Текст книги "На восходе солнца"

Автор книги: Н. Рогаль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 34 страниц)

– Из трехдюймовых садят, – сказал подошедший Черенков.

– Гаубицы. Четыре с половиной дюйма, – поправил Савчук. – А это – морская пушка Канэ. Из Астрахановки отвечают.

Железнодорожник впереди замахал фонарем; паровоз без гудка тронул вагоны. Эшелон, набирая скорость, помчался сквозь ночь и пургу.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

1

Лошади бойко бежали по темным улицам Астрахановки мимо чернеющих за заборами домов. Кое-где в окнах светились огни. Снег перестал идти, небо понемногу стало очищаться от туч, засияло холодным блеском далеких звезд. Большая Медведица передвинулась, предвещая близкий рассвет.

По невнятному говору, скрипу ворот, хлопанью дверей в этот неурочный час и по десятку других почти неуловимых признаков Савчук понял, что село не спит, что оно и сейчас живет сложной, напряженной жизнью. Сразу дохнуло на него привычной фронтовой обстановкой.

Сколько недель и месяцев провел он в таких вот затаившихся в ночной темноте, насторожившихся деревушках – польских, литовских, белорусских, украинских; деревушках, где каждый дом, каждый двор переполнен дремлющими вповалку усталыми солдатами; где одинокая старушка хозяйка или обремененная детьми солдатка, не смыкая глаз, слушает разноголосый храп, стоны, ругань, вздыхает, думая о своем сыне или муже, который вот так же коротает где-нибудь недолгую солдатскую ночь. А утром сунет она кому-либо из ночевавших в избе солдат последнюю кринку молока и незаметно осенит уходящих крестным знамением. Кто-кто, а уж Савчук знал, как глубоко затрагивает война жизнь народа.

– О Мухине что-нибудь известно вам? Как он сейчас? – спросил Савчук у едущего с ним в санях представителя астрахановского штаба. То был расторопный парень из фронтовиков. Он встретил эшелон на полустанке и дал указание, куда двигаться после выгрузки. Измученный за трое бессонных суток, убаюканный монотонным скрипом полозьев и покачиванием саней на раскатах, парень незаметно для себя начал дремать. Савчуку пришлось толкнуть его в бок и повторить вопрос.

– А! Что?.. Мухин в тюрьме, – сказал он, поняв наконец, что хотел узнать его спутник.

– А другие члены исполкома?

– Тоже в тюрьме, – хмуро отвечал тот, недовольный, что его разбудили. – Кто уцелел, тот здесь. Многих ведь убили прямо на улицах. Это же зверье. Осатанели...

Последние слова он договаривал уже сквозь сон, не в силах противиться ему. Савчук понял его состояние и не стал тревожить вопросами. Он поглядел на темную спину сидевшего впереди возчика, затем подумал о том, что батальон теперь, наверно, тоже подходит к околице села. Савчук лишь ненамного опередил бойцов, намереваясь осмотреть отведенные им помещения.

Пока эшелон разгружался да строился, артиллерийская канонада внезапно оборвалась, будто обе стороны одновременно израсходовали весь боекомплект. Кругом опять стояли мрак и тишина.

Улица повернула и вышла на берег Зеи; справа с некоторыми разрывами еще тянулись дома Астрахановки, с левой же стороны чернели редкие тальники. Далее, за небольшим островком, простиралась ровная гладь реки. В ночной темноте широкая, покрытая снегом Зея совершенно незаметно переходила в знаменитые амурские степи – в простирающуюся отсюда на сотни верст плодородную равнину со многими десятками богатых хлебных сел. Сейчас ничто не выдавало их присутствия: ни накатанная дорога, ни чернеющие среди снегов постройки, ни огонек. Может, он где-нибудь и горел на краю этой беспредельной заснеженной степи, но как его отличить среди множества тихо мерцавших над нею звезд?

– Тпру! Стой!.. Приехали. – Возчик остановил лошадь у какого-то длинного строения. Рядом виднелось еще два-три дома с хозяйственными постройками. Где-то загремел цепью, залаял дворовый пес.

Толчок при остановке и громкий голос возчика прервали сон спутника Савчука. Он открыл глаза и почти одновременно с Савчуком выпрыгнул из саней.

– Вот эти дома и занимайте! Тесновато, но зато все вместе будете, – сказал он неожиданно свежим и бодрым голосом, будто и впрямь успел выспаться за эти несколько минут. – Впрочем, сарай тоже можно приспособить под жилье. Днем посмотрите. А скотину – на баз, черт ее не возьмет. Живут тут молокане, мужики крепкие. У них и снегу зимой даром не выпросишь. Вы с ними не очень-то церемоньтесь. Это та же контра, – продолжал он, понизив голос. – Они, как видите, и поселились отдельно. Хуторком.

Приминая мягкий мартовский снег, они прошли немного по дороге. Постояли на крутом яру. К этому времени небо очистилось. Четвертинка луны бледно озаряла снег, дорогу, кусты.

– Имейте в виду: впереди только застава. Вон в тех домиках, – показал в заключение представитель штаба. Но как Савчук ни напрягал зрение, никаких домиков не увидел. Он постарался, однако, запомнить направление. – У нас с ними телефонная связь. Моряки провод протянули. У них там артиллерийский наблюдательный пункт. Если казаки нагрянут, вам первыми драться. Так что будьте начеку.

– Ладно. Я это приму во внимание, – сказал Савчук. Он решил, как только подойдет батальон, выставить свое охранение. Как раз в утренние часы, когда морозный туман стоит над землей, самое удобное время для неожиданного налета.

Сопровождающий поглядел на небо, подавил зевок и сказал:

– Видите, туман садится. Через полчаса начнет светать. Пожалуй, я двинусь в штаб. А вы – размещайтесь и тоже приходите.

Он пожал Савчуку руку, сел в сани и уехал. Савчук постоял еще несколько минут, послушал, как затихает скрип полозьев. Затем решительным шагом направился к ближайшему двору.

Из штаба Иван Павлович вернулся, когда солнце уже поднялось над снежной степью. С устья Зеи тянул пронизывающий ветерок.

Батальон получил дневку для отдыха и переформирования.

Остаток ночи прошел спокойно, если не считать перестрелки на заставе с конным дозором противника да короткого огневого налета в самый момент восхода солнца. Перестрелка шла верстах в полутора от Астрахановки, даже шальные пули не залетали сюда. Снаряды дали перелет и разорвались на Зее; один снаряд упал на льду недалеко от берега, и теперь бойцы черпали там ведрами воду и похваливали белых пушкарей за своевременную подготовку проруби.

Берег здесь похож на отрезок громадной дуги, довольно глубоко врезавшейся в сушу. Ниже деревни Зея поворачивала и под небольшим углом устремлялась к Амуру. Сам Амур не был виден, но определить, где пролегала река, не составляло труда: на правом, китайском, берегу высились небольшие синие холмы.

Солнце освещало недалекие строения спирто-водочного завода, мельницы, высокие трубы судоремонтных мастерских – это уже окраина Благовещенска, его основной рабочий район. В момент белогвардейского мятежа рабочие-красногвардейцы оказали там мятежникам-казакам упорное сопротивление. Оттуда с боями они отступили потом к Астрахановке и не дали гамовцам возможности распространить свою власть на область. Зона, контролируемая мятежниками, с самого начала была ограничена пределами города. Беспрепятственно сообщаться они могли только с Сахаляном – китайским городом, расположенным как раз напротив Благовещенска.

Савчук прикинул на глаз расстояние. Подумал о том, что у казаков, засевших в городе с его каменными строениями, более выгодная позиция. Интересно, как они там расположились?..

Грузчики обживали молоканский хуторок с поразительной быстротой. Одни кололи дрова, другие таскали воду, третьи сколачивали из черной жести печурки-времянки. Приспосабливали под временное жилье сарай, сложенный из толстого накатника. Позади сеновала свежевали тушу только что забитого бычка. В воздухе вкусно запахло ржаным хлебом.

«Эге, прочно устраиваются!» – усмехнулся Савчук, поглядев на всю эту деловитую хозяйственную суету.

Он молча прошел мимо часового, увидев Супрунова, который среди двора толковал о чем-то со стариком Крученых, заметил спешившего навстречу Черенкова и, неожиданно для себя самого, гаркнул:

– Батальон – в ружье!

Вечером Савчук, усталый, но довольный поведением бойцов, сидел за столом в хозяйской горнице и с аппетитом ел жирный, дымящийся борщ. Ел и прислушивался к разговору, начавшемуся до его прихода.

– Неужели тебя, папаша, так ничто и не интересует? – спрашивал Игнатов, обращаясь к хозяину – высокому широкоплечему мужику, видно, одаренному редкой физической силой. Небольшая русая бородка, голубые глаза придавали ему добродушно-ласковый вид; на самом деле он был человек хитрый и расчетливый.

– Почему же... Своя хата, например, интересует.

Он поблескивал глазами, хитровато щурясь, немного с опаской посматривал на Савчука.

– Политикой пусть грамотные люди занимаются. А наше мужицкое дело – хлеб сеять, убирать, молотить, коли будет что. Да кормить всяких добрых людей. Слава богу, густо они на мужицкой шее сидят.

Хорошо заправленная лампа с металлическим эмалированным абажуром освещала лица бойцов, чинно сидевших на лавках вдоль стен (все поужинали еще до возвращения Савчука), намытые до блеска полы, застланные чистыми половиками. Время от времени кто-нибудь вставал и выходил на крыльцо покурить.

– Ну, ежели нужно выбирать, так я подожду, – сказал хозяин и степенно погладил свою бородку.

– Чего же ждать?

– Да надо посмотреть, чья сила больше: ваша или Гамова.

Савчук положил ложку и внимательно посмотрел на него.

– Вот возьмут вас, христосиков, в оборот. Давно следует, – сказал он.

– А мне-то что. Я к вам в подпевалы не нанимался, – ответил хозяин, ласково улыбаясь.

Савчук крякнул, но больше ничего не сказал. Выпив еще кружку чаю с молоком, он взял планшет, накинул на плечи шинель и тоже вышел на крыльцо.

– И просторно у них и чисто, а вот не лежит душа. Ей-богу, – с досадой проговорил один из куривших.

Савчук попросил огоньку, жадно затянулся. Докурив, швырнул окурок.

– А ну их к черту, этих молокан! – и зашагал через двор к сараю, откуда доносились взрывы смеха.

Еще утром в сарае разгородили стойла: образовалось довольно просторное, хотя и мрачноватое на вид помещение. В двух концах его пылал огонь; бока печурок от жара стали красными. Трещали смолистые дрова, на полу и на лицах бойцов играли румяные блики.

Возле ближней печурки сгрудились молодые бойцы. Прямо против открытой дверки, весь озаренный светом, сидел Митя и восторженными, сияющими глазами смотрел на увешанного оружием парнишку из Забурхановки – городского предместья в Благовещенске. Тот рассказывал не столько о недавних боях, сколько о своем собственном геройстве.

– Стрельба. Залпы, залпы... Пулеметы так и косят! – частил он, сопровождая свои слова мимикой и жестами. – Люди валятся, как снопы в молотилку. А я – бегу. Штык вперед – и бегу. Ур-ра-а! Пули. Пули градом по земле прыгают.

– Постой, – перебил Савчук. – А эти пули ты не сам отливал?

Грянул хохот.

– Все. Сгорел ты, брат, на корню, – веско сказал Афоничкин и тронул за плечо гармониста. – Сыпь, дружок, да почаще! Ребята, освобождай круг...

В хромовых сапогах гармошкой, в вышитой сатиновой рубахе, подпоясанный тонким шелковым пояском, Афоничкин выглядел лихим малым. Он рывком вскочил, одернул рубаху, подбоченился, топнул раз-другой каблуком – и пошел. Потряхивая головой, поводя плечами, он выкрикивал что-то бесконечно озорное, веселое.

Когда Афоничкин прошелся несколько раз по кругу, выкидывая разные коленца, вслед за ним, с такой же лихостью пустился в пляс парень из Забухановки.

«Ну, эти друг друга стоят», – одобрительно подумал Савчук. Знакомый плясовой мотив, общее веселье захватили и его, ноги сами просились в пляс. Но Савчук подумал о неотложных делах и прошел ко второму камельку.

Там Пахом Иванович и Черенков расспрашивали хозяйского батрака о прилегающей к городу местности. Черенков у себя на коленях разложил карту, водил по ней пальцем.

– Это, что ли, архиерейская дача?.. Ну как не знаешь!

– Дачу знаю. Я по три раза на дню мимо езжу. Молоко в город вожу.

– Вот и расскажите подробнее, что там есть по дороге. Какие постройки и прочее, – предложил Савчук, подсаживаясь к ним.

Все курили крепчайший самосад. В помещении нельзя было продохнуть от дыма.

– Дурной я был, работал, пил водку, дрался с парнями из-за девок. Думать не думал, – откровенничал кто-то за спиной у Савчука.

В дверях показалась знакомая фигура члена астрахановского штаба. Утром Савчук рапортовал ему о прибытии.

– Ну, Иван Павлович, вижу: неплохо устроились!

Лицо у него сухощавое, подвижное и энергичное. Из-под очков спокойно и пытливо смотрели карие глаза. Три дня назад он был ранен в бою; правая рука висела на перевязи. Рассказывали, что мужеству и хладнокровию этого человека многие обязаны жизнью.

– Что нас в штабе беспокоит: мало знаем о противнике. До обидного мало, – говорил он минутой спустя. – Еще три-четыре дня – и мы будем в состоянии наступать. Удар должен быть сокрушительным. То есть хорошо рассчитан. А для этого...

– Для этого надо вести разведку, – сказал Савчук.

– Вот-вот. Мы понимаем друг друга с полуслова. Нужен опытный в военном отношении человек. Что, если вы лично займетесь этим? – предложил представитель штаба.

Он кашлянул и улыбнулся, отчего лицо его стало удивительно простым и симпатичным.

Савчук поискал глазами, кого взять завтра с собой.

2

Утро выдалось морозное. В Астрахановке топили печи; дым из труб столбами поднимался в небо. Только что взошедшее солнце окрашивало эти расплывающиеся вверху дымные столбы в золотисто-розовые тона.

Савчук, Афоничкин и Митя уже более часа брели по снежной целине под покровом морозного тумана. Глубина слега доходила почти до колен. Местами ветры сдули снег, обнажив мелкий кочкарник с космами прошлогодней сухой осоки. Зато возле кустов намело сугробы. Идти по такому снегу было трудно.

Ко времени, когда туман начал расходиться, они достигли намеченного пункта на опушке небольшого лесочка. Отсюда открывался вид на дорогу и на городскую окраину. Савчук долго рассматривал местность в бинокль, чертыхался.

Справа от них, за рощей, чуть в стороне от дороги, виднелась красная крыша архиерейской усадьбы. Там располагалась застава белых. Между рощей и усадьбой, ближе к разведчикам, стояли отдельно еще две-три избы. Казаки вряд ли выбрали их для постоя.

Это соображение и побудило Савчука двинуться в том направлении.

Тропка вывела их прямо к ближней избе. Ничто не указывало на присутствие посторонних. Из трубы мирно вился дымок. У ворот стояла тощая пегая собака и, лениво помахивая хвостом, смотрела на подходившего Савчука.

«К усадьбе идти не стоит. Расспросим жителей», – подумал Савчук, без опаски направляясь к дому.

Он был уже рядом, когда со двора, застегивая на ходу шинель, выскочил ледащий казачишко в лохматой черной папахе с желтым верхом, с закинутым за спину карабином.

– Кто такие? Что за люди? – спросил он оторопело, чуть не столкнувшись с Савчуком, и хотел схватиться за оружие. Но Савчук, соображавший быстрее, не дал ему времени.

– Ты что, холера? Не видишь, кто идет? – начальственно заорал он.

Казак завилял глазами и попятился от него. Он боялся повернуться спиной к Савчуку, чтобы не оказаться в невыгодном положении, так и отступал перед ним, пятясь задом. Лицо его сильно побледнело; на худой, тонкой шее от напряжения заметно дергался мускул. Захваченный врасплох, он вряд ли был способен на сопротивление.

«Сейчас заверну его в проулок, там и возьмем, – решил Савчук, слыша, как шедшие за ним Афоничкин и Митя прибавили шагу. – Экая, однако, ворона – этот казак! Без шуму возьмем».

Медленно наступая, Савчук прошел за перепугавшимся воякой до угла и только тут заметил, что за стеной угловой избы, хоронясь от них, стояло еще человек десять вооруженных казаков.

«Ну, влопались!» – мелькнуло у него в голове.

Но прежде чем Савчук успел на что-нибудь решиться, прежде чем казаки набросились на него, Афоничкина и Митю (а схватка была бы неравной и совершенно безнадежной), прежде чем это произошло, раздался властный командный голос:

– Отставить! Свои это.

С крыльца, придерживая шашку, сбежал вниз высокий черноусый офицер. Савчук не без удивления узнал в нем есаула Макотинского, которого он встречал однажды в канцелярии окружного Интендантского управления.

– А, екатерино-николец! Сам в гости звал, а встречает западней, – стараясь улыбнуться как можно приятнее, сказал Савчук. Кто знал, какого труда стоили ему и эта улыбка и небрежно-спокойный тон!

Ничего не подозревавший есаул дружески протянул ему руку.

– Вот черт! Думаю: захвачу «языка». Ан нет. Ну рад, очень рад, – сказал он весьма приветливо и еще раз тиснул Савчуку руку. – Какими судьбами, однако? К атаману Гамову под знамена, а?.. Еще миг, и мои казачки посчитали бы вам ребра. Могли ведь и ухлопать сгоряча.

– Н-да... – Савчук хмуро посмотрел на обступивших его дюжих казаков, кажется недовольных таким оборотом дела, и повернулся к своим растерявшимся бойцам. – Ничего, ребята, все обошлось... Знаете, мне просто повезло, что я натолкнулся на вас, – сказал он затем совершенно искренне. – Действительно могло произойти побоище.

– Вот-вот! Своя своих не познаша, – засмеялся есаул. – Вообще-то у нас разговор короткий. Допрос – и на осину.

Он отдал какое-то распоряжение; казаки разбрелись по двору. Двое побежали к архиерейской усадьбе за лошадьми.

– Вы сейчас из Астрахановки, да? Какая там обстановка? – спросил Макотинский и, прищурясь, посмотрел сперва на Митю, затем на Афоничкина. – Эти-то с вами или так... увязались?

– Со мной, со мной, – поспешно сказал Савчук.

Есаул, как видно, принял их за перебежчиков. Разубеждать его в этом было не в интересах Савчука. «Только бы хлопцы не подвели. Митя-то на меня зверем смотрит...» В голове у Савчука уже зарождался новый план. Но как согласовать его с остальными, когда даже словом нельзя перемолвиться?

– Прибыли поездом этой ночью. В деревню не заходили. Подальше, знаете, от греха. Так что дать сведения я затрудняюсь. Хотя слышал кое-что, – говорил Савчук, отвечая на вопрос есаула и наблюдая одновременно за поведением своих товарищей.

Митя упорно не глядел на него. Губы у него дрожали, как у обиженного ребенка. Афоничкин же при словах Савчука быстро поднял глаза, но тут же с деланным равнодушием перевел взгляд на офицеров, на казаков. «Ага, соображаешь, значит», – с удовлетворением подумал Савчук.

Макотинский раскрыл портсигар, предложил Савчуку папиросу, закурил сам.

– Сейчас подадут лошадей, поедем в город, – сказал он, с наслаждением вдыхая морозный воздух с табачным дымом пополам. – Вам надо определиться. У меня тоже есть дела. Люди ваши пока останутся здесь.

Полчаса спустя есаул и Савчук, сопровождаемые казаком-ординарцем, мирно беседуя, ехали по дороге в город.

Афоничкин и Митя сидели вместе с казаками в жарко натопленной избе и пили чай. Мите все случившееся казалось дурным сном. Хотя Афоничкин успел кое о чем шепнуть ему, Митя все же сильно сомневался в Савчуке. Жалел, что не поддался первому побуждению и не выпустил в него всю обойму из винтовки. «Офицер – это у них одна компания». Он хмурился, бледнел, краснел и почти не вникал в смысл разговора.

Зато его товарищ чувствовал себя как рыба в воде. Несмотря на свою молодость, Афоничкин был калач тертый, повидал людей и мог легко к ним приспосабливаться. Он резал перочинным ножом мерзлое сало, накладывал белые ломтики на ржаной, вкусно пахнущий хлеб, старательно двигал челюстями и ухитрялся в то же время без задержек выпускать изо рта слова, за которыми, видно, не лазил в карман.

– Приискатели – народ фартовый. Пофартит, так и из воды сухим выйдешь, – говорил он не столько для казаков, сколько для Мити. – А золото – песок. Протечет между пальцев, только его и видел. И ладно. Чего нам горевать? С какой стати, – продолжал он подчеркнуто небрежным тоном. – Сегодня ты в силе, а завтра в могиле. Сегодня пляшешь, а завтра плачешь. Всяко бывает. На то и жизнь.

Две смешливые хозяйские девчонки, забравшись на печку, разинув рты, глядели оттуда на него, то пугаясь то смеясь.

– Ох и девки, до чего хороши! – Афоничкин, заметив их, стрельнул озорными карими глазами. Обе головенки моментально спрятались. Послышался смех.

Казаки сдержанно улыбались.

– Вот, Митя, ехали мы с тобой, не знали, где счастья искать. А оно, оказывается, на печи лежит, – смеясь, заметил Афоничкин, потряхивая черной кудлатой головой. Его самого, признаться, начинало беспокоить очень уж мирное течение беседы. Эх, кабы знали эти бородачи, как он им арапа заправляет!

– Тут пальба поднимется, от счастья-то – мокрые брызги останутся, – словно угадав мысли Афоничкина, сказал чернявый урядник. – Послушай, Ефим! Ступай на сеновал, смени Гарусева.

Вскоре в избу, снимая сосульки с жиденьких усов, ввалился тот самый казачишко, которого Савчук чуть было не захватил в плен. Он недобро покосился на Афоничкина и сел сбоку от него за стол.

– Никого не видать? – озабоченно спросил чернявый.

– Не видать.

– Как же ты, Гарусев, этих-то просмотрел? Ну и фигура у тебя была, – хохотнул молодой казак.

– Чего фигура? Я нарочно заманивал, чтобы они по сторонам не глядели, – сказал Гарусев, стараясь представить теперь свое поведение в самом выгодном свете.

– На-роч-но. Штаны только позабыл подтянуть.

Гарусев отодвинул кружку и свирепо уставился на обидчика. Но вмешался урядник и предотвратил ссору.

– Ладно, ладно. Петухи. Одевайтесь-ка лучше. Ты и ты, – он ткнул пальцем в молодого казака; тот оделся и вышел вслед за чернявым.

«А боятся они нас. Боятся», – подметил Афоничкин и многозначительно посмотрел на Митю.

Гарусев, ни на кого не глядя, торопливо глотал чай.

– Командир у вас как, ничего? – спросил Афоничкин.

Рыжий казак, ковыряя в носу, сказал:

– Он строгий. Чуть не так, как хлобыстнет по физиономии. И жаловаться не смей.

– А архиерей богато живет?

– Кто ж его знает, – задумчиво протянул рыжий. – В горницах я не был. Не положено. А двор справный. И, видать, понимает по женской части: бабы там смазливые.

– Самого-то преосвященного здесь нет, – вставил Гарусев. – Служба у него в городе.

– Может, служба, может, нет. Но там, конечно, безопаснее, – возразил рыжий. – А тут у него под окнами поставили батарею – и давай лупить. Матросы из Астрахановки видят такое дело – и пошли крыть в свою очередь. А владыка – он только словом может: «Оборони бог», «Заступись, святая дева Мария!», «Спаси, Иисус Христос!» Смотрит – никакого действия. Ну смекнул, конечно: «Бог-то бог, да и сам не будь плох». Велит запрячь тройку коней, и только снег за ним завился.

– Эх, богохульник ты, богохульник! – сказал Гарусев и укоризненно покачал головой.

Афоничкин же от рассказа пришел в совершенный восторг. Он хлопал себя по ляжкам и все повторял:

– Значит, молитва не помогает?.. Хоть лоб разбей. Ты слышишь, Митя?

– Тут, паря, видно, все перепуталось, – наклоняясь ближе, доверительно сказал рыжий. – Молятся о ниспослании победы одни и другие. Можно сказать, на всех языках. И все это чада божьи. А кого слушать? Кому внимать? Это задача. Повернешь так – одному интересно, а другой обижается: «За что караешь, господи!» Переиначишь – первый вопит: «Отвернул ты от меня лик свой!» Глядел, глядел Саваоф: «Да ну вас, говорит, к лешему! Разбирайтесь как-нибудь сами...»

Гарусев покосился на дверь, заметил неодобрительно:

– И охота тебе трепать языком. Вот услышит его благородие.

– Пока разберемся, ребер-то поломаем, господи! Несть числа, – сказал рыжий и умолк, как-то странно посмотрев на Гарусева.

– А вы, стало быть, из Астрахановки. Что там много хохлов собралось? Уж зададим им жару, – сказал Гарусев после паузы, перестал жевать и уставился на Митю сощуренными глазками.

– Ох и много! – сказал Митя в простоте душевной; весь предыдущий разговор оказался совсем не таким, какого он ожидал от казаков, и это усыпило его подозрительность. Спохватился он, когда Афоничкин наступил ему под столом на ногу.

– Шум там такой, как на ярмарке, – поспешно вставил Афоничкин. – Мы, когда эту Астрахановку обходили, дивились даже. Галдеж, песни, будто не ночь на дворе. Я говорил: двинем прямо через село. На лбу не написано, кто мы такие. А их благородие, господин прапорщик, не согласился.

– Да уж схватили бы вас большевики – там вы чаи не стали бы вот так запросто распивать, – самодовольно сказал Гарусев и подмигнул Мите. – Старших будешь слушаться, не прогадаешь.

– Я что... Я как другие, – пробормотал Митя. Впервые за это тревожное утро широкая улыбка озарила его лицо. Уж очень занятной показалась ему сложившаяся ситуация.

Рыжий достал кисет и стал свертывать себе самокрутку. Отсыпал махорки Афоничкину.

Гарусев пододвинулся ближе и тоже протянул ладонь.

– Дай-ка и мне, станичник, на закрутку, – сказал он, глядя на кисет с каким-то ласковым умилением. Весь табак он бережно ссыпал в мятую бумажку и спрятал в карман. – Ничего. Бунтовщиков усмирим. Они, паря, скоро такое узнают, что на век зарекутся.

– А что?.. – выпустив колечками дым, равнодушно спросил Афоничкин.

– А то... Слыхали небось, как тут началось? Как мы со своими комиссарами расправились?.. Нет? Тогда слушайте. Только допреж ты мне свой окурок дай. Не бросай. Чуток горло прочищу.

Гарусев перехватил «бычок», жадно затянулся раз за разом, придерживая заглотанный табачный дым. Затем принялся рассказывать о том, как в первый день гамовского восстания хватали рабочих и тут же на улицах чинили суд и расправу. Говорил он об этих вещах со смешком, с циничной откровенностью закоренелого убийцы.

– А чего их вести в тюрьму? Один конец. Жаль, что Мухина сразу не шлепнули. Сто десятин, говорит, – это грабительство. А три аршина не хошь?..

3

В те дни центр мятежников находился в Кондрашевской гостинице – двухэтажном каменном здании на центральной улице. Многие из съехавшихся к этому времени в Благовещенск офицеров жили тут же в номерах или квартировали по соседству в купеческих особняках. В день восстания они извлекли из чемоданов военные мундиры, нацепили погоны, вооружились и по заранее составленному расписанию двинулись к намеченным объектам. Захватив власть в городе, они тем более почувствовали себя хозяевами положения,

В гостиницу и особенно в ресторацию при ней, помещавшуюся в этом же здании, но с отдельным входом, тянулся теперь весь буржуазный Благовещенск. Тут ложно было видеть городских воротил в богатых шубах, в бобровых дорогих шапках и их долговязых сынков в новеньких, с иголочки, шинелях, в зеленых, английского покроя френчах; сюда забредали безусые, но воинственно настроенные добровольцы-гимназисты, воспитанники духовной семинарии, «взявшие меч, чтобы утвердить слово божие»; осторожно, как пескари среди щук, кружились около обыватели, охочие до сплетен и новостей, готовые и рукоплескать и ретироваться, – смотря по обстоятельствам. Что касается господ офицеров, то они в этой атмосфере общего поклонения чувствовали себя до некоторой степени именинниками: перед ними изливали души и, главное, – открывали кошельки. Впрочем, наиболее умные из них понимали, что радоваться пока нечему.

Вот в эту Кондрашевскую гостиницу и привел Савчука есаул Макотинский. Неожиданно для себя Савчук оказался в самом средоточии контрреволюционных сил. Собираясь в разведку, он и в мыслях не имел что-либо подобного. Случайность, каких много на войне, переломала и перекорежила весь его первоначальный план. Но можно ли предусмотреть все случайности? Слишком бы просто тогда все было.

У Савчука была хладнокровная, трезвая голова, он не терялся в трудных обстоятельствах. В первые минуты, когда случай так неожиданно свел его с Макотинским, Савчуку не оставалось ничего другого, как поддержать выдвинутую самим же есаулом версию. Да, он прибыл для того, чтобы при первом же случае перейти к Гамову. К чему другому еще может стремиться офицер? Есаул и сам так думал. Ни тени сомнения не зародилось у него. Савчук же лихорадочно соображал, как половчее вывернуться из этого дурацкого положения. Затем новая дерзкая мысль зародилась у него. Да ведь такой редкий случай! Что, собственно, могло грозить ему? Натолкнуться на кого-либо из офицеров, которых он сам разоружал в Хабаровске? Случай вероятный. Но зато какие сведения можно получить! Нет, игра стоит свеч. И Савчук уже совершенно спокойно болтал по пути с есаулом о разных пустяках, зорко поглядывал в то же время по сторонам и все примечал.

Пока они ехали по предместью, город казался Савчуку вымершим. Кроме многочисленных патрулей, на улицах – ни души. Жители рабочей слободки старались не показываться на глаза своим «освободителям». Везде следы прошедших боев: изрешеченные пулями стены, разбитые окна, поваленные изгороди: в ряду домов торчали черные остовы сгоревших строений; еще не выветрился острый запах пожарища.

Бежавшие из города люди рассказывали, что в первые дни тут везде лежали трупы убитых в бою жителей. Но сейчас трупы поубирали; выпавший в последние дни снег скрыл следы крови. Лишь при повороте на главную улицу, протянувшуюся параллельно Амуру через весь город и обсаженную двумя рядами тополей, Савчук увидел повешенных. Двое были пожилыми людьми, третий – почти ребенок. Его вздернули высоко на сук, и лошадь Савчука, испуганно всхрапывая, прошла под ним. Савчук невольно пригнул голову. Только мельком взглянув наверх, он успел охватить взглядом все подробности страшной картины: посиневшее лицо мальчика, блестящие морские пуговицы его пальто, должно быть перешитого из отцовской шинели, протоптанные почти насквозь подошвы ботинок. По немногим этим приметам Савчук мог с закрытыми глазами представить себе жизнь мальчика и его семьи.

Но не это поразило его. Поразило Савчука то, что рядом на панели стояла кучка таких же подростков-мальчишек из богатых семей и хохотала, глядя на стоптанные ботинки повешенного парнишки. Двое дылд с винтовками – один в студенческой шинели, другой в гимназической форме – деловито объясняли обступившим их сосункам, как это делается, то есть как вешают людей.

Савчук скрипнул зубами, ударил каблуками коня.

– Тяжелые обязанности, очень тяжелые. Но необходима строгость, – сказал есаул, догнав вырвавшегося вперед Савчука.

На плацу, мимо которого они проезжали, выстроились две сотни казаков. Невысокий офицер в черном полушубке с серебряными погонами, придерживая за повод неспокойно стоявшего коня, держал перед ними речь. Вот он выкрикнул что-то и взмахнул рукой.

Ближайшие казаки заревели во всю мощь своих глоток:

– Ур-ра-а-а!

– Атаман Гамов, – сказал есаул, кивнув головой в сторону плаца. – Придется нам подождать. Впрочем, хорошо: пообедаем, отдохнем. Я устал от этой собачьей жизни.

Оставив лошадей ординарцу, они прошли мимо наружного часового в гостиницу. В вестибюле за столом сидел дежурный. На голове у него красовалась фуражка с желтым околышем, которая ему была мала и только чудом держалась на макушке, над чубом. Макотинскому он улыбнулся, как хорошему знакомому.