Текст книги "Рубикон"

Автор книги: Наталья Султан-Гирей

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 45 страниц)

Наталья Султан-Гирей
Рубикон

I. Юлии

Глава первая

I

Луч солнца скользнул по бронзовым лаврам. Победный венок на бюсте Мария вспыхнул. В отсветах утра резкие черты старого италика, казалось, стали мягче и порозовели. Мрамор ожил.

Еще вчера имя опального вождя произносилось лишь шепотом. Патрицианский сенат проклял самую память крестьянина-полководца. Его изображения давно снесли с лица земли. Но, неукротимый, он восстал из праха. После долгих лет опалы чья-то смелая рука вновь воздвигла на Капитолийском холме памятник Марию.[11
  Марий – вождь популяров, противник Суллы, шестикратный консул Рима.


[Закрыть]]

В радостном изумлении сбегались на священный холм жители римских предместий. Воспоминания о подвигах консула-плебея еще жили в их сердцах. Босоногие, плохо выбритые, в грубых домотканых туниках, окружали люди мраморного вождя. И в этой пестрой, зыбящей массе то тут, то там чернели четкие неподвижные силуэты. Ветераны Мария, чтобы почтить память любимого полководца, облачились в доспехи. Уже седые, они плакали. Горячие слезы радости и умиления текли по лицам, иссеченным шрамами.

Толпа гудела. Обрывки слов, возгласы, всхлипывания тонули в нарастающем рокоте, сливаясь в мощный гул горного потока. На камне, возле памятника, вырос оратор и вскинул руку, требуя тишины.

– Городской эдил![22
  Эдил – низшая должность в Сенате, ответственный за состояние городских улиц.


[Закрыть]] – пронеслось в народе.

– Он родня нашему Марию!

– Гай Юлий Цезарь!

– Говори, говори, Цезарь!

– Не бойся, не выдадим!

– Да и кто ж запретит племяннику вспомнить дядю?

Цезарь заговорил. Худощавый и слабогрудый, он говорил негромко, без ораторского пафоса и модной цветистости, но его слушали затаив дыхание. Он напомнил, как мужество Мария спасло Италию:

– Когда орды кимвров[33
  Кимвры – одно из галльских племен.


[Закрыть]] хлынули на юг, он один нашел в себе силы повести легионы Рима в неравный бой. И римляне победили, отстояли от свирепых варваров родные пашни и очаги!

Вспомните, квириты![44
  Квириты – сыны бога Марса Квирина, исконные жители Рима.


[Закрыть]] Шесть раз народ римский избирал Гая Мария, сына бедняка-италика, консулом. Он был первый консул плебей, первый консул-италик, дитя горных племен, гонимых надменными патрициями Рима.

И что же? Никто из полководцев Рима, знатных, прославленных подвигами предков, не мог справиться с Югуртой, царем Нумидии. Всех "неподкупных" квиритов этот нумидиец подкупал своими несметными сокровищами.

Но бедняк-крестьянин встал во главе армии и разбил царя. Однако Марий не возгордился. Власть свою он употреблял лишь на благо простых людей. Он уничтожил имущественный ценз в армии. Вспомните! До военных законов Мария служить в рядах римских когорт, получать добычу и чины могли лишь те, у кого хватало денег заплатить за это. Но Гай Марий открыл дорогу к славе не знатности и золоту, а доблести и мужеству. Это он римскому пролетарию даровал высокую честь носить оружие, крестьян Италии наделил пахотными участками и уравнял в правах с гражданами Рима! Это он обуздал жадность ростовщиков и самоволие Сената. И богачи-оптиматы возненавидели славного Мария, гнали его при жизни, после смерти запретили чтить его память. Но есть в Риме люди! – Цезарь перевел дыхание и указал глазами на бюст. – Наш Марий восстал из праха! – Спрыгнув с камня, оратор затерялся в народе. Несколько мгновений толпа молчала. Потом рукоплескания и рев восторга понеслись к мраморному полководцу. какой-то подвыпивший горожанин облапил подножие бюста и разрыдался.

– Всю добычу он делил с нами! Я сына нарек его именем! Марий, где ты?

– Хватит, отец! – угрюмо отозвался мальчуган с перепачканной спелыми вишнями рожицей. – Шел бы домой!

– Домой? Сегодня? Нет, дитя, твой отец старый воин! Скоро мы вновь будем сражаться под его орлами!

– Мама покажет тебе орлов! – Маленький Марий потянул за тунику расходившегося родителя. – Такое сражение задаст!

– И то, Цетег, чего шумишь? Шел бы домой, пока на ногах еще держишься!

– Кто на ногах еще держится? Ты, может, а я только для праздника! – Цетег выпятил грудь, хотел отдать воинский салют бюсту, но пошатнулся и заорал: – Марий!

– Я тут, отец! – Мальчик подхватил его.

– Ты им, сынок, скажи! Я бывший легионер. Я только по праздникам! Марий!

Но напрасно мальчик тянул отца. Ветеран упирался и грозил искрошить всех врагов славного Гая Мария и в первую очередь ростовщиков и сенаторов. В пылу красноречия он не заметил, как толпа боязливо отхлынула.

К памятнику маршировал отряд ликторов.[55
  Ликторы – сенаторская стража, городская полиция.


[Закрыть]] На плечах блюстителей порядка темнели пучки розог с вложенными в прутья секирами – традиционные знаки отеческой власти Сената Римского.

Впереди шествовал голенастый, поджарый цензор нравов, а за ним четко печатал шаг крепкий смуглый юноша в белой сенаторской тоге с пурпурной каймой.

Цетег, подняв кулаки, ринулся на противников, но молодой сенатор сильным и ловким пинком сбил его с ног. Марий, плача, нагнулся над отцом, тормошил, звал... ни друзья, ни враги не отозвались.

Цензор нравов грозно указал на бюст:

– Кто посмел? Я спрашиваю вас, квириты, кто посмел оживить обличие тирана?

– Кто, как не любимчик черни, – процедил сквозь зубы сумрачный юноша, – Гай Юлий Цезарь!

– Разве ты забыл, благородный Катон?[66
  Катон – идеолог патрицианской партии, оптиматов.


[Закрыть]] – услужливо подсказал цензору нравов начальник ликторской стражи. – На похоронах вдовы тирана этот Цезарь носился с восковой маской своего дядюшки Мария.

– Стереть с лица земли Римской! – Худая, дряблая шея Катона затряслась, левая щека болезненно дернулась, и голос неожиданно сорвался в визг. – Уничтожить!

Ликторы начали бочком подвигаться к бюсту. Толпа притихла, но не расходилась. Из нее выступил широкоплечий седой легат.[77
  Легат – командир легиона.


[Закрыть]]

– Прочь, палачи! – Он с размаху ударил ликтора в грудь.

Блюститель порядка упал. Толпа, еще минуту назад боязливая, приниженная, всколыхнулась. Полетели камни, послышалось улюлюканье. Маленький Марий Цетег выскочил вперед и, прыгая на одной ноге, показывал сенаторам язык. Ликторы, пятясь, выхватили секиры и ждали команды. Молодой сенатор махнул рукой:

– Разогнать!

Ликторы двинулись вперед, но в воздухе замелькали топоры плотников, молоты каменщиков, мечи ветеранов.

– Сюда! Сюда! – Массивная седая голова легата взметнулась в центре схватки. – Живы еще легионеры Мария!

Сенатские стражи дрогнули. Уже не пятились, бегом мчались к Гостилиевой курии, где заседал Сенат.

Катон, весь подергиваясь, бормотал проклятия. У него начинался нервный припадок. Боясь потерять сознание, он вцепился в своего молодого спутника.

– Прочь отсюда, мой Кассий! Сторонники тирана принудили нас пролить кровь сограждан, наших братьев!

– Каких братьев?! – Кассий сплюнул. – Плебейская мразь! Жаль, со мной не было оружия!

Он круто повернул, таща за собой обессилевшего цензора нравов.

– Бесстыдник Юлий! Ведь он из хорошей семьи!

– Гай Юлий Цезарь – нищий! – ответил Катон, задыхаясь от быстрой ходьбы. – За неуплату долгов я едва не вычеркнул его из сенатских списков. Сервилия прогнала его...

– Знаю, – брезгливо перебил Кассий, – Цезарю нечем было платить ей за любовь.

– Как ты можешь так говорить о супруге нашего друга Брута?! – возмутился Катон. – Она отвергла домогательства нищего распутника!

– Чтобы продаться богатому, – зло закончил Кассий.

– Не повторяй клеветы! – Цензор нравов побагровел. – Матрона Сервилия чиста и свята, как свобода нашей Республики!

– Ты прав! – с горьким сарказмом уронил Кассий. – Полюбуйся, как скачут эти скоты вокруг своего идола!

Какие—то девушки уже успели нарвать на склонах Капитолия цветов и осыпали ими суровый мраморный лик. Ветераны обнимали отвоеванный у ненавистных сенаторов трофей, целовали строго сжатые мраморные губы.

– Народ ждет вождя, – веско проговорил седой легат, подходя к невысокому худощавому человеку.

Тот вскинул ресницы. Глаза, темные и тихие, казались особенно хороши на бледном усталом лице.

– Мой милый Авл Гирсий, народ должен быть достоин вождя, а пока хватит с них Катилины.[88
  Катилина – политический авантюрист, пытавшийся установить свою диктатуру.


[Закрыть]]

– Нет, Цезарь, народ наш достоин лучшего. Ты родня Марию. Под его знаменами я с твоим отцом отражал варваров...

– Варвары не так опасны, как... – Цезарь повел глазами в сторону Гостилиевой курии, – этакая непроходимая чванливая тупость...

Но Гирсий перебил его:

– Гонец! Тебя ищут! – Он сложил ладони рупором и крикнул: – Габиний, мы здесь!

Пожилой легионер протолкался сквозь народ и, подойдя к ним, протянул восковые дощечки, перевязанные шнурком с родовой печатью Юлиев. Цезарь быстро сорвал печать и пробежал глазами письмо. Уголок его рта дрогнул.

– Что с тобой? – Гирсий взял его за локоть. – На тебе лица нет!

– Мне надо сейчас же ехать в Велитры...

II

Городок Велитры притаился в ущелье Апеннин, но в сумерках окружающих гор не было видно. За окном ползли низкие грозовые тучи.

– Ты довольна? Ты счастлива? – Цезарь нервно барабанил пальцами по мраморной спинке широкой скамьи.

Атия, дочь его сестры, виновато опустила голову. Он с жалостью разглядывал темные пятна на ее одутловатом лице, неодобрительно скользнул взглядом по отяжелевшему стану.

– Что же ты молчишь? Пятнадцать лет тому назад ты сказала мне и твоей матери, что солнце померкнет, если ты не станешь женой Гая Октавия. Ни мое горе, ни слезы матери не удержали. Зачем же ты теперь зовешь меня? – Горечь прозвучала в его голосе. – Я бросил Рим, Сенат и прискакал в ваши Велитры. Ты несчастна?

– Он разлюбил меня. – Пухлые губы Атии дрогнули. По ее лицу катились слезы.

– Где этот мерзавец?

– В остерии,[99
  Остерия – кабачок.


[Закрыть]] у грека Тимона, – вмешалась мать Атии, маленькая сухонькая женщина, – он бьет ее, когда трезв.

– Он не хочет второго ребенка. – Атия всхлипнула. – Говорит, хватит одного рта.

– Крохобор и мерзавец! Я увезу тебя! Мы все уедем отсюда. – Цезарь взял племянницу за руку. – Успокойся, Атия, малютка родится в Риме. Твои дети – Юлии!..

Наступила ночь, темная, предгрозовая. В небе – ни звездочки. В этой душной тьме, казалось, воздух стал осязаемо плотным и тяжелой плитой давил на грудь. Цезарь долго не мог уснуть. Он ощутил, как на лбу выступает липкая испарина. Он любил сестру, любил ее дочь. Рано овдовев, Юлия жила в их доме. Цезарь и Атия росли вместе, были друзьями... Но этот нелепый брак племянницы с красивым лавочником... Что Атия, неглупая, хорошо воспитанная девушка, нашла в туповатом красавчике? Бедняжка уверяла всех, что Гай Октавий похож на юного Феба.[1010
  Феб – бог Солнца


[Закрыть]] Цезарь невесело усмехнулся. Разве сам он не возводил на пьедестал Сервилию? Понимал: алчная, бессердечная, но любил, любит до сих пор...

Неожиданный порыв ветра, разорвав духоту, бросил в окно первые капли дождя, крупные и звонкие. Где-то далеко сверкнула молния.

"Так поздно в сентябре гроза. Завтра уже третий день последней декады... – Цезарь отошел от окна. – Малютка у Атии родится в ноябре, когда уже опадут листья. И я увезу их всех в Рим..."

Косой дождь все сильней заливал подоконник. Все чаще, рассекая тьму, мелькали молнии, и тотчас же совсем близко, казалось, прямо над крышей яростно загрохотало. Цезарь уронил голову на руки. Надо заставить себя заснуть. Но вот опять... раскат грома и еще... еще... Титаны, закованные в недра земли, рвут цепи. Восток восстает против Рима...

Уже много лет легионы Республики ведут борьбу с Митридатом, царем Понта.[1111
  Понт – Понтийское царство, Северное Причерноморье.


[Закрыть]] Неукротимый курд загнан в Тавриду, но еще не побежден... А там, в далеких пустынях, за океаном песков – Парфия, вечно враждебная, недоступная ни римской пехоте, ни римскому золоту. Цезарь скрипнул зубами. Если парфяне усилятся, а Понтиец не будет сломлен, Риму грозит гибель. Завоевания на Востоке истощают Италию и ничего не дают народу. Трофейные сокровища Азии – удел немногих, а разорение под бременем непосильных налогов – всеобщая участь. Может быть, прав был покойный Марий и судьбы Вечного Города таятся за Альпами. Там лежат земли, не тронутые плугом, не истощенные жатвами, плодородные и дикие. И если удастся ему завоевать эти лесистые безлюдные страны, он даст не добычу сенаторам Рима, а пашни крестьянам Италии.

Зеленая вспышка ослепила. За ней страшный, раскалывающий мозг гул, вопли... Рабы бежали к колодцу. Молния ударила во дворе и ушла в землю. Благодарение богам, никто не убит!

Но суета в доме, хлопанье дверей, голоса не смолкали. На миг страдальческий вопль заглушил все. Люцинда – богиня родовспомогательница – вступила в дом Октавиев. Крики роженицы перемешались с ударами грома. Цезарь молитвенно преклонил колени.

– Пусть не изберут меня ни консулом, ни верховным жрецом! Пусть изгнание! Только сохрани, Люцинда, Атию! – Он прислушался.

Тишина... Где-то за Апеннинами слабо рокотала утихающая гроза. В рассветной белизне смутно голубели скалистые силуэты вершин. А в доме – зловещая тишина. Цезарь поднялся.

– Ты не услышала меня, Люцинда!

Пошатываясь, он вышел в коридор и столкнулся с сестрой. Юлия несла недвижный багрово-синий комочек. Лицо ее, измученное тревожной ночью, было скорбно.

– Атия испугалась грозы. Он не будет жить...

Цезарь вгляделся. Ребенок... жалкий, с такими маленькими ручками и ножками!

– Не будет жить? – переспросил он с тоской. – Но почему же? Он Юлий, он обязан жить, кариссима![1212
  Кариссима – любимая.


[Закрыть]] – Цезарь выхватил у сестры багровый комочек и с силой встряхнул. – Он должен жить!

Раздался слабый, будто мышиный, писк. Он встряхнул ребенка сильней – и дитя закричало.

Тогда они разгребли золу в очаге и бережно погрузили новорожденного в ее тепло. Цезарь склонился над малюткой. Младенец дышал, и Цезарь ощутил на лице это едва уловимое дыхание.

Сын! Вот чего ему не хватало. Жена, подарив двадцать лет тому назад дочь, навсегда осталась бесплодной.

Дети любовниц? Где-то в Египте рос смуглый, непохожий на него мальчик. Царица обоих Египтов Клеопатра добивалась, чтобы римский воин признал его своим сыном, но Цезарь ни разу не видел этого ребенка. Дитя его хмельного порыва, сын египтянки, Цезарион: В нем ничего от Цезаря, от Рима, от длинной вереницы Юлиев, спящих в родовом склепе, но упорно жаждущих жить в правнуках.

А маленький Марк Брут? Дитя любви, сын его Сервилии. Однако юноша в глазах всех – первенец выжившего из ума консула Брута. Давно утешаясь с другими, Сервилия взяла с бывшего возлюбленного клятву не открывать Марку позора его матери. И с каждым днем она воздвигала стену все выше и выше между отцом и сыном. Марк навсегда потерян. Но этот малютка, сын его племянницы, внук его любимой сестры, он будет его дитя!

Гай Октавий был пьян. Окруженный компанией флейтисток и танцовщиц, он не очень огорчился, узнав, что ребенок родился мертвым. Когда по дороге посланец с трудом растолковал «нежному» отцу, что Цезарю удалось оживить младенца, Октавий понуро кивнул головой:

– Цезарь? Ну и пусть Цезарь растит его, а с меня хватит семейных радостей!

Мать Атии, сияя всеми морщинками, встретила его на пороге:

– Сын!

Октавий махнул рукой. В спальне роженицы было тихо. Услышав шаги мужа, Атия подняла ресницы:

– Я не хочу развода. Я родила тебе сына.

Всем своим видом Октавий дал понять, что это его мало интересует. Юлия увела зятя в атриум.[1313
  Атриум – внутренний дворик в римском доме.


[Закрыть]]

Стоя на коленях у очага, Цезарь пристально смотрел в крошечное личико.

– Он так слаб, Маленький Юлий...

– Октавиан, – резко перебил Гай Октавий, – сын Октавия

– Октавиан!

– Отдай мне, я усыновлю. – Цезарь умоляюще коснулся его одежды.

– Да забирай, сделай милость. – Октавий усмехнулся, но вдруг быстро прибавил: – Ты шутишь? Кто же отдаст своего сына?

– У тебя есть дочь. – Цезарь встал. – Что ты можешь дать ребенку? Посудную лавочку в забытых богами и людьми Велитрах? Коллекцию коринфских ваз? Я сделаю его моим наследником, единственным наследником моим и славного Мария!

– А девочка? Ей прикажешь умереть старой девой в нашей дыре? Нет, бери обоих. Ему – слава, ей – приданое. Я позову жреца, и мы закрепим договор.

III

Длинные языки пламени лизали стены, вздымались над кровлей. На узкой улочке, загроможденной скарбом, сидела немолодая женщина. Ветер трепал ее волосы. К груди она прижимала полуголую девочку. Двое мальчиков постарше, боязливо косясь на пылающий дом, льнули к матери.

– Люция, Люция, – повторял стоящий перед ней мужчина в обгорелой тунике, – не горюй так. Все равно ни дома, ни виноградника не вернуть.

– За сколько продашь? – Широколицый веснушчатый человек торопливо достал из-за пояса табличку и стилос. – Десять денариев хочешь?

– Да за что же? – недоуменно спросил погорелец.

– За дом и участок.

Любопытные обступили необычный торг.

– Бери, Цетег!

– Благодари доброго человека!

– Десять денариев за такую усадьбу? – Цетег колебался.

– Так все равно сгорит. – Покупатель сделал вид, что хочет отойти.

Порыв ветра, раздувая пламя, метнул искры в темноту, вытащенные на улицу вещи занялись огнем, Люция и мальчики кинулись тушить. Цетег вцепился в плащ покупателя.

– Добрый человек, бери дом, виноградники, все имущество хотя бы за двенадцать денариев!

– Подписывай!

Улочка наполнилась голосами. Ловкие, расторопные пожарники карабкались на пылающие стены, качали воду из гигантских бочек. Другой отряд уже рыл вокруг виноградника широкие канавы, преграждая путь огню. Имущество Цетега было спасено.

– Ты вернул кров моим детям. – Люция схватила руки благодетеля и осыпала их поцелуями.

– Каким детям! – Он оттолкнул женщину. – Харикл, поставь охрану. Молодцы, фракийцы, потушили. Немного подправить фронтон и можно пустить с аукциона.

– С какого аукциона? Мой дом? А жить где?

– Где хочешь. – Покупатель повернулся. – Ты же продал за двенадцать денариев.

– Добрый господин! – закричала Люция. – За двенадцать денариев и одного вола не купишь!

Цетег переводил глаза то на притихших детей, то на покупателя.

– Так ведь я продал пепелище, а дом не сгорел. Ему с виноградниками цена денариев двести...

Покупатель, усмехаясь, показал Цетегу издали его подпись.

– При свидетелях! Харикл, отгони нищих. Как рассветет, принимайтесь за ремонт. – Повернувшись спиной к плачущей Люции, он медленно пошел прочь.

– Отец отечества печется о благе народном! – крикнул вслед озлобленный голос. – Не впервые Марку Лицинию Крассу[1414
  Марк Лициний Красс – самый богатый человек в Риме плебей по происхождению, но убежденный оптимат.


[Закрыть]] наживаться на наших слезах!

– А что, он один? Их шестьсот пиявок! Сенаторы!

– Все хороши!

Полетели камни, но Красс шел не спеша, твердой, тяжелой поступью.

– Не боится, собака! – пробормотал с раздражением высокий всклокоченный оборванец.

Между тем соседи обступили погорельца.

– Сам виноват, расшумелся тогда у памятника! Вот отцы отечества и поблагодарили!

– Думаешь, твой дом загорелся по воле богов?

– Нет, это Кассий о тебе позаботился! Его рабов днем тут видели...

IV

На устах всего Рима было имя Люция Сергия Катилины. Гуляка, разорившийся патриций, Катилина неожиданно для всех пустился в политику, запугивая Сенат, грозил диктатурой плебса. Правда, одни, посмеиваясь, уверяли, что все это просто неумные забавы молодого бездельника и если Катилина и его дружки и затеяли игру в заговор, то лишь затем, чтоб припугнуть кредиторов и добиться отсрочки платежей. Другие же, наделенные более пылкой фантазией, клялись, что Катилина, не сегодня-завтра встав во главе мятежной черни, растопчет все законы, традиции и обычаи, завещанные квиритам предками-героями, и установит в Риме нечто вроде рабьего царства, к которому стремились и Евн в Сицилии, и Спартак в Риме. Там господа будут прислуживать рабам, а неразумные дети помыкать седобородыми родителями.

Но что бы Катилина ни замышлял, покамест он лишь изводил своими непристойными выходками весь Сенат.

– Доколе ты, Катилина, будешь истощать терпение наше? – Голос Цицерона гремел под гулкими сводами сенатской курии. Заученно плавным жестом он воздел ладони к небу.

Катилина облокотился на спинку передней скамьи и уронил голову на скрещенные руки. Казалось, он спал. Сенаторы, кто с трепетом, кто со злорадством, внимали ораторским громам прославленного ритора.

Четырнадцать первых мраморных скамей с широкими спинками, сбегавшие амфитеатром к серебряному Алтарю Победы, занимали исконные отцы отечества – Фабии, Эмилии, Валерии, Корнелии, Сергии, Юнии, Юлии. Тут было много молодежи. Знатные сироты заседали в Сенате по наследственному праву. Позади сидели приписные отцы отечества – богатые всадники и прославленные воины, избранные за личные заслуги.

Все сенаторы были равно облачены в белоснежные туники и тоги, окаймленные узкими пурпурными полосами – латиклавами. На ногах красовались алые сапожки с вышитыми отворотами – знак их высокого сана. В курульных креслах по бокам серебряного Алтаря Победы восседали, все в белом, оба консула: коренастый, еще не старый, Люций Бальб и весьма родовитый, щуплый, но бодрящийся старичок Марк Брут – супруг известной красавицы Сервилии. Злые языки рассказывали, что однажды на дружеской пирушке Брут спьяну брякнул: "Когда Республика будет в опасности, я соберу легион из любовников моей жены и своей численностью мы устрашим любое войско!"

Среди друзей и поклонников Сервилии называли немало знаменитостей. И ревностный хранитель патрицианских традиции Марк Порций Катон, и надежда плебса Гай Юлий Цезарь приятельски встречались в ее доме. В Сенате же их разделяла непримиримая вражда.

Вожди партий сидели на своих обычных местах: Цезарь и Катон – в кругу равных по крови, богач Марк Лициний Красс – среди приписных отцов отечества.

Цезарь перешептывался с соседями, играл кистями низко повязанного пояса, точно хотел деланной развязностью подчеркнуть, что считает весь риторический пыл оратора комедией.

Цицерон с пафосом перечислял злодеяния Катилины: потеряв стыд и чувство нравственной пристойности, Люций Сергий Катилина, стремясь к своим преступным целям, вступил в тайные переговоры с вождями варварских племен. Обещал им льготы, конечно, за счет народа римского.

– Докажи! – крикнул Каска, друг обвиняемого.

– Если он не заключил еще дружбы с варварами, то он ищет только случая, чтоб продать им Рим! – патетически воскликнул Цицерон.

– Подозрения – не доказательства! – Цезарь взглянул на Красса, ища поддержки, но Богач отвернулся. Человек, промотавший не одно состояние, задолжавший ростовщикам всего Рима, рассчитывать на его поддержку не мог.

Председатель призвал к порядку. Катилина по-прежнему не шевелился.

Оратор перешел к личности обвиняемого. Вспомнил его нечестность при уплате по векселям, его разрыв с женой, прекрасной и кроткой Аврелией, внезапную смерть его единственного сына, отравленного отцом в угоду мачехе, чудовищную развращенность этого изверга, насилие над весталкой в самом святилище...

– Кто обесчестил жрицу, тот легко изнасилует Республику! Катилина стремится отменить долговое право и уничтожить собственность! – Цицерон протянул сжатую в кулак руку с опущенным вниз большим пальцем – характерный жест квиритов, призывающих добить поверженного гладиатора.

Катилина внезапно поднялся. Синеватая бледность, вдавленные лысеющие виски и колючий взгляд невольно напоминали больного, затравленного волка. Низко опустив голову, он покинул курию. Вслед неслись крики и улюлюканье.

Сенаторы Рима исключили Люция Сергия Катилину из своей среды за недостойное поведение и стремление к тирании. Воздержались трое из шестисот – Каска и Лентул, собутыльники обвиняемого, – по дружбе с ним и Гай Юлий Цезарь – из человеколюбия. Брут все с тем же добродушным видом предложил перейти к текущим делам. Цензор нравов Катон жаловался.

– Число расторгаемых браков и детоубийств катастрофически растет. Подкупы, взятки, прелюбодеяния... – Его худое, аскетическое лицо нервно подергивалось. Движения, угловатые и стремительные, напоминали дергунчика. Резкий голос неприятно отдавался в ушах.

– Как заботится о чистоте нравов! – шепнул молодой Каска Лентулу. – А дорогу к Брутам не забывает...