Текст книги "Рубикон"

Автор книги: Наталья Султан-Гирей

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 45 страниц)

Глава третья

I

Дивный Юлий с победой вернулся к воротам Вечного Города. Область Тага златоносного в далекой Иберии стала достоянием народа римского. Неукротимые кантиберы, населяющие север полуострова, и отважные лузитаны, живущие на теплом побережье Атлантического океана, покорились мечу Цезаря. Его победы принесли Риму целые амфоры золота, намытого на песчаных отмелях чудесной реки Тага, толпы сильных, рослых рабов, годных и для сельского труда, и для гладиаторских игр, и стада тонкорунных овец, чья шерсть, мягкая и на диво теплая, ценилась ткачами наравне с золотом. Легионы избрали Цезаря своим императором.

Разбив лагерь у ворот Рима, он ждал, по обычаю, разрешения Сената на триумфальный въезд. Но отцы отечества не спешили почтить победителя.

В эту ночь в палатке императора решались судьбы Рима. Трое – Красс, Помпей и Цезарь – пришли наконец к соглашению. Уже десять лет тому назад намечался подобный союз, но как жалок был тогда молодой Юлий! Разоренный патриций, несостоятельный наследник опального Мария... Оставалось или искать покровительства Помпея Великого или идти в рабство к Крассу. Ныне же венчанный лаврами император легионов говорил как равный с двумя отставными героями, набитыми один своей неумной спесью, другой – своим проклятым золотом.

В Риме еще не знали о тайном договоре трех. Немало удивились отцы отечества, когда Помпей и Красс горячо поддержали просьбу Цезаря о разрешении выставить кандидатуру в консулы заочно. Явиться лично в курию император не мог. Победитель, чью славу Сенат и народ римский венчают триумфом, согласно традициям предков, не смеет переступить городскую черту до заветного дня. Он должен въехать в родную столицу во главе победоносного воинства, стоя на золотой колеснице и правя четверкой белопенных коней. А сзади, прикованные цепями, поплетутся пленные цари и варварские полководцы.

Катон произнес громовую речь о прежних триумфаторах. Движимые любовью к родине, они свершали доблестные дела не ради славы, а ради блага Рима. Не торопили Сенат поскорее увенчать их лаврами, не жаждали триумфа, не мечтали о захвате власти.

– Ты прав, – перебил оратора молодой Клодий. – Сознание, что подвиг свершен, выше награды. Цезарь отказывается от триумфа,

Катон сел. Рот его так и остался полуоткрытым. Худые руки взметнулись и тяжело упали на колени. "Демагог" перехитрил всех!

Помпей и Красс недовольно переглянулись. Этой уловки не предвидели и они.

– Отказаться от триумфа! – раздраженно пробормотал Помпей. – Какое малодушие! Я уговорю его...

Красс промолчал. Он был подавлен. Сметливый ум Богача оценил новость глубже, чем ленивый, жирный мозг Великого. Их компаньон не нуждался в декоруме, в пышной шелухе, слепящей глаза глупцам. Цезарь предпочел власть почестям.

II

На берегу океана лето холодное, и в лунные ночи над лугами встает светлый туман. В этом тумане крошечные человечки-эльфы водят хороводы. Днем они спят, свернувшись калачиком на дне цветка, а ночью танцуют в лунном сиянии.

Октавиан от восхищения открыл рот, и Цезарь ловко всунул в открытый рот ложку с манной кашей.

– У них есть царица, она ездит на колеснице из скорлупы ореха, запряженной пчелами.

Октавиан снова от восхищения открыл рот, и маневр с ложкой повторился.

В библиотеку вошел стеленный Помпей. Цезарь недовольно поставил мисочку на стол, рядом с манускриптами, над которыми работал. В конце концов, и у него должны быть минуты отдыха и тихой радости.

Полон дом женщин, а ты суетишься, как нянька, –  неодобрительно заметил Помпей.

Цезарь усмехнулся:

– Лучше расскажи, какие же новости в нашей курии?

– Никаких. – Помпей грузно сел. – Я пришел узнать, что ты замышляешь?

– Да? – Полководец рассеянно перебрал кудряшки малютки. – Я уже давно сказал: аграрный закон о наделении неимущих землей, закон об отмене долговой кабалы, закон о работе для свободнорожденных бедняков, снижение податей в завоеванных нами провинциях, широкое дарование римского гражданства достойным людям иных племен.

– Ты неисправим, надо думать об укреплении нашей власти, а ты мечтаешь о благодеяниях.

– Благодеяния правителя укрепляют его власть.

III

Гай Юлий Цезарь был избран консулом республики квиритов на 695 год со дня основания Рима.[2424
  Это соответствует 57 г. до н.э.


[Закрыть]] За него отдали голоса приписные отцы отечества из всаднического сословия, народные комиции и часть сенаторов-патрициев из ненависти к Цицерону.

Молодой Катулл слагал на триумвиров остроумные эпиграммы, особенно зло он высмеивал Цезаря и Мамурру. Трибун Курион, целуя руки красавицы Фульвии, декламировал ей и ее гостям стихи своего друга. Матрона иронически улыбалась. Она знала, что Цезарь притянул отца Катулла к суду за хищение народных денег, а Мамурра отбил у поэта Сервилию!

Фульвия была моложе вдовы Брута и умней, она давно сообразила, что будущее за Цезарем. И своего супруга Марка Антония воспитывала в слепой преданности делу Дивного Юлия. Она охотно прощала мужу красоток, но от нежелательных товарищей ревниво оберегала.

Фульвия вовсе не желала, чтоб ее друзей постигла участь Катона.

Бывший цензор нравов уезжал в почетное изгнание. Сенат поручил ему конфисковать казну критского царя. Критянин оказался неисправным должником народа римского, и квириты не могли стерпеть этого.

– Катон один из всего Сената не разворует критские сокровища! – усмехнулся Цезарь, скрепляя это назначение.

После отъезда Катона патрицианские вожди притихли. В Сенате стало спокойней. Теперь Цезарь мог подумать и о насущных делах Вечного Города. Все, начиная с подвоза хлеба в столицу и кончая городскими банями, требовало забот. Все было запущено, всюду царили неразбериха и хаос. В Риме не было даже правильного летоисчисления. Календы, праздники жатвы, посевов и сбора винограда вычислялись жрецами по звездам, иногда Сатурналии – праздник жатвы – приходились на середину зимы, а праздник сбора винограда выпадал ранней весной. Цезарь повелел жрецам взять за основу вавилонский год в триста шестьдесят дней и прибавить к нему пять запасных суток. Разделили год на декады, уложили декады в двенадцать месяцев, по три в каждом.

Новогоднем объявили первый день января месяца, посвященного двуликому богу Янусу, покровителю мира и градоустройства. Остальные месяцы также получили имена в честь богов-покровителей и героев. Седьмой в честь консула Юлия назвали его родовым именем – юлием.

 Вслед за реформой календаря и упорядочением общегородской жизни римские эдилы по повелению Цезаря наладили регулярную, дважды в декаду, раздачу бедному люду бесплатного пропитания.

Издавна народ римский жаждал хлеба и зрелищ. Новый консул дал и то и другое, вдоволь и бесплатно. Гладиаторские игры, сражения с диковинными заморскими зверями на арене цирка окончательно привлекли к нему сердца квиритов.

И все же Рим был не весь мир, даже не вся Италия. Италия, полуголодная, разоренная непосильными налогами, затаив недовольство, молчала и выжидала. В армии рос ропот против Помпея. На Востоке, в Африке и Эпире достаточно пашен для ветеранов Великого. Почему же Кней Помпей медлит?

Цезарь потребовал землю для тех, кто завоевал ее. Сенат, как всегда, отвечал проволочкой. Тогда Цезарь зачитал готовый указ о распределении земельных участков между ветеранами Помпея. Отцы отечества были поставлены перед свершившимся фактом. Помпей не посмел возражать. Он понимал: полководец, протестующий против награды своих солдат, отвратителен, полководец, ждущий, чтоб другой наградил его воинов, жалок.

IV

В пьяной драке Гаю Октавию проломили голову. Покойник оказался оборотистей, чем можно было ожидать, и завещал сыну коллекцию коринфских дорогих ваз, а дочери приличное приданое.

Овдовев, Атия проплакала недели две и остановила свой выбор на молодом Марции Филиппе. Он был из хорошей патрицианской семьи, миловиден и прекрасно воспитан.

Молодой человек с радостью женился на племяннице триумвира и увез ее в Македонию, где стоял его легион.

Атия перед отъездом заявила, что берет сына с собой. Бабушка и прабабушка в отчаянии заклинали ее не губить дитя, грызли Цезаря, что он не любит маленького. От него зависит не пустить ребенка в дикие страны, а назначить Филиппа военным трибуном в Риме. Но консул не согласился. Именно теперь, когда взоры всего Рима обращены на него, он не находит нужным нарушать закон для своего зятя: "Каждый квирит должен пройти все тяготы военной службы, а не прятаться за тогу дяди!"

Октавиана увезли, и родное гнездо стало мрачным, как фамильный склеп. В покинутом жизнью доме две старые женщины день и ночь пряли. Сестра Юлия крепилась. Она поседела, сгорбилась, но не упрекала брата. Цезарь и сам тосковал не меньше ее.

Возвращаясь домой, он останавливался у порога и долго прислушивался, не раздастся ли каким-либо чудом топот маленьких ножек. Матрона Аврелия не переставая спрашивала сына: “Где ребенок? О чем Цезарь думает?” Теперь она согласна – ее сын тиран... Куда увезли малютку? Знать она не знает всякие там законы – везите маленького домой!

Гирсий с эскортом самых преданных ветеранов был послан во Фракию, где стояли войска Марция Филиппа. Филипп и не думал удерживать пасынка. Все равно ему в Риме не служить. Излишняя щепетильность Цезаря разрушила все его планы. Как же он просчитался, женившись на немолодой, некрасивой вдове, матери двух больших детей!

Атия с радостью собирала сына в дорогу. Она сама проводит его в Рим и. погостив у матери, вернется к мужу.

Старый дом на углу маленького форума ожил. Жизнь Цезаря вновь согрелась глубоким радостным смыслом. Он с гордостью любовался военным азартом своего наследника. Октавиану нравилось, когда, маршируя мимо, железные когорты приветствовали Цезаря. Малыш старался первым выкрикнуть салют, чтоб услышать в ответ раскатистое: "Аве, Октавиан Цезарь!"

Ласковый и кроткий дома, на людях ребенок дичился или держался с вызывающим высокомерием. Ему шел пятый год, но он был не по годам мал и хрупок, хотя и очень миловиден. И, зная это, кокетничал, как хорошенькая девочка.

Цезаря поражали в племяннике смесь ребячливости и слишком раннего умственного развития. В Сенате мальчик сидел тихо и с вниманием вслушивался. Придя домой, к удивлению Цезаря, он не без юмора представлял бабушкам и сестре всех ораторов в лицах. Особенно удачно он передразнивал патетические жесты Цицерона.

Малютка любил слушать чтение вслух и слушал с одинаковым упоением все подряд: походы Александра Македонского, любовные приключения, рассуждения Цицерона о дружбе и обязанностях, путешествия греческих мореходов и карфагенских купцов. Наслушавшись до одури, часами сидел недвижно, устремив глаза в одну точку, или тихонько разматывал или сматывал разноцветные клубочки шерсти, перебирал яркие красивые тряпочки.

Желая развлечь племянника, Цезарь просил Антония привести в гости его падчерицу Клодию.

Супруга благородного Марка Антония Фульвия с дочерью посетили престарелых матрон. Женщины беседовали о погоде. Октавиан занимал свою гостью. Но вскоре дети повздорили. Бойкая Клодия дернула мальчика за волосы. Октавиан растерянно хлопнул ресницами, закрыл лицо руками и заплакал, тихо и безутешно.

Дома Фульвия избила дочь. Вернувшийся под вечер Антонин снял ремень и добавил.

– Уступать надо, уступать, – повторял он, стегая девочку, – а не дергать за волосы. Позовут еще – запомни.

Не беспокойся, – перебила Фульвия, – больше не позовут.

Она угадала.

V

Год консульства истек. Римский мир снова разделялся на две неравные половины. Богатые провинции Востока, Африка, с ее крупными портовыми городами и средоточием торговых путей, усилиями Цицерона и дружным натиском отцов отечества достались Кнею Помпею. Лесистый, малолюдный запад – Иберия, обе Галлии и еще не исследованные Британские острова – Цезарю. Гай Юлий не протестовал. Его манило неведомое.

Земля от Падуса,[2525
  Падус – современная река По.


[Закрыть]] текущего по болотистым лугам к Адриатике, до вечно бурного и туманного моря Усопших Душ[2626
  Море Усопших Душ – Ла-Манш


[Закрыть]] звалась Галлией. Высокие горы разделяли ее на Цизальпинию, плодородную равнину между Падусом и горными подножиями, и Трансальпинию – лесистые страны кельтов, бриттов и северных галлов. Горы те звались Альпами, потому что они зимой и летом были одинаково покрыты снегом, а слово «альпа» все равно, как и латинское «альба», значит на языке северных италиков «белый».

Когда-то Ганнибал пересек Альпы и с льдистых вершин спустился в цветущие земли Италии. Но то был беспримерный подвиг. Римские же путешественники, воины и купцы предпочитали более удобный путь вдоль побережья Тирренского моря или от Остии до Массалии[2727
  Остия – порт в устье Тибра, морские ворота Рима; Массалия – морские ворота Рима; Массалия – Марсель.


[Закрыть]] водой, а там уже Альпы оставались в стороне и широкие римские страды вели в глубь Трансальпийской Галлии.

Издавна галлы, свирепые и воинственные, беспокоили Рим. В дни первых царей, на заре Вечного Города, квириты вспахивали свои поля, опоясавшись мечами. Каждый миг из-за болотистых далей Цизальпин могли показаться косматые шкуры галлов. Они не щадили ни женщин, ни детей. Бездомные, как дикие звери, лютые враги труда и очага, они жили грабежами.

Годы шли. Рим рос и креп, а галлы по-прежнему оставались разрозненными бродячими племенами. Уже к концу самнитских войн, за два столетия до рождения Цезаря, Галлия Цизальпинская была покорена римскими легионами. Марий присоединил к Республике Рима провинцию Аквитанию[2828
  Аквитания – Прованс, юг Франции.


[Закрыть]] – юго-запад Галлии с многочисленными греческими портовыми городами. Но Трансальпийская земля лежала за гранью Римского мира, лесистая, заболоченная, таинственная и манящая.

Цезарь знал: покорив ее, он подчинит Риму бескрайние пространства Севера, обогатит Вечный Город новыми пашнями и добычей, мехами, рабами, янтарем и оловом. Навсегда положит конец набегам свирепых варваров, разоряющих поля и очаги италиков.

Последние десятилетия варвары притихли, но еще отец Цезаря отражал под знаменами Мария кимвров и тевтонов, ринувшихся из глубины бесконечных трансальпийских лесов на Италию.

VI

Лес был так густ, что солнца не было видно. Идущие впереди прокладывали себе путь топориками. В начале похода Сильвий то и дело настороженно оглядывался и хватался за оружие, но вскоре привык к этим бесконечным дебрям. Больше месяца шли они, а кругом – лес, густые дубравы, разлапистые ели, повитые седыми космами, и болотистая, хлюпающая под ногами земля. Изредка попадалась полянка с влажной травой и странно тусклыми цветами. А в молчаливом, сыром полумраке вставали замшелые, неизвестно кем поставленные на ребро камни-дольмены. Этим камням поклонялись лесные галлы. Их жрецы – друиды, иссохшие от глубокой старости, седые, как космы мха на елях, стерегли свои святыни, и горе несчастному, кто оскорбит лесное божество.

Один легионер, веселый Крисп, посмеялся над этим мшистым обломком скалы, и в тот же день на него упало дерево и перебило ему спину. Криспа пришлось приколоть.

После этой беды легионеры, завидев издали дольмен, обходили его стороной или, остановившись перед вражьей святыней, приносили жертвы и молили галльских лесных богов не карать их. Не своей волей они пришли сюда, но исполняя замыслы судьбы, указавшей народу римскому путь за Альпы.

Первые дни похода армия продвигалась быстро. Богатые портовые города, роскошные притоны, подобострастное гостеприимство греческих и местных купцов... Сильвий познал все радости солдатского бытия. Безудержная игра в кости, вино, девушки, легкие деньги...

В Массалии чуть не убили Антония. После пира он забрался в храм и пытался во что бы то ни стало овладеть каменной богиней Галлии. Мраморная дева осталась безучастной в его объятиях. Разъяренный Антоний принялся громить святилище. Местные жители с оружием в руках накинулись на святотатца. Цезарь велел облить разбушевавшегося трибуна ледяной водой и связать до вытрезвления.

Но вскоре настали будни, полные трудов, опасностей и напряжения. Невидимый противник поражал из-за кустов и деревьев, вырастал как из-под земли у высоких дольменов. Преследовать галлов было невозможно, родные чащи прятали их. В лесах не встречалось поселений. Жилища дикарей высились на сваях среди болот и на плотах, плывущих по тихим глубоким водам северных рек.

Постоянная сырость, свежесть трансальпийского леса, мелкий пронизывающий дождь несли лихорадку. Непривычная пища ослабляла неприспособленных к суровому климату южан... Иногда на полянах встречали больших лохматых зубров. Их старались ловить живьем. Молоко самок, жирное, сладкое, помогало переносить однообразие походной пищи. Многие легионеры погибли, соблазнившись красивыми алыми ягодами, растущими на кустах.

Сильвий крепился. Скоро отдых, зимовать будут на Сене.

– Какая эта Сена? – поинтересовался он. – Неужели больше Тибра?

– Говорят, шире Падуса, и течет она в море Усопших Душ, – пояснил старый мантуанец, ходивший с Цезарем еще в Иберию.

– Никто этой Сены не видел и не знает толком, что за река. На ней конец света.

– И конец похода, – добавил этруск Эрмий.

VII

Сена, широкая, дымчато-голубая, текла среди лесного безлюдья. Солнце сквозь туман неясным мягким светом ласкало стройные елочки, легкие кроны ясеней, тяжелую зелень дубов и чистые глубокие заводи. Продолговатый остров разделял плавное течение реки. На острове, среди серебристых верб и гибкого краснотала, чернело каменное капище.

– Богиня всех галльских лесов живет здесь, – проговорил с суеверным ужасом трибун Клавдий.

– Богине придется потесниться, – спокойно ответил Цезарь, – здесь будет римский лагерь.

Легионеры доставали из походных сумок бычьи пузыри, надували и, туго обвязав, соединяли по парам. Тяжелые доспехи и щиты складывали на берегу. Их потом доставят на плотах.

Цезарь разделся и первым вошел в воду, за ним бросился центурион Лютеций. Навалившись грудью на пузыри, легионеры одной рукой выгребали, другой сжимали оружие, короткое копье или обоюдоострый меч.

К полудню туман рассеялся. Влажные травы, вербы, склонившиеся к самой воде, и золотые кувшинки засияли переливчатым блеском.

Центурион Лютеций схватился за свисающие к воле ветви и, отряхиваясь, уже поставил ногу на сушу, как в тот же миг из-под молчаливых лоз взметнулся густой рой стрел... По воде то тут, то там брызнули красные струйки, но убитых не было.

Перевязывая на ходу раны друг друга, легионеры ринулись на невидимого врага. На голубой воде Сены уже колыхался плот, груженный доспехами.

Привычный строй римских когорт оказался вывернутым наизнанку. Триарии, отборные бойцы резерва, сражались впереди. Под их прикрытием остальные солдаты облачались в привезенные доспехи. Цезарь сам руководил боем.

Сильвий, застегивая поножи, с любопытством взглянул на галлов. Рослые, мощные, с длинными белокурыми космами, связанными на затылке, рыжеусые и румяные, они показались молодому римлянину сказочными великанами. На их голых плечах развевались плащи из шкур, а бедра обтягивали длинные меховые штаны.

Галлы сражались копьями и стрелами, но римляне в доспехах стали неуязвимыми, и бой длился недолго. Галлы дрогнули. Тогда из капища выбежала девушка. Высокая, с длинными косами, она размахивала копьем, стыдила и ободряла галлов. Они снова ринулись в атаку.

Центурион Лютеций вступил в поединок с воительницей. Лесная амазонка сразила его. Это был первый римлянин, павший на священном острове галлов.

Сильвий подскочил сзади к девушке и, вцепившись в косы, пригнул к земле. Когда галлы увидели пленение своей пророчицы, они побросали оружие. Цезарь запретил убивать сдавшихся.

Застучали топоры. Легионеры вырубали священную рощу, разжигали костры, рыли рвы, готовили пищу.

Цезарь сам допрашивал пленников: те показали, что они из племени Великого короля северных галлов Верцингеторикса. С ними их королевна Ормильда, жрица Лесной Девы. Узнав, что страшный черноволосый народ, режущий землю железом, идет на их страну, они поклялись умереть, защищая родные леса.

– Вы доблестно сражались, – любезно ответил Цезарь, – но ваши боги не пожелали от вас взять жизнь. Я отпускаю вас. Каждый перед возвращением домой вырубит в лесу делянку и поможет ее распахать.

Галлы в ужасе рухнули на колени. Да избавит их победитель от участия в подобном кощунстве – резать грудь родной матери-земли римским железом!

– Железо будет галльское – успокоил их Цезарь. – Ваша земля, как дева, созревшая для брака, будет благодарна тому, кто рассечет ее девичий пояс.

Галлы пошептались. Они должны подумать и спросить совета у своих богов. Цезарь велел накормить пленников римским хлебом.

Уже темнело. Над Сеной загорались бледные северные звезды. В шатер римского вождя привели дочь Верцингеторикса. Молодые трибуны нагло рассматривали красивую полуобнаженную девушку.

– С этой я сорву пояс, – шепнул Антоний трибуну Валерию, – эта не каменная.

Ормильда безучастно глядела поверх их голов. Привыкшие к податливой покорности восточных пленниц, трибуны смутились. Видимо, эта дикарка не считает своих победителей людьми.

Дочь Верцингеторикса разжала губы:

– Я желаю говорить с Цезарем, кто из вас Юлий?

Ей указали.

– Это ты? – высокомерно спросила пленница. – Верни меня к отцу, вели насадить вырубленную рощу моей богини, и я прощу тебя. Иначе берегись гнева Лесной Девы!

– Если ты не станешь гневаться, – галантно вмешался Антоний, – то гнев каменного божества нас не устрашит. Выбирай любого из нас

– Я верну тебя отцу, – сдержанно проговорил Цезарь, – на некоторых условиях. О них я договорюсь с самим Верцингеториксом, а пока ты моя гостья.

– Я готов сделать все, чтобы ты не скучала, – не утерпел Антоний.

– Я у себя дома. – Ормильда надменно кивнула.

Наутро ее нашли распростертой у подножия богини. Девушка задушила себя косами. Цезарь велел отправить ее тело Верцингеториксу, а капище срыть.