Текст книги "Скрытый сюжет: Русская литература на переходе через век "

Автор книги: Наталья Иванова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 43 страниц)

«Козьей мордой луна…»

В окрестностях Букера

Вот и настиг юбилей – десять лет, как Букер импортирован в Россию.

Помню первый телефонный звонок из какого-то неведомого мне тогда Британского совета – с информацией об идее частной, да еще иностранной премии (кого бы я могла рекомендовать в номинаторы?), а также о желании сэра Майкла Кейна со мною встретиться. На мое изумление чисто английским, островным изумлением ответила телефонная трубка (милый женский голос с явно британским акцентом): как это мне удалось дожить до зрелых лет, ничего не зная о Букере?..

Титул произвел впечатление. Его носитель – вдвойне.

Мы встретились в грузинском ресторане неподалеку от Новодевичьего монастыря. Сэр Майкл Кейн был остроумен, к предложениям открыт, полон энергии и интереса ко всему, что происходит у нас в литературе.

Неудивительно, что из его энергии и остроумия произошло то, что произошло.

Механизм известен. Весной – номинация, то бишь выдвижение. Летом – упорное чтение членами жюри, в котором оказалась ваша покорная слуга, выдвинутых на соискание премии романов. К исходу лета – объявление длинного списка (в этом году комитет передал жюри право самостоятельно отсеивать книги из списка всех представленных – прежде всего по формальным, но, если все члены жюри единодушны в оценке, то и по содержательным принципам). Осенью – пресс-конференция с сообщением о коротком списке (шорт-листе). Лауреат – «стрелец»: рождается к зиме.

Решения букеровского жюри, почти без исключений, каждый год подвергаются разносу. С той или иной стороны.

Премия – несмотря на множество возникших рядом и вокруг – живет; сражения журналистов и критиков по поводу ее соискателей и решений жюри яростные, за десять лет награждена уже целая толпа народу – писателей, входящих в заветные «шестерки», то бишь финалы, накопилось около шестидесяти (некоторые, как Слаповский или Улицкая, например, не раз выходили на финишную прямую).

Задумаемся: около шестидесяти романов признаны достойнейшими. И все это добросовестно прочитано членами жюри – в этом качестве перебывало полсотни уважаемых, замечательных, выдающихся в нашей стране (и за ее пределами) людей – поэтов, артистов, художников, режиссеров; наконец, критиков…

Итог. Председатель первого букеровского жюри в России Алла Латынина пишет статью «Сумерки литературы» («ЛГ», 2001, 21 ноября). Обводит печальным взглядом и поименно скептически оценивает всех лауреатов, с тоскою спрашивая себя и нас: и это все, о чем мы спорили?., да и где книги-то, эти романы, кто сейчас возьмется их перечитать?..[29]

Приговор суровый – не себе, не членам жюри, может быть кое-что и просмотревшим, может быть и не но правильному пути премию запустившим. Помню почти единодушное литкритическое разочарование в решении именно первогожюри – почему не «Время ночь» Петрушевской? Если уж что выжило, и перечитывается, и переиздается, так именно этот компактный роман, – нет, приговор всей отечественной, так называемой серьезнойлитературе – она виновата, она упустила, она забыла читателя. А тому что! – встал, отряхнулся и ушел к другой. К массовой.

И действительно – впечатляют даже и не раскинутые бойкими торговцами лотки, а, скажем, посещение московского «Дома книги» на Новом Арбате или «Библиоглобуса» на Мясницкой. Авторы массолита, в отличие от авторов серьезных, «букероемких», которые хорошо, если одну повесть за три года сочинят, – чрезвычайно продуктивны: полки уставлены томами и сериями их сочинений, активно раскупаемыми бодрыми читателями.

Правда, должна сказать, что в последнее время и там, где выставлена современная качественнаяпроза, не протолкнуться.

…В конкретных оценках романов-букероносцев можно во многих случаях согласиться с Латыниной. Но в оценке всего литературного десятилетия как сумеречного —сомневаюсь. (Кстати, забавная вещь: современную русскую словесность приговариваютна страницах «ЛГ» примерно каждое десятилетие! Десять лет тому назад Вик. Ерофеев в «Поминках по советской литературе» приговорилк высшей мере не только официоз, что было бы понятно, но и либералов, и деревенщиков,так называемый реализмвообще, расчищая территорию для себя и своих; но оказалось, что, в конце концов, суд присяжных – прежде всего самих писателей – приговор не утвердил)[30].

Не решениями уважаемого жюри измеряется литература, движущаяся самостоятельно, независимо, стихийно, как стихиен и от жюри независим появляющийся новый талант.

Но сами букеровские решения всегда симптоматичны.

Да, симптоматичны для состояния литературы, ее тонуса и «температуры». Но симптоматичен и сам «инструмент» – решения показывают состояние измерительного прибора (жюри представляет определенный годовой срез вкусов и предпочтений культурного сообщества).

Капля литературной крови, взятая на анализ. А в лаборатории кто?

Можно поставить вопрос и так.

Вот, например, результаты голосований председателей жюри за все годы: победил роман Г. Владимова «Генерал и его армия».

А в голосовании так называемого народного Букера (Интернет и вокруг) победил роман Вл. Сорокина «Сердца четырех», номинированный тогда, в начале 90-х, еще рукописью.

Где Владимов – а где Сорокин?

Первый – ярко выраженный, образцовый критический реализм. Отношение к различным течениям автор ясно обозначил в беседе с Е. Константиновой, опубликованной в журнале «Вопросы литературы» (2001, № 4), названной именно «Возвращение к реализму». Более того, свой стиль Владимов провокативно назвал «старомодным русским реализмом»: «Это тот самый реализм, который мог быть понятен и в XIX веке, и в начале XX. Это реализм прежде всего устаревших, может быть, но устоявшихся форм, в которых отливалась русская литература. Без всяких модерновых выкрутасов авангардной, андеграундной, постмодернистской литературы. То есть когда содержание приносится в угоду любой новизне и форме». Высказывание – и точка зрения в целом – резкое, определенное. Но это – защита от чужого, почти агрессивного вторжения в святая святых для Владимова – вторжения в литературу, «область служения», храм. Чтобы натоптать, испоганить.

А Сорокин? Он как раз – образец ненавистного Владимову постмодернизма, отрицающего и высмеивающего ценности традиционной литературы.

Короче говоря, один лауреат полностью отрицает другого. Плюс на минус дает минус. Происходит аннигиляция.

Так что в конкретной ситуации, можно сказать, Латынина права: литература, как она представлена в данном этом букеровском сюжете, самоуничтожается. Спасибо. Отрицательный итог – тоже итог.

Но еще раз напомню: результат анализа зависит не только от анализируемого вещества, но и от принципов самого аналитика.

Имеет свой резон и тот, кто утверждает, что премия есть материальное вспомоществование серьезному писателю в компенсацию ставших совсем уж ничтожными гонораров.

Председатель жюри последнего состава Юрий Давыдов на одном из наших совещаний так и сказал: а где б я сейчас был, ежели бы не премия «Триумф»? Гонорары-то у книгоиздателей почти смехотворные…

Ни для кого не секрет, что за правообладание прекрасными текстами, на которые автор не один и не два и не три года жизни положил, до недавнего времени платили эдак долларов по триста.

Выразителен комментарий букеровского лауреата середины 90-х и «букеровского лауреата десятилетия» Георгия Владимова: «Бакланов сказал, что лучше назвать это романом, поскольку тут сложился такой сюжет, но только обозначить как "журнальный вариант". Я согласился. И получил премию Букера за 1995 год – 12 тысяч долларов, что помогло мне закончить роман, потому что я не должен был писать для заработка ни для станции "Свобода", ни для газет. Мог сосредоточиться и закончить роман. Так что иногда премии играют роль чисто материальную». Яркий сюжет! Во многих отношениях: и как незаконченное произведение было признано настолько замечательным, что автор получил премию, и как – с пользой именно для данного романа, его окончательной редакции – были потрачены деньги…

Но борьба идет все-таки не за «у.е.»[31], а за признание. Признание своего успеха, своей победы. Писатели, волею номинаторов включенные в премиальную гонку, очень даже эмоционально переживают свое в ней участие. Вполне «успешный» писатель, «успешный» и в литературной, и во внелитерагурной карьере, трудно справляется с травмой, нанесенной ему (или ей) решением жюри.

В телепередаче «Без протокола» Дмитрий Липскеров вроде бы с легкостью отфутболил вопрос о включении/невключении его книги в букеровский шорт-лист, но как напряглись мышцы его лица, именуемые в народе желваками! Твердя, что «я человек самодостаточный», «мне этих денег не надо – я бы их сиротам отдал», симпатичный мне (думаю, что и зрителям) Липскеров как раз и открылся миру: насколько решение жюри его уязвило. А ведь он-то уж действительно человек самодостаточный, хозяин-барин, на «Мерседесе» разъезжающий бизнесмен, а не только писатель (на чем в этом телеинтервью настаивал).

Обида Дмитрия Липскерова, писателя и предпринимателя, на решения-постановления жюри очевидна (возможно, именно поэтому он и организовал частную литературную премию «Дебют»).

Очевидна – и показательна. Какая-то обидная тайна и несправедливость в премиальных решениях всегда присутствуют. Впрочем, жизнь вообще несправедлива (life is unfair – одна из любимых моих американских поговорок).

Хочется поговорить о том, что сказалосьвыбором шести финалистов этого года, что проявилосьиз того литературного «смога», в котором первое время пребывало жюри из-за номинированных на премию сорока с лишним романов.

Немножко о «смоге»: чтобы получить представление об очень разных книгах, захвативших на определенное время мое околодиванное пространство. О книгах, выдвинутых на премию не столько индивидуальными номинаторами, сколько издательствами, получившими автоматическое право выдвижения – раз они издатели.

Итак – вразброс. Чем случайней…

«Ветер безжалостно трепал верхушки состарившихся сосен. На вытоптанный двор сыпались коричневые иголки вперемежку с редкой водяной мутью…» Чтобы унять муть, которая сыпалась вперемежку, процитирую из середины: «Козьей мордой луна встала над землей, целый мир светом холодным затопила». «Перебрехивались через дворы сельские псы, гремя цепями и возвещая наползающий сверху вечер». Хорошо, что не снизу. «Время, как и пуля, имеет вид округлый, лишенный геометрически острых углов». Время имеет вид унылый, когда оно потрачено на чтение трех полновесных, листов по 20, книг одного романа, а всего их – числом за сорок.

И вот такое – или приблизительно такое – чтение составляет добрую половину книг, представленных добрыми номинаторами. Члены жюри – злые. Работают дворниками, разметая и отметая. А критики – те еще хуже, потому что потом пишут и публикуют несправедливые статьи.

О критике и критиках обещаю отдельную заметку, связанную не только с Букером (и его «вокруг»-сюжетами), но прежде всего с некоммерческими проектами коммерческих издательств.

Пока что – в качестве анонса будущей статьи – пойду но проложенному выше пути, то есть цитируя то, что вынесено издателями на обложки выдвинутых на Букера книг.

Опять-таки не буду называть книжный «адрес». Дело не в адресе, дело – в принципе, вернее – в тенденции безостановочной похвальбы и вранья: «Писатель завтрашней моды»; «Наследует Набокову… <книга> свободна от парфюмерных архаизмов „Лолиты“» – и потому хотя бы ее следует признать «шагом вперед в деле развития русской прозы»; «Единственный автор из СНГ, книги которого попали в первую десятку европейских бестселлеров».

Что же еще утверждают добрые издатели? В чем они, не сговариваясь, совпадают? В том, что выпущенные ими книги, если они имеют хоть какое-то отношение к истории отечества, «в качестве учебного пособия никому и никогда рекомендованы быть не могут».А то мы сомневались!

В общем и целом заключаю, чтобы никому не было обидно: от всего этого жюри отказалось на последнем этапе и перешло к формированию «шестерки», в которую, в конце концов, после жарких, а то и невыносимых споров вошли известно кто. И – что.

И вот это-то ктои, особенно, чтоочень характерны. И представляют собою, несмотря на все различия, некий градусник – определяющий, лабораторию – анализирующую, выставку – демонстрирующую.

Романы, вышедшие в финал, разнятся по всему, включая жанр, ибо «Ложится мгла на старые ступени» Александра Чудакова – это роман-воспоминание, «Сэр» Анатолия Наймана – роман-интервью, «Казус Кукоцкого» Людмилы Улицкой – семейная сага, «Кысь» Татьяны Толстой – антиутопия, «Венок на могилу ветра» Алана Черчесова – мифологический роман, а «Хозяйка истории» Сергея Носова – роман-фантасмагория. Для начала попробуем еще раз раскрыть каждую карту отдельно.

Чудаков.«Внятная» (определение данного текста букероносцем Владимовым) проза. Обращенная к каждому интеллигентному читателю. Вырастающая из теплых детских воспоминаний. Продолжающая известную традицию нашей словесности. Для тех, кто предпочитает вымыслу мемуары, здесь есть еще одно дополнительное качество: насыщающего знания о прошлом. Чтение «с пользой для ума», как говорится в одной рекламе, а не только с пользой для сердца. Или наоборот: для сердца, а не только для ума.

В своем первом прозаическом опыте Александр Чудаков, может быть, и не очень профессионален как прозаик: в тексте имени «Антон» (протагонист) постоянно мешают «я», «наше», «мы» – автор как будто сбивается с беллетристического языка на мемуар. Досадное упущение (а может, нарочитый авторский прием? тогда я не понимаю его цели) не ослабляет внимания к цели повествования: запечатлеть и остановить уходящее во мглу «наследство». Находясь между fiction и nonfiction, перо Чудакова подрагивает, но оно твердо тогда, когда речь идет об образе жизни: здесь автору не до жанровых характеристик, он выбирает всёи сразу,все идет в улов, в хозяйство, все вбирает сеть и все помнит сетчатка. Да, конечно, «Другие берега» лучше не поминать – есть тексты непревзойденные, Набоков был наделен изощренной волшебно-восстановительной памятью-зрением. Да и утраченный мир, и его навсегда разрушенная красота, и насильственный травмирующий отъезд – все это вместе, а не только огромный дар, Сообщило набоковским «Берегам» их невероятную материальность. Но и у Чудакова хватило энергии на длинный пробег.

Найман.Тщательно расшитое «чужим словом» умное авторское повествование, интеллектуальное «нет» уходящей реальности, удавшаяся попытка победить жестокое время, неумолимо забирающее – отбирающее – лучших и старших, старших и лучших. Соединение жанра интервью с жанром воспоминаний, жанром авантюрной повести и жанром историко-филологического расследования (рецензию – «Роман-интервью» – я уже опубликовала в «Знамени», 2001, № 12; от мнения своего не отказываюсь). В повествовании убраны авторские когти, зубы, отсутствует желчь – всего этого с лихвой хватило в следующем наймановском тексте, памфлетной пьесе, опубликованной журналом «Октябрь» в конце года (№ 10). Вспоминается известный анекдот о скорпионе.

Двойники и тройчатки, зеркала и Зазеркалье, отражение судеб и низвержение человеков – много чего есть в этом наймановском повествовании. Глаз у автора цепкий, слог ясный, язык точный. Что отсутствует? Да, как и у Чудакова, отсутствует все то, что обильно лезло из нсевдороманов, представленных на Букера. Хотя, конечно же, по формальным признакам отсеянные – гораздо в большей степени романы,в отличие от «промежуточных» (термин Л. Я. Гинзбург) по форме сочинений Наймана и Чудакова. Вспоминается одно из нашумевших букеровских решений – с Андреем Сергеевым, получившим премию за роман – совсем не за роман, – а за заметки-записки. Но по сравнению с А. Сергеевым наши авторы ближе к роману, если понимать его традиционно: у них есть и главный герой, и его судьба (в качестве сюжета), и естественная этой судьбы развязка, о которой читатель знает с самого начала.

Дело здесь не в окончательном решении жюри – мол, кто победит, тот и романист, – вовсе нет. Дело в жанровой тенденции, настойчиво оперирующей с реальностью поверх вымысла.

Маленькое отступление.

В октябре но приглашению университета Сорбонны я была в Париже, и одна из моих лекций, на которую пришли не только студенты-аспиранты, но и преподаватели-профессора, была посвящена тенденциям развития современной прозы. После того как на столе у меня выстроились томики разных серий, разных издательств, прозвучал удивленный вопрос: а что, русские издатели не знают, что художественно-интеллектуальную прозу противопоказано издавать с цветной обложкой? Что именно и только шрифт (в крайнем случае, художественная фотография) свидетельствует о том, что перед читателем серьезная – настоящая – проза?

Отечественные издатели еще до такого изыска не дошли. Но отечественные писатели действительно стараются тщательно обходить легкие пути беллетристики, углубляясь в историю, семейный и несемейный архив, погружаясь в свои и чужие воспоминания, занимаясь реконструкцией судеб и событий. И все это – в рамках единственной жанровой «романной» премии Букер…

Толстая.Литературная критика резко, полярно разделила мнения по поводу «Кыси». Половина – угрожает, что, если «Кысь» получит премию, она, критика, этого решения жюри не простит: роман «вторичный», «суррогат», «имитация» и т. д. Другая половина, наоборот, считает, что, если «Кыси» не дадут «Букера», жюри себя навечно в истории литературы опозорит – как жюри, которое проглядело действительно лучший роман.

Я высказалась по поводу книги Татьяны Толстой еще до Букера и еще до включения в члены жюри (см. рецензию «А птицу Паулинизрубить на каклеты».«Знамя», 2001, № 3), так что на меня нынешняя битва/схватка толстовцев с антитолстовцами воздействия не оказывает. Но поскольку я сейчас, здесь не оценки раздаю, а пытаюсь из сложившегося в результате непростых обсуждений жюри вытащить тенденцию и направление прозы, ее жанровых и прочих поисков, то о романе Толстой скажу, что эта антиутопия повенчана не только с гневной публицистикой (сам жанр антиутопии с публицистикой всегда повенчан), но и с лесковской сказовой стилистикой. В этом – и парадокс, и свежесть сочинения Татьяны Толстой. Собственно, антиутопия всегда изначально является жанром умозрительным, интеллектуально-изобретательным, головным. Толстая разрушила жанр – внедрением в него слова-узорочья, артистичным слогом и стилем, унаследованным совсем из другой русской литературной традиции – от сказки до Лескова, от Лескова до Ремизова, от Ремизова до, извините, Белова с Личутиным.

«В воздухе пахнет Толстой – триумфом имитации», заключил свою статью о букеровских сюжетах «Окысление» Андрей Немзер. Пахнет. Но, поспорю с коллегой, само сочинение Толстой – не триумф имитации, а сюжет сочетания несочетаемых, казалось бы, традиций. Конечно, сам messageсего сочинения нам может показаться не очень симпатичным и приятным: мол, продолжаем жить в заштатном/провинциальном/убогом Федор-Кузьмичске, питаемся мышами, боимся кыси, дрожим от всяческих страхов. А кысь – это Русь и есть. Спасти от страхов может только пушкин — вот его из бревна и строгают отдельные светлые личности, а потом и их, и Пушкина сжигают на площадях. Неприятно читать! А уж жить… В отличие от «Мглы» Чудакова, вовлекающей читателя в сердечную ауру повествования, Толстая играет с текстом, его message'M и читателем в кошки-мышки, и – цап его! в смысле – читателя! когтем за сердечную-то струну… тут отношение к тексту как к артистичной поделке и прекратится.

Но ведь нужно быть объективным…

А может, и не нужно?

Черчесов.Совсем наоборот: ни тебе сказки, ни антиутопии, ни воспоминаний, ни интервью. Как будто не было никакого non-fiction и его модного влияния на современную художественную прозу. У прозы Черчесова, при всей ее кавказской экзотичности, – западные корни. Это мифологическая серьезная проза, без «игры», без иронии постмодернистской выделки. Автор захвачен двумя силовыми потоками: мифостроительства и словарной неисчерпаемости.

Перефразируя известное высказывание Толстого (Льва) о евреях, констатирую, что Черчесова читать трудно, но надо. Представлю себе, как трудно «перейти» на Черчесова с Акунина, например.

Кстати, об Акунине.

На соискание Букера было выдвинуто два его сочинения: одно – из новой, «монашеской» серии.

Несколько, на пробу выхваченных из текста цитат:

«У потрясенной Полины Андреевны сейчас не было времени прозреть до конца возможные мотивы чудовищного замысла…» Но ведь глагол «прозреть» в русском-то языке имеет совершенно иной смысл: обрести зрение (в прямом смысле), понять (в переносном), но и в том и в другом случае этот глагол исключает какие-либо дополнения! На следующей странице фраза продолжается: «…но она твердо знала одно: женское честолюбие непомернее и абсолютнее мужского; если же чувствует с чьей-либо стороны угрозу, то способно на любое коварство и любую жестокость».Как может быть понятие – честолюбие– способно на другое понятие – жестокость? оставим сию загадку для господина сочинителя, замечательным русским языком которого восхищаются иные из моих коллег.

Так написано все!

«Поплевал на руки, взялся покрепче». Взятьсяможно за какое-то дело. А лом, который герой в предыдущей фразе «извлек откуда-то», можно покрепче в руки взять. «В глаза Полине Андреевне бросились руки монаха, неторопливо, уверенно засучивающие рукава рясы».А ноги, уверенно надевающие брюки, в глаза никому еще не бросились? «Тропинка была совершенно пустынна…» —но ведь трудно себе представить тропинку многонаселенную!

Скоропись, она и есть скоропись.

Я, увы, не любительница остросюжетных сочинений. Поэтому можно предположить, что я придираюсь к быстроногому тексту, к тому, что нравится всем. Предполагайте. Но: выбора между проектом «Б. Акунин» и прозой, например, А. Черчесова вообще не существует. Такой выбор – ложный, неправильный, задача поставлена неграмотно. Это все равно что выбирать между «Леди Макбет» и «Моей прекрасной леди». Номинатору следовало романы Б. Акунина выдвинуть на «Национальный бестселлер». И я бы первая отдала за него свой голос!

Улицкая.Вопрос к самой себе: за что я ценю писательницу Улицкую? Ответ: прежде всего – за «Сонечку». Вопрос: почему ее не премировали тогда? Когда «Сонечка», опубликованная в «Новом мире», успех имела настоящий и заслуженный? Ответ: потому что не роман.

Сейчас – роман. С отчетливыми жанровыми признаками «семейной саги». Развернутый и разветвленный. Неторопливый и «читабельный» (книги Улицкой у меня просят все знакомые врачи, учителя, служащие, а также мужья и жены славистов – в переводе на их языки, в частности на французский, Улицкая популярна).

«Семейная сага»… Жанровый «курс» романа почувствован Улицкой, которая ведет свою уверенную линию между «высокой» и «популярной» словесностью очень точно. Забавно, но факт: есть аналогичное (зеркально) движение к «семейной саге» с другой стороны, со стороны массолита. Издательство «ЭКСМО» выпустило двухтомную сагу (после всех успешных детективов – это риск!) А. Марининой «Тот, кто знает». (Об этом сочинении обещаю рассказ отдельный и подробный – в следующий раз, поскольку жалко комкать тему; расскажу и об университетской конференции в Институте славянских исследований в Париже, Марининой посвященной и с участием самого «феномена»).

Но видите, как любопытно: рассуждая о «серьезной» букеровской шестерке, то и дело поминаю массовую литературу. Явно – не случайное совпадение.

К вопросу об Улицкой.

Хочу быть правильно понятой.

Я – за то, чтобы хорошие книги читала не горсточка назначенных и избранных (например, жюри), а и другие люди, которые умеют читать и не расстаются с книжкой в сумочке/портфеле. Поэтому крупный успех у читателей романа Толстой «Кысь» и более скромный, но все-таки успех «Кукоцкого» меня радует. То, что «не бульваром» заинтересовалась публика, – замечательно, наконец, само по себе. Пелевина читает молодежь – и правильно, и хорошо делает, вместо той ерунды, которой… и так далее. Читают Толстую? несмотря на усложненный язык? – замечательно! Улицкую? да там есть соображения, судьбы, время, – зачем все это нашим усталым соотечественникам? Нам ведь постоянно внушают, что они только отдыхать и развлекаться хотят? Читают. Слушают. Вникают. Опять читают.

И это радует, как сказал бы М. С. Горбачев.

Что же касается качества… Как ее (прозу Улицкой) не шпыняла критика! И «скабрезная» она, и «скабрезно-парфюмерная» (А. Немзер, «Время новостей», 2001, 10 октября). Чего ж там непристойного-то описано, да еще со смаком? Не найти. Мимо.

Кстати, о несправедливости выражений: в одном и том же абзаце критик пишет о прозе Улицкой как и о «скабрезной», и тут же, спустя несколько строк: «благообразные опусы», «все пристойненько». Так что же на самом-то деле?

Что есть – так это ровность и гладкость изложения, заученная «правильность» (хронологическая) композиции, – и это очень аккуратно сделано!

И наконец, Носов.Сочинение забавное, но не более того.

В жанровом отношении – роман-фантасмагория. Из разряда допущений: а что если человек наделен вот таким необычным качеством…

Замах – на небольшую повесть, до размеров романа доведен искусственно. Но я не об оценке, а о тенденции: такие «романы с фантастическими допущениями» пишут несколько человек в Петербурге, насколько я понимаю, все они – из одного литературного семинара, и очень ценят друг друга и свою дружбу, и стараются «обща» помочь, и пишут предисловия-послесловия-аннотации совершенно комплиментарного свойства.

Критика – отдыхает.

А традиция тенденции, вернее, тенденция традиции у Сергея Носова понятно откуда. Они, питерские, – Носов – Назаров – Секацкий и вся компания «Амфоры», серия «Наша марка» – ученики (в каком поколении? кровь сильно разбавлена) Гоголя Николая Васильевича, его «Шинели», его «Записок сумасшедшего». А вот насчет «турбореализма», который навязывает Носову в своем предисловии В. Топоров, сильно сомневаюсь.

Кстати, думаю, вовсе не случайно героиня носит фамилию Ковалева. (Майор Ковалев, надеюсь, у читателей из памяти о гоголевском «Носе» не выветрился.)

В именном указателе к роману (сработано под документальное повествование – как и у Гоголя!) много имен: от Данте до Бунина и Бунюэля, от Бодлера до Дмитриева И. И., поэта; а вот Гоголя нет… Спрятан, как лист в лесу.

О тех, кто в списках не значатся, – в другое время.

Сейчас – одно общее соображение.

Литература – не спорт, и выигрывают призы и премии не всегда истинные чемпионы года, десятилетия, века.

Те, кто в список не вошел, не обязательно хуже. Они, может быть, и лучше – только гак сегодня выпало, гаков итог коллективногоразумения, которое всегда компромиссно – и, как правило, за счет выдающегося.

Для меня этот список характерен тем, что все вошедшие в него романы заняты прошлым и, но сути, «вненаходимы» по отношению к настоящему.

Я имею в виду отнюдь не отображение/изображение/анализ современной действительности, все эти пошлые банальности.

Я имею в виду напряжение состояния, внутреннюю горящую современность – всего, чего угодно: мысли, взглядов, эмоций, темперамента.

То, о чем я написала, те, кого я разбирала, упомянула ненароком или нароком задела, – чудесные, одаренные люди. Но все произведения, вошедшие в список, отличает вот это странное качество – вненаходимость.

Поэтому – если честно – мне почти все равно, кто победит.

Я не о победе – я о воздухе.

28 ноября 2001 г.

P. S. Оказывается, я преувеличила свое равнодушие. Нет, не все равно: настолько не все равно, что сутки после оглашения и церемонии (победил-таки роман Людмилы Улицкой, с чем я ее и поздравляю) у меня болели мышцы и солнечное сплетение, как будто я несколько часов выстояла на боксерском ринге. Члены жюри подробно и добросовестно, но кругу, и не раз, вновь обсудили все вышедшие в финал сочинения. Так серьезно, как будто речь шла ни больше ни меньше, как о жизни и смерти. Отсекая – и вновь возвращаясь. Речь шла, конечно, и о том, что такое русский роман – неиссякаемая тема и нерешаемая (вернее, решаемая только интуитивно опытным путем) проблема.

Шансы «Кыси» отчасти подкосило то, что Толстой присудили (накануне! пару дней не подождали!) премию «Триумф». Но только отчасти. Честно говоря, поклонников данного сочинения среди членов жюри было маловато. Раз-два, и обчелся.

Чудакова и Наймана, в конце концов, сняли с дистанции из-за жанровых признаков. Качественная, серьезная, большая проза. Не фальшивая. Но – не романная.

Остались двое. Неподъемный Черчесов – и рядом с ним вызывающая вздох облегчения Улицкая, «читабельная», хорошо переводимая на Западе, не раз входившая в букеровские шорт-листы. Идеологически, для дальнейшего продвижения Букера, после многих неудобочитаемых лауреатов совсем другой случай профессионального – «качественная» беллетристика, приносящая доход. Активно пишущий, достаточно «плодовитый», энергичный автор.

Жюри впервые – впервые за все годы существования премии – учло мнение читателей. Образованных, любящих современную литературу, не «массолит». Не «жанр» (детектив, триллер, любовный роман). И это серьезный сдвиг, сдвиг «высоколобых» жюри, которые в конце концов поняли, что со своими решениями они рискуют остаться вовсе без поддержки разочарованных такими решениями читателей. Сдвиг коммерческих издателей в сторону некоммерческих проектов, «качественной» прозы, хотя бы и сюжетной беллетристики, но все же!

Довольных – много.

Недовольных – тоже.

P. P. S. Уже дома, после тяжелого дня решений и торжественных ритуалов, поздно вечером, включила «культурную» телепередачу «Без протокола» – и кого увидела? Дарью Донцову – «писательницу года»: ее совокупный тираж составил 5 миллионов экземпляров!

А мы-то всё о высоком…

2001