Текст книги "Рубикон"

Автор книги: Наталья Султан-Гирей

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 45 страниц)

VIII

Марцелл и сестра осыпали молодого императора упреками.

– Где ты ночевал? У тебя нет дома, что ли? Или ты считаешь, раз ты для своих легионеров император, можно не слушаться старших и ложиться спать, когда вздумается? Сразу же после второй стражи должен быть в постели и не ходить никуда без Марцелла. Тебя убьют, – всхлипывала Октавия. – Кто теперь, как не мы, беречь тебя станет?

Неодобрительно косясь на Агриппу, Марцелл пригласил юношей к столу. За завтраком заговорил о том, что необходимо навестить Антония.

– Я советовал бы не ссориться со старинным другом Цезаря. Лучше всего согласиться на опеку и немедля просватать Клодию.

Октавиан промолчал.

– Ты еще ребенок. Неужели ты всерьез считаешь себя властелином Рима? Ты должен быть благодарен, что друзья твоего приемного отца хотят отомстить за него. Самое благоразумное для тебя – вовсе отказаться от опасного наследства и... – Марцелл замялся и решительно закончил: – Я сам пойду с тобой в Сенат и к Антонию.

– Но я не иду к Антонию. – Октавиан поднял голову и, поймав одобрительный взгляд своего друга, продолжал с пафосом: – Прошу, брат мой Марцелл, ничего не обещай от моего имени. Слово императора закон, а закон устанавливает сам император.

Брови Марцелла изумленно поднялись. Октавия всплеснула руками:

– Маленький, что ты говоришь? Я всегда настаивала: дети должны вовремя ложиться спать!

Император улыбнулся снисходительно и печально. Сколько уже лет он слышит о том, что нужно вовремя ложиться спать, в постели не читать, на ночь мыть уши, за едой не разговаривать, ногами под столом не болтать! Но больше этих глупых поучений терпеть нельзя. Он вызывающе положил на стол оба локтя.

– Сядь как следует, – заметил Марцелл, – и не гримасничай. У тебя глупый вид. О чем ты замечтался?

– О моей империи, – величественно уронил Октавиан и быстро покосился на друга. Агриппа наклонил голову. Империя, по мнению молодого пицена, стоила, чтоб о ней думали. Другие же заботы могли бы только унизить императора.

Империя сына Цезаря лежала за городом на Марсовом поле. В центре столицы заседала республика с зятем Цицерона во главе, а на окраинах, вечно требующих хлеба и зрелищ, жаждали царя и готовы были короновать любого, кто даст покой и хлеб. Зрелищ стало в избытке, но хлеба не хватало. Царство Антония, империя Октавиана и республика Цицерона враждовали.

В пику отцам отечества второй консул воздвиг на перекрестке одного из самых людных кварталов статую Цезаря и высек на пьедестале: "Доброму отцу". И каждое утро свежие полевые цветы благоухали у ног нового божества римских плебеев.

IX

Легионеры пронесли наследника Цезаря, как божество, на скрещенных копьях по всем улицам Рима. Октавиан, проплывая над головами квиритов, задумчиво смотрел в небо и по–детски болтал ногами. Под восторженные крики шествие свернуло к дому Антония.

Вскинув руку, император на пороге отдал второму консулу военный салют. Антоний сухо ответил. Он знал нелюбовь своей жены к юноше и боялся дома выказывать расположение. Разговор не вязался.

Клодия некстати спросила, как гостю понравилось в Риме. Октавиан с осуждающим изумлением взглянул на нее.

– Я надеюсь, ты доверишься мне, – вкрадчиво начал Антоний. – Я рад видеть в тебе сына...

Поймав колючий взгляд Фульвии, второй консул кашлянул:

– Я не вижу причин откладывать заветное желание покойного. Мы с женой готовы благословить твой брак с Клодией.

Октавиан невозмутимо вскинул ресницы. Вся разрумянившись, Клодия с жадным нетерпением ждала.

– Перед свадьбой скрепим договор об опеке, – не выдержала Фульвия. – Марк Антоний возложит на свои плечи все тяготы императорской власти, а ты сможешь безмятежно наслаждаться медовым месяцем и продолжать образование.

– Ты думаешь, опека –  лучший выход из положения? – покорно спросил юноша. – Но если я слишком молод, чтобы быть императором, то и жениться мне рановато.

Под вечер семью второго консула навестил брат Марка Антония – Люций Антоний, увенчанный лаврами победитель Катилины. Он привел в Рим из глубины Италии два легиона.

– Представь себе, – с возмущением начал он вместо приветствия. – Какой–то Марк Випсаний Агриппа от имени императора отрезал все подступы к Вечному Городу. Мои легионы расположились за линией его лагерей. А я вынужден был испрашивать у чумазого сопляка разрешения на въезд в Рим. – Люций Антоний насмешливо и негодующе фыркнул. –  Видел бы ты этого юного Марса! Обветренный, загорелый, как бродяга. Вихры черные, жесткие, торчат во все стороны, глаза горят, как у волка, а важности... Его император повелел ему... священная воля его императора... Я еле удержался, чтобы не вспылить.

Фульвия растерянно нюхала флакончик с туалетной солью. Она измучена. Марк Антоний – мешок, всюду опаздывает и никогда, нигде не может стать первым и единственным!

– Ты не слишком решителен, – поддержал невестку Люций Антоний, – форсируй удар. Мои два легиона, твои ветераны... За деньги можно нанять достаточно разбойников, чтобы стать силой. Справишься с мальчишкой – очистишь потом страну от заговорщиков. Они притихли и сейчас не опасны.

– Недоброе советуешь ты мне, брат. Не обнажу меч против сына моего покойного друга и благодетеля!

– Не на сына Цезаря, а за сына Цезаря зову тебя обнажить меч, – величественно возразил Люций Антоний. – Его мать, царица обоих Египтов, пишет тебе.

Он протянул письмо. Фульвия живо схватила. Она боялась, чтобы под видом деловой переписки ее сластолюбивый супруг не завел бы любовной интриги. Но письмо Клеопатры дышало пристойностью. Успокоившись, матрона передала его мужу.

Царица обоих Египтов выражала главе Римской Республики великое соболезнование и свою скорбь по поводу трагической кончины Дивного Юлия, отца ее первенца, и заклинала Марка Антония, как друга покойного, встать на защиту его сына. Второй консул сам желал увенчать чело Цезаря короной Рима, а то, что коронации не было, не умаляет державных прав покойного. Ни один царь не властен ломать традиции престолонаследия, одинаковые для всех времен и народов. Сын – наследник отца. Для этого не нужно какое—либо особое завещание.

– Если у нас монархия, – веско произнес Люций Антоний, – она совершенно права. Если у нас республика, то после смерти одного консула всю полноту власти до всенародной кооптации нового соправителя приемлет консул, оставшийся в живых. И в том, и в другом случае Гаю Октавию нечего делать в Риме.

Марк Антоний, погруженный в глубокую задумчивость, вздрогнул.

– Цезарь любил мальчика...

– Я не говорю казнить, замучить, изгнать, – ответил Люций. – Пусть живет и учится. Он, кажется, любит литературу, будет писать стихи своему Агриппе. Цезарь оставил денег довольно, Гай Октавий может уехать в Элладу, в родные Велитры, наконец, и сидеть тихо.

– Что предлагает Клеопатра? – Марк Антоний поднял голову.

– Она хочет дать тебе средства для ведения войны в Италии против узурпаторов, как республиканцев, так и Гая Октавия, именующего себя Октавианом Цезарем.

– Наглая тварь! – завопила Фульвия. – Он не имеет права на это имя!

– Цезарион имеет, конечно, больше прав на престол, – как бы взвешивая, произнес Марк Антоний. – Но престола еще нет.

– Клеопатра доверяет тебе во всем. Ты будешь править от имени юного царя, – сказал Люций, глядя в упор на брата.

Марк Антоний медленно обвел взглядом своих домочадцев. Он предпочел бы лучше опекать Октавиана, чем Цезариона, но раз маленький шакал кусает руку, протянутую для ласки, пора подумать о себе.

– Во всяком случае, договор с Египтом будет храниться в тайне, иначе я навсегда потеряю любовь квиритов. О, великие боги! Я должен начать борьбу за дело Цезаря с тем, кого Цезарь любил сильней всех на этой земле! И я беру с вас клятву – и ты, брат мой Люций, и ты, супруга моя Фульвия, клянитесь Гекатой, трижды священной богиней смерти, любви и рождения: кровь этого ребенка не будет пролита! Я возьму его в плен, заставлю отречься от честолюбивых надежд, но жизнь сохраню!

X

Октавиан, стоя на лесенке, перебирал рукописи. У Марцелла небогатая библиотека, но кое–что есть. В Путеолы надо взять самое любимое. Как же он там будет одинок!

Для всех его поездка на юг – визит любящего и почтительного сына к матери: Марцелл и сестра рады избавиться от него.

Слишком уж великую ответственность История возложила на плечи этих добрых, но чересчур ограниченных существ...

Внезапно почувствовав, что он не один, Октавиан оглянулся. В дверях, весь в пыли, вертя в руках хлыст, стоял Агриппа.

– Привез новости!

– Хорошие или плохие?

– Очень хорошо, что мы знаем эту новость, но сама новость плохая.

Агриппа сжато доложил о тайном совещании в доме Антониев. Ему известно все от декуриона Сильвия. У Сильвия родственник жены, пленный галл, работает на кухне Антония. Декурион часто ходит туда подкормиться.

– Я представил его к награде и отчислил из войска.

– Зачем?

– Второй консул будет вербовать солдат. Сильвий запишется в его легионы. На помощь Сильвию я повелел еще некоторым ветеранам проникнуть в когорты Антония.

Октавиан грустно покачал головой.

– Я всегда боялся Египта. У них деньги, пшеница, ключи от моря. Отрезанная Италия не прокормит себя.

– Не робей, друг. Они погубят себя жестокостью!

Агриппа рассказал, что в Брундизий прибыли из Македонии четыре легиона, галльская и фракийская конница. Антоний выступил перед солдатами. Обещал им деньги, если они изменят сыну Цезаря и перейдут к нему. Однако ветераны хранили молчание. Многие центурионы встретили второго консула насмешками. Тогда Фульвия приказала схватить наиболее преданных Октавиану. Триста центурионов и несколько сотен легионеров были казнены по воле злой, порочной женщины. Народ римский и его армия не забудут невинно пролитую кровь.

В кварталах, населенных беднотой, Марий Цетег, Сильвий да и сам Агриппа на всех перекрестках, у водопроводов, в банях и кабачках терпеливо разъясняли: на Антония надеяться нечего! Он продал дело Цезаря и хлопочет о короне. Одна опора у бедного люда – божественное Дитя. Оно невинно и не обрызгано кровью народа, как консул, проливший кровь бедняков в угоду ростовщикам и патрициям.

– Недаром сказано, – значительно прибавлял Сильвий, – родится царь–избавитель в нищете и унижениях, но возвеличится волей народной. Бамбино родился в доме плебея, и этим корят его надменные враги. Патриции убили Цезаря и погубят его дитя, если вы не заступитесь...

Популярность Октавиана росла.

– Вот видишь, – закончил Агриппа, – за Антония чужой Египет, а за нас родная Италия! Мы обязательно победим! Ты понимаешь, какая сила народ? Простой, бесхитростный, он храбр, верен и мудр!

– Как ты, – улыбнулся Октавиан, – поэтому тебя нельзя не любить!

– Любишь ластиться. – Агриппа вздохнул и польщено хмыкнул. – Эх ты, кошка!

Глава вторая

I

Сидя в саду за чарочкой, Октавиан терпеливо выслушивал жалобы отчима. В душе он осуждал мать. Из–за такого глупого чувства, как эта любовь, племянница Цезаря дважды уже запятнала фамильную честь Юлиев. По ее милости он плебей Октавий, а мог бы родиться патрицием и вести свой род от Ромула, носить имя Валерия или даже Фабия. Тогда бы Сенат больше считался с его правами.

В глубине аллеи показалась Атия. Расплывшаяся, с неестественно черными тусклыми волосами, она была малопривлекательна. Почтенная матрона еще издали выразила удивление, что мужчины так рано встали и ее супруг уже за чарочкой.

– Скоро полдень, мама, – ласково возразил Октавиан, целуя ей руки. Что бы он ни думал про себя, он старался держаться как примерный сын. Недоставало еще посвящать чужих в семейные дрязги Юлиев.

Атия опустилась на скамью.

– Подумать только, ты уже вырос... Пора позаботиться о невесте.

– Воспитанница Цицерона очень мила, – небрежно вставил Филипп. – Между прочим, дружить выгодней со слабым. Цицерон сейчас слабей Антония, он с радостью примет дружбу. В этом союзе ты будешь всадником, а он лошадью. Антоний же сделает из тебя свое оружие.

Октавиан с почтительным изумлением взглянул на отчима. "Не такое уж ничтожество этот щеголь, если сумел прочитать тайные мысли императора". С некоторых пор Октавиан думал о себе всегда в третьем лице и с упоением повторял: "Император!"

После обеда пришли Лелия. Она не знала о приезде гостя и с разбегу остановилась у земляничного дерева, покрытого крупными розовыми цветами.

Октавиан качался в гамаке. Откинувшись на подушки, он увидел похорошевшее от радостного волнения лицо девушки.

Лелия только что выкупалась. Черные блестящие пряди свободно падали по плечам. Платье, еще влажное, плотно облегало грудь и стан. Подол был мокр, к нему прилипли какие—то травы. В руках она держала большой лист. На нем алели ягоды.

– Подойди, дриада. – Октавиан улыбнулся. – Не бойся, я не фавн.

Лелия подошла и, сунув ему в руки лист с ягодами, слегка качнула гамак.

– Хорошо, что ты приехал. Я зимой часто навещала твою матушку и мы постоянно говорили о тебе.

Она избегала говорить о его горе, и Октавиан был благодарен. Расспросы чужих людей, их праздное любопытство там, где душа истекает кровью, слишком болезненны. А Лелия держала себя так, точно они вчера расстались и иды марта были лишь пригрезившимся кошмаром.

Девушка качнула гамак сильней. Октавиан засмеялся:

– Я просыплю твои ягоды.

Она высыпала землянику на ладонь и шутя принялась кормить его с руки.

– Ты совсем не вырос.

– На три пальца вырос.

– Неправда. – Лелия с силой раскачала гамак.

Октавиан прикрыл глаза. Гамак взлетал и падал. У юноши начала кружиться голова.

– Хватит. – Он вскочил и, чтобы удержать равновесие, невольно схватил Лелию за руку.

Она не отстранилась и тихонько взяла его за талию:

– Не смотри в небо. Пройдет...

Октавиан опустился наземь и усадил девушку возле.

– А ты очень выросла и похорошела.

– Мне далеко до римских красавиц. – Лелия повернулась к нему. – Я часто ходила в голубую пещеру.

– Что бы сказал твой отец, – Октавиан перебрал ее пальцы, – если бы я просил твоей руки? Мне навязывают Клодию, но...

Лелия быстро встала.

– А ты действительно хочешь нашего брака?

–  Из девушек ты лучше всех, кого я знаю. Ты скажешь мне: "Где ты, Кай, там и я, Кая"?

Он тоже встал. Они стояли близко—близко, и розовые лепестки цветущего земляничного дерева осыпали их. Лелия перевела дыхание, но Октавиан не коснулся ее губ.

– Кая клянется Каю у очага, – наконец с трудом выговорила она. – У меня никогда не будет очага. А сердце мое возьми.

– Ты думаешь, твой отец не согласится? – Осторожным движением он погладил плечи девушки.

– Не знаю. Разве Ромул спрашивал у Сабина, отдаст ли он ему дочь? У отца свои замыслы, у меня моя воля. Я плакала по Цезарю. – Она глядела прямо в лицо юноши: Лелия была немного выше его и невольно смотрела сверху вниз.

– Я благодарен тебе, – растроганно проговорил Октавиан. – Сегодня же я буду у вас.

Цицерон любил работать у открытого окна. В узкую амбразуру, как в вырез рамы, виднелся кусок моря. Демосфен Рима диктовал. Лелия быстро писала: "Даже Цинцинат,[3737
  Цинцинат – римский патриций, консул 460 г. до н.э., диктатор, полководец


[Закрыть]] спасший Рим от варваров, отказался от единовластия..."

Великий ритор остановился:

– Ты его вчера видела?

– Кого, учитель, Цинцината? – лукаво спросила Лелия.

Цицерон кашлянул. Он хотел заметить, что его вопрос относился отнюдь не к Цинцинату, но под окном раздались шаги.

Несмотря на яркий день, в комнате было сумрачно, и в открывшуюся дверь пролился широкий поток солнечных пылинок. На пороге встал Октавиан.

– Я пришел высказать мой восторг, Марк Туллий, твоим мужеством в дни смятения.

Лелия придвинула резное кресло и обменялась с гостем быстрым взглядом. В ее глазах сквозило изумление. От сына Цезаря она ждала большего достоинства. Ей было жаль Октавиана и досадно за него. Обидно, если он ради нее так заискивает перед ее учителем.

Не давая себя перебить, юноша развивал свои мысли. Он не отказывается от основных замыслов Цезаря, но считает, что все эти мероприятия можно и должно проводить, не ломая государственных традиций Республики.

– Власть, доверенную мне армией, я употреблю на укрепление народоправства, – напыщенно промолвил наследник Дивного Юлия. – Но временно необходима диктатура, возможно, коллегиальная. Вождь, умудренный летами, возглавит Сенат.

– Я удивлен твоей рассудительностью, мой юный друг. – Цицерон неискренне улыбнулся.

– Я рад, что ты считаешь меня другом, и чтобы закрепить нашу дружбу, отдай мне Лелию.

– Вы оба еще слишком молоды, к тому же я не могу решать без ее отца.

Октавиан мягким движением поднялся.

– Я не отвергаю твоего сватовства, – живо прибавил великий ритор. – Мы еще поговорим после признания тебя Сенатом.

– Прощай, Лелия.

Она проводила гостя до калитки и долго с грустью глядела вслед. Девушка поняла: не она нужна была Октавиану.

II

Добравшись до Неаполя, Брут слег. Его внутренности отказывались принимать пищу. Но раздирающая тело боль явилась невольным облегчением душевным мукам. Он в изобилии пил болеутоляющие снадобья и, погруженный в дремоту, забывал все.

Кассий бесился. Вождь заговора покинул столицу, чтобы поднять эллинизированный юг против Рима, а приходится подавать горшки мерзкому поноснику. Покинуть больного не позволило самое примитивное чувство порядочности. Боясь рассердить властного соратника, Брут не стонал. Прикрытый шерстяными покрывалами, обложенный горячими кирпичами, он грустно глядел на стенную роспись.

Даже приезд Цицерона не вывел его из оцепенения. Демосфен Рима расхаживал по комнате и, иллюстрируя свою речь плавными ораторскими жестами, повествовал о визите Октавиана. Он рассыпался в похвалах сыну Цезаря:

– Какой умница! Какая скромность! Какая почтительность к старшим! И мальчик совсем не честолюбив!

Потом Цицерон стал излагать свои последние наблюдения над ходом событий.

По мнению великого ритора, заговорщики перегнули палку. Надо было припугнуть тирана, вырвать его согласие на разумный компромисс, но не лишать жизни. Марк Туллий Цицерон умывает руки. Да падут плоды их злодеяния на них самих! По старой дружбе ритор предупреждал – благую участь изберут убийцы Дивного Юлия, если покинут Италию.

Проводив Демосфена Рима, Кассий подошел к постели больного и с силой тряхнул несчастного за плечи:

– Тут тебе, любезный Брут, не остров Эскулапа![3838
  Остров Эскулапа – место, куда свозили больных к жрецам–целителям.


[Закрыть]] Нечего разлеживаться! Этот старый лис трижды прав: в Италии нам делать нечего. Завтра же в Элладу!

Еще по дороге в Брундизий Кассий начал вербовать солдат. Лелий Аттик, друг Цицерона, перед самым их отъездом тайно вручил заговорщикам кругленькую сумму. Денег хватит на снаряжение трех легионов. История показывает, что стоит поднять мятеж – и повстанческая армия начнет расти, как ком снега, катящийся с горных вершин.

Брут рассеянно внимал доводам соратника. Стиснув зубы, небритый, безучастный, он наблюдал погрузку завербованных воинов на лигуры.

Бездомные бродяги, дезертиры, должники, бежавшие от долговой ямы, разноплеменные искатели приключений, дышащие ненавистью к Риму, составляли воинство "освободителей родины от тирании".

Пышущий здоровьем молодой человек с приятным свежим лицом и темными кудрями подошел к Бруту. Он клиент Валерия Флакка, друга Децима, и должен своему патрону, а патрон должен Дециму, пояснил юноша, и просит разрешения взамен оплаты векселя отслужить в войсках доблестного Марка Юния Брута.

– Обратись к Кассию, – безразлично ответил Марк Юний. – Я болен, забыл как тебя зовут.

– Квинт Флакк Гораций. Имя негромкое, не трудись запоминать.

...Волны мерно плескались о борт. Морской воздух и тишина смягчили страдания Марка Юния. В этот день впервые после страшных мартовских ид он смог принять пищу без боли. Может быть, удастся заснуть.

Молодой сочный голос на корме читал стихи о вине и любви. Брут скрипнул зубами:

– Подлецы! Попойки, девушки, а в результате племя римских полукровок по всем портам! Племя, живущее вне традиций, вне чувства долга, вне пристойности! Жрут, пьют, развратничают, и никто не задумывается – зачем? Слагают о своем пакостничании стишки и считают их перлами поэзии...

– Гораций! – раздраженно крикнул Марк Юний. – Замолчи, бездельник!

Декламация прекратилась. На корме шушукались, хихикали, наконец разошлись. Марк Юний закрыл глаза. Бесчеловечно со стороны Кассия лишить больного спасительных снадобий. Они губят мозг, отшибают память? Но стать безрассудным, беспамятным животным – высшее благо для Марка Юния Брута. Ему не везло. Все в жизни получалось у него наоборот. Чтил свою мать как образец женственности, а она родила его грязным выродком...

Любовь Цезаря сама по себе не являлась осквернением памяти матери. Но Брут припомнил ряд друзей, вечно толкавшихся в их доме... Даже Децим, эта грубая, распущенная скотина, владел его матерью. А Марк Юний знал и стерпел...

Мнил себя освободителем отчизны, а убегает на вражий Восток изгнанником, проклинаемый родиной. Мечтал войти в века героем, но будет увековечен как Герострат, губитель прекрасного.