Текст книги "Рубикон"

Автор книги: Наталья Султан-Гирей

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 45 страниц)

VII

Рассвет был хмур. Болотные испарения затягивали солнце. Альпы потонули в тумане. На узкой дороге, бегущей меж камышей, темнели лужи от недавнего дождя. Солдаты шли молча. Под ногами хлюпало.

– Хуже не придумаешь! Так и жди засады! – Марий Цетег замедлил шаг. Камыши мешали видеть даль, и клубящийся меж ними туман усиливал жуть. Наконец мелькнула прогалина. Центурион повеселел.

– На открытом месте врасплох не нападут. Отдохнем. Устал, Бамбино?

Октавиан страдальчески вздохнул, взглянул на него, но ничего не ответил.

Внезапно из–под прикрытия камышей отделилась темная зыбящаяся линия. Преторианцы безотчетно сомкнулись плотней. Шаг стал тверже и тяжелей.

Враг приближался. Старые солдаты узнавали многих товарищей. Вместе побеждали в Британии, Иберии и Африке. Но ни одно проклятие не сорвалось. Ждали молча. И враги подходили в молчании. Сойдясь, выхватили ножи. Преторианцы Октавиана мстили за казненных в Брундизии. Воины Антония карали отпавших от друга Цезаря в угоду несмышленому ребенку.

Бились один на один, не сходя с мест, увязая по колено в трясине.

Преторианская когорта таяла, между императором и вражьими воинами осталось всего три ряда. Марий Цетег велел самым испытанным сдерживать линию боя. Остальные встали цепочкой до самых плавней, где вода уже заливала камыши. Цетег схватил мальчика и передал стоявшему в цепи преторианцу. Тот быстро швырнул другому. В начале цепи уже бились, но те, что стояли в глубине, передавали Октавиана с рук на руки все дальше и дальше. Последний в цепи перенес наследника Цезаря через протоку и опустил на твердый песок.

– Прощай, Бамбино. – Солдат поцеловал мальчика и вернулся к товарищам.

Бой продолжался в полном безмолвии и с прежним ожесточением. Изредка вырывался стон тяжелораненого, клокочущее хрипение умирающего, но трупов не было видно. Их засасывала трясина. Лишь острия мечей и копий поблескивали между кочками.

Стоя на песчаной косе, Октавиан глотал слезы. Озябшими пальцами старался расстегнуть ремни на доспехах, но руки плохо слушались. Наконец император избавился от своих регалий. Прополз несколько шагов, вздрагивая, прислушался. Никто не преследовал. Бамбино вскочил и побежал. Натыкался на кустики, падал, поднимался и снова бежал.

Трясина осталась позади. В лунном свете вставала насыпь. Задыхаясь от бега, юноша вскарабкался на дорогу. Размазывая слезы по лицу, побрел. Один, один, вся его гвардия мертва! Знал их с детства, вырос на их руках, а теперь они мертвы. Пали, спасая трусливого мальчишку! Но стыд, жалость, страх – все тонуло в горьком чувстве беспомощного одиночества.

В придорожном озерке крякнула утка, насмерть перепугав беглеца. Октавиан рванулся и снова побежал изо всех сил. Уже предутренняя дымка поднималась над лугами. На повороте показались расплывающиеся силуэты всадников. Впереди мощный, широкий. Наверное, сам Антоний!

Октавиан скатился в ров и в ужасе забился в лопухи.

Всадники подскакали. Их голоса звенели над самой головой. Говорили на южных наречиях. Пиценский акцент, голос Агриппы... Император стремительно выскочил из засады. Скользя по мокрой насыпи, карабкался на четвереньках. Сильвий схватил его за шиворот и вручил Агриппе.

– Где твои преторианцы?

Октавиан робко показал в сторону болота:

– Все до одного. Я не сам... честное слово... Меня отнесли... Они велели...

– Жаль людей, да что с тебя спросишь? Ты не виноват...

Агриппа торопливо рассказал, как Вибий Панса спешил на выручку преторианской когорты. Люций Антоний перехватил его и разбил наголову. Сам Панса смертельно ранен. Победители уже возвращались с песнями, но Гирсий и Агриппа нагнали их и уничтожили. Остатки рассыпались по лугам и болотам. Однако главные силы Антония целы и не потрепаны боем.

– А моя претория... – Октавиан испуганно замолчал. Традиции повелевали, чтобы полководец, потерявший в бою своих воинов, бросился на меч, иначе неудачнику грозил несмываемый позор. Но императора никто не упрекал. Ни одному из ветеранов Цезаря не приходило даже в голову требовать доблести от ребенка, которого добрая половина их помнила в пеленках. Император Октавиан Цезарь был для них не вождем, а живым знаменем. Преторианцы пали, но знамя, а значит, и честь спасены. Радость, что их божок вернулся живым, смягчала скорбь по товарищам. Друзья погибших готовились жестоко отомстить. Этруски и самниты в легионах Октавиана дали клятву: за голову каждого убитого земляка принести подземным богам три вражьих жизни. "Квириты заплатят!"

VIII

Альпы зажглись утренним пожаром. Фиолетовый пурпур горных склонов, золотистость перистых облачков, кричащие ярко-красные тона вершин сливались в торжествующий гимн.

Император объезжал легионы. Весь розовый от утренней свежести и отблесков восхода, он манерно салютовал. Выгоревшая на весеннем солнце челка победоносно развевалась.

– У нашего рыжика хвост кверху, – шепнул молодой легионер соседу. – Уверен!

– Он храбрец! – отозвался другой новобранец. – Я сам видел, при переправе он хотел первый прыгнуть с обрыва, но Агриппа перехватил, а то б кинулся с самой кручи!

Октавиан осадил лошадку и, вскинув руку в воинском привете, напомнил детям Италии, квиритам, латинянам, самнитам, этрускам, вольскам, пиценам, калабрам и цизальпинцам, о великих целях их борьбы. Вставил несколько этрусских слов и самнитских пословиц, выразил уверенность в непобедимости своих легионов и кончил речь славословием в честь их общей матери Италии и их отца Дивного Юлия.

Марк Антоний, увлекаемый злыми советниками, мешает сыну Цезаря исполнить волю покойного и одарить своих боевых друзей наделами земли.

О Вечном Городе и римском плебсе не было сказано ни слова. Квириты разочарованно переглянулись. Зато италики, девять десятых солдат, восторженно грянули:

– Да здравствует!

Октавиан отъехал к холму, спрыгнул с седла и привязал лошадку к древку с золотым орлом.

Маленький, светловолосый, весь в красном, он казался издали вздымающимся язычком пламени. Агриппа обернулся и, забыв все, долго смотрел на холм. Гирсий положил руку на его плечо:

– Они идут!

Зыбящейся темной линией двигались легионы противника. Выхватив меч, молодой полководец ринулся вперед. За ним покатились волной этрусские новобранцы. Гладиаторы, наемники Антония, легко отбросили их.

Перед Агриппой выросла массивная фигура телохранителя Фульвии. Молодой пицен был не из мелких, но перед лавинной мощью белокурого варвара выглядел тощим юнцом. Германец обезоружил его. С разрубленным шлемом, с окровавленным лицом, вооруженный одним дротиком, Агриппа все еще защищался. Вдруг, привстав на цыпочки, метнул в сторону свое единственное оружие и с распростертыми руками кинулся на врага. Германец опешил. Агриппа быстро схватил его в объятия и с силой сжал. Перепачканный, с вздувшимися на лбу венами, он сжимал дородного врага все крепче и крепче. Гладиатор, выронив меч, уперся ногами в землю. Он силился разорвать железное кольцо мускулов. Но Агриппа не размыкал объятий.

Налившиеся кровью, растерянно–гневные голубые глаза варвара выкатились. Сузившиеся, пожелтевшие зрачки Агриппы блеснули. Изнемогая, сжал руки туже. В глазах стало черно, в ушах шумело, и юноша не расслышал резкий мгновенный хруст.

Разом обмякнув, телохранитель Фульвии повис на его руках. На губах выступила красная пена. Германец хрипел, отплевываясь темными сгустками запекшейся крови. Агриппа разжал объятия. У его ног лежал с переломанным хребтом белокурый гигант.

Из горла Агриппы вырвался протяжный торжествующий вой. Два столетия, со дня Кавдинской битвы, где цвет римских легионов пал под мечами горных племен, Италия не слыхала этого жуткого победного клича. Он был запрещен, забыт. Но италийский бык растоптал облезлую волчицу.[3939
  Бык (телец) – символ Италии, волчица – символ Рима.


[Закрыть]] Заслышав древний Кавдинский клич, италики в легионах Антония ринулись на центурии своих же однополчан–квиритов.

Оставшиеся в живых спешили к реке. Антоний спасался вплавь, но император запретил преследовать разбитых наголову. Он не хочет напрасно лить кровь римских воинов, будь то квириты или италики...

Агриппа очнулся. Он стоял над грудой искрошенных тел и все еще размахивал мечом. Глубоко вздохнув, помчался к своим.

В пыли и крови, в лохмотьях, с всклокоченными вихрами, мокрый от струящегося пота, он перепрыгивал через трупы, с разбега перелетал через остатки укреплений. Примчавшись, схватил Октавиана на руки. Пачкая кровью, осыпал поцелуями, поднимал в воздух, снова прижимал к себе.

– Сильвий, давай щит! – Он бросил Бамбино Дивино на щит и поднял высоко–высоко над головой. – Аве Цезарь император!

Октавиан соскочил со щита и, отбежав, засмеялся:

– Посмотри на себя! Ты же полуголый!

Агриппа махнул рукой и бросился обнимать Сильвия.

– Ты сберег славу Италии! Спасибо, трибун!

– Центурион, – поправил старый служака.

– Император благодарит тебя, легат! – крикнул Агриппа. – Кукла, он стоит этого!

Октавиан покорно и высокомерно наклонил золотую головку.

Пылали жертвенные и погребальные костры. Тит Статилий принял командование над легионом Мессалы. Никто не знал судьбы благородного Валерия. Его не нашли ни среди мертвых, ни среди живых. Труп же его друга Целия лежал в стороне от места боя, пронзенный стрелой в спину. Его погребли вместе с убитыми воинами Антония.

Император послал за Авлом Гирсием, чтобы полководец, старейший летами, принес благодарственную жертву Марсу Мстителю.

Стоявший на часах у палатки своего командира старик Габиний передал, что Гирсий немного нездоров и, не желая рисковать своими старческими силами, просит разрешения отдохнуть.

– Тогда ты, старейший из легионеров, заколи ягненка, – распорядился Октавиан.

Лилось вино победы. Легионеры пировали на грудах добычи. В императорской палатке Агриппа, хохоча, представлял в лицах, как он гнался за Антонием. Октавиан смеялся тихонько и счастливо.

– А он испугался?

– Тунику придется ему застирать.

– Ты скажешь! Нет, правда?

– Антоний – ерунда. – Пицен сдвинул широкие брови. – Врагов мы победили, а как же быть с друзьями? Поблажки Дециму легионеры не простят.

– Да. – Октавиан притих. – Снова бой...

– Врагов наживать нам нельзя, но и мириться с убийцей нельзя.

– Зачем говоришь? – шепнул Октавиан. – Все сам знаю.

– Ладно, – Агриппа хлопнул его по плечу, – отгавкаемся.

– От... как ты сказал? – Император моргнул.

– Отбрешемся, раз ты не понимаешь латинской речи. – Агриппа принялся тормошить приятеля. – Со мной ничего не бойся.

Полог палатки приподнялся. На пороге стоял Габиний с землисто–серым искаженным лицом:

– Мой легат послал.

– Некогда, – крикнул Октавиан, – не дадут после боя вздохнуть!

– Он умирает. – Габиний застыл, вытянувшись в струнку.

– Умирает? – Бамбино спрыгнул с постели. –  Мой Гирсий! Он даже не был ранен.

– Смертельно. В грудь. Только не велел никого тревожить. Не хотел омрачать торжества победы. Но он уже не доживет до утра.

Император, полуодетый, выбежал из палатки. Растрепанный, заплаканный, упал на колени перед ложем умирающего.

– Мой Гирсий!

– Маленький Юлий. – Старый воин положил на пушистую челку большую тяжелую руку. – Все оставляю тебе. Моим ветеранам год после моей смерти двойной оклад. Твой Агриппа хороший малый... Где чумазый?

– Я тут, Авл Гирсий.

– Антонию не верьте. – Умирающий хотел сесть, но, не найдя сил, подозвал обоих юношей. – Он начнет сейчас мириться. Не верьте, даже заключив союз с ним. – Гирсий закрыл глаза. – Скажу Цезарю: Маленький Юлий в хороших, надежных руках. – Он нащупал руку Агриппы. – Береги...

IX

Лепид звонко всхрапывал. Он и в походе любил уют. Немолод. Стоя с тремя легионами на границе давно завоеванной Галлии Нарбонской, Эмилий Лепид и не считал себя на войне. Гарнизонная служба... Сладко почмокивая, он повернулся во сне. Сквозь дрему с неудовольствием уловил топот вооруженных людей.

– Не умеют, болваны, сменить караул без этого идиотского топота. – Лепид приоткрыл запухшие веки и... скатился с постели, в страхе упав на колени. Перед ним в броне, с обнаженным мечом стоял Марк Антоний. Тщетно Лепид молил, доказывал. Антоний продолжал, потрясая мечом, сыпать проклятия.

Наконец хозяин сообразил, что гнев гостя направлен не на него. Наоборот, консуляр просит приюта и защиты. Он разбит, но клянется отомстить их общим врагам – убийцам Дивного Юлия.

Антоний привел два легиона, но он одинок.

Жена и брат покинули его и в гневе удалились. Одна милая Клодия, это невинное дитя, последовала за ним.

Лепид рассмотрел пухленького оруженосца Антония.

– Ты не прогонишь нас? – Клодия умоляюще протянула аппетитные ручки.

Антоний, заметив, что гостеприимный хозяин все еще стоит перед ним на коленях, бросился поднимать своего будущего патрона.

Эмилий Лепид радушно предоставил в распоряжение изгнанника свой походный погреб. Гость охотно топил горе в вине.

– Твоя мать была моим злым гением, – твердил он заплаканной Клодии, – моим вампиром. Это она выпила мои мозги, иссушила меня всего, толкнула на преступление! А? Поднять меч на ребенка! На сына покойного благодетеля! Боги вступились за дитя, а мне сохранили жизнь, чтобы я одумался. Что ты скажешь об императоре?

– Он красивенький. – Клодия покраснела.

– О женщины! – Лепид вздохнул. – Ромул сразил Сабина, а дочь поверженного разделила с ним ложе. Ты очень хочешь быть его женой?

Клодия стала багровой.

– Вижу, вижу. – Лепид налил вина и ей. – Мы это устроим. Надо тебе, благородный Антоний, мириться с ним, иначе мы все погибнем и Рим с нами. Жаль, малыш не пьет, а то б я его уговорил.

X

В дрожащих струях Падуса отражались высокие стены Мутины. Октавиан на всем скаку осадил лошадку. Его свита в недоумении остановилась. Все мосты через Падуе были разрушены. Децим Брут опасался своего избавителя больше, чем противника. Октавиан, насмешливо прищурясь, обратился к своим легатам:

– Видно, нам не рады!

– Почему же? – Зоркий глаз Тита Статилия разглядел отчалившую навстречу гостям лодку.

Доплыв до середины реки, лодка остановилась. На носу стоял Децим Брут. Он окликнул императора по имени, просил о свидании и благодарил за избавление от осады. Октавиан отвернулся.

– Скажите ему: непристойно сыну убитого говорить с убийцей своего отца. Я не могу его видеть. – Он резко обернулся и хлыстиком указал на Децима. – Не для его спасения я воевал.

– Нам не нужна твоя благодарность, – крикнул Статилий.

Легионеры одобрительно зашумели, кричали, что не потерпят кощунства над памятью Дивного Юлия.

Не обращая внимания на град ругательств и оскорблений, Децим продолжал стоять на носу. Лодка подплыла ближе. Брут достал из–за пояса свиток и, развернув, громко прочел послание Сената и народа римского. Сенат и народ римский даровали благородному Дециму Бруту право на проконсульство в Галлии и верховную власть над всеми легионами Рима. Далее отцы отечества извещали Гая Октавия, что его полномочия истекли, и предлагали передать легионы новому вождю. Сенаторы выражали недовольство половинчатостью победы... Гай Октавий слишком молод, у него не хватает решимости, когда дело идет о благе Республики.

– Ты не сумел довести дело до конца, – крикнул Децим. – Я завершу поход против мятежников до полного успеха.

Октавиан сердито и растерянно взглянул на Брута. Он не решался объявить себя ослушником воли народной. Державшийся до сих пор в тени Агриппа подъехал к самой воде.

– Император, повинуясь воле народа и Сената, уступает тебе власть над легионами Рима, но ветераны Цезаря растерзают его убийцу.

Агриппа въехал в реку, за ним двинулись солдаты. Лодка быстро повернула к Мутине.

К вечеру Децим прислал письмо. Он униженно молил Бамбино Дивино сохранить ему жизнь. Его легионы уже присягнули на верность сыну Цезаря. Агриппа начертал на письме: "Живи в Мутине, если граждане Мутины потерпят тебя" – и велел свой ответ немедля отослать подлецу.

В ту же ночь Децим Брут бежал за Альпы. Агриппа призвал Сильвия: "Разыщи и уничтожь!"

XI

Прислонясь к дереву, Октавиан обрывал лепестки крупной ромашки. Его друг только что выкупался и, поблескивая влажной кожей, обсыхал. Буковая роща, кудрявая и светлая, казалось, вся пронизана солнечным светом. Пахло тмином. Стрекотали крылышками стрекозы, пролетая над молодой травой. Стучал дятел. Октавиан мечтательно поглядел ввысь.

– Гляди, какой!

Пестрая птица, укрепившись на серебристом стволе, деловито ударяла длинным клювом. Октавиан тихонько засмеялся.

– До чего мне надоели дела! Вот бы каждый день как сегодня.

– Мирись с Антонием. – Агриппа приподнялся на локте. – На два фронта нам воевать рано.

– Не знаю, – нерешительно протянул Октавиан, – я не люблю Антония.

– Мирись, – настойчиво повторил легат. – А камень под плащом держать будем.

Он терпеливо разъяснил, что уничтожить Антония и всех его солдат вместе с ним дело не хитрое. Но к добру это не приведет.

– Во–первых, жаль людей, во–вторых, жестокостью любить не заставишь, а если тебя возненавидят легионеры, заказывай Цицерону надгробную речь. – Агриппа покосился на друга.

Октавиан внимательно слушал, и по его лицу молодой пицен не мог понять, какое впечатление произвели на императора эти доводы.

– А главное, Антоний сейчас у Лепида, – продолжал Агриппа. – Они договорятся. Армия Лепида еще неистрепанная, а наши устали, злы на Сенат, и если ты стерпишь оскорбление...

– Я нестерплю! – Октавиан топнул ножкой. – Я император Рима!

– Ладно, ладно, характер показывай не здесь, – оборвал Агриппа с полным пренебрежением к императорскому гневу. – Тебе ясно? С Сенатом нельзя, с Антонием не хочешь, а на два фронта сам руководи, я отказываюсь.

Октавиан возмущенно хлопнул ресницами:

– Сам! Сам! Я не могу!

– А не можешь – старших слушаться надо еще.

– Уж и старший!

– А то нет? – Агриппа усмехнулся и закусил былинку. – Ты же малыш передо мной... Тебе до моих лет два с половиной года жить.

– А если я малыш, меня жалеть надо.

– Я тебя жалею, – сумрачно шепнул пицен, – ужас как жалею, ты и не знаешь...

Октавиан, видя, что гроза прошла и его друг не сердится, улыбнулся.

– Ладно, ладно. – Агриппа отстранил приятеля. – Не балуйся, а слушай. В Элладе Марк Брут и Кассий. В их руках весь Восток. Пшеница и золото. В Риме Сенат – змеиное гнездо. Юг всегда против нас, там латифундии, гладиаторские школы, много греков и варваров, продажные все души. За Сенат кто? Патриции и ростовщики. За Антония – квириты. В Италии его не любят, а за нас знаешь кто?

– Мои легионеры, – робко подсказал император.

– За нас крестьянин! Он хочет жить, пахать, сеять и хочет мира. Чтоб был у него защитник от патрициев и иноземных царей. Да иноземных царей мы победили давно, а вот своих пиявок... Ненавижу их! – Смуглое широкое лицо пицена передернулось. – Ты не знаешь, а я помню, как мы детьми без хлеба сидели, как меня благородный Кассий в рабство хотел увести, как отца с нашей земли чуть не прогнали. Ничего не забыл! Говоришь, тебя не жалею? Жалею, а изменишь простому люду...

– Убьешь? – Октавиан с любопытством и страхом посмотрел на него.

– Нет, – Агриппа устало покачал головой, – просто уйду от тебя...

XII

Рейн, Чистая река, быстрый и пенистый, низвергался с альпийских круч. Его струи отделяли земли Галлии Трансальпийской от никому не ведомых Германских лесов. Затерявшись в этих чащобах, можно жить, дышать и не бояться...

Децим Брут метался по берегу. Он был покинут всеми, последние рабы бежали от него. Месть Антония и Октавиана делала возвращение в Италию невозможным. Путь на Восток к Марку Юнию и Кассию пересекали многочисленные опасности. Децим никогда не был фанатиком. Цезарь мешал наживаться, он ненавидел Цезаря. Теперь Цезарь устранен, но вместо одного Цезаря вставали цезарианцы, безликие, безымянные, неисчислимые. От них одно спасение – бегство, добровольное изгнание... Но шалаш перевозчика был пуст. Децим звал, кричал, никто не отозвался. Вечерело. Ветер крепчал. Быстрая река покрылась белыми барашками.

Децим уже решил переночевать на галльском берегу, как заметил приближающихся к переправе людей. Это были галлы в меховых штанах и шапках, румяные и длинноусые. Брут обрадовано окликнул будущих попутчиков.

– Вот и хорошо, – приветливо отозвались галлы, – вместе веселей.

Заискивающе улыбаясь, Децим подошел к ним. Он свободно говорил на местном наречии и, рослый, плечистый, легко мог сойти за жителя Трансальпинии.

– Хорошо б переправиться засветло.

– Подождем утра, – старый галл покосился на разбушевавшуюся реку, – может, утихнет.

– А может, хуже разыграется. Я б поблагодарил. – Децим осекся, заметив, как невысокий коренастый человек в плаще разглядывает его в упор. – Правда, я заплатил бы...

– Я и так у тебя в долгу; ростовщик. – Сильвий сбросил плащ и рывком кинулся на бывшего сенатора. – Узнаешь, собака? Ты разорил мой дом, твой вилик погубил мою сестру! Не мог я тогда долг выплатить. Ну, с процентами получишь! – Держа одной рукой поверженного врага за горло, Сильвий быстро наносил удары ножом. – Получай все двадцать! За мой очаг, за сестру, за эргастул! А вот и проценты за Цезаря!

Он отсек голову Децима.

– Братья, в поясе у пса кое–что зашито. Это ваше, вы помогли мне изловить кровопийцу. А мне хватит моего... Расплатился сегодня. – Сильвий плюнул в мертвое лицо. – Получай, ростовщик, получай долг сполна!