Текст книги "Рубикон"

Автор книги: Наталья Султан-Гирей

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 45 страниц)

VII

Плавные линии спокойно ложились на чистый пергамент. Агриппа чертил не спеша, даже от удовольствия мурлыкал свои любимые песенки. Наконец-то он уловил точную согласованность всех размеров и строгую ритмику очертаний новых кораблей. Изредка он поднимал голову и улыбался другу.

Полусонный, Октавиан уже ничего не вычислял на дощечках. Радуясь, что Агриппа доволен, он то менял чертежные палочки, то клал ему прямо в рот, чтобы не запачкать чертеж, спелые финики.

Под утро, уронив голову на край стола, он крепко заснул. Агриппа, снисходительно усмехаясь, отнес его на постель и вернулся к своим чертежам.

Он знал, безошибочно чуял: теперь все будет так, как он задумал. Его мысль обрела здоровую плоть и четкую форму.

И на этот раз все три кораблика с честью выдержали испытание на плаву. Октавиан от радости кинулся на шею своему Флотоводцу, но Агриппа ласково отстранил его:

– Кораблики поломаешь! Бери "Бяшку" и пошли домой.

Дома Агриппа достал из тайника кипарисовый ларец, окованный медью, и бережно, точно живые существа, опустил туда свои кораблики.

– Переложи мягкой шерстью, – скомандовал он, – только не поломай скреплений. – Ларь флотоводец снова задвинул в тайник. – Не проболтайся Другу Муз. Что, вообще, ему от тебя нужно?

– Ничего. Никаких оргий он не устраивает. Ты сам бывал у него в доме. Гости читают стихи, спорят об искусстве, о философии. А главное, он всегда умеет дать вовремя полезный совет. Признайся, ни ты, ни я не знаем хорошенько правовые тонкости. Ведь у нас как? Чуть нарушу какое-нибудь столетнее постановление, сразу же обзовут тираном, а Меценат прекрасно разбирается во всем этом крючкотворстве. И ему я могу доверять, он заинтересован в моей победе.

– Никому не доверяй! Твоего отца убили не враги, а друзья. Меценат тебе не нужен. Ты ему нужен. Он хочет сделать из тебя свою игрушку. Правовые нормы? Вот высшее право. – Агриппа поднес к лицу императора сжатый кулак. – Пока в нем меч – ты прав во всем!

– А твои рассуждения о благе народном?

– Народу правовые нормы не нужны. Ему нужны земля, хлеб и защита как от своих пиявок, так и от иноземных. Царь для страны, а не страна для царя!

– У нас не царство, а республика. Сколько раз тебе повторять?

– В этом вся и беда, а то б одна моя когорта все сенатское стадо разогнала бы! – Агриппа прошелся по комнате. – Я тебя очень прошу: выходишь из дому, все равно куда – в Сенат, на Марсово поле, в гости, в цирк, –  поддевай под рубашку панцирь. Ты такой тоненький, что на тебе незаметно. А вообще, лучше сиди дома.

– И пряди шерсть, – обиженно шепнул Октавиан, – уж договаривай...

– Не играй в слова! И запомни: я не прошу, не советую, а запрещаю тебе выходить из дому без крайней необходимости! Слышишь ты, за-пре-ща-ю! Ну ладно, ладно. Завтра расставаться! Не порть последний вечерок! И еще раз прошу – не очень доверяй Другу Муз!

...А у ограды красивая африканка с золотистой кожей и глазами, как у газели, вела беседу с низкорослым коротконогим человеком. Он был уже не молод, большелоб и угрюм, хотя старался казаться беззаботным.

– Твой хозяин, надеюсь, не очень ревнив? – Незнакомец поиграл золотыми сережками, украшенными рубинами. – Прими от меня на память, прекрасная Афра!

Девушка, жеманясь, коснулась золотистыми пальцами его ладони и, словно нехотя, притянула к себе подарок.

– Мой хозяин ревнивей самого Вулкана, но на нас, бедных девушек, он не смотрит. Он и не заметит этих прелестных сережек в моих ушах.

– А чем же так занят твой хозяин, что даже твоей красоты не замечает?

Афра, не отвечая, приложила к ушам сережки и глубоко вздохнула:

– Без ожерелья они, мой добрый Теренций, не кажутся такими уж красивыми.

Теренций запустил руку за пазуху и извлек золотую змейку с рубиновыми глазами и, держа за хвост, помахал ею в воздухе. Афра протянула пальцы, чтобы схватить змейку, но искуситель быстро отдернул ее.

– Чем был занят твой господин вчера?

– Баловались со своим дружком у пруда, как маленькие, кораблики пускали!

Афра так пренебрежительно пожала своими аппетитными плечами, что бретельки, поддерживающие ее полупрозрачное одеяние, соскользнули.

– Кораблики? – удивился ее собеседник, не обращая должного внимания на открывшиеся его взору красоты. – А что же они говорили?

– Нужны они мне, его кораблики и его рыжик! – Она снова протянула руку, чтобы поймать золотую змейку, но змейка, мелькнув в воздухе, исчезла за пазухой Теренция.

– О чем говорили?

– Если б я знала, мой добрый друг...

– А ты узнай...

Теренций не договорил. Просвистев в воздухе, острый топорик рассек ему голову. Успев сделать еще два шага, он упал наземь, обрызгав кровью подол и ноги Афры. Рабыня в ужасе завизжала, но чья-то широкая ладонь зажала ей рот. Цепкие, поросшие рыжеватой щетиной пальцы сжали ее тонкое горло. Тяжело хрипя, Афра рухнула на труп своего соблазнителя.

А от калитки уже бежали два легионера. Убийца, высокий белокурый галл, спокойно дал связать себя и так же спокойно объяснил, что он убил рабыню и ее любовника из ревности. Рабыня принадлежала благородному Марку Агриппе, пусть Марк Агриппа и судит его.

Агриппа вышел на шум хмурый и заспанный, удивленно взглянул на связанного галла:

– Что тебе, девок в Риме не хватает? Но ты убил римского гражданина. Кто был твой соперник?

– Клиент Мецената, – все так же спокойно ответил галл и пошевелил связанными руками.

Зоркий глаз Непобедимого заметил на руке допрашиваемого узко свитый в цепочку серебряный браслет.

– Ты поступил как мужчина, и мне жаль тебя. – Агриппа задумался и скомандовал: – Падаль обыскать и – в Тибр! – Он пристально посмотрел на белокурого молодца. – Тебе надо исчезнуть из Рима. Я еду в Остию, будешь сопровождать меня Дать ему коня из моей конюшни! Подожди, ты знаешь дом Сильвия Сильвана?

– Я сын Ильзы, сестры благородной Реты.

– Скажи своему родичу, пусть выдаст тебе двести денариев, и в путь! Догонишь нас за городом!

Агриппа велел своей охране седлать коней.

– А я? – Зябко кутаясь в плащ, несмотря на летнее тепло, Октавиан неслышно подошел и прикоснулся к его одежде.

Агриппа вздрогнул от неожиданности.

– Если хочешь – поехали. Только скачка будет бешеная. – И тихонько прибавил: – Друг Муз вздумал следить за мной.

Октавиан виновато улыбнулся.

VIII

Ехали молча. Уже смеркалось, и от болот тянуло нездоровой сыростью. Октавиан зябко ежился на седле и несколько раз принимался кашлять, но Агриппа не обращал ни малейшего внимания на своего императора.

На повороте, где дорога раздваивается и ее ветвь уходит на север к фьезоланским холмам Этрурии, их догнал белокурый молодец. Агриппа знаком велел ему подъехать.

– Как тебя зовут?

– Здесь Лавинием, на родине Хлодвигом, сыном Ильзы.

– Надо работать чисто, мой доблестный Лавиний, и не доставлять столько хлопот твоим друзьям. – Агриппа вынул из-за пояса дощечку, покрытую воском, и, написав несколько слов, скрепил письмо отпечатком своего перстня. – Отдашь кормчему на любой из моих лигур. Тебя довезут до Массалии или Нарбона, а оттуда подашься к Лютеции. У твоего дядюшки Сильвия там целая латифундия. Займешься хозяйством, отдохнешь годик-другой и возвращайся. Я тебя не забуду.

Галл взял записку и, почтительно поцеловав руку своего патрона, отъехал.

– Не теряй времени! – крикнул ему вслед Агриппа и круто повернул коня к Риму.

И снова они понеслись. В сгустившихся сумерках развевающиеся на ветру козьи плащи пицен напоминали крылья чудовищных лохматых птиц. Октавиан, почти лежа на шее взмыленной лошади, напрягал все силы, чтобы не свалиться и не отстать, а бешеная скачка все длилась и длилась, и лишь у городских ворот перешли на размеренную рысь.

– Куда мы? – робко спросил Октавиан.

– В гости к Другу Муз. – Агриппа отпустил охрану.

На Палатине, где жил Меценат, не принято было разъезжать верхом, и прохожие испуганно шарахались от двух мчавшихся всадников.

Друг Муз был дома и отдыхал перед вечерним собранием их служителей. Сегодня его любимец Гораций обещал прочесть новые стихи. Уединившись в библиотеке, он перебирал причудливые куски янтаря. Обкатанные волнами далекого моря, то молочно-опаловые, то золотисто-прозрачные, они манили своей неяркой игрой. Меценат брал то один, то другой кусочек и ласкал их холеными пальцами, как живые существа. Он испытывал наслаждение и как ценитель всего прекрасного, и как счастливый обладатель.

Внезапно в атриуме раздались шаги. Выведенный из блаженной мечтательности, Друг Муз вздрогнул. Он не любил, когда его тревожили в уединении, но в библиотеку уже входили Агриппа и император. От неожиданности Меценат выронил янтарь, и, упав на мраморный пол, этот кусочек морской смолы разбился на тысячу золотых искр. Друг Муз нагнулся, чтобы подобрать янтарные крохи, и с удивлением заметил грустный взгляд Октавиана. Казалось, юноша почувствовал жалость к этой чистой и невинной красоте.

Но Меценату было не до элегий. Он заметил дорожную пыль и на алых сенаторских сапожках Октавиана, и на походных сапогах Агриппы. Понял – его гости не из дому и так спешили, что даже не сочли нужным смахнуть пыль с сапог. Друг Муз насторожился.

– Твой клиент Теренций убит у ворот моей виллы, – бросил Агриппа вместо приветствия.

Высокие полукруглые брови этруска дрогнули, но он спокойно проговорил:

– Мне очень жаль беднягу. Это был трудолюбивый, честный человек и прекрасный семьянин.

– Не такой уж замечательный семьянин, – посмеиваясь, возразил Агриппа, – если затеял шашни с моей рабыней. Ее дружок из ревности прикончил их обоих.

– Надеюсь, убийцу найдут и он будет обезглавлен, – все так же спокойно сказал Меценат.

– Вряд ли. – Агриппа, не дожидаясь приглашения, уселся в огромное, похожее на трон старинное кресло. Октавиан пристроился на широком подлокотнике и, чтобы не упасть, оперся на его плечо. – Я не стал преследовать ревнивца. Ревность – чувство, присущее каждому мужественному человеку.

– Каждому дикарю. – Меценат осуждающе покачал головой. – Меня любят, если мои достоинства внушают уважение и мои ласки приятны, но если эта гармония нарушена, то кто же виноват? Тут ни плетка, ни тем более нож не помогут.

– Плетка вовремя еще как помогает, – вставил вдруг молчавший до сих пор император. – По себе знаю!

Меценат брезгливо улыбнулся и, не отвечая, принялся перекладывать свои янтари. Потом тяжело вздохнул:

– Во всяком случае, я должен позаботиться о семье убитого.

– И я тоже, несчастный погиб из-за моей рабыни. – Агриппа швырнул на стол кошелек и бережно положил рядом сережки с рубинами и золотую змейку. –  Отдай вдове от моего имени. Ее мне жаль.

Октавиан, наслаждаясь спектаклем, подметил, как дрожали пальцы Друга Муз, когда он притянул к себе эти, без сомнения, хорошо знакомые ему безделушки. Но этруск уже справился со своим волнением и, пристально глядя в глаза собеседнику, отчеканил:

– Семь лет назад, Марк Агриппа, ты принес мне какой-то ржавый клинок и запросил неслыханную цену. Я дал тебе эти деньги, потому что, во-первых, я понял, что ты ничего не смыслишь в торговле, а во-вторых, я поверил тебе и в тебя. – Меценат помолчал. – И я не ошибся, ты стал блестящим стратегом, но не избавился от скверной привычки за все запрашивать втридорога. А у торговли, как и у войны, есть свои законы, Непобедимый. Однако за приятной беседой я забыл о гостеприимстве.

Он хлопнул в ладоши, и маленький раб с припудренными золотым порошком волосами и в прозрачной тунике из переливчатой дамасской ткани внес поднос с тремя узорными кубками из муренского стекла.

Гостеприимный хозяин жестом пригласил друзей отведать вина из его виноградников.

– Этрурия родит лучшие вина и плоды.

– Я охотно выпью в знак дружбы из одного кубка с тобой. – Агриппа, не отводя глаз от лица Друга Муз, протянул ему свой кубок.

Меценат все так же спокойно отпил.

– Ты не умеешь читать в сердцах людей, Марк Агриппа! Повторяю, ты – лучший стратег моей родины, и твоя гибель была бы крушением всех моих надежд. Но государство не военный лагерь, и нельзя управлять страной, пренебрегая всеми правовыми нормами и законами торговли.

– Я согласен с тобой. – Агриппа медленно цедил сквозь зубы вино. – Государство – не военный лагерь, но и не базар, где все сводится к купле-продаже. Государство – это прежде всего земля и люди, которые на ней живут и обрабатывают ее. Будет лучше для всех, Гай Цильний Меценат, если мы оба станем думать о благе этих людей, а не ловить друг друга за хвост.

Октавиан хихикнул в восторге от остроумия своего полководца, но тут же из учтивости прикрыл рот ладошкой и притворился, что кашляет. Он никогда не забывал, что у него плохие зубы, и старался улыбаться лишь кончиками губ. После усиленной тренировки это прекрасно удавалось, и улыбка получалась немного грустной и загадочной.

Меценат с удивлением посмотрел на императора, словно только что заметив его присутствие.

– Почему, Октавиан Цезарь, ты вчера не захотел посетить мой дом? Лепид ждал тебя.

– Если Лепиду нужно, мог бы сам пожаловать, – отрезал Агриппа. – А мы ездили в Остию, император созвал совет моих кормчих.

– Значит, вы встретили триумвира на пути в гавань? – Меценат позволил себе лукаво улыбнуться. Он знал, что оба его гостя провели тот день на загородной вилле. – Говорят, его корабли не хуже наших.

– Флот его в полном боевом порядке, – нашелся Агриппа, – а сам флотоводец на мертвом якоре в остерии у грека Талида.

– Невоздержанность – большой порок, – согласился Меценат. – Лишь искусство смягчает нравы. Почему же ты, Октавиан Цезарь, стал избегать моих вечеров? Ты любишь стихи, общество приятных и разумных собеседников и прекрасных юных матрон. В твои годы разумные развлечения полезны.

– В его годы полезней провести вечер за умной книгой.

Агриппа встал. От его резкого движения кресло покачнулось, и Октавиан чуть не упал, но вовремя ухватился за высокую спинку и соскользнул в глубь этрусского трона.

– Ты хорошо знаешь нашу старину, любезный хозяин, – проговорил пицен, уже стоя в дверях. – Марс Мститель и Марс Квирин всегда были исконными италийскими богами, а Аполлон пришел к нам из Эллады, да и Венеру мы не знали, а была Менрва Пряха, хозяюшка, а если надо, то и воительница, и чтила вся Италия Марса Стрелу Громовую, Иова Громовержца и Менрву. Зачем же императору Рима служить греческим божкам? Вот я и запретил ему ходить на эти стихоплетства. Ничему хорошему не научится!

Брови этруска взметнулись к самым волосам.

– Разве императору Рима кто-либо вправе разрешать или запрещать?

Октавиан вспыхнул. Даже кончики ушей порозовели.

– Император Рима повинуется лишь воле народа римского и Сената, но к благоразумным советам моих друзей я всегда прислушиваюсь.

– Даже и к не очень благоразумным, но это твое дело. – Меценат улыбнулся. – Но меня интересует, какой ответ ты дашь Лепиду? Не забывай, Италия истощена и жаждет мира.

– Мы ждем вестей от Антония, – нерешительно проговорил Октавиан. – Потом я сообщу Лепиду.

Агриппа резко обернулся:

– Я сам увижу этого пьянчугу в Остии и скажу ему все, что сочту нужным!

– Прости, Непобедимый. – Улыбка Друга Муз стала дерзкой. – Я и забыл, что со всеми державными делами следует обращаться к тебе!

– Уже поздно, это моя последняя ночь в Риме. Пошли, Кукла! – Агриппа пошел к двери.

Но Октавиан медлил, ожидая продолжения спектакля.

– Ну, кому сказал? – повысил голос пицен.

Октавиан быстро вскочил.

– Не покидай мой дом в гневе, Непобедимый. – Меценат хлопнул в ладоши. – И позволь вручить тебе мой скромный дар.

В библиотеку вошла молодая гречанка. Одежда почти не скрывала ее тела, нежного, как веточка цветущей яблони.

Октавиан потупился, а его друг оценивающим взглядом смерил девушку с ног до головы.

– Евтихия, вот отныне твой господин. – Меценат жестом указал на своего гостя и обратился к нему: – Ты по вине моего клиента потерял прекрасную Афру – Евтихия не менее прекрасна.

– Благодарю тебя, Друг Муз. – Агриппа учтиво наклонил голову. – Отец как раз писал мне, что во время сева некому чистить хлев. Завтра же отправлю Евтихию в наше имение.

Гречанка побледнела и в ужасе ухватилась за консоль, увенчанную барельефом Эпикура. Ей ли, привыкшей делить с любимым господином самые утонченные наслаждения, чистить хлев в какой-то горной деревушке!

– Оставь Евтихию себе, мой щедрый друг, – вмешался император. – Посмотри, как она огорчена разлукой с тобой. А нам лучше подари маленькую Психею из серебра. Непобедимый возьмет твой дар в море.

IX

На побережье налетел шквал. Струи дождя, точно удары железных прутьев, обрушивались на палатку.

В углу протекало. Агриппа подставил тазик, но скоро вода переполнила его и темной извилистой полоской поползла по земле.

Агриппа поджал ноги. Благоразумней было бы последнюю ночь провести на корабле. Но там пришлось бы без конца беседовать с кормчими, ободрять их. А каждый разумный человек понимал, как непосильно потрепанным бурями и поражением лигурам императора соперничать с прекрасно оснащенными кораблями пиратов. И Сексту Марк Агриппа знал цену. Это был опасный противник, и у него был немалый опыт морских боев, а флотоводец триумвира только начинал разбираться в этом древнем искусстве.

Агриппа вздохнул. Весь день шла погрузка людей, оружия и провианта. Кроме обычного экипажа нужно было перебросить в Сицилию три легиона Валерия Мессалы, чтобы охранять остров от пиратов и пресекать все их попытки высадиться на Сицилийском побережье. Для легионеров Мессалы нужны были и мука, и вяленое мясо, и крупы, а благородный Валерий засел с Лепидом в прибрежном кабачке и ни о чем не заботился.

К вечеру Агриппа едва держался на ногах. От Лепида он и не требовал ни помощи, ни разумного совета. Вечно пьяный, старик хорош был уж тем, что ни во что не вмешивался. Но наглое равнодушие Валерия Мессалы к тому, что по справедливости должно было считаться их общим делом, возмущало Агриппу. Он поругался с Мессалой и в ответ услышал оскорбление, замаскированное издевательской учтивостью. Молодой флотоводец сделал вид, что не понял этого. Нельзя было раздувать вражду.

Вода начала подтекать к самому ложу. Агриппа взял меч, прорыл канавку, и мутный ручеек побежал в другую сторону. Он поплотней закутался в плащ и хотел уснуть, но не мог. Его тревожил Октавиан. Они простились непривычно сухо, и хотя Агриппа радовался, что прощание обошлось без обычных воплей и рыданий, в глубине души был уязвлен.

За эти несколько месяцев разлуки что-то неуловимое изменилось в его друге. Октавиан был по-прежнему тихим, уступчивым, очень внимательным, но начал обижаться на каждый пустяк. Если б он спорил, настаивал на своем или хоть раз сердито крикнул бы в ответ, все было бы легче, но бедняжка только обиженно моргал и жалко улыбался.

И эта безропотная улыбка разрывала Марку Агриппе сердце хуже всяких ссор и криков. Все эти дни он постоянно ловил на себе молящий взгляд замученного зверька. Октавиан верил другу, молил отвести надвигающуюся беду, а что мог сделать Марк Агриппа с такими жалкими корытами? Да еще знал, что сильный флот обоих Египтов с опытными кормчими и могучими кораблями в любую минуту может поддержать Секста Помпея! Марку Антонию ничего не стоит изменить делу триумвиров. Проклятый бабник из-за своей египетской потаскушки готов на всякую подлость. А Лепид – окончательно спившееся ничтожество – с радостью продаст и Октавиана, и Рим за бочку фалернского вина! Союзники становились опасней врагов.

Дождь все лил и лил. Жаровня, принесенная дежурным центурионом, нещадно чадила. Агриппа встал, чтобы приподнять полог палатки и хоть немного выпустить чад, но полог сам метнулся навстречу, и кто-то в сером рабском плаще кинулся ему в ноги, обнял колени, ловил края одежды.

– Возьми меня в море! – Октавиан откинул намокший капюшон. С его волос сбегали струйки и текли по лицу.

Агриппа опустился на ложе в растерянности:

– Ты? Зачем? В такой ливень?

– Возьми меня в море! Почему ты не хочешь? Я же был с тобой в походах. Я ни во что не стану вмешиваться, только возьми меня!

– Нет. – Агриппа вскочил и оттолкнул его. – Добить меня решил? Мало ты меня своими воплями мучил все эти дни! Убирайся!

Октавиан медленно поднялся с колен.

– Я безумец, что унижаюсь там, где могу повелевать! Ты не осмелишься нарушить мой приказ!

– Еще как осмелюсь! – Верхняя губа Агриппы вздернулась в волчьем оскале. – Ты можешь отстранить меня от верховного командования флотом, но пока я наварх[4444
  Командующий флотом.


[Закрыть]], никто, слышишь ты, никто не будет мне приказывать! – Он подошел к Октавиану, с силой тряхнул его за плечи и вдруг закричал: – Да ты весь мокрый! Ты ж заболеешь! Скорей скинь все это! – Агриппа заметался по палатке. – Великие боги! Все мои вещи на корабле! Ну вот, хоть в плащ закутайся.

Он быстро раздел своего повелителя и, схватив козью шкуру, на которой спал, стал изо всех сил растирать ему грудь и спину. Потом, закутав в плащ, принялся за ноги.

– Весь как ледышка, а еще геройствуешь!

– Так берешь меня с собой?

–  Нет! – Агриппа подошел к пологу палатки и громко свистнул.

На пороге, закутанный в козий плащ мехом наружу, вырос немолодой пицен.

– Так-то, Гамба, твоя центурия охраняет меня! – начал Агриппа. – Пускаете в мою палатку разных незнакомцев!

– Нам показалось... – смущенно осекся Гамба.

– Показалось тебе, показалось, мой добрый Гамба! – Агриппа усмехнулся. – После чарочки горячего вина и не то покажется! Ладно, принеси ему переодеться – тунику, плащ, сапожки, а лучше сразу два плаща. Ступай, Гамба, и пусть моей охране не кажется того, чего нет. Постой, небось в твоей сумке найдутся сухие травки, ну, там, зверобой, мята...

– А как же, Непобедимый! Я – пицен.

– Завари зверобоя и тащи сюда! Все! Ступай!

Не успели часы опустошить свой флакончик, как сухая одежда и чаша с дымящимся отваром зверобоя появились в палатке.

– Пей! – приказал Агриппа. – Все до конца, нечего привередничать! Вот так, а теперь одевайся.

– Так берешь меня в море?

– Нет! Нельзя! Ты пойми, пронюхает Секст, что ты на борту, – все силы кинет взять тебя в плен и свернет твою голову. Всенародно казнит, как узурпатора. Ты сын Цезаря, он – сын Помпея Великого В глазах римлян ваши права равны. А меня обвинят в измене, скажут, что я из честолюбия и зависти погубил тебя, и распнут, как мятежника. Этого хочешь?

– Все равно, я умру от тоски!

– Не умер же за эти месяцы! – Агриппа встал и, собрав мокрое тряпье, выбросил из палатки.

– Если б ты знал, какая это мука – страх за тебя и одиночество среди этих гиен! Телом, кожей чувствую их ненависть, насмешливую, злобную, трусливую. Точно липкая грязь течет по мне, даже мои плечи, руки начинают пахнуть этой подлой ненавистью! А хуже всего – вечный страх за тебя. Я уже по ночам боялся задремать. Лишь закрою глаза – вижу темное море, тонущий корабль, и ты, совсем один, покинутый, преданный всеми, стоишь у сломанной мачты... – Октавиан закрыл лицо руками. – Я больше не могу!

– Гляди мне прямо в глаза и не смей реветь! – Агриппа сел рядом и отвел его руки от лица. –  У каждого своя ноша!

– А если нет сил нести эту ношу?

– Тогда ноша насмерть раздавит того, кто должен нести ее, а если царю не хватает сил нести свою ношу, тогда... – Агриппа на миг замолчал и продолжил тише: – Тогда ноша немощного Царя раздавит все его царство, всех, кто верил в него, шел за ним, сражался ради его замыслов. Я тебе говорил – быть царем нелегко!

Октавиан, не отвечая, тихонько теребил козий мех, потом вскинул ресницы:

– Утонешь – я на меч брошусь!

– Если я тонуть начну, Секст сам нырнет на дно, чтоб меня живым вытащить! Я ему живой нужен, а попаду в плен – такой выкуп запросит, что Антоний с Лепидом ахнут, но ты не скупись! Не бойся отдать хоть все провинции, кроме Италии. Буду жив – все верну! Мне нужно время, и рано или поздно, но я прикончу их всех, а не они меня! Не веришь? А я не хвастаю, не набиваю себе цену. Вот слушай. Времена Горациев и Куриациев давно прошли. Теперь исход битвы решает не поединок вождей и даже не храбрость их воинов, а разум полководца и оснащение армии, ну и кораблей, конечно. А я такое придумал, что им вовек не снилось! Ты мои "вороны" видел? Это только начало... Да ты спишь?

– Нет, не сплю.

– Спишь! Ладно, Кукла, спи, а я пойду с моими пиценами потолкую. Без меня они твоя защита и опора. Горец никогда не изменит, это не твои квириты.