Текст книги "Рубикон"

Автор книги: Наталья Султан-Гирей

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 45 страниц)

IX

Легионеры императора оборонялись вяло. Прибывший под предводительством Валерия Мессалы отряд сенатской охраны застал лагерь Октавиана разгромленным. Битва уже кипела вокруг палатки вождя. Агриппа, стоя у входа, отражал натиск. У его ног валялись несколько разрубленных тел.

– Мастерский удар, – похвалил Мессала. – От плеча к бедру. После покойного Лукулла ты первый.

– Нас застали врасплох. – Агриппа отер пот. – Но с твоей помощью, доблестный легат, мы отразили мятежников.

– У стен Рима пролить кровь квиритов! – Из глубины палатки показался полуодетый Октавиан. – Все это произошло мгновенно, я не успел опомниться.

– Не стой босым, – крикнул Агриппа, – будешь потом чихать!

Октавиан юркнул в постель.

– Преследовать противника у меня нет полномочий, – продолжал Агриппа, – император повелел ждать указаний Сената.

Мессала после некоторого раздумья распорядился отогнать мятежников как можно дальше и очистить всю Транстиберию от войск Антония. Октавиан выглянул из–за подушки:

– Без письменного приказа мы не двинемся.

Мессала колебался.

К рассвету в лагерь прибыла делегация отцов отечества. Они возмущались дерзостью Антония, умоляли Октавиана Цезаря обнажить меч в защиту Республики!

Цицерон в присутствии тридцати старейших сенаторов благословил сына Цезаря на борьбу с узурпаторами.

– Помни, мое дитя, рабство не есть покой и мир! Не ты развязал демона междоусобных войн! Не ты подвигнул брата на брата! Ты защищаешь очаги и храмы квиритов против безбожного тирана! Не для того пал Цезарь, чтобы Рим терпел Антония!

Отцы отечества отбыли.

Октавиан, смеясь, схватил друга за руки и закружил по палатке.

– Перехитрили, всех перехитрили! – повторял он в упоении. – Они поверили в мою глупость и слабость моих легионов!

– Скажи спасибо Сильвию, – ухмыльнулся Агриппа, – это он подстроил.

– Что подстроил?

– Да нападение. Я намекнул, смотри, Сильвий, а он все подстроил, чтобы они на нас напали, и теперь Антоний зачинщик. Понял?

Октавиан восторженно кивнул.

Глава третья

I

Полог императорской палатки был приподнят. Кусок черного неба в больших лохматых звездах виднелся с постели. Октавиан не мог заснуть. Агриппа с самого привала запропастился куда–то. Уже перевалило за полночь, и император начинал беспокоиться, не случилось ли с его другом беды...

До сих пор боги были на редкость благосклонны к сыну Цезаря. Антоний отступает к Альпам, и войска Октавиана проходят по богатой плодородной Этрурии. Этрурия, житница Италии, изобилует садами, пасеками и пашнями. Древние торговые города являли собой сокровищницы искусства. В редком поселке не попадались гроты, расписанные своеобразными архаическими рисунками. В любом городе можно было найти несколько статуй или искусно расписанных ваз. В виноградниках этрусские крестьяне зачастую откапывали странные изваяния никому не ведомых богов доримской эпохи. Ради этих большеголовых уродцев Октавиан готов был забыть все тяготы похода.

Их творцы жили, созидали, властвовали и, уйдя, завещали ему эту богатую землю, населенную упорными, сметливыми торгашами и художниками, влюбленными в свои творения. А этрусские надгробия с высеченными из камня характерными фигурами? Ваятель—этруск хорошо знал, кого он изображал. Не идеализировал свои модели, не причесывал их на олимпийский лад...

Цепкие, жизнестойкие отцы семейства, некрасивые многодетные матери, коренастые, коротконогие воины, предприимчивые купцы с тяжелыми подбородками – все они приобрели бессмертие такими, какими жили на земле, торговали, воевали, строили.

И все это волновало Октавиана. Новый мир, с необычными канонами красоты, яркий, сильный, своеобразный – неотъемлемая часть его империи. Вот они, древнейшие истоки италийского бытия – в этрусском искусстве!

Если сыну Цезаря суждено стать Периклом Италии, художники Рима будут черпать вдохновение не в александрийской витиеватости, не в греческом трафарете. Император повелит им напоить народы Италии живой водой родимых ключей. Ах, если бы самому постичь эту таинственную власть, которой боги наделяют художников, скульпторов, поэтов... Как же он еще молод и как мало знает! Хотелось остановиться и впитать в себя все познание тысяч жизней, ушедших и все еще живущих... Но не было времени. Закон войны неумолим: кто медлит, тот обречен. Они преследуют Антония, но за спиной враждебный патрицианский Рим. Сенат злорадно ждет первого промаха молодого вождя...

Агриппа все не возвращался. Стараясь отвлечься от тревожных мыслей, Октавиан стал думать о причудливых лилиях на этрусских вазах. Может быть, то были совсем не лилии, а подводные цветы? Этруски знали много потусторонних тайн, но и жизнь они знали хорошо... Недаром их искусство – странная смесь самой капризной фантастики и реализма, правдивого до жути.

Подводные цветы не фантастика, но не стоит о них помнить. Нельзя помнить. Их нет. Он вычеркнул их из своей жизни раз и навсегда.

II

Октавиан проснулся от свежего влажного прикосновения. На краю постели, весь мокрый, с блестящими, гладкими после купания волосами, сидел Агриппа и разувался. Октавиан взглянул в небо. Ночь бледнела.

– Где ты был?

– Отгадай. – Агриппа самодовольно улыбнулся и тряхнул головой. С волос брызнули крупные капли.

– Купался?

– Выкупался я сейчас, а до этого? – Он загадочно замолчал.

– Нашел какую–нибудь... – Октавиан обиженно повернулся к стене.

– Я был в тылу у противника.

Император быстро сел.

– Тебя без моего ведома пригласили для тайных переговоров?

– Я был без приглашения. – Агриппа бросил шутовской тон. – Установил связь с нашей разведкой, собрал необходимые сведения. Фактически вождь армии противника Люций. Его ближайший советник Фульвия, она умная, решительная. А Марка Антония в грош никто не ставит.

– Мой дорогой, рассказывай все по порядку.

– Сейчас улягусь. – Агриппа с удовольствием растянулся. – Ну, слушай. В сумерках я перелез через наш вал. Заодно проверил бдительность ветеранов Гирсия. Дремлют, хоть слона веди, дремлют. Я поставлю пицен. Они, может, из уважения ко мне, их земляку, не будут спать стоя. Потом я прошел через лес и добрался до лагеря Антониев. Было уже темно. Я по–самнитски спросил часового. Мне повезло. Часовой оказался самнит. В лагере я разыскал земляков. Объяснил им, что я беглый раб с юга. Вербоваться отсоветовали. Кормят плохо, бьют часто. Люций Антоний скуп и строг. На победу и добычу надежда слабая. Народ за Октавиана. В деревнях второму консулу провиант не дают даже за деньги, приходится грабить. Население озлобляется. – Агриппа остановился. – Вино у нас есть?

– Я подам, не вставай. – Октавиан подал чашу. – Мне так приятно услужить тебе.

– Ладно. – Агриппа отхлебнул. – Сегодня за мной не стыдно и поухаживать.

– Расскажи, как там Сильвий?

– Свое дело знает. В солдатской компании охает, что его обманули вербовщики. Расхваливает порядки в наших легионах. Но он в большом почете у Фульвии. Готовит ей снадобья из сливок и морковки против морщин. Сильвий бывает в их шатре и при перемене планов обещал сообщить немедля.

Посидел я у моих земляков, поел наших кушаний и отправился бродить. Вдруг натыкаюсь на самого Марка Антония. Он был, как всегда, пьян и начал ругать меня, что шатаюсь без дела. Я обошел его и шмыгнул в палатку прекрасной Фульвии. Попал прямо на ложе твоей Клодии. Ну и пышная девица, такой упитанный поросенок! К счастью, Клодия спала... Я хотел уже сбежать, как вошли Фульвия и Люций Антоний. Пришлось мне залечь под постелью Клодии. Разговор был довольно пустой, но я понял: у них разногласия. Марк Антоний мечтает уйти в Галлию и там действовать именем Цезаря. Я думаю, из Галлии он рассчитывает связаться с Египтом. А Фульвия боится помощи Египта. Ведь там не только Цезарион, но и Клеопатра. Она и Люций хотят перейти в наступление, сражаться за каждую пядь земли, отбросить нас и, осадив Рим, продиктовать свои условия.

Октавиан сидел, охватив колени руками и застыв как завороженный.

– Какой же ты отчаянный!

– На редкость отчаянный, – насмешливо отозвался Агриппа, – прямо герой! Не испугался пьяного увальня и подержанной красотки!

III

Сенат был встревожен и растерян.

Еще не победив Антония, Гай Октавий требовал – не просил, не ходатайствовал, а требовал избрания в консулы, грозя вести на Рим разгневанную армию.

Делегаты императора, бряцая оружием, вошли в курию. В ответ на возмущенные возгласы седых сенаторов Марий Цетег выхватил меч:

– Если вы, старые кашлюны, не дадите консульства нашему деточке, этот даст!

Он поднес клинок к лицу Цицерона. Великий ритор испуганно отшатнулся.

– Консульская тога – не пеленка для недоноска. – Валерий Мессала встал. – Рим еще не видел консула в восемнадцать лет!

– И пока я жив, не увидит! – выкрикнул, брызжа слюной, Домиций Агенобарб. Его рыжая борода взметнулась, как сигнал к наступлению.

Марий Цетег вложил меч в ножны и усмехнулся. Солдаты зашумели, но центурион скомандовал:

– Левое плечо вперед!

Печатая четкий шаг на плитах курии, легионеры покинули Сенат.

Отцы отечества выразили порицание Цицерону. Демосфен Рима пригрел змееныша. Плебей, приемный сын тирана не может стать оплотом аристократической Республики. Придя к власти, он будет хуже и опаснее покойного Юлия. Цезаря связывали известные традиции его семьи. Гай Октавий – италик из Велитр, уже по самой своей сути враг патрицианскому Риму квиритов. Недаром чернь бредит им. Наиболее благоразумный выход для отцов отечества – это чтобы оба разбойника, Антоний и Октавиан, в затяжной гражданской войне обескровили друг друга.

Сенат направил в императорский лагерь двух магистратов, специально избранных для этой цели. Валерий Мессала по старой дружбе с Цезарем вызвался помочь его приемышу:

– Спартанский обычай сбрасывать недоносков со скалы не привился у нас, значит, приходится нянчиться с ними, пока не представится удобный случай. – Валерий выразительно провел рукой по горлу.

Его спутником был назначен Гай Целий, человек незаметный, но хитрый и пронырливый. Сенат вручил своим посланникам велеречивые грамоты.

Сопровождаемые пышной свитой и небольшим отрядом добровольцев, загнанных угрозами под знамена Великой Республики, магистраты прибыли в лагерь Октавиана.

Наследник Цезаря принял их, восседая на священном треножнике у самого жертвенника. Валерий Мессала обратился к императору с изысканной речью.

– Ты поклонник Спарты, – перебил юноша, – жаль, что, восхваляя их жестокость к слабым, ты не перенял их краткости в речи. Я умею читать и понял из ваших грамот, что вы прибыли руководить армией Республики Рима. Но здесь легионы императора. Вряд ли мои солдаты захотят повиноваться тому, кому они ничем не обязаны.

Мессала смолчал. Глядел в землю, не встречаясь с глазами Октавиана.

Оставшись вдвоем с Агриппой, наследник Цезаря еще раз внимательно прочел сенаторские грамоты.

– Ты понимаешь, Кукла, как эти два гостя опасны? Станут выведывать, вынюхивать и перед решительным боем перешлют все сведения противнику. Антоний одержит в последние минуты над нами победу и обессилеет сам. Этого Сенату и нужно. Начнутся снова годы смут, десятилетия неурядиц. О Цезаре забудут. Народ будет рад отдаться в рабство кому угодно, лишь бы был покой.

Октавиан, не отвечая, задумчиво поглядел на убегающую линию холмов. Голубизна Апеннин к подножиям сгущалась, и кудрявая зелень виноградников темным прибоем окаймляла далекие призрачные хребты.

Пробиваясь сквозь тучи, солнце "ставило паруса", косые снопы света выхватывали из тени целые куски с яркими купами садов и пажитями, уставленными маленькими кругленькими житницами.

– Ты охотился на коз? – вдруг спросил Агриппа.

– Где? В классной комнате или на курортном пляже, что ли?

– Их подстерегают у водопоя. У ручья каждый след виден как отпечатанный. Можно прочесть всю звериную летопись. Но умная коза путает свой след. Она ступает по отпечаткам своих же копытец. Ни один охотник не разберет, куда ведет путь умной козочки: в гору, ввысь или вниз, в лощину. Мы не глупей коз, на военных советах мы будем принимать одни решения, а втайне я стану передавать центурионам иные указания. Пока магистраты сообразят, я вырву победу.

В тот же вечер Агриппа разыскал Статилия и молча сел рядом с ним у костра.

– Ночи уже прохладные, – издали начал разговор Статилий.

– Послушай, друг, – нетерпеливо перебил Агриппа. – Ты, я и Октавиан вместе учились. Он никогда не обижал тебя в школе.

– Он никого не обижал. Его всякий обидел бы, если б не ты.

Тит Статилий никак не мог привыкнуть, что его школьный товарищ, малыш, которому он из симпатии к Агриппе покровительствовал, – император Италии.

Не умея найти правильного тона, юноша или паясничал, или держался с подчеркнутой официальностью.

– Какие штучки мы с тобой выкидывали, – увлекся воспоминаниями Агриппа. – Кто самые отчаянные?

– Марк Агриппа и Тит Статилий Тавр, – расхохотался его собеседник.

– Думаю, ты и сейчас не из робких, а пройдохой ты был, пройдохой и остался, – пошутил пицен.

– И все–таки я простой центурион, а ты... – Статилий взглянул на звезды, показывая, как высоко вознесла судьба его приятеля. Он был польщен товарищеским обращением всесильного фаворита.

– После разгрома Антония ты будешь легатом.

– В двадцать лет?

– Мы ровесники.

Тит молчал.

– Я не шучу. Надо только приложить голову и быть верным. Верным надо быть, Тит Статилий.

– Как же я должен проявить мою особую верность?

– Станешь выражать недовольство императором, хвалить Республику. При случае пожалуешься Валерию Мессале, что тебя обходят, что ты ожидал большего...

– Так, так...

– Войдешь в доверие. Будешь служить в их разведке против нас...

– Нехитро.

– Смотри, чисто веди двойную игру. Переметнешься – уничтожу. Копии всех их сводок должны быть в моих руках.

– И это можем. "Нет такой пакости, – прошамкал Статилий, передразнивая начальника школы, – чтоб они вдвоем не учинили, эти Тит Статилий и Марк Агриппа". Но что мы в наши похождения втянем тихонького Куклу – этого Вителий не предвидел.

– Награда после первого перехваченного документа, – оборвал Агриппа не в меру фамильярного лазутчика.

IV

Гай Целий пробовал заговаривать с легионерами о тяжести их жизни, намекнул, что Октавиан обманет их чаяния. Даже если он захочет, все равно не сможет наградить достойно всех. Прохаживался насчет слишком большого доверия сына Цезаря к своему фавориту. Агриппа пицен. Он натравит своих соплеменников на латинян и остальных италиков. Этого чумазого молодца с большой дороги и Сенату следует опасаться сильней, чем глупенького, тщеславного ребенка. Но солдаты верили молодцу с большой дороги. После жатвы к лагерю Октавиана каждый вечер подходили деревенские парни. Они слышали, что император сражается с мятежниками, грабящими крестьян. А когда победит, по всей Италии будет единый закон для всех племен, отменят долговое рабство и дадут бедноте землю, всем дадут, кто воевал за сына Цезаря.

Они просили записать их в императорские легионы. Новобранцы вливались в общий поток и впитывали боевые традиции ветеранов Цезаря – бесстрашие, дисциплину и преданность вождю. Они знали, ради чего оставили свои очаги, и армия Октавиана росла и росла. Отставшие от Антония дезертиры тоже просились в императорские войска. Ведь они помнили Цезаря, и просто злой бог их попутал прельститься посулами второго консула. Из перебежчиков Агриппа формировал отдельные центурии и размещал их по всем легионам вразброс. Он не доверял им.

Молодой полководец сжился со своими воинами, остро чувствовал малейшие движения их умов и сердец. По вечерам у костра рассказывал, какие виды на урожай, с уроженцами юга говорил на их наречиях. Пожилым хозяйственным солдатам мог дать дельный совет, как откармливать кабана, как лучше укутать на зиму корни нежных лоз. Читал легионерам письма из дому: родилась девятая сестренка. С молодежью от души балагурил, был первым во всех состязаниях. Лучше всех рубил мечом, объезжал непокорных лошадок, при переправе первый бросался в воду и в несколько взмахов – в бурю ли, в стужу ли – переплывал любой омут. Всегда находчивый, острый на язык, грубоватый в шутках, он быстро стал кумиром армии.

По утрам, когда Агриппа выходил с сыном Цезаря из палатки, им навстречу неслись приветственные клики и имя любимого полководца звучало раньше, чем титул императора. Октавиан не ревновал друга к славе, только удивлялся равнодушию пицена к почестям.

Зато Гирсий хмурился и вздыхал. Выговор за недостаточную бдительность ветеранов старый легат принял как глубочайшее личное оскорбление. На привалах не выходил из палатки, а когда император спрашивал его, обиженно цедил:

– Чего меня спрашивать? Я уже из ума выжил. За пятьдесят лет службы я перестал различать, где право, где лево. На ходу сплю с моими ветеранами. Спроси своего дружка.

– Старик на тебя обижен, – заметил Октавиан товарищу, – ревнует ветеранов.

– Я прав, – пицен закусил губу. – Если он пятьдесят лет служит, это не значит, что дисциплины нельзя спрашивать.

Октавиан промолчал – но был недоволен этим разладом и в душе винил Агриппу.

V

Этрурия осталась позади. Ярко—зеленые луга Цизальпин, ровные и сырые, уходили в туманы. Страды бежали по насыпям. Из низин тянуло нездоровым дыханием болот.

Антоний отступал. Агриппа несколько раз с удальцами–добровольцами налетал на вражий арьергард, но противник спешил кое–как отбиться и отступал дальше. Гирсий советовал гнать врага до предгорий и на первом же удобном плато дать битву, чтобы не допустить второго консула в Галлию. Агриппа почтительно выслушал слова старого воина. Он проводил легата до его палатки:

– Я очень прошу тебя, поделись опытом, как заставить противника принять бой. Будет очень печально, если из–за моего невежества пострадают наши легионы.

– Садись, садись.– Гирсий налил вина и велел подать горячих лепешек. – Только что с углей, на нутряном сале.

Агриппа откусил.

– Ты умеешь в походе жить по–домашнему. Война – твой дом.

– Скоро я покину мой дом. Молю Марса Квирина взять меня с поля битвы. Но хочу еще увидеть победу Маленького Юлия. Смотри. – Гирсий уверенно чертил.

Урок тактики кончился, но юноша не уходил. Он порывисто схватил старческую руку и прижал к губам...

Он торжествовал. К нему пришли за советом! Он еще нужен! Старый вояка вкладывал в импровизированный урок тактики весь жар своей одинокой души, всю долголетнюю привязанность к дому Юлиев. Все, чем он еще владел, он был рад передать чумазому пицену только за то, что тот пришел.

VI

Альпийские снега, лилово–голубые, с розовыми и пунцовыми бликами догорающего дня, сияли над свежей зеленью долины. Внизу стальным клинком, отсекая Цизальпины от остальной Италии, сверкал Падуе. В стане Октавиана разводили костры, сушились, готовили пищу.

Март, солнечный и теплый, принес весну. В долинах зацвели сады. На полянках появились первые цветы, голубые перелески. В Альпах началось таяние снегов. Лавины то и дело скатывались с перевалов. Разрыхленные дороги стали еще опасней, чем в зимние бури.

Антоний, загнанный в Цизальпинский треугольник, между двумя морями и горным хребтом, попал в западню. Он осаждал запершегося в Мутине Децима, а его собственные легионы оказались в кольце когорт Октавиана. Из Рима на помощь императору спешил Вибий Панса с двумя легионами.

Агриппа в палатке чистил меч, пробовал лезвие на волос, хмурился и напевал под нос: "Так уж лучше умирать на глазах у милой..." Расчувствовавшись от собственной песни, он вздохнул:

– Так, что ли, друг?

Нежась у огня, Октавиан лукаво улыбнулся:

– Не знаю.

Агриппа еще раз вздохнул и снова, занялся мечом.

– Если Мешок сам станет руководить боем, не испугаемся. Марк Антоний многое перенять может, даже гениальный маневр повторить сумеет, но ведь надо самому чувствовать, что к чему, а этого он не может. Туп. Я боюсь Люция Антония – умен, зол и смел. Подумать не могу, что с тобой будет, если меня убьют!

– Не говори "убьют"! – Октавиан кинулся к нему. – Скажи "не убьют"!

– Кто знает? Головы, конечно, не подложу. На всякий случай запомни: паду – доверься Гирсию. Больше никому не доверяй. Отступайте за Альпы. В Галлии помнят Цезаря и поддержат его сына. Ветераны спрячут тебя. Не пытайся вернуться в Рим. Антоний долго не продержится. Тогда ты, как избавитель от смут, явишься со свежими легионами.

В очаге догорало пламя, и длинные тени ходили по пологу палатки. Где–то в прохладной сырости по–весеннему звонко квакали лягушки.

– Я верю тебе, – пробормотал Октавиан, засыпая. – Ты победишь?

– Да. Только обещай весь бой, пока опасность не минет, стоять у знамени, вне полета вражьих стрел. Преторианцы Мария Цетега будут охранять тебя.

– Чтобы мои легионеры сказали, что их император трус? – Октавиан от возмущения даже вскочил. – Никогда!

– Ах, вот как! Ты хочешь, чтоб весть о твоей доблести на час пронеслась в веках, а мы были бы разбиты наголову? Я не могу руководить боем, когда ты вертишься под ногами. – Агриппа притянул приятеля к себе. – Пожалей меня, ведь завтра первый мой бой. И с кем? Один, без опыта, без легатов, Гирсий дряхл, Тит Статилий мальчик, сенатские вояки – враги заплечные. Кукла, пожалей меня. Сделай, чтобы я был спокоен! Обещаешь?

– Слово императора. А ты победишь?

– Обязательно, раз душа будет спокойна.

Агриппа погладил вздрагивающие плечики своего повелителя.

– Спи, Кукла, все будет хорошо.

Он не хотел, чтобы Октавиан догадался, как его старший друг боится завтрашнего боя.

Император, уцепившись за руку своего полководца, уснул. Агриппа осторожно разжал его пальцы и, высвободив руку, вышел из палатки.

Звезды гасли. Ночь выцветала, и в небе уже смутно наметились серые громады Альп. Далеко над поймой мерцали желтоватые точки – огни противника. В предрассветных сумерках легат обошел весь лагерь, потолковал с легионерами, проверил слабые центурии, без конца заклинал Мария Цетега хорошенько охранять императора.

– Понимаешь ли, центурион, как драгоценна жизнь сына Цезаря для всех нас? Для всей Италии? Вы пойдете в обход, а мы примем весь удар на себя.

Марий Цетег кивнул. Молодой полководец нервничал, это плохой признак. Дивный Юлий всегда был божественно спокоен.