстал и со стонами снова опрокинулся на груду тряпья. – Подлец! Четырнадцать лет уже, а работать не хочет!

– Работы, отец, нет, – младший мальчик, глядя в огонь, вздохнул, – а Марий говорит, что он есть хочет.

– Подлец! – простонал Цетег. – Есть хочет! А мы все не хотим? Не пускай его, Люция, шататься по форуму. Не хочу видеть моего сына на галерах за кражу!

– Марий не попадется – не отрываясь от огня, уронил младший мальчик. – Сумеет приласкать самого жирного кота!

– Какие коты еще! – прикрикнула Люция. – Только расстраиваешь отца!

– Марий говорит так: кот – это кошелек, что за поясом, ну, значит...

– Мой сын – вор! – Цетег закашлялся. Мокрота влажно клокотала в запавшей груди. – Сын ветерана – вор! – Он отхаркался и перевел дыхание. – В Нумидии был, при Аквах Сектиях был! Бил африканцев, бил кимвров, бил греков, а подыхаю от римского копья! Продали Катилину, а я бился до конца, видел, как наш Сергий кинулся грудью на вражьи копья! Лежал я тогда, не мог подняться! А лучше б мне пасть, а ему жить и победить!

– Молчи, отец! – Мальчик помешал уголья. – Продал бы нас в рабство да жил бы потихонечку. И нам и тебе легче. Раб хоть сыт, да зимой в тепле...

Люция заплакала. Цетег не отвечал. Жадно ловя воздух, недвижно лежал на спине. По крыше барабанил дождь. В углу сарай протекал, и большая лужа медленно подползала к очагу, где сидели бездомные погорельцы.

– Марий вымокнет! – озабоченно проговорила Люция. – Подкинь щепок в огонь.

– Нет больше. – Мальчик поднял голову, – Мама, он перехватит где-нибудь! Давай съедим!

– Бесстыдник! Брату ничего не оставить! – Она переложила подальше кусочек лепешки, обернутый в грязную тряпицу.

Непогода усиливалась. Порыв ветра сорвал дверь с петель и обдал больного сырым холодом. Он захрипел, заметался. Жена и сын кинулись к нему.

– Радуйтесь. – Мокрый до нитки, разрумянившийся от холода и быстрого бега, Марий встал на пороге. Он взмахнул рукой с тяжелой сумочкой: – Кончились беды!

Люция, суровая и прямая, поднялась:

– Отец умер. Ты убил его. – Она отстранила рукой в воздухе нечто видимое ей одной. – Не надо ничего. Его последнее слово было: мой сын – вор!

Марий отшвырнул сумочку и, рыдая, упал на труп:

– Я не украл! Отец, ты слышишь?

Младший мальчик, ползая на коленях, подбирал монеты.

– Мама, это золото! Откуда оно?

– Марий! – тревожно закричала Люция.

– Мама, я не украл. – Марий поднял худое грязное лицо. – Я завербовался в легион Авла Гирсия! Люция бессильно опустила руки.

– Сыночек, тебе же и пятнадцати нет!

– Я сказал, семнадцать. Говорят, мал ростом. А я ответил: "Отъемся – подрасту". Записали. На днях выступаем. Завтра надо уже быть в лагере. – Марий встал и, сняв обрывок плаща, прикрыл умершего. – Похороните, как легионера. И уезжайте из Рима. Докопаются еще, что отец бунтовал. Всех господ, что за бедный люд были, в тюрьме передушили. – Марий помолчал. – Я слышал: Цезарь тоже за нас. Буду ему служить.

– Нет такого человека, сынок, чтоб был за нас. – Люция прижала голову сына к груди. – Нету такого. Всякий норовит только обидеть, а такого, чтоб заступился, нет. Ты себя береги.

Как безумная, она осыпала поцелуями озябшее лицо молодого легионера.

– Я солдат, мама. Береги ты себя и детей.

Глава вторая

I

– Скоро мы увидим тиранию, – крикнул Катон еще с порога, – на форуме чернь вопила: «Да здравствует Цезарь!» Толпы нищих собрались у его дома... Ты слышишь меня, доблестный Брут?

– Да, Республика гибнет, ни традиций, ни почтения к старости. Мамурра отказался одолжить мне две тысячи сестерций для покупки ожерелья моей Иренион.

– Придется тебе расстаться с гречанкой!

– Друг, не лишай беззащитного старца последней отрады. – Брут вытянул обе руки. – Созерцать божественную – одна моя утеха. Она не только прекрасна, но и полна снисхождения к моим преклонным годам, не упрекает меня безжалостно, что я живу седьмой десяток и забыл путь к Лете.

– А твоя супруга, добродетельная и целомудренная матрона Сервилия?

– Я просил ее уговорить Мамурру, но Сервилия ответила, что не понимает, почему ее любовники должны тратиться на моих потаскушек. Я велел продать весь урожай.

– Поспеши, – насмешливо посоветовал Катон, – не сегодня-завтра популяры[1717
  Популяры – демократическая партия в Риме.


[Закрыть]] внесут в Сенат хлебный закон и ты не сможешь продать ни одного зернышка. Из Египта и Тавриды прибудет пшеница. Цезарь раздаст ее свободнорожденным нищим бесплатно. По милости узурпатора чернь, привыкшая уплетать ячмень, станет питаться пшеничными булочками. И наши родовые земли зарастут терниями и диким кустарником.

– Катон, ты прав! Хлебный закон разорит меня. Плебс насытится подачками популяров. У патрициев свое зерно гниет. Кто же купит мою пшеницу? Смерть у дверей Рима! Как мой предок Первый консул Брут, я восстану на тирана! – Брут выпрямился во весь свой хилый рост.

Катон окинул его сумрачным взглядом:

– Все это пустые слова, доблестный Брут! Ты не бываешь в Сенате и не ведаешь, что потрясло меня...

Брут чихнул.

– Куда же мне ходить в Сенат? Там такие сквозняки... Возможно, я не знаю последних новостей...

– Прибыл Квинт Метелл Непот. Понимаешь? Друг Помпея. Он потребовал, да, не предложил, не ходатайствовал, а потребовал, – раздраженно подчеркнул Катон. Его шея нервически дернулась. – Власть Кнею Помпею! Неограниченную диктатуру! Гражданскую и военную! Цезарь поддержал... Ночь тирании нависла над нами!

– Погоди, погоди. – Брут недоуменно поднял плечи. – Кто предложил? Кто поддержал?

– Сейчас, дядя, я объясню. – Незамеченный обоими собеседниками Децим Брут, стоя у дверей, давно уже прислушивался к их разговору. – Квинт Метелл Непот, вновь избранный народным трибуном, внес в Сенат предложение о диктатуре проконсула Морей и Востока Кнея Помпея. Гай Юлий Цезарь, новый претор,[1818
  Претор – сенатская должность, выше, чем эдил.


[Закрыть]] поддержал его. В курии поднялся крик.

– Квириты изгнали дерзновенных, – патетически воскликнул Катон, – я собрал истинных республиканцев и атаковал ставленников тирана!

– Словом, произошла потасовка! – перебил Децим. – Раз дело дошло до драки, значит, закон нарушен, вооруженное сопротивление, мятеж. Наши обрадовались и вынесли постановление: Непота и Гая Юлия отстранить от магистратур, запретить им появляться в Сенате. На Цезаря давно злы. Не успел он стать претором, сразу притянул к суду Рабирия за убийство Главция и Сатурнина.

– Рабирий поступил по чести! – возмутился Катон. – Сатурнин и Главций подстрекали плебс к восстанию.

– И, однако, Цезарь добился его осуждения. – Децим злорадно ухмыльнулся. – Старого Катулла отстранили от доходного местечка по его же протесту. Претор Юлий доказал, что старик кладет себе за пояс казенные деньги! А кто же не тянет?

– Увы! Нас справедливо упрекают в корыстолюбии и продажности! – Катон горестно покачал головой – Сенат Римский превратился в лупанарий, где любой полупьяный вояка развязывает пояс Республики, насилует свободу, а мы молчим!

– Мы не молчали. – Ухмылка Децима стала дерзкой. – Мы прокляли Цезаря, да не тут-то было. Не успели приказ об отстранении зачитать на форуме, как к дому Юлиев сбежалось народа видимо-невидимо, с топорами, с дубинами, с навозными вилами. Кричат: "Наш милый Цезарь! Заступник наш и друг! Веди нас на твоих обидчиков-богачей! Не будет тебя в Сенате, до смерти нас засосут эти пиявки! Погибнем без тебя!"

– Ты извращаешь истину! – Катон сдвинул брови. – Чернь действительно собралась у дверей тирана. Но Юлий вышел к ним и отговорил от мятежных действий. В последнюю минуту в злодее проснулась совесть! Ведь он патриций!

– Как бы не так! – Децим фыркнул. – Кассий мне растолковал. Хитрец вовсе не хотел, чтоб закон Непота о диктатуре Помпея прошел. Он сам мечтает о власти. И весь этот шум делался только для того, чтобы доказать – Гай Юлий Цезарь тоже что-то значит...

– Приказ о Цезаре отменили! – В атриум вбежал Касий – Весь сброд ликует!

На форуме богач и откупщик Мамурра, угощая плебс, расхваливал древних царей, основателей Рима. Друг Цезаря Авл Гирсий, указывая на продажность Сената, пояснил народу:

– Прокормить одного правителя дешевле, чем шестьсот сенаторов, двух консулов, двенадцать проконсулов и свору квесторов[1919
  Квестор – казначей.


[Закрыть]] и эдилов. Надо только, чтоб власть досталась человеку с головой и сердцем. Плохо ли вам было при Марии?

– Что толку от заморских побед Помпея, если вы заедаете свои лавры ячменным хлебцем и запиваете тибреской водицей – вопрошал Мамурра. – Ветеран, завоевавший для Республики необъятные царства Востока, не имеет и четверти югера,[2020
  Югер – 0,3 га.


[Закрыть]] чтоб посеять этот ячмень. А Цезарь даст вам пашни. Его друзы добьются в Сенате закона о бесплатной раздаче хлеба всем неимущим квиритам!

Восторженные крики покрыли речь Мамурры.

II

– Я хочу просить Сенат установить опеку над моим супругом. – Сервилия обвела глазами друзей, приглашенных на семейный совет. – Брут лишился рассудка.

– Ну-у, – соболезнующе удивился Цезарь, – какие же признаки помешательства?

– Какие же тебе еще нужны признаки помешательства? – Сервилия возмущенно встала. – Если человек в шестьдесят семь лет ради любовницы-рабыни грабит законную супругу и своего единственного сына?! – В ее бархатистых, всегда мягких и задумчивых глазах пробежали искры гнева. Бархат стал колючим. – Он изменяет мне!

– Тебя это очень беспокоит? – Толстый Мамурра расхохотался.

– Меня беспокоит не то, куда Брут понесет свои старые кости, а то, что вконец разорит меня и Марка. Он хотел похитить мое ожерелье, твой подарок, Мамурра!

Мамурра озабоченно повернулся к своей возлюбленной:

– Этого допустить нельзя! Я содержу тебя, делаю подарки Марку, но...

– Хотел бы я видеть эту гречанку, – задумчиво проговорил Цезарь, – наверное, очень хороша, если сумела зажечь этакую старую рухлядь, доблестного консула нашей Великой Республики...

– кто-нибудь из нас должен поговорить с соблазнительницей, – заметил Мамурра.

– Нет! – Сервилия ударила рукой по спинке кресла. – Я позову ее мужа. Вы пригрозите ему, и он обуздает развратницу.

Матрона хлопнула в ладоши. В атриум вошел благообразный эллин, лет пятидесяти, и в нескольких шагах от госпожи почтительно остановился.

– Полидевк – наш домашний ритор и наставник Марка, – пояснила Сервилия.

– Зачем ты не образумишь супругу? – мягко спросил Цезарь. – Ты, кажется, стоик, ваша школа учит мужественно сносить все невзгоды.

– Я терплю безропотно.

– Интересно мне знать, бездельник, что ты терпишь безропотно в этом благородном доме, – оборвал Мамурра, – приторговываешь своей женой, скопил на этом дельце немало, исподтишка пускаешь денежки в рост?

Полидевк молчал.

– Эллин, – напыщенно обратился Катон к ритору, – ты владеешь земными богатствами в достаточной мере, чтоб выкупить свою супругу, прекрасную Иренион из горестного плена. Если твоих средств не хватит, мы, друзья добродетельной и целомудренной матроны Сервилии...

– Столь благосклонной к нам всем троим и еще многим другим, – вставил Мамурра.

– Мамурра и Катон дадут тебе денег на выкуп, – пояснил Цезарь, – но ты уедешь с ней подальше.

– Почему это Мамурра и Катон, – недовольно перебил Мамурра, – а не Гай Юлий Цезарь и Децим Брут, племянник и друг Сервилии?

– У меня нет свободных денег, – кротко ответил Цезарь.

– Твою долю я внесу, – великодушно согласился Мамурра, – но оплачивать удовольствия этого мальчишки Децима я не желаю.

– Благородный консул не согласится отпустить мою супругу даже за большой выкуп, – неожиданно произнес Полидевк.

Друзья Сервилии переглянулись.

– Платить я привык, но уговаривать не люблю. – Мамурра встал и закутался в тогу. – Децим и Катон займутся этим с большим успехом.

Оставшись одна, супруга Брута поправила прическу и внимательно оглядела себя в зеркало. Стройная, гибкая, несколько сухощавая, она уже второе десятилетие удерживала розовый венок первой красавицы Рима. Но в Риме быть прекрасной – значит прежде всего быть богатой.

Услышав легкий шорох, Сервилия обернулась. В дверях стоял Цезарь.

– Я вернулся сказать, что, кому бы ты ни дарила свое сердце, мое сердце всегда принадлежит тебе и только тебе.

– Не будь смешным. Я люблю мои капризы больше твоих мечтаний. Ты все обещаешь бросить к моим ногам будущие лавры, а Мамурра молча платит.

III

Проконсул Морей и Востока Кней Помпей Великий вступил на землю Италии. Он высадился со своей армией на юге страны в Брундизии. Приверженцам Великого уже мерещилось, как победитель Митридата[2121
  Митридат – царь Понтийский, боролся за независимость своей державы от Рима, в 63 г. до н.э. побежден Помпеем.


[Закрыть]] бросает легионы на Рим и Сенат в трепете склоняется перед новым Суллой, неограниченным властителем Города и Мира...

С юности счастье сопутствовало Кнею Помпею. Здоровье, деньги, незапятнанное, хотя и негромкое, имя досталось ему от родителей. Покладистый характер, исполнительность, благоразумие и незлобивость юноши привлекали к нему сердца многих. Сам Сулла благоволил к молодому Помпею. А когда ему удалось быстро и без особых потерь подавить в далекой Иберии восстание последних приверженцев Мария, Сулла не остался неблагодарным. Каприз всесильного диктатора превратил двадцативосьмилетнего военного трибуна в полководца, увенчанного лаврами.

С тех пор победа за победой, удача за удачей сопутствовали Помпею. Бесчисленные царства Востока легли к его ногам. Долгие годы военных трудов родили опыт, но исполнительный, добросовестный и недалекий Помпеи так и остался в душе примерным центурионом, и титул "Великий", которым не без иронии наградил его Сулла, все больше и больше становился язвительной насмешкой. Но Рим еще непоколебимо верил в Кнея Помпея Великого.

Однако Помпей обманул все надежды. Стоило б ему приказать – и все шестьсот отцов отечества с Цицероном во главе на коленях приползли бы к его ногам. А добродушный толстяк вместо того, чтобы повелевать, почтительно попросил Сенат и народ римский о разрешении отпраздновать триумф.

Увы! Ни блеск сокровищ таинственного Понта, ни обилие добычи, ни пленные цари в свите триумфатора, влекомые железными цепями за колесницей римского вождя, – ничто не могло загладить разочарования квиритов.

Плебс видел в бывшем любимце Суллы ставленника ненавистных оптиматов. А оптиматы втихомолку кляли откормленного полководца за нерешительность. Родовая знать открыто говорила в курии, что бездарный Кней Помпей, проходимец, чей род всего какие-нибудь шестьдесят лет назад внесен в сенаторские списки, присвоил чужую победу.

Лукулл – патриций и квирит – вот кто сломил титаническую мощь Митридата! Вот кто насмерть ранил непокорный Восток! Проконсул Морей Кней Помпей лишь побил поверженного, а теперь, как хвастливый вояка в балаганчике, сам прославляет себя.

Однажды, когда Лукулл вошел в Сенат, все патриции приветствуя своего героя, как один, встали.

Катон обнял несправедливо обойденного полководца и со слезами на глазах просил друга простить низость современников.

– Ты сражался не ради недостойных, но ради Рима, – воскликнул столп римской знати, – и будешь бессмертен, как он!

Помпей смолчал и на эту обиду. Он не любил ненужных слов и понимал – звонкой фразой не поможешь. Великого травили со всех сторон. Близились консульские выборы, но проконсулу было отказано в переизбрании. Победителю Азии Сенат не разрешил выставить свою кандидатуру.

Оптиматы воздвигали трибуны на всех перекрестках. Прославляя древние, свободолюбивые традиции предков, они требовали избрания консулов, способных защитить права Республики квиритов и дать отпор равно как дерзким притязаниям черни, так и наглым попыткам некоторых полководцев установить тиранию.

Катон уже наметил в избранники старейшего среди патрициев летами и родом Марка Брута. Но почтенный старец скончался в разгар предвыборной суеты. Злые языки рассказывали, что доблестный Брут погиб в спальне своей любимой рабыни, красавицы-гречанки. Смерть настигла дряхлого патриция как раз в тот миг, когда он пытался свершить свое последнее жертвоприношение на алтарь Венеры.

Друзья покойного с возмущением утверждали, что все это – ложь. Брут достойно и мирно опочил в кругу семьи. Любящая рука добродетельной и целомудренно-верной супруги закрыла глаза престарелому квириту.

В городе шепотом передавали его предсмертные слова: "Брутом Республика началась, Брутом – закончится".

За долгие десятилетия сенаторы Рима привыкли приветствовать сидящую у Алтаря Победы хилую фигурку. Никто – ни ревностные блюстители старины, ни их ярые противники – давно уже не ждали разумных слов из блеклых уст старого патриция. Но Брут был как бы пенатам курии, ее живой легендой. Славные отблески побед над Карфагеном озаряли его отрочество, он пережил бурные дни Суллы, его щадил Марий...

Но вот место Брута опустело, и все шестьсот почувствовали себя неуютно. Рухнуло древнее, неизменное. И, рухнув, подчеркнуло всю тщету и бренность настоящего.

Напрасно, как всегда, на заседаниях Сената Цицерон пытался вдохновить Помпея. Помпей отмалчивался. Ему хватит забот с покоренными царствами Востока. Никаких нововведений на землях, завоеванных его мечом, он не позволит. Сирия, Пергам, Азия, Персида, Вифиния и Иудея были и останутся римскими провинциями, а не колониями с самоуправлением, как мечтают популяры. Да трепещут народы перед Римом!

А если Гаю Юлию угодно устраивать счастье всей голытьбы, в его распоряжении Галлия, Ближняя и Дальняя Африка, Британия, прирейнские страны. "Правда, их надо еще завоевать, но для наследника такого славного полководца, как Гай Марий, это не составит труда", – съязвил Великий.

Цезарь не возразил Помпею. Он обратился к Сенату с просьбой субсидировать поход за Альпы. На землях, присоединенных его мечом к Республике Рима, он надеется основать ряд союзнических общин и постепенно ассимилировать местное население с исконными квиритами. Кто проливает свою кровь за величие Рима, тот достоин римского гражданства. Не судьбы Рима Семихолмного, но судьбы Италии на весах истории. Расширить, возвеличить родную страну, сделать ее вчерашних врагов друзьями – вот цель Цезаря.

Цицерон осторожно намекнул на неудачные опыты братьев Гракхов и напомнил о печальном конце обоих трибунов...

– У Гракхов не было ни друзей, ни войска, ни денег, – перебил Мамурра, – а Цезарь, благодарение богам, владеет и тем, и другим, а третье найдется.

Красс с настороженным изумлением взглянул на говорящего. Мамурра начинает звенеть кошельком... дельцы Италии против ростовщиков Рима? Красс отвернулся. Он не собирался вторично рисковать капиталом. Теперь очередь за Мамуррой.

После долгих дебатов консулами избрали Пупия Пизона и Люция Афрания, людей бесцветных, но преданных Помпею. Великий вздохнул свободно. Популяры оставались без вождя. Их надежда Гай Юлий Цезарь окончил срок своей претуры и собирался в далекую Испанию.

Там его ждали походы, полные трудов и опасностей.

– За год народ римский забудет Цезаря, и вечно изменчивый плебс устремит свои надежды к твоим ногам, Великий, – утешали льстецы Помпея.

Тучный полководец снисходительно улыбался. Один Красс понял, что Цезарь достиг большего, чем казалось с первого взгляда. Скоро в руках вождя плебеев окажется власть над вооруженными легионами.

IV

Мамурра вздыхал, но платил. Несмотря на все успехи его партии, смерть Брута сильней всех огорчила Мамурру. Сервилия овдовела, и это накладывало на него известные обязательства. Быть любовником первой красавицы Рима, даже делить ее благосклонность со многими – это отнюдь не смешная роль, это лестно. Но жениться на Сервилии и стать многотерпеливым супругом – это уж совсем другое.

Брак страшил Мамурру. И когда Сервилия в порыве откровенности призналась, что любит Децима и хочет принадлежать ему одному, Мамурра осыпал счастливого соперника подарками и с достоинством отступил. Он еще не потерял головы, чтобы отдать свое доброе имя на поругание женщине, доступной, как мостовая форума, всему Риму.

Децим не упустил случая передать Сервилии отзыв ее бывшего возлюбленного. Гордая красавица промолчала. Она знала: Децим ее не любит, и боялась потерять его. Сын младшего брата ее мужа, сирота без связей и знакомств, Децим Брут был беден, к тому же необразован и дурно воспитан. И все же его каракульки с грубыми орфографическими ошибками Сервилии перечитывала с большим упоением, чем сложенные в ее честь огненные стихи Катулла и изысканные, полные остроумия письма Цезаря. Даже то, что Децим не прочел в жизни ни одной книги, казалось влюбленной матроне доказательством суровой мужественности.

Он на двенадцать лет был моложе Сервилии и красив сумеречной волчьей красой.

Узнав, что она ради него порвала с Мамуррой, Децим отвесил своей милой пощечину. Вся дрожа от оскорбления, боли и гнева, Сервилия крикнула:

– Я не привыкла!

– Привыкнешь, – спокойно отрезал Децим. – Какой надо быть дурой, чтоб самой выбросить из дому этот бездонный кошелек!

От обиды Сервилия едва не вскрыла себе вены... Через несколько дней, придравшись к пустяку, Децим снова отколотил ее, и Сервилия не возмутилась. Почуяв власть над стареющей красавицей, Децим то и дело заводил речь о своей женитьбе.