Текст книги "Миг бесконечности 2. Бесконечность любви, бесконечность печали... Книга 2"
Автор книги: Наталья Батракова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 28 (всего у книги 35 страниц)
«Подожду еще, – решил Андрей Леонидович, перевел будильник в телефоне на половину шестого. – Надо приехать раньше шефа».
Какими бы теплыми и дружескими ни были их отношения, служебные обязанности Поляченко чтил свято: старая школа…
Убрав на втором этаже и перестелив постели, Катя уложила в кровать Марту, снесла вниз чемоданы с вещами Генриха и принялась помогать Оксане, заканчивающей уборку внизу.
– Если бы Роберт всё это увидел, у него точно сердечный приступ случился бы! – бурчала Оксана, перенося ведро и швабру из маленького кабинета в прихожую. – Сволочь! То проститутку привел, то целую компанию алконавтов каких-то!
– Да ладно тебе. Может, не успел убраться. Да и не ждал он нас сегодня.
– И ты еще его защищаешь?! Да я вышвырнула бы за порог все его вещи, а ты нет, сложила аккуратненько! – кипела от негодования сестра.
– Вещи-то не виноваты. В моих интересах расстаться по-хорошему: документы на продление вида на жительство подавать, мало ли что ему взбредет в голову! Пойдет и накатает на меня заявление в службу миграции… Какая-нибудь пустая коробка еще осталась? В кабинете в ящиках полно его бумаг.
– Из-под соков можно освободить. Давай помогу.
Оксана отставила швабру, зашла вместе с Катей в небольшую комнату-кладовку, где хранились припасы и разные хозяйственные мелочи.
– Вот это тоже его, – Катя увидела фирменный контейнер БМВ, который выдали Генриху в подарок при покупке нового автомобиля. – Тяжелый, помоги снять.
Вдвоем они стащили пластиковый контейнер с полки, перенесли в прихожую.
– Камни там, что ли? Заглянула бы. Вдруг внутри что-то твое?
– Нет. Генрих приучил меня свято соблюдать «твое» и «мое». Однажды что-то искала, заглянула в кабинете в его полки, так он неделю возмущался. Так что даже открывать не хочу.
– Ну и зря! «Твое», «мое»… А слово «наше» в его лексиконе присутствовало? И как ты с ним жить собиралась?! Давай я соберу его бумаги в кабинете, а ты еще раз посмотри в гостиной и на кухне, что там осталось из «его»… Удавится, небось, если не обнаружит любимой ложки или вилки, – съязвила Оксана и, освободив коробку от пачек сока, пошла с ней в кабинет. – Только покажи, где его ящики.
– Моя тумбочка с правой стороны стола. Всё, что слева, – Генриха. С книжными полками та же картина: справа, ближе к окну – мои, – подсказала Катя.
Окинув внимательным взором большой угловой диван, стеллажи, комод, над которым висел телевизор, ничего принадлежащего Генриху она не заметила. Вся мебель, техника, декор и дизайнерские вещицы остались со времен, когда данный дом служил демонстрационным образцом и клиентам показывали, какой в нем можно создать уют. Разрешив здесь жить, Роберт ничего не вывез.
«Разве что вот это», – заметила она стеклянную рамку с сердечками, в которую была вставлена фотография: улыбающийся Генрих, задумчивая Катя и надутая Марта.
Рамку он подарил ей на День влюбленных, сам же подобрал и вставил фотографию, которая никому, кроме него, не нравилась. На взгляд Кати, были снимки и получше, но Генрих считал, что лучше всего он вышел на этой. Его выбор никто не оспаривал: матери и дочери было все равно.
Вытащив фотографию, Катя разорвала ее на мелкие кусочки, выбросила в пакет с мусором. Рамку решила сложить в коробку с бумагами.
– У меня перед ним обязательств «твое-мое» нет. Так что не осуждай, – сидя перед открытым ноутбуком Генриха, Оксана кивнула на открытые конверты на столе. – Искала письма из детского фонда. Ничего нет, всё уничтожил. Сейчас здесь проверю.
– Зачем? Всю переписку я уже видела. Можешь почитать, папка с распечатками на кухонном столе. Поднимусь, гляну, как Марта…
Убедившись, что дочь спит, Катя выключила в детской ночник, плотно закрыла дверь и посмотрела на часы. Девять вечера. Интересно, Вадим уже вернулся? Как и обещал, сообщение о том, что долетел, он ей выслал. Успела прочитать на границе, до того как поменяла симку. Больше она ничего о нем не знала. Разве что после долгого перерыва сегодня вечером он снова появился в сети. Так хочется спросить, чем закончилась его поездка в Японию! Но… Как-то неловко напоминать о себе, писать первой.
– …Вот! Что и требовалось доказать! Смотри, целая папка с письмами из твоей почты… – встретил ее на пороге кабинета возмущенный голос Оксаны. – Только это еще не все. Читай, – она развернула ноутбук к Кате. – Читай, читай…
– Что это?
– Подписанный им контракт ведущего! Вот этот пункт смотри, – увеличила она текст. – «…В течение трех лет с момента подписания отказывается вступать в брак…» Он еще неделю назад его подписал!!!
Катя подошла ближе, присела в кресло, которое уступила Оксана. Все верно. Один из пунктов гласил о том, что победитель отказывается вступать в официальные отношения с кем бы то ни было, обязуется держать в тайне подробности личной жизни. Получалось, что ради этой победы Генрих сам отказался от всех с ней договоренностей? Так это же хорошо! Меньше объяснений, выяснений, последствий. Вряд ли он теперь решится помешать ей продлить вид на жительство!
– Он забыл о Марте! Он забыл, что, подписав этот документ, лишает ее шанса на операцию! Сволочь! Какая же он сволочь! – меж тем рвала и метала Оксана.
– Не кипятись, – попробовала успокоить ее Катя. – На самом деле это даже хорошо. Он сам всё решил, теперь нам нет нужды объясняться.
– Как же хорошо?! А если бы ты не продала квартиру? Что бы мы сейчас делали? Гад, мразь, сволочь! Убить его готова!
– Ну, на это ты вряд ли решишься… Но огреть шваброй сможешь! – захлопнув ноутбук, Катя улыбнулась. – Заканчивай здесь. Я пойду мусор выброшу…
– …Знать бы, что он не заявится, – закрыв дверь кабинета, посмотрела на часы Оксана. – Не хочу оставлять тебя с ним наедине.
– Пусть бы и не возвращался. Видеть и слышать его я не хочу, но поговорить, если приедет, придется. Не волнуйся: учитывая его контракт, скоро мы забудем о Генрихе навсегда.
– Ну, не знаю… – с сомнением в голосе произнесла сестра. – Меня другое удивляет. Ты что, готова вот так ему всё простить? И обман, и этот контракт? Ведь он же столько лет водил всех нас за нос, врал и даже не краснел при этом!
– Бог ему судья. Я уже всё пережила, откипела, перегорела в эмоциях. Сама виновата. Не поверишь, но внутри я спокойнее удава. А после разговора с Леной в Вене вообще убедилась, что легко отделалась. Сейчас для меня важно только одно – операция Марты. Так что собирайся и езжай домой. Я сама закончу, здесь уже мелочь осталась. Спасибо!
– Не за что… Кто, как не я, тебе поможет…
– Подожди, а парфюм! – вспомнила Катя, сбегала наверх. – Держи! Вот твой «Дилис», классическая коллекция, тридцатый номер!
– Спасибо, родная!
– Тебе спасибо за помощь! Езжай домой.
Поколебавшись, Оксана оделась, обнялась с Катей, нерешительно потопталась у выхода.
– Ладно, поехала… Позвоню, когда до дома доберусь. Только ты обязательно ответь, иначе я вернусь! – предупредила она.
– Все будет хорошо! – успокоила Катя, закрыла дверь и взялась за швабру…
Злой, как черт, Генрих возвращался домой: завтра к обеду вернутся Катя с Мартой, а в доме после устроенной по случаю его победы вечеринки полный бардак! И голова до сих пор болит, не рассчитал, принял накануне лишнего. Он давно не помнил, чтобы у него собиралось такое количество гостей: приятели, их друзья, случайные знакомые. А если быть более точным – такого в его жизни никогда еще не было! Он купался во всеобщем внимании, почитании, наслаждался долгожданной славой, известностью. И то ли еще будет!
Душа пела и ликовала после победы – ну как было не отпраздновать?! Но с кем? Катя далеко, соизволила поздравить одной фразой, ее родственники также оказались скупы на похвалы. Вот и получилось, что на его призыв в «Инстаграме» «#последнийвечервБюнде» откликнулись даже те, о ком он и понятия не имел. Люди сами находили дом, звонили в дверь, кто-то поздравлял и тут же уезжал, кто-то оставался и зависал надолго. Многие смотрели финал шоу по телевизору, многие за него голосовали, искренне радовались его победе. Он даже не помнил, в котором часу все разошлись. Спал мертвецким сном, пока около восьми утра не позвонил один из продюсеров и в категоричной форме не потребовал удалить из интернета все фото и видео с вечеринки!
Он сразу даже не понял, о чем речь! Как оказалось, некоторые из гостей вели едва ли не прямую трансляцию проводов и сразу выкладывали снятое в сеть. Многие кадры нарушали условия контракта и порочили репутацию ведущего, для которого уже разработали легенду: обаятельный интеллектуал без вредных привычек и пристрастий.
Не на шутку струхнув, Генрих моментально протрезвел и удалил три своих аккаунта в соцсетях: убирать фото, на которых его отметили, заняло бы гораздо больше времени. И тут же принялся искать тех, кто размещал информацию. Дело оказалось непростым: мало кто из ночных гостей был знаком друг с другом, не все знали, кто и где живет. Весь день ему пришлось потратить на то, чтобы выяснить, объехать, уговорить удалить снимки и видео из сети, из телефонов. Некоторым пришлось даже заплатить.
А ведь кроме уборки дома завтра ему еще предстоит разговор с Катей. Он уже обдумал, как ей преподнести новость, что теперь они не жених и невеста: он еще в пятницу забрал свое заявление о заключении брака. И собирался уехать завтра же вечером. Возможно, навсегда. И в этом виновата она сама. Он больше не намерен терпеть ее пренебрежение им, его чувствами! Теперь они друг другу никто. И хорошо, что он вовремя одумался, не связав себя с ней обязательствами. Что касается Марты и ее операции, то из сочувствия к девочке в будущем он готов ей помочь. Но только после того, как ее мать перед ним извинится. И не раньше, чем через год. Сначала ему надо заработать необходимую сумму.
Выстроив в голове вполне убедительную, на его взгляд, цепочку причин и следствий, никаких угрызений совести, как перед финалом шоу, он уже не испытывал. У него своя дорога, у Кати – своя. Он искренне хотел ей помочь, она воспользовалась его желанием, ничего не предоставив взамен. Разве что свое тело. Но при этом была так холодна, что гасила в нем мужские желания. Он больше не хочет такой жизни!
О том, что когда-то сам придумал и воплотил план, при котором никакого другого выхода, кроме как выйти за него замуж, у Кати не оставалось, Генрих старался не вспоминать. Ее вина, что ему пришлось ее обмануть. И точка!
Оставалось надеяться, что об этом факте никто и никогда не узнает. Еще поднимет шум, который работодатели опять же сочтут нарушением контракта… А вот реакции на отказ жениться Генрих нисколько не опасался. Здесь у него был железобетонный аргумент: он запросто может лишить Катю вида на жительство и доставить немало неприятностей ее родственникам. Кто, как не он, хорошо знал, что среди документов, подаваемых ею в ратхаус, некоторые были «липой». Так что она будет молчать. А вот если что-то выяснит про фонд, то дело может принять неприятный оборот. «Желтая пресса», учитывая его будущую популярность, на которую уже стала работать огромная телевизионная машина, сможет заработать на этом немалые деньги, которые вычтут из его зарплаты.
Так что, пожалуй, первое, что он сделает, когда вернется домой, это удалит все следы параллельной переписки с фондом. На всякий случай. Мало ли кто сможет получить доступ к его ноутбуку! Да и Катя уже могла что-то пронюхать. Не зря он потерял доступ ко всем ее перепискам.
На первом этаже дома было темно, но на втором светилось окно спальни.
«Забыл выключить, что ли? – удивился он. – Вроде днем уезжал…»
Набрав код, он вошел в прихожую и едва не упал, на что-то наткнувшись. Тут же включился свет, и всё стало понятно: чемоданы, коробки с его вещами. Чистота, порядок. Чьих рук дело, долго гадать не пришлось: на детской вешалке висела яркая розовая курточка, в шкафу – ветровка Кати.
«Вернулись, значит, – на какое-то мгновение Генриху стало неловко от того, что они видели в доме. – Ну и ладно: не предупредила, что раньше вернется, вот и получила, – тут же нашел он себе оправдание. – Чемоданы она собрала, напугала! Вот и замечательно! Имею полное право забрать вещи и уехать с чистой совестью! Пусть сама решает свои проблемы! Пусть потом звонит, умоляет…»
Почувствовав себя несправедливо обиженным, Генрих поджал губы и стал вытаскивать чемоданы под навес. Загрузив в багажник и на сиденья всё, что было в прихожей, он снова вернулся в дом и, демонстративно не разуваясь, принялся ходить по первому этажу: вдруг еще осталось что-то из его вещей? Не жалко, но он не хочет ничего оставить ей на память, никаких следов! Он уже потратил на эту женщину немалую часть своей жизни!
Ничего не обнаружив, Генрих решил подняться наверх. Но не в поисках забытых вещей. Обида на Катю росла в геометрической прогрессии, поглощала сознание: слышит ведь, не может не слышать, как он ходит внизу! Неужели ей нечего ему сказать на прощание? Что ж, тогда он выскажет ей всё, что думает!
Достигнув последней ступеньки, Генрих, не раздумывая, толкнул дверь и вошел в спальню. Оторвавшись от книги, Катя молча стала наблюдала, как он распахнул дверцы шкафа, вытащил «свои» ящики, заглянул на полки, передвинул вешалки.
– Не трать время, здесь ничего твоего не осталось, – не выдержала она.
Ничего не ответив, Генрих зашел в ванную, и – о чудо! – обнаружил то, что принадлежит ему, – зеркало для линз! Старое треснуло еще полгода назад, а так как линзы носили оба – Катя для корректировки зрения, а он цветные, усиливающие природную синеву глаз, – ему пришлось купить новое. Прихватив зеркало, он вышел в холл, коснулся дверной ручки в комнату Марты.
– Ты с ума сошел?! – Катя вскочила с кровати, набросила халат. – Ребенок спит!
– Надо же! Пожалела! – насмешливо отреагировал он. – Лучше подумай, за какие деньги ее будут оперировать.
– Это уже не твоя забота, – она вышла из спальни. – Хватит всеми нами манипулировать. Ну, что стоишь? Пошли вниз, поговорим.
Генрих замер. Тон Кати был непривычно категоричен. Так она с ним еще не разговаривала. «С чего бы это?» – попытался сообразить он, спускаясь следом.
– Для начала я хотела бы у тебя спросить, как ты нашел фонд имени Вайса Флемакса? Только постарайся не врать.
– С чего ты взяла, что я врал?
«Что-то узнала», – пронеслось в голове.
– С того, что у тебя тогда не было времени с ними связаться. О том, что мне нужна помощь, ты узнал одним из последних. Но о том, что фонд готов оплатить операции, сообщил первым. Как-то странно всё, не находишь? Почему ты мне солгал, что это ты нашел фонд?
Катя присела за стол, показала ладонью на стул напротив.
«Сама догадалась или подсказал кто? – Генрих изучающее смотрел на нее. – Могла бы и раньше додуматься. Неужели ждет, что я начну оправдываться?»
– А я не лгал. Я действительно всего лишь сообщил, что нашелся фонд, который оплатил операции. Ты сама решила, что его нашел я. Мне осталось только поддержать эту версию, – его невозмутимости можно было позавидовать.
– Но при этом ты не стеснялся периодически напоминать о своей роли в нашей жизни, – усмехнулась она. – Хорошо, предположим, здесь я сама виновата. Хотя твои слова о том, что ты договорился с фондом и они уже оплатили операцию, я помню хорошо.
– Я действительно разговаривал с руководителем фонда, – Генрих не собирался отступать от намеченной линии. – Узнал, что операции оплачены.
– И присвоил себе чужие заслуги.
– А чьи они? Ну узнал этот фонд о твоей проблеме, ну оплатил. Ленты твоих друзей пестрели призывами о помощи! Обратил внимание, решил помочь. На то он и детский фонд! В чем ты пытаешься меня обвинить? В том, что ради тебя я бросил работу и переехал в это забытое богом место? Предложил выход, как оплатить третью операцию?
– Ты называешь это выходом? А что ты чувствовал, когда от моего имени отказался от помощи фонда? – перебила Катя и достала из папки распечатки писем. – Объясни, почему я не видела этот запрос из фонда?
Генрих подтянул ближе верхний лист бумаги, слегка побледнел.
– А ты хотела его видеть? – отодвинул он распечатки в сторону. – Тебя ведь всё устраивало! Ты сама ни разу не соизволила с ними списаться! Разве не так? – перешел он в наступление.
В его словах была правда. Катя действительно не связывалась с фондом, но лишь по той причине, что в этом ее убеждал Генрих! Да и не до того ей было. Сначала под наблюдением врачей донашивала беременность, после дневала и ночевала у детской кроватки: и в больнице, и после выписки. Четырехмесячный перерыв от первой до второй операции вообще остался в сознании как сон. И снова возле кроватки: в реанимации, в отделении. Кроме этих забот ни о чем другом в те месяцы она и думать не могла!
А потом он ее убедил, что надо спокойно ждать следующего этапа, не стоит кого-то беспокоить раньше времени. Он сам об этом позаботится.
– Да, ты прав. Меня многое устраивало, и в этом была моя ошибка, – с горечью согласилась она. – Но главная ошибка – что я доверяла тебе. Правильнее сказать, свято верила. Просила посидеть с Мартой, оставляла включенным ноутбук. Для чего ты установил шпионскую программу, позволяющую отслеживать мою почту, аккаунты в соцсетях?
– Докопалась… – скривился Генрих, понимая, что выкручиваться теперь бесполезно. – И в чем еще ты хочешь меня обвинить?
– Ни в чем, Генрих. Забирай вещи и уезжай. Иначе нарушишь пункт своего контракта: влетишь на штрафы, а то и вообще работу потеряешь. Тебе же сейчас три года нельзя к женщинам и близко подходить, – усмехнулась она. – Так что вперед!
– А вот здесь ты меня удивила! Я-то решил, что принципиальная Евсеева никогда не станет копаться в моем ноутбуке.
– Есть у кого поучиться.
– Ладно… Меня всё это уже не волнует, свадьбы не будет, документы я забрал. Только ты не ответила: на какие шиши собираешься Марту оперировать? Уж больно уверенной стала. Неужели настоящий папик денег пообещал? – вдруг осенило его. – Неужели Ладышев тебя простил? Выходит, не зря ездила в Минск?
– Как ты мерзок, Генрих! Как же умело ты манипулируешь фактами! Репетируешь роль ведущего ток-шоу? – съязвила она. – Браво! В лучших традициях современного телевидения! Теперь я понимаю, почему они выбрали тебя! Да, я съездила домой не зря, узнала правду. Ты подлец, Генрих!
– Подлец… – повторил он. Обида медленно, но верно переросла в гнев. Такого унижения он еще не испытывал. – Что ж тогда ты принимала помощь от подлеца? Доверяла ему ребенка, делила с ним постель… Куда исчезла твоя принципиальность? Небось и с Ладышевым успела переспать? Что ж тогда вернулась, а не с ним осталась? Не принял обратно?
– Как же ты низок, Генрих!.. Уходи! Мне неприятно даже смотреть на тебя.
– А на кого приятно? На отца Марты, который палец о палец не ударил, чтобы помочь тебе и дочери?
– Я не хочу с тобой больше разговаривать! Убирайся!
– Вот как ты заговорила? – Генрих гневно сверкнул глазами. – А вот ответь будущему телеведущему: каково это быть шлюхой? Спать ради операции дочери с одним, потом по той же причине с другим? Каково это, а? Ведь ты с ним спала, не так ли?
– Да! И это был самый счастливый день в моей жизни! Ты это хотел услышать? – Катя встала, показала рукой на прихожую и презрительно повторила. – Убирайся!
– Э, не-е-ет! – вскочив со стула, Генрих крепко схватил ее одной рукой за плечо, развернув к себе, другой с силой рванул в сторону воротник халата. – Сначала ты снова прочувствуешь, каково это быть шлюхой!..
Подъехав к дому, Оксана, как и обещала, набрала Катю, но никто не ответил. Перезвонила – снова никакого ответа. Разволновавшись, женщина посмотрела на часы: прошло около сорока минут, как уехала. По дороге она успела кратко рассказать Роберту, почему задержалась, всего на пять минут, чтобы не тратить времени утром, остановилась на заправке. Не могла же Катя так быстро уснуть! Пока закончила уборку, пока поднялась наверх… Набрав номер в третий раз, Оксана развернулась и поехала обратно: на сердце было неспокойно. Если вернулся Генрих, разговор мог закончиться непредсказуемо!
– Роберт, дорогой! – истерично запричитала она в трубку. – Я возвращаюсь! Катя не отвечает! Там что-то случилось!
Рядом с машиной Кати под навесом действительно стоял автомобиль Генриха. Припарковавшись прямо на улице, Оксана выскочила из машины, подбежала к двери, набрала код, влетела в прихожую. И сразу услышала шум борьбы и сдавленные крики из неосвещенной гостиной. На ходу сбросив туфли, она пробежала вперед, на секунду застыла и с воплем «Сволочь! Отпусти ее!» бросилась к дивану.
Вцепившись одной рукой в блондинистую шевелюру, второй она ухватила за ворот свитера нависшего над Катей Генриха и изо всех сил рванула на себя. Почувствовав ослабевшую хватку, Катя изловчилась и толкнула ногой прижавшее к дивану тело. Падая на пол вместе с оседлавшей его женщиной, Генрих попытался оттолкнуть локтем Оксану, но тут же взвыл от боли: отпустив свитер, та впилась длинными ногтями в его шею.
– Сука! – ударил он ее в лицо кулаком, откатился в сторону. Прижимая к расцарапанной шее ладонь, пошатываясь, побрел к зеркалу в прихожей и, взглянув в него, запричитал: – Суки! Шлюхи! У меня подписан контракт, мое лицо принадлежит каналу! Вас засудят! Я вызову полицию!
– Ты как? – скатившись с дивана, Катя подползла к своей спасительнице. – Оксанка!
– Нормально, – пошевелила та губами, пытаясь сфокусировать зрение. – А ты?
– …Что здесь происходит?! – услышали они взволнованный голос Роберта.
Послышались шаги, зажегся свет, заставивший лежащих на полу женщин зажмуриться.
– Оксана! Оксана, дорогая, что с тобой! Что случилось? – не мешкая, Роберт оказался рядом, вдвоем с Катей они помогли нокаутированной Оксане подняться и сесть на диван. – Что здесь произошло?
– Суки! Шлюхи! Они хотели меня убить, они на меня напали! Я вызываю полицию! – продолжало доноситься из прихожей.
– Он хотел Катю… он хотел ее изнасиловать, – прошептала Оксана и полными слез глазами посмотрела на Роберта.
Только сейчас он заметил, что Катя стыдливо пытается прикрыть пледом обнаженную грудь, увидел разорванный халат, наливавшийся кровью синяк под глазом. Точно такой же синяк, но под другим глазом, расплывался на лице Оксаны.
– Лед! Неси лед! – скомандовал Роберт Кате, осторожно уложил женщину на диван, подсунул под голову подушечку. – Оставайтесь здесь. Я с ним сам разберусь! – он достал телефон и пошел в прихожую. – Полицию захотел?.. Сейчас я тебе вызову полицию!
Поговорив на повышенных тонах, Роберт с Генрихом закрылись в кабинете.
– Спасибо тебе! – Катя приложила обмотанный полотенечном пакет со льдом к бордовой скуле сестры, дождалась, пока та прижмет его своей ладошкой, и лишь тогда занялась собой. Пригодилось зеркало для линз, оставленное Генрихом на кухонном столе. – Как голова? Не кружится?
– Нет. Всё хорошо, – успокоила Оксана.
Оставив неудобный, всё время сползавший плед, Катя решила снова набросить халат. Сквозь прореху оторванного рукава выглядывало плечо с красно-синими следами пальцев.
– Сволочь! – взорвалась Оксана. – И почему вы все со мной не соглашались, когда я говорила, что Генрих не тот, за кого себя выдает? Я, пока ехала к дому, успела рассказать Роберту и о бардаке, который этот гад здесь устроил, и о его контракте. Так он мне не поверил, представляешь? Сказал, что мы преувеличиваем! А ведь он уже знал про обман с фондом! Удивил, когда примчался следом!
– Роберт – молодец! – похвалила Катя. – Прости, я оставила телефон наверху в спальне, когда спустилась на разговор с Генрихом.
– Вот и хорошо, что оставила! Знаю тебя, успокоила бы, что все в порядке, – Оксана поправила полотенце, посмотрела на себя в поднесенное зеркало. – Откуда оно здесь? Оно же в ванной на втором этаже стояло.
– Зеркало? Генрих его покупал, решил забрать.
Появился Роберт:
– Аптечка есть?
– В шкафчике в санузле.
– Не переодевайся, – оценив ее вид, попросил он. – Надо все это сфотографировать. На всякий случай.
– Для чего?
– Как доказательство, – коротко пояснил он. – По очереди, каждая на свой телефон. Затем вместе. Я возьму, – прихватил он зеркало.
Пришлось Кате идти за телефоном. Запечатлев следы борьбы, они стали дожидаться итогов мужской разборки. Учитывая, что Роберт отличался уравновешенностью, хладнокровием и умел убеждать, в положительном результате они не сомневались. Понятно, что полицию вмешивать в это дело никому не хотелось. Даже несмотря на явное проявление насилия в отношении обеих женщин, учитывая Катины урезанные права и местные законы, всё могло обернуться против нее. К тому же нервы, время, деньги… Уж лучше разойтись миром.
Наконец открылась дверь кабинета, в прихожей послышались мужские голоса, которые снова стихли за закрытой входной дверью. Завелась одна машина, следом другая. Ничего не понимая, женщины бросились к монитору камер наблюдения: все в порядке, Роберт освободил выезд со двора и, выпустив Генриха, занял опустевшее место.
– Ну что? – встретили его в прихожей женщины.
– Больше он здесь не появится, – успокоил Роберт и повернулся к Кате. – Можешь спать спокойно. Болит? – он нежно коснулся пальцами скулы Оксаны.
– Уже нет. Пройдет. Спасибо, что приехал!
– Спасибо, Роберт! – поблагодарила и Катя.
– А теперь давайте пойдем на кухню, и вы мне спокойно расскажете, что здесь случилось, – мужчина разулся, аккуратно поставил обувь на полку в углу. – Версию Генриха я уже слышал. Теперь хочу послушать вас. Будем надеяться, что инцидент себя исчерпал, но надо быть готовыми ко всему. Если он не соврал в очередной раз, там действительно непростой контракт на его новой работе. А шею ты ему неплохо подпортила. Кошка ты моя дикая!.. – поцеловал он Оксану в макушку. – Теперь буду знать, насколько ты страшна в гневе…
6
В воскресенье Вадим решил отоспаться, о чем накануне честно предупредил прилетевшую из Москвы мать. Что такое выспаться или хотя бы поспать подольше, он уже не помнил. Всё время в напряжении, через не могу, в приказном тоне со своим организмом. Переезжая за город, был уверен, что по выходным будет нежиться в кровати, через открытое окно слушать пение птиц или шум дождя на худой конец. Но вот уже четвертое лето миновало, а долгожданного спокойствия и умиротворения как не было, так и нет. Скорее наоборот. Только и осталось, что ностальгически предаваться воспоминаниям о жизни на Сторожевке, когда удавалось и выспаться, и пожить в свое удовольствие не только в выходные.
И всё из-за работы, которая, несмотря ни на что, в прямом смысле была его спасением. От «кручины»…
В пятницу, простившись с Поляченко и пожелав друг другу хороших выходных, Вадим выехал за территорию завода. По пути включил одну радиостанцию, другую, третью – все не то, не его музыка. Продолжил поиск дальше и вдруг услышал: «Ты, кручина из кручин, приходи меня лечить…»
Эту песню Розенбаума Вадим не слышал много лет: ровно с того дня, как Мартин Флемакс предложил ему совместное дело. А ведь после смерти отца и предательства Леры он прожил с этой композицией, или, правильнее сказать, прожил в этой композиции, почти год…
Пока мать была в больнице, с утра до вечера сидел за столом в родительской квартире, дважды в день выгуливал осиротевшего пса, заходил в магазин, покупал спиртное, тупо смотрел в окно, периодически подливая в рюмку… Один на один с собой, со своим горем, со своим одиночеством. Пустота в душе, которую уже не заполнишь. И гнетущая тишина. Настолько громкая, что от нее некуда было скрыться! Пытаясь это сделать, однажды, не глядя, он взял у отца на полке старую кассету, вставил в магнитофон, включил…
«Зазвони в колокола, сядь со мною у стола, и станет с горем пополам ночь светла…» – раздалось из хриплого динамика.
Вадим замер на месте. Дослушав до конца, он поставил песню на повтор, перенес магнитофон на кухню, снова повторил… Сколько раз он сделал это за тот вечер и за последующие дни в течение года – счету не поддавалось. «Кручина» для него была уже не просто песня, это было состояние. Сидишь вечером, зная слова наизусть, тупо слушаешь, сравниваешь себя в замутненном алкоголем сознании с сорванным с ветки последним осенним листом и медленно падаешь, падаешь на припорошенную снегом землю…
…Ему это даже стало нравиться: спокойно, комфортно. Точно нашел внутри себя понимающего собеседника. И никто и ничто не могло вывести его из этого состояния. Ни мама, ни друзья, ни непонятная на тот момент работа, которой он занялся. Надо было учиться зарабатывать деньги хотя бы на лекарства Нине Георгиевне. А потом Ковалевский предложил съездить за машиной, Вадим познакомился с Мартином…
С тех пор «Кручину» он уже не слушал. Точнее, он о ней как-то забыл. Темп жизни внезапно ускорился, подхваченный ее течением Ладышев – человек действий – органично влился в ее бурлящие потоки под названием «бизнес»…
Куда девался старенький магнитофон с заезженной кассетой, он даже не мог вспомнить: то ли потерялся при переездах (а до того, как купил квартиру на Сторожевской, Вадим успел сменить несколько съемных), то ли забрали с собой строители… Но до вчерашнего вечера о «кручине» он не вспоминал. Разве что после болезненного расставания с Катей готов был погрузиться в этот поток. Но пересилил себя и снова нырнул в работу. Начался новый ее виток. Это и спасло.
И вот впереди снова замаячила «кручина»…
Дела наладились, рабочая неделя закончилась, Поляченко поехал к жене и сыну. Вадима же ждет очередная ночь с самим собой, когда никто и ничто не заполнит пустоту в душе. Даже мамы нет дома.
Точно загипнотизированный, он скачал перед сном песню на телефон, прослушал несколько раз, налил в стакан виски… Но не притронулся, забыл на кухонном столике. Слушал в спальне, поставив на повтор, да так и уснул. Среди ночи телефон разрядился… Утром попытался отрешиться от поглотившей его «кручины», но ничего не помогало: ни долгое плавание в бассейне, ни разговор с племянником. Доставив в аэропорт Нину Георгиевну, тот сообщил, что самолет в Минск должен вылететь по расписанию, и поделился непонятно как раздобытыми, новыми фактами родословной Вадима: отец Сергея Николаевича родился в Санкт-Петербурге, мать – родом не просто из Минской губернии, она родилась в Заславле…
Выходит, отец что-то чувствовал, если хотел поселиться в Крыжовке, от которой до Заславля около десяти километров? А что же тогда чувствует он, Вадим? Слепо исполняет волю отца? Или нечто большее, чем зов предков? Увы, пока ехал в аэропорт, ничего не чувствовал. Снова поглотила «кручина». Зато хорошо понял причину, позволившую вновь впустить ее в душу: Катя.
Возвращение Нины Георгиевны, конечно же, отвлекло. Разговоры, рассказы, исторические экскурсы. Помог почистить грузди, которые мать успела нарезать с Галиной Петровной в ближайших осинниках. Соскучился, одним словом. А потом оба вспомнили Кельвина и…
