Текст книги "На восходе солнца"

Автор книги: Н. Рогаль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 34 страниц)

Каждый день приносил неожиданности: обнаруживалось вдруг, что в городе иссякают и без того скудные запасы муки, не было топлива, скарлатина косила детишек. Продовольственная управа, обязанная заботиться о снабжении города продуктами, палец о палец не ударила, чтобы доставить в Хабаровск уже погруженный в вагоны хлеб из Амурской области. Из-за холода в больницу нельзя было класть заболевших детей, а в городской думе беспомощно разводили руками. Кажется, чиновники всех учреждений действовали по принципу: «чем хуже, тем лучше». В этом их поддерживал комиссар Временного правительства Русанов.

Потапову приходилось вести нудные и утомительные переговоры с саботирующими чиновниками, уговаривать, требовать, угрожать. Затем надо было поспеть на собрание грузчиков, которые по своей инициативе уезжали в ближнюю к городу хехцирскую лесную дачу для заготовки дров. Оттуда ехать к железнодорожникам и договариваться о вагонах. Потом на солдатском митинге ожесточенно спорить с эсерами и меньшевиками по вопросам войны и мира. К нему приходили с жалобами на самоуправство администрации, рассказывали о том, как хозяева прячут товары, затягивают выплату заработной платы и ставят рабочих прямо-таки в безвыходное положение. Молодые учительницы из Имано-Хабаровского союза народных учителей, забежав в Совет, рассказывали об успехах революционной агитации на селе, восторгались молодежью и жаловались на стариков. Требовали литературы, новых пьес для драмкружков, новых песен. А на смену этим милым, застенчиво краснеющим девушкам с пылающими глазами и неукротимой энергией, глядишь, появится какой-нибудь заскорузлый сухарь из городской гимназии и начнет протестовать против вовлечения малолетних в политику. Да еще от имени своих коллег нагло грозит забастовкой.

В этих вот разговорах, в жалобах, в злых или одобрительных репликах на митингах, в вопросах, которые задавались с галерки в полутемных залах во время собраний, в горячих, взволнованных речах простых людей и их бесхитростных рассказах Потапов чувствовал биение настоящей жизни, видел тот компас, посредством которого можно было проверить правильность взятого курса. И так ли уж важно в конце концов, кто первым додумался до того или иного решения? Революция – есть творчество самих народных масс.

Михаил Юрьевич перевернул желтоватую газетную страницу. В центре полосы броским заголовком выделялась статья Судакова.

– Ага! Так, так, – заинтересованно сказал Потапов и забегал глазами по строчкам. – «Большевики требуют передачи власти на Дальнем Востоке в руки Советов. Но могут ли они удержать власть? Можно ли справиться с разрухой путем новых разрушений?» – К удивлению Алеши, Михаил Юрьевич дочитал статью до конца. – «Рушится последний оплот российской государственности. Неминуема полная катастрофа. Впереди мрак!»

– Со слезой пишут, а? Плачут по отходящему старому миру. – Потапов отбросил газету.

– Я не читаю таких статей и не буду читать, – сказал Алеша с чисто мальчишеским упрямством.

– А между тем это может быть даже полезным, – возразил Потапов.

Он посмотрел затем меньшевистский «Призыв» и эсеровскую «Волю народа». «Последний оплот государственности» фигурировал на всех страницах. Всюду те же мрачные предсказания.

Какая-то неясная, не оформившаяся еще мысль беспокоила Потапова. Он на минуту прикрыл глаза и погладил рукой висок. Алеша бросил на него быстрый, недоумевающий взгляд и раскрыл папку с бумагами. Михаил Юрьевич жестом показал, чтобы он не спешил. «Что же из этого следует?» – думал он, имея в виду однообразие тона и мотивировок в сегодняшних газетах; обычно они лаяли на Советскую власть каждая на свой лад.

– Вот, Алеша, сговорились они между собой! Юнкера, меньшевики, эсеры. Весь синклит. Теперь попробуют нас за горло взять. А вот когда?.. Когда?..

Алеша хотя и не знал длинной цепи рассуждений Потапова, однако сообразил, что тот имел в виду. За эту быстроту соображения Потапов и ценил Дронова, поручая ему трудные и запутанные дела.

– Так можно узнать, Михаил Юрьевич. Непременно надо, – с готовностью откликнулся Алеша, для которого не существовало принципиальной разницы между понятиями «нужно» и «можно». – Сейчас я соображу, одну минутку, – продолжал он, смешно наморщив лоб и дергая себя левой рукой за мочку уха. – Завтра откроется съезд земств и городов. Там и отколют какой-нибудь номерок.

– Да, да. – Потапов подумал и согласился. – Относительно съезда земств проверь. Да надо выяснить: не затевается ли какой-нибудь сбор офицеров?

– Постойте, постойте, слышал я что-то, – сказал Алеша и начал быстро перелистывать свой блокнот. – Дано разрешение на проведение собрания по поводу предстоящей демобилизации.

– Это они нас демобилизовать хотят, – усмехнулся Михаил Юрьевич. Он быстро связал в одно и тон сегодняшних газет, и предстоящий съезд реакционно настроенных земских деятелей, и это так кстати подвернувшееся собрание офицеров гарнизона.

– Еще просили прислать представителя Бюро большевиков. Вас лично, если будете свободны, – продолжал Алеша.

– Вот как! – воскликнул Потапов. – Это очень важно, Алеша, что ты сообщил... Просят меня?.. А мы пошлем Савчука или Демьянова, – весело заключил он.

2

В то время как Алеша Дронов попытался связаться с Демьяновым, полковник Мавлютин направлялся в канцелярию Русанова.

Сделав нарочно небольшой крюк, он прошел мимо здания Совета, внимательным взглядом окинул подступы к нему, окна, подъезд. Ворота во двор были раскрыты настежь, и там стояла, понурив голову, запряженная в сани исполкомовская коняга. Никаких признаков тревоги он не заметил.

Мавлютин прежде не раз бывал у наместника царя на Дальнем Востоке и теперь с любопытством осмотрел кабинет Русанова, стараясь подметить происшедшие тут изменения.

Над столом, где прежде красовался портрет царствующего Романова, теперь помещалось более скромное изображение А. Ф. Керенского с выпяченной вперед грудью, узкими плечиками, в чужом, английском френче. Напряженное выражение глаз и поджатые тонкие губы придавали Керенскому вид человека, всерьез и навсегда обидевшегося. Подмену портретов легко заметить по видневшимся за рамкой темным полосам, которые выделялись на выцветшей стене.

В простенках между окнами нетронутыми висели портреты приамурских генерал-губернаторов. Галерею открывал сухощавый и энергичный граф Н. Н. Муравьев-Амурский.

Русанов любил смотреть на портреты бывших правителей. Ему нравилась величавая осанка, приданная этим сановникам художниками, и он старался подражать ей. Себя Русанов считал их законным наследником и уже заказал модному живописцу свой портрет. Первый простенок справа оставался незанятым.

Комиссар Временного правительства по делам Дальнего Востока восседал в удобном кресле за широким полированным столом. Перед ним массивный письменный прибор, альбомы с видами края. По гладкой зеркальной поверхности стола, будто в свежий ветер по морю, неслась, надув паруса, легкая резная шхуна с полной оснасткой – прекрасный образец работы искусных косторезов Чукотки.

Двойные окна с приспущенными шторами не пропускали в кабинет уличного шума. Здесь можно было почувствовать себя хоть на миг полновластным правителем края, не зависящим от кипения народных страстей и партийных разногласий.

Хорошо вышколенный адъютант неслышно входил и выходил, мягко ступая по ворсистому ковру.

Мавлютин, правильно уловив дух кабинета и не считаясь с революционными установлениями, почтительно титуловал Русанова «вашим превосходительством».

– Ах, полковник, к чему это теперь! – расслабленным, уставшим голосом сказал правитель и погладил темно-русую бороду. – Так вы утверждаете, что готовы? – продолжал он, переходя к делу и придавая своему лицу приличествующее случаю выражение. – Рад слышать. Однако... Кхм!

– Разрешите доложить, ваше превосходительство! – Мавлютин поднялся, строгий и официальный.

– Садитесь, садитесь, – замахал на него руками Русанов. – Вы в общих чертах, полковник... Имеется риск, как вы думаете?

Мавлютин, все так же стоя, сжато охарактеризовал расстановку сил в городе, как она ему представлялась.

– Я власти, врученной мне законным образом, большевистским совдепам не отдам, – заявил Русанов и даже несколько приосанился.

– Браво, ваше превосходительство! Браво, – Мавлютин беззвучно хлопнул в ладоши, – Итак, выступим сегодня в ночь.

Русанов молча наклонил голову.

– Сегодня, полковник, сегодня, – сказал он самоотречение. – Вы правы: время не терпит. Не будем дожидаться всех приглашенных делегатов. Вечером я официально передам съезду земских и городских самоуправлений всю полноту власти в крае. И с богом, полковник. – Переложив бороду на стол, Русанов решительно махнул рукой. – Остальное вы уж с командующим военным округом...

– Я действую от имени и по поручению генерала Хокандакова, – сухо заметил Мавлютин и оглянулся на кресло позади себя.

– Да вы садитесь. Садитесь. Курить желаете? – и Русанов достал из ящика коробку папирос.

На некоторое время воцарилось молчание.

Мавлютин чиркнул спичкой, затянулся, выпустил тонкую, как змеиное жало, струйку дыма. Он понимал щекотливость положения Русанова и отдавал должное его умению сохранять респектабельность.

Русанов же думал о том, что он сейчас, собственно, предопределил свою судьбу как правителя края. Представлять дальше низвергнутое народом Временное правительство было бессмысленно и глупо. Требовалась более подходящая власть. В обход требований народных масс такой властью намеревались сделать Бюро земств и городов Дальнего Востока, которое предстояло формально утвердить на съезде (если можно назвать съездом восемь-десять реакционеров, представляющих буржуазные по составу городские думы, да земских служащих – эсеров). Это бюро, поддержанное офицерами, должно было распустить Красную гвардию, разгромить большевистские организации и не допустить перехода власти в руки Советов. Было заготовлено и отправлено в типографию и редакции газет соответствующее воззвание от имени съезда к населению Дальнего Востока. Русанов немало потрудился над тем, чтобы подготовить переворот. И все-таки было жаль, что все кончится таким образом.

Итак, обратно к русской словесности! В памяти всплыли строчки из «Бориса Годунова»:

 
Нет, милости не чувствует народ:
Твори добро – не скажет он спасибо,
………………………………………….
Ох, тяжела ты, шапка Мономаха!
 

– Объективно для вас, ваше превосходительство, создалось исключительно трудное положение, – сочувственно сказал Мавлютин, догадываясь о направлении мыслей Русанова. – Вы не только подвергаетесь яростным нападкам слева – со стороны большевистских совдепов. Вас также критикуют справа. Это гениальная мысль: отойти и предоставить силам, кои вы сейчас по долгу службы обязаны сдерживать, сразиться в единоборстве. Мы достаточно подготовлены, смею вас уверить. Собственно, России нужна диктатура, – доверительно сказал полковник, наклоняясь через стол к Русанову и пристально следя за выражением его лица. – С Александром Федоровичем, ваше превосходительство, история сыграла злую шутку.

– Гм!.. Да. – Русанов замялся. – Временное правительство, однако, признается союзными державами в качестве единственного законного правительства России, – продолжал он затем. – Функция внешнего представительства с него не снята и не может быть утрачена. Вы знаете, когда я вступил на палубу крейсера «Бруклин», адмирал Найт... – И, отвлекшись несколько от забот дня, Русанов принялся рассказывать о том, с какой подчеркнутой любезностью встретил его американский адмирал, как гремели над бухтой Золотой Рог залпы приветственного салюта и какой великолепный ответный банкет он, Русанов, дал во Владивостоке в честь прибытия командующего Тихоокеанской эскадрой США. – У американцев колоссальная заинтересованность в делах Дальнего Востока. Мы здесь в большой степени зависим от их благорасположения. Я разрешил открыть отделение Американского Красного Креста. Вместе с адмиралом Найтом мы учредили во Владивостоке Русско-Американский комитет.

– С довольно узкими полномочиями, насколько я понимаю? – спросил Мавлютин, заинтересовавшись рассказом.

– Напротив. С почти неограниченными возможностями, – возразил Русанов. – Американцы просили пошире открыть для них двери, и я не вижу причин, почему бы нам не сделать это. Мы приняли железнодорожную миссию Стивенса, получили заем... Я действовал строго в рамках общей политики Временного правительства. Надеюсь, мои преемники сумеют извлечь выгоду из начатого дела. Видит бог, не о собственной карьере пекусь... – вздохнул он и умолк.

Мысль о преемниках была неприятна ему. Воспоминание о встрече с адмиралом Найтом, которую Русанов считал до некоторой степени венцом своей карьеры, лишь сильнее расстроило его. В те дни его имя впервые проникло в мировую печать.

– История надлежащим образом оценит мудрость вашего превосходительства.

Мавлютин поднялся и выразительно посмотрел в пустой простенок.

Правитель края устало прикрыл глаза.

– Да поможет, вам бог, полковник, – разбитым, упавшим голосом сказал он.

Щелкнули каблуки.

Русанов, откинувшись на спинку высокого губернаторского кресла, грустно глядел на стену перед собой...

На съезд земских и городских деятелей Русанов явился застегнутым на все пуговицы парадного сюртука, с торжественным и мрачным выражением лица, будто пришел на похороны близкого родственника.

Невольно замедляя шаг, как если бы он поднимался на эшафот, правитель края прошествовал наверх по гулкой, плохо освещенной лестнице, крепко прижимая локтем портфель с бумагами.

В зале с великолепными окнами было пусто и тихо.

Русанов направился в буфет, где в данный момент сосредоточивались все наличные земские и городские силы. Собралось не более десяти человек.

Толковали о событиях в Иркутске и Харбине.

– Миндальничаем мы, господа. Вот вам и корень зла, – говорил Бурмин, поправляя перед зеркалом крахмальный воротничок. – В Америке, батенька, – там порядок. Судебная система без проволочек... Электрический стул.

– Что же вы прикажете, выписать это кресло, а? – не без вызова спросил худощавый земец в очках.

– Гм!.. Можно обойтись и домашними средствами: веревкой и нагайкой, – с нехорошей усмешкой сказал Бурмин и в это время уколол себе палец булавкой. – О черт! Господа, нет ли здесь йоду?

– Наш долг, господа, надлежащим образом направить события, – громко произнес Судаков, сидевший за столиком с бутылкой лимонада. – Именно мы, трудовая интеллигенция, призваны сыграть в великой русской революции роль организующего государственного здорового ядра. Молодая, неокрепшая демократия России...

Русанов не стал слушать дальше и вслед за хабаровским городским головой, игравшим роль хозяина, вышел в смежную комнату.

– Что же мы тянем? – сказал он осипшим голосом.

– Еще минуту. Одну минуту, – городской голова поманил кого-то к себе пальцем. – Как прокламация, готова?

– Только что доставлена-с. Сию минуту, – сказал появившийся из-за дверей человек с начинающейся лысиной.

Вслед за ним вошел Сташевский с мокрыми еще оттисками. В комнате запахло типографской краской.

Земско-городские деятели гурьбой повалили сюда из буфета, заглядывали в текст воззвания.

– Вот теперь можно начинать, – сказал городской голова. – Господа, проходите в мой кабинет.

– Да уж не люстру зажигать в большом зале, – хихикнул Чукин и весело взмахнул над головой листом с воззванием. – Солнце на лето – зима на мороз. Вот он, наш зимний солнцеворот, господа!

Последним вошел и сел на свободное место у дверей высокий и плотный человек в косоворотке с коротко подстриженными усами, чем-то похожий на мастерового. Он огляделся, попросил у сидящих впереди текст воззвания и углубился в чтение. Брови у него сдвинулись.

Городской голова начал вступительную речь.

– Э-э, господа. Э-э-э... – бесконечно тянул он и трогал при этом себя за кадык, будто хотел пальцами протолкнуть застрявшее слово. – Полагаю, э-э... что данное собрание правомочно... сконструировать орган, способный... э-э-э... осуществить, направлять, содействовать...

В обычной речи он произносил слова без запинки. Русанов с удивлением поглядел на него, затем уставился на маленькую кучку людей перед собой. Бурмин слушал, чуть склонив набок голову. Чукин подался вперед и весело потирал руки. Судаков дожевывал бутерброд. Человек в косоворотке внимательно слушал, положив лист с воззванием себе на колени.

Судя по всему, неприятностей не предвиделось. Русанов мысленно еще раз прорепетировал свою речь. Занятый ею, он уже не мог следить за тем, как городской голова продирался дальше сквозь частокол междометий.

– Значит, нет возражений? – уже четко и ясно закончил тот.

– Есть возражение у меня, – сказал человек в косоворотке.

Все головы сразу повернулись к нему. Русанов увидел несколько плешивых затылков и жирные складки на толстых шеях.

– Э-э-э... Возражение процедурного характера? – с нескрываемой надеждой спросил председатель.

– Нет, возражение по существу дела, – громко сказал, как отрубил, человек в косоворотке. – Я не считаю данное собрание правомочным что-либо решать или конструировать. Тем более решать вопрос о власти. Почему? На каком основании? Кого вы здесь представляете, господа? – Голос его гремел под высокими сводами комнаты. – Единственный правомочный орган – предстоящий краевой съезд Советов! Вы что же, народа боитесь?.. Знать, черны ваши замыслы. – Он взмахнул перед лицом Чукина зажатым в кулаке воззванием.

Матвей Гаврилович боком-боком поспешно отодвинулся от него.

– Большевик! – взвизгнул он, очутившись на сравнительно безопасном расстоянии.

– Да, большевик, – спокойно подтвердил человек в косоворотке. – И пятнать себя сговором с реакционерами не стану. Пусть этим меньшевики занимаются.

– Господа, что такое, я вас спрашиваю? Кто пригласил? – сказал свистящим шепотом Русанов, поглядев на председательствующего.

Тот только беспомощно развел руками.

– Никольск-Уссурийская дума прислала. Вот, пожалуйста!.. Послушайте, я вам э-э... слова не давал! – закричал он затем.

– Лишить его сло-ова! – гаркнул Бурмин и затопал ногами.

– Как бы не так! – не напрягая особенно голоса, сказал человек в косоворотке. – Знайте: народ признает только Советскую власть. Другой власти в России быть не может. А то, что вы тут затеяли, – это разжигание гражданской войны. Братоубийство!.. Я заявляю категорический протест и ухожу!

– Ну и скатертью дорога! – крикнул Чукин, когда за ним закрылась дверь.

Инцидент произвел на присутствующих гнетущее впечатление. Особенно на Русанова.

– «Сейчас, когда в стране... полное отсутствие власти, Учредительное собрание соберется неизвестно когда... Острота международных отношений...» – читал он без всякого подъема и воодушевления заранее заготовленную речь.

Земско-городские деятели тупо глазели на трибуну. Русанов, блуждая рассеянным взглядом по их встревоженным лицам, монотонно жаловался:

– При создавшихся условиях мое положение крайне тяжелое. Я, господа, больше не могу оставаться на вверенном мне посту, – выговорил он и, будто перешагнув через препятствие, неожиданно бодро закончил, сорвав столь же неожиданные редкие хлопки: – Как последний представитель Временного правительства на территории России, слагаю свои полномочия и передаю власть данному собранию.

Он выпростал бороду из-за трибуны и бережно понес ее поближе к выходу.

– Господа, а этот большевик не приведет сюда матросов и красноармейцев? – спросил кто-то из собравшихся, высказав общую тревогу.

Решили прений не открывать, а сразу приступить к выборам временного бюро, которому и вручить исполнительную власть. Договорились о созыве в январе – феврале более широкого съезда земских и городских деятелей в Благовещенске. Избранное бюро в случае осложнений должно было перебраться туда под надежную защиту казачьего атамана Гамова.

Русанов, не интересуясь последующим, незаметно ускользнул.

Из-за домов поднималась смеющаяся луна. В се бледном неверном свете видны были спешившие по всем направлениям группы вооруженных людей.

По всему городу заливались тревожным лаем собаки.

«Ну молодец полковник! Молодец», – подумал Русанов и бодро зашагал к дому.

3

А полковник Мавлютин. бледный, с дрожащей отвисшей челюстью, медленно поднимал обе руки вверх, с ужасом глядя на тупое рыло пулемета «максим», выставившееся из-за разбитой стеклянной двери на балкон. За клубами морозного пара – фигуры вооруженных людей. Донесся властный приказ Савчука:

– Ни с места, господа офицеры! Руки вверх!

Вслед за Мавлютиным подняли руки и те полтораста человек, что сошлись сегодня в гарнизонное собрание. В зале после беспорядочного шума, когда все сразу вскочили, хватаясь за оружие, наступила мертвая тишина.

Рядом с Мавлютиным распростерся поперек стола длинный худой юнкер, успевший выхватить из кармана гранату, но тут же опрокинутый короткой очередью в упор. Тело его еще вздрагивало и билось. Зажатая в костенеющих пальцах граната, леденя Мавлютину кровь, стучала о край стола.

Где-то внизу сорвался одинокий выстрел. Захлопали двери. Множество ног затопало по лестнице. Должно быть, обезоружив караул, красногвардейцы бежали наверх.

Дверь в зал с треском распахнулась.

По широкому проходу легко и твердо шагал арсенальский кузнец Демьянов. Был он в кожаной куртке, в заломленной чуть набок солдатской шапке, с маузером в деревянном футляре у пояса. За ним шел Логунов в бескозырке с развевающимися сзади ленточками, с наганом в руке. «Ну, смотрите вы у меня! Тихо!» – предупреждал его взгляд. Позади человек двадцать красногвардейцев, солдат и матросов с примкнутыми к винтовкам штыками, с недобрым огнем в глазах.

Демьянов вскочил на подмостки сцены.

– Именем революции, собрание закрывается, – сказал он. – Предлагаю сдать оружие!

Эти простые понятные слова сбросили оцепенение, охватившее зал. Несколько человек переглянулось, измеряя расстояние между собой и пулеметчиками на балконе.

– Тихо! Тихо! – крикнул Логунов, внимательно наблюдавший за офицерами.

Красногвардейцы и матросы направили винтовки в зал. У всех выходов стояли вооруженные бойцы.

Теперь всякое сопротивление становилось бессмысленным.

Демьянов, отодвинув Мавлютина, деловито распоряжался:

– Граждане, подходи по одному! Клади оружие! Приготовить документы!

Обезоруженных офицеров отводил в сторону. Одни стояли, понурив головы, другие злобно посматривали на красногвардейцев.

Мавлютина мутило от острого запаха крови, шедшего от стола. Руки у него дрожали, и не было сил держать их над головой.

– Да вы опустите руки, – сказал Демьянов, обратив наконец внимание на его состояние.

Савчук разжал пальцы убитого и вынул из них гранату.

– Еще момент – и он бы шарахнул. Наделал бы делов. Шустрый! – оживленно заговорил подошедший вслед за Савчуком молодой красногвардеец.

Личный обыск задержанных подходил к концу. Отобранное оружие – большей частью браунинги или офицерские наганы, гранаты-лимонки – кучкой лежало возле рампы.

Убитого юнкера унесли; стол застелили новой скатертью.

Красногвардейцы, стуча молотками, заколачивали фанерой разбитую дверь.

Офицеры поеживались – и от холода и от неопределенности своего положения. Некоторые сидели, подперев головы руками, крепко задумавшись.

– Господин комиссар, куда же нас теперь – в тюрьму? – спросил Демьянова пожилой капитан, видно примирившийся уже с неизбежностью.

– Почему в тюрьму? Господа, я протестую! – истерично закричал молодой подпоручик.

Демьянов с усмешкой посмотрел на него. Он знал, как эти люди отнеслись бы к нему и его товарищам, если бы они поменялись ролями.

– А почему бы вам и не пойти в тюрьму? – спросил он, щуря глаза. – Что вы за цацы такие?

В ответ долгое, угрюмое молчание.

– Ваше счастье, что это не прежняя власть, – продолжал Демьянов. – Советская власть не мстит людям за прошлое. Совет рабочих и солдатских депутатов предупреждает, однако, что впредь будет строго взыскивать за подстрекательство к мятежу. Без ведома Совета ни одна воинская часть не может быть выведена на улицу. Прошу запомнить и потом не пенять. А сейчас каждый из вас даст подписку, что это ему объявлено, – и можно по домам. Извините, так сказать, за беспокойство.

Когда Демьянов и Логунов вывели Мавлютина на Муравьев-Амурскую, по улице с песней шли моряки. Куда-то скакали конники. У ворот домов стояли кучками люди.

Город не спал.

Хабаровский Совет в эту ночь был похож на прифронтовой штаб. У здания – вооруженные солдаты, красногвардейцы, матросы. Звонки телефонов. Несмолкающий гул голосов. Раскрытые настежь двери. Табачный дым.

С первого взгляда казалось, что здесь просто скопище случайно собравшихся людей. Мавлютин даже усмехнулся: «Митинг...» Но, присмотревшись, к удивлению своему обнаружил, что вся эта кажущаяся толчея имеет характер определенно выраженного, целесообразного движения. Центром была небольшая группа людей, собравшихся возле стола.

С краю у телефона сидел Потапов.

– Ну как, Демьян Иванович? Справились? – спросил он у Демьянова, когда тот, оставив Мавлютина под охраной парнишки-красногвардейца, подошел к ним.

– Полный порядок! Вот трофей привез, – и он показал на Мавлютина.

– А! Это он организатором у них? – Потапов глянул на смотревшего зверем полковника и тут же обратился к Логунову: – Федор Петрович, бери матросов и ступай на телеграф. Поставь охрану. Вызови своих телеграфистов, если нужно. За комиссара там пока учительница одна, поможешь. Ясно?

– Есть отправиться на телеграф! – Логунов побежал к выходу.

– А ты, Демьян Иванович, марш-марш в типографию. Видал эту штуку? – Потапов показал пробный оттиск заготовленного земцами контрреволюционного воззвания. – Исполком решил не допускать распространения этого документа. Отпечатанные экземпляры воззвания конфисковать, набор рассыпать. Да предупреди редактора «Приамурской жизни», чтобы воззвание не печатал.

– За ним постоянный глаз нужен, – сказал Демьянов. – Печатают черт знает что...

– Вот это правильно, – согласился Потапов. Он поискал глазами и подозвал невысокого рябого солдата:

– Будешь цензором в типографии. Гляди в оба.

Солдат схватился за голову:

– Михаил Юрьевич, уволь! Понятия не имею об этой работе.

– Постой! Ведь я тебе, помню, рассказывал, как царская цензура вымарывала у нас из статей каждое слово, зовущее к свободе?

– Ну?

– А теперь следует делать все наоборот, – сказал Потапов, завершая этим короткий инструктаж.

– Тогда лучше такие газеты закрыть. У них все против Советской власти, – убежденно сказал солдат.

– Погоди, погоди! – Михаил Юрьевич поглядел на него, соображая, не выкинет ли он действительно какую-нибудь несуразность, – Ты не допускай призывов к вооруженной борьбе. А остальное, – он махнул рукой, – пусть печатают. Вообще, товарищ, рекомендую руководствоваться велением революционного долга. Как совесть подскажет.

И Потапов, чуть сутулясь, зашагал к дверям.

– Пойдемте со мной, полковник, – сказал он Мавлютину, проходя в другую комнату.

Конвоир остался за дверью.

– Садитесь. Выходит, недооценили силы противника, полковник, а?

– Да, недооценили, – хмуро согласился Мавлютин. – Остолоп комендант не позаботился надлежащим образом проинструктировать караул.

– И вы серьезно думаете, что в этом причина вашей неудачи? – Потапов внимательно посмотрел на Мавлютина. – Да будь у вас самый распрекрасный комендант и самый бдительный караул, что изменилось бы?.. Вместо одного было бы десять убитых... Лишняя кровь. А результат в конечном счете один. Тут не столько вина ваша, полковник, сколько просчет всего вашего класса. Безнадежное дело нельзя успешно защищать.

– А! Вы уже философствуете? – кисло протянул Мавлютин.

– Да. У нас своя философия. Философия жизни. Мы вас одолели и в этой области, – сказал Потапов, изучающе глядя на сидевшего перед ним человека. – Во всех областях одолеем. Так что разумнее капитулировать.

– Агитируете?

Потапов отрицающе покачал головой.

– Нет. Я далек от того, чтобы вас агитировать. Политические убеждения – не перчатки, которые легко менять. Убеждают людей в конечном счете факты. Дайте нам время, и мы докажем неоспоримые преимущества нового, советского строя.

– Ну, знаете! – Мавлютин откинулся на спинку стула и хрипло рассмеялся. – По тем же самым соображениям в мире найдется достаточно людей, заинтересованных как раз в обратном:

– И вы один из них. Не так ли?

– Я этого не собираюсь отрицать.

– Что ж, по крайней мере откровенно. – Потапов опять посмотрел на Мавлютина. – Я хотел еще опросить, где вы прежде служили?

– Служил царю и отечеству верой-правдой и в меру способностей, – сказал Мавлютин с дерзким вызовом.

– А если поточнее?

– Для этого в соответствующем месте хранится послужной список. Там отмечены все передвижения по службе.

– Перестаньте крутить, – резко сказал Потапов. – Вы в корпусе жандармов служили?

– Никак нет, – голос Мавлютина дрогнул, что не укрылось от Потапова.

– Хорошо. Вашей биографией мы займемся позже. Сейчас нам нужны данные об организации, которую вы возглавляли.

– Помилуйте, какая организация?! Я вас не понимаю, – с деланным изумлением сказал Мавлютин.

Он лихорадочно пытался сообразить, что именно могло стать известным здесь, в Совете.

– От вашей искренности, полковник, зависит ваша собственная участь, – сказал Потапов и посмотрел на часы. – Во всяком случае, революция не станет руководствоваться мотивами мести. Но она не простит подлого удара из-за угла. Мы отпустили почти всех ваших людей. За исключением нескольких человек.

– Кого? – быстро спросил Мавлютин и сразу же по улыбке Потапова понял допущенный им промах.

– Вот вы и выдали себя, полковник! Если нет организации, то откуда у вас такая заинтересованность?

– У меня там были друзья, – пробормотал Мавлютин, чувствуя, что начинает увязать все больше и больше.

– О, разумеется! И кто-нибудь из них проговорится. Не так ли? – насмешливо заметил Потапов. – В конце концов мы тоже научились чему-то от вас.

Мавлютин промолчал. Ему не нравился этот допрос, и он не знал, чем все это может для него кончиться.

– Я вам больше ничего не скажу. Ничего! Я не обязан, – крикнул он сорвавшимся голосом и загородился рукой от света.

– Однако нервы у вас сдают, – усмехнулся Потапов. – Что ж, утешительного в сегодняшних событиях для вас нет. Сеяли ветер, пожнете бурю.

И он кликнул часового, намереваясь отправить с ним арестованного.

– Что вы намерены делать со мной? – глухим, хриплым голосом спросил Мавлютин, покосившись на парнишку-часового.

– Судить.

– То есть мне угрожает самосуд толпы?

– Революционный суд, который мы создаем.

– И тюрьма?

– Вас туда отведут, – коротко сказал Потапов.

4

В тюрьму Мавлютина вел тот же молоденький парнишка-красногвардеец, который стоял на часах у дверей. Разговора между арестованным и Потаповым он не слышал и относился к Мавлютину как к обычному задержанному, которых немало было в эту ночь. Он даже посочувствовал ему, когда они свернули на боковую улицу и навстречу потянул резкий леденящий ветер.