Текст книги "Рубикон"

Автор книги: Наталья Султан-Гирей

сообщить о нарушении

Текущая страница: 45 (всего у книги 45 страниц)

VIII

Пленная царица обоих Египтов просила у победителя аудиенции. Она никогда не была врагом Рима. За годы ее правления ни один договор с народом римским не был нарушен. Ее многолетняя верность Цезарю известна. Принуждаемая Антонием, в чьих руках находились все вооруженные силы Востока, она участвовала в мятеже против императора помимо своей воли.

Октавиан соблаговолил выслушать пленницу наедине. Аудиенция состоялась в отдаленном покое дворца. Клеопатра замедленно величественным движением поднялась навстречу. Она была хороша. Титанически прекрасна. Октавиан видел ее изображения, с детства слышал о ее чарах, но растерялся. На миг отвел глаза. Эта женщина прежде всего враг. Чем обаятельней, тем опасней. Он поднял на владычицу всех сердец спокойный, невинный взор.

Клеопатра низким грудным голосом заговорила. Произнося смиренные, полные покорности слова, не отрывала от лица собеседника властных, чарующих глаз.

Пантера, могучая, гибкая, спрятав когти, следила за пушистой кошечкой. Пантера мнила себя царственным хищником. Кошечка же твердо знала: перед ней – мышь. Правда, очень большая мышь, но все же мышь, рожденная, чтобы быть съеденной кошечкой.

Октавиан ласково коснулся руки царицы:

– Ты подавлена горем. Отдохни. Об условиях мира я сообщу тебе после. Я чту в тебе подругу Цезаря.

Взор Клеопатры хищно блеснул. Пантера приготовилась к прыжку. Кошечка скромно облизнулась.

– Я была бы счастлива видеть в тебе желанного гостя. –  Египтянка откинулась, и линии ее безупречного тела четко обрисовались под мягкой тканью.

Октавиан с любопытством посмотрел. Самая красивая женщина мира. Захочет, увидит ее нагую.

Царица нагнулась к нему. От резкого движения нога обнажилась. Точеные формы, воспетые поэтами, увековеченные в бронзе и мраморе. Октавиан притронулся коленом к ее ноге. Клеопатра с изумлением ощутила спокойный холодок. Посмотрела вниз. Маленькая, очень изящная ножка с более крутым, чем у нее, подъемом и более нежными, розовыми пальчиками.

Октавиан наслаждался. Ступня египтянки, более плоская, более длинная, с желтоватой кожей, вовсе не была так хороша, как его ножка, целованная всеми легионерами Рима. Клеопатра скользнула взглядом по маленькой фигурке в голубой тунике, подняла глаза на хорошенькое, нетронутое загаром личико своего победителя. И вдруг поняла: сбрось она все долгие годы царствования с плеч, предстань перед императором во всем сиянии юности, как некогда перед Дивным Юлием, – не восхищение, а зависть сжала бы сердце Октавиана.

– Я могу быть полезной. Это я вырвала тебе победу при Акциуме. Антоний бежал, потому что, надеясь на твою благодарность, я увлекла его.

Октавиан скептически улыбнулся. Египтянка прочла в его усмешке приговор.

– Я буду ждать твоего решения. – Клеопатра встала и наклонила голову, как бы давая понять, что ей больше нечего сказать.

Но Октавиан не собирался уходить. Закинув ногу за ногу, он бесцеремонно разглядывал драгоценности царицы. Обвел оценивающим взглядом убранство покоя.

– Список твоих сокровищ у меня. Завтра сдашь моему казначею. Судьбу свою узнаешь в Риме. Судьба Египта тебя, предавшую свою страну, интересовать не может. Полагаю оставить моей провинцией.

Клеопатра все еще стояла перед ним. Потом сделала шаг.

– Могу покинуть тебя? –  Голос ее звучал глухо, уже не слышалось того чарующего тембра, как в начале беседы.

– Да разве я тебя задерживаю? – Октавиан засмеялся. – Ты пожелала видеть меня. Из уважения к твоему возрасту я сам посетил тебя

Клеопатра, медленно пятясь, точно ожидая удара, отступила к тяжелой, темной завесе.

В эту ночь Марк Агриппа сам разводил караул. К царице велено было никого не пускать. Даже острые булавки были отобраны и у Клеопатры, и у обеих рабынь.

IX

Император проснулся радостный и принялся тормошить друга:

– Вставай, мой Ромул, пойдем дразнить змею в клетке! Сегодня ее закуют в оковы. В цепях я протащу египтянку по всему Риму! А после отдам на потеху легионерам...

– Это унизит тебя больше, чем ее. Она женщина, пленница и имеет право на человеческое отношение.

– Не учи! – Октавиан босиком подбежал к окну. – Александрия! Столица Македонца, один из городов моей провинции! Я превзошел подвигами Александра! Его слава меркнет в лучах Римского Солнца. Как ты думаешь, пошла бы мне его двурогая корона?

Агриппа молча одевался.

– Нет. – Октавиан закинул переплетенные пальцы за голову. – Шлем римского солдата драгоценней всех царских диадем! Не хочу злить гусей в Сенате и сохраню им республику под властью императора. – Он перегнулся. – Угадай, достану до пола головой?

– Спину сломаешь, – спокойно ответил Агриппа. – Ты выспался, а я всю ночь охранял твой покой. Пошли, и прошу тебя – держись с ней достойно и человечно.

Клеопатра спала. Зеленый сумрак придавал неубранно опочивальне таинственность. У ног царицы в неестественном положении застыли обе рабыни. Женщины не шевельнулись ни при стуке отпираемой двери, ни когда их окликнули. Зоркие глаза Октавиана разглядели у ложа корзину с винными ягодами. Ее передал царице накануне один из верных слуг. На плодах блестел след змеи.

Обернув руку плащом, легионер распахнул одежды на груди египтянки. У левого соска зеленая змейка, прильнув к крошечной ранке, тянула кровь. Клеопатра была мертва.

– Похороните достойно, – распорядился Агриппа. – Храбрая женщина!

Октавиан, окаменев, не мог выговорить ни слова. Наконец со злобой и досадой выдохнул:

– Перехитрила!

Триумф над Египтом, честолюбивая мечта стольких лет, испорчен! Для мести оставался Цезарион и трое малышей Антония. Но волочить по Риму в цепях родного сына Цезаря – этого даже божественный император не мог себе позволить.

– Лагида обезглавить! Остальных ублюдков удушить! Я не могу, меня отравили! Прежде чем я умру, я желаю видеть голову Лагида! – Октавиан без чувств упал на руки своего полководца.

На воздухе императору стало лучше. Но его до глубины сердца оскорбило равнодушие друга.

– Оставь, я знаю лучше тебя, когда ты болен, а когда... – Агриппа выразительно не договорил.

В саду ждал гонец из Рима. Октавия умоляла пощадить детей Антония. Она воспитает их, сумеет вырастить римлянами. В маленьких пленницах кровь и душа ее любимого. Она любила и хоть после его смерти жаждет вернуть своего супруга в его потомстве.

– Бедная сестра. – Октавиан пристально посмотрел на Агриппу. – Тебе должно быть понятно это величие любви. Идем, может быть, еще спасем их.

Легионеры поспешили. В колыбели лежал посиневший трупик младшего царевича Птолемея Антонида. Его еще не успели отнять от груди, но его существование уже угрожало Риму. На пороге, зажав в кулачке прядь вырванных у легионера волос, валялся задушенный Александр Гелиос. Когда солдаты пришли прикончить детей Клеопатры, старший мальчик кинулся защищать грудного брата и сестру.

– Кусался и царапался, как пленный львенок. Девчонку не поймали, –  доложил сотник.

– Звери! – Октавиан отвернулся. – Мало ли что я мог сказать в полуобмороке! Где царевна?

Высоко на гибкой пальме мелькало коричневое тельце. Легионеры швыряли камнями в эту подвижную цель. Девочка пряталась в ветвях. Она сообразила – враги не рискнут карабкаться по тонкому стволу.

–  Бедняжечка, – с состраданием произнес Октавиан, – спустись ко мне. Тебя никто не тронет!

Он уже вошел в роль великодушного победителя и не желал зла этому зверьку, столь жалкому в своем страхе.

Египтяночка быстро спустилась и судорожным прыжком бросилась к его ногам. Молитвенно и благодарно она глядела на убийцу ее родных.

X

Капли медленно падали с потолка. От одного падения до другого можно было успеть сосчитать до шести.

Цезарион не мог видеть этих капель, но отчетливо слышал их стук. Он лежал, связанный, на каменном полу подземного узилища. Царевич просил развязать затекшие руки, ведь не убежит же он из этого глухого каменного мешка, но услышал короткое: "Не велено". Хлеба и воды, по-видимому, тоже было не велено давать. Есть не хотелось. Мучила жажда. Пробовал лизать стены, но выступающая на них вода была солоноватой и нестерпимо отдавала гнилью.

Цезарион перевернулся на спину. Мыслей не было, были боль и страх за мать, за малышей, за себя. Он знал, что Антоний покончил с собой. Жалкий фигляр не сумел даже упасть на меч грудью, распорол себе живот и умер, потеряв все свои кишки. Цезарион брезгливо поморщился. Но тотчас же его мысли вернулись к матери. Что победители сделали с ней? Ее все считали умной женщиной, и она действительно была умна, но как неумна, наивна и тщеславна была ее надежда очаровать красавчика-душечку, к тому же ровесника ее сына!

Цезарион повернулся на бок, но, как он ни пытался лечь, боль не утихала. Ныли связанные руки, ломило все тело. Царевич вспомнил, как в этом же подземелье заморили некогда Созимена, юношу, чья вина была лишь в том, что его смазливая рожица бросилась в глаза одному из фаворитов царицы. Созимену кидали соленую рыбу и не давали пить. Неужели Октавиан решил и его заморить так же?

Но высоко вверху открылась дверь, и в проеме блеснуло небо, такое синее, все пронизанное солнечным светом. Лучи широким снопом легли на крутую лестницу. По ней спускались трое: полководец и два центуриона-преторианца.

– Ведите! –  отрывисто приказал полководец.

Один из преторианцев подошел к пленнику и, не скрывая брезгливости, потрогал его ногой.

– Ты, вставай!

Царевич попробовал подняться, но, обессиленный, рухнул. Преторианец грубо поднял его и поволок.

– Тише ты! – остановил полководец. – Он был храбр.

Подхватив юношу, он осторожно повел его вверх по лестнице, Цезарион с трудом передвигал опухшие ноги. Наконец утомительный подъем кончился. Пленник с наслаждением вдохнул солнечный воздух. Тепло и жизнь вливались в его измученное тело. Знал – скоро смерть, и все же радовался и небу, и солнцу, и верхушкам пальм за оградой.

– Развяжите меня, – попросил он Статилия. – Вас трое вооруженных, что я смогу?

– Поклянись тенью матери...

– Вы умертвили ее?

– Царица сама избрала смерть. – В голосе Статилия прозвучало такое восхищение и сочувствие, что Цезарион невольно почувствовал благодарность.

– А дети? – спросил он тихо.

– Царевну воспитает благородная Октавия, – уклончиво ответил Статилий.

Цезарион понял – братьев уже нет в живых. Больше он ни о чем не спрашивал. Все, кого он любил, мертвы. Еще худшая участь ждет сестру: сперва раба, потом наложница...

Они шли подлинным переходам дворца. Перед царевичем мелькали знакомые залы, цветники. Когда же они спустились в небольшой дворик, он не удивился, не испугался, увидев плаху и ликтора с секирой рядом с ней. Вероятно, умирать куда легче, чем убивать. Сейчас он уже не жалел, что у него не хватило мужества стать отравителем.

Цезарион взглянул ввысь. Небо светилось ровной, ласковой голубизной. С моря налетал легкий бриз. В последний раз обвел взглядом покидаемый им мир и заметил у противоположного входа во дворик двоих. Они перешептывались. Светловолосый тихонько смеялся и все время трогал своего собеседника то за руку, то за одежду. Тот хмуро отмалчивался.

Цезарион узнал императора. Встреть его царевич в толпе, он прошел бы мимо. Пленник еще раз посмотрел на Октавиана. Вот он какой, властелин мира! Этот давно переступил грань добра и зла и превосходно себя чувствует. Сейчас исполнится его заветное желание, последний соперник исчезнет с его пути.

Цезарион молча подошел к месту казни и, не ожидая приказа, спокойно опустился на колени и положил голову на плаху.

Так гордо, так спокойно расставался этот египтянин с жизнью, что у Октавиана дрогнули губы, как от горчайшей обиды. Он так надеялся, ему так хотелось, чтобы пленник молил о пощаде! Но он забыл, что в Лагиде было больше от Цезаря, чем в нем самом...

Октавиан отвернулся, он медлил дать знак, но Агриппа скомандовал:

– Кончайте!

Топор ликтора с размаху опустился, и отрубленная голова покатилась к ногам победителя.

С тайной завистью, стыдом и радостью Октавиан смотрел на эту голову. Исполнилось – через столько лет! – его тайное желание: последний камень убран с его пути. Мир отныне принадлежал Гаю Юлию Цезарю Октавиану, императору Рима.

XI

Лигуры плыли к Риму. Император на палубе забавлялся с маленькой пленницей. Лежа под тентом, бросал ей финики, и ребенок ловил их на лету. Селена уже привыкла среди чужих.

Октавиан зевнул. Девочка надоела ему.

– Позови моего друга!

Агриппа пришел не скоро.

– Ловил солнце. В открытом море надо каждые три часа сверять направление. – Он объяснил несложную астрономию мореходов.

– Все знаешь, – с уважением заметил Октавиан, – я удивляюсь...

– Я очень мало знаю. Мне всегда стыдно, что мы правим такой огромной империей, а даже не знаем ее границ. Наши чертежи земель – ерунда!

– А твоя карта?

– Это еще далеко не то! Вот отдохну и снаряжу экспедицию к краям света. Выверю каждую бухточку, каждый мысок. Я хотел бы посетить все далекие страны, узнать как можно больше о звездах...

– Жизни не хватит, – лениво перебил Октавиан. – Куда же все изучить?

– Сколько смогу.

За бортом плескалось теплое, блеклое от зноя море. Стоял штиль, и только весла гребцов пенили неподвижную лазурь.

– Хорошо гребут, – заметил Агриппа, – я обещал гребцам свободу. Они славные ребята, честно выгребали в бою, уносили нас от гибели, бросались с быстротой орла на врагов...

– Как я завидую тебе, – вздохнул император. – Ты любишь всем сердцем и меня, и звезды, и мореплавателей, и далекие земли, Италию, свою деревушку, и вспаханные поля, и быков, что тащат плуг, и пахаря, что их понукает... А я ничего не люблю и очень несчастен. Нищий властелин мира!

– Если человек, от которого зависят миллионы жизней, ничего не любит, не верит в добро, это ужасно! – Агриппа задумался. – Счастье, что все твое нытье – это пустые слова. Напускаешь на себя, противно даже слушать. Просто ты не в духе, что триумф испорчен. Но уверяю тебя, победа над мужественным врагом славней, чем над трусом. И Клеопатра, и ее сыновья геройски встретили смерть. Цезарион не дрогнул в час казни. Кто сразил племя героев, вдвойне герой! Триумф не пострадает.

– А дальше?

– Дальше? –  Агриппа сдвинул брови. – Ты думаешь, я не чувствую, какая огромная тяжесть легла мне на плечи с тех пор, как ты стал единовластным правителем мира? За каждый твой промах, ошибку, преступление отвечаю я! Отвечаю перед Римом, историей, потомством! И я не опозорю ни тебя, ни себя!