Текст книги "На восходе солнца"

Автор книги: Н. Рогаль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 34 страниц)

– А там наш боцман, – подхватил Макаров. – Он в канцелярии маракует получше нас с тобой.

«Ну, братва! Нашли способ сплавить ревизора», – усмехнулся Логунов. Но предложение принял охотно.

В последнюю минуту к Марку Варягину подошел молодой красивый матрос в рабочей робе с письмом в руках.

– Марк, я тебя попрошу...

– Давай, давай, – сказал Варягин, взял письмо и хлестнул лошадь.

– Беда. Сохнет парень, – сочувственно заметил он, когда выехали за ворота. – Да что же я, мне заезжать туда сегодня не с руки, – спохватился он, повертев письмо в руках. – Послушай, Федор: не в службу, а в дружбу. Тебе сподручнее. Амурская улица, дом Зотова. Его в городе каждая собака знает. Насте в собственные руки. – И он, не ожидая согласия, вручил письмо Логунову.

Письмо было аккуратно сложено треугольничком. От него пахло машинным маслом. Логунов прочел адрес и усмехнулся: «Однако искурили не всю бумагу».

2

Судаков вторую неделю жил в Благовещенске. Еще в первый приезд, после провала русановской затеи с передачей власти в руки Бюро земств и городов, он завел здесь знакомства. Буржуазные круги Благовещенска – золотопромышленники, пароходовладельцы, мукомолы – немало надежд возлагали на это бюро. Однако непопулярное среди трудящихся края учреждение просуществовало недолго.

За месяц с небольшим обстановка в Благовещенске, по мнению Судакова, катастрофически ухудшилась. Только что закончился 4-й областной крестьянский съезд: крестьяне Амурской области безоговорочно пошли за большевиками. И это – несмотря на чрезвычайно обострившееся внешнее положение страны в связи с наступлением немцев на Петроград.

Судаков брел по Амурской улице к дому золотопромышленника Зотова, у которого он жил. Все происшедшее на съезде казалось ему результатом какой-то интриги.

Конечно, если потакать толпе, если разжигать дурные инстинкты и наклонности... Но логика вещей?.. железные экономические законы?.. исторический прогресс?.. Занятый такими мыслями, – а они несколько возвышали его в собственном мнении, – Судаков едва не проскочил мимо зотовского особняка.

– Куда же вы помчались, батенька? – окликнул его Зотов. Он стоял возле парадной двери, монументально важный, самодовольный. – Вижу, вы следуете, решил подождать. На дворе-то капель.

Судаков только сейчас заметил, что день и в самом деле хорош. Светило солнце, голубело небо, и в воздухе держалось непередаваемое ощущение весенней свежести. Сверху на каменные ступени падали звонкие капли.

– Действительно, – удивился он, оглядываясь кругом, как человек, попавший в совершенно незнакомое место.

– Дожили до марта месяца. И слава богу. Не будем дальше загадывать, – продолжал Зотов тем же тоненьким голосом. – Весна-то хороша, да забот сколько. На приисках – сезон, на реках – навигация. Мужик потянется на поля. А я вот – вертись. И туда и сюда – везде поспевай. И тебя все клянут на все корки. Господи! Вот гляжу на Сахалян, знаете, что-то мне китайская сторона милее. Не отправить, думаю, загодя туда кое-какое имущество?.. Да, что же наши амурские мужички? – спохватился он.

Судаков только рукой махнул.

Зотов уперся животом в дверь и стал рыться в карманах, ища ключ.

– Значит, за Мухиным подались? – повесив шубу, спросил он уже без прежнего оживления.

– Судите сами, Иван Артамонович, – Судаков извлек из внутреннего кармана помятые бумажки, приблизил к глазам и стал читать прерывающимся голосом: – «Шлем крепкое рукопожатие мужика-переселенца далекой окраины вождю всемирного пролетариата Владимиру Ильичу Ленину...» Вот, пожалуйста!

– Голытьба! На чужое зарятся, – бросил Зотов, однако бумаги взял и осторожно понес их впереди себя в дальние комнаты.

Особняк у Зотова большой; комнаты уставлены зеркалами, мягкими диванами, пуфами, креслами на точеных ножках, столиками различных размеров и разного назначения. В больших старомодных буфетах выставлено напоказ серебро и хрусталь. Везде, где можно что-нибудь приткнуть, стояли антикварные вещи и безделушки – традиционные семь слонов, статуэтки, птичьи чучела с распластанными крыльями. В доме много изделий искусных японских мастеров. Одна из комнат так и называлась «японской». В ней стояли японские черные столики, а в углах – ширмочки тонкой работы. На столиках лежали альбомы в бархатных переплетах, в лакированных деревянных обложках, украшенные фигурками гейш или веточками цветущей вишни. Со стен смотрели разукрашенные японки со странно удлиненными лицами и пышными прическами.

Когда бывали званые гости, все двери особняка распахивались настежь. Зотов любил бродить по анфиладе комнат, ловить завистливые взгляды и приглушенный шепоток. «А это я приобрел там-то, за такую-то цену» или «Это я выписал оттуда-то, по каталогу такой-то фирмы», – сообщал он мимоходом и шествовал дальше. Вещи для Зотова были внешним выражением благополучия фирмы, показателем процветания. Он не пропускал случая приобрести еще что-нибудь. Было приятно думать, что где-то в заморских городах, куда ему так и не доехать, какие-то неизвестные люди трудятся, портят зрение, чтобы сделать тончайшую резьбу или отлить из бронзы крохотную фигурку, которую он сунет куда-нибудь в угол и забудет о ней. Вероятно, многим людям собранные здесь шедевры доставили бы эстетическое наслаждение, радость; Зотов знал лишь чувство обладания, пустое тщеславие собственника. Он не умел отличить творения подлинно художественного от подделки, ибо ценность вещи для него раз и навсегда определялась заплаченной за нее суммой.

Зато Зотов звал, как выжать копейку. Его десятники обвешивали старателей, выгадывая для хозяина неоплаченные золотники и доли. Управляющие приисками, капитаны пароходов, конторщики до крайности урезали заработки рабочих и матросов; в компанейских лавках им втридорога продавали гнилье и тухлятину; заболевшего или изувеченного в штольне человека безжалостно выкидывали из барака – иди на все четыре стороны. Были на его приисках люди, которым только мигни – проломят непокорному добытчику голову в случайной драке либо утопят где-нибудь в лесном болоте. И все сходило с рук: знал Зотов, как и кому сунуть «барашка в бумажке». Служащих-либералов Зотов у себя не терпел, но охотно поощрял разных шкур и пройдох, зная, что не останется от этого в накладе.

Требование закона, что все добытое золото сдается казне, Зотов в лучшем случае выполнял наполовину: имел он не один ход на ту сторону, за границу. Причалит, скажем, где-нибудь на плесе к его пароходу лодка с той стороны: мало ли зачем – соли купить или спичек. Или зайдет во двор особняка мастеровой-лудильщик: «Паяй-йя!» В конце концов и сам Зотов мог поехать покататься на тройках по зимнему Амуру, а там, по внезапной прихоти, свернуть в Сахалян – благо до него рукой подать – и до утра кутить со всей компанией в китайском ресторанчике или в японском чайном домике у гейш. В компании найдется и член городской думы и какой-нибудь полицейский чин: все подтвердят, что Иван Артамонович ни на секунду не отлучался. Так оно и было. Угощал, швырял деньгами – по широте своей купеческой натуры. Даже по надобности ходил не один. А что там было в кошевке, под персидским ковром, кто мог знать. Стояла она всю ночь где-то в закрытом дворе. Ну, найдут потом корчемники в полозьях вместительный тайничок, что ж тут предосудительного. Зотов – хозяин. И по тайге приходится с крупными суммами ездить, среди разного темного люда. Обычная мера предосторожности – и только. Тайничок-то пуст.

Так и уплывали пуды золота на черный рынок, обогащая Зотова. Среди золотопромышленников Благовещенска, получивших меткое прозвище «амурских волков», он был одним из самых матерых.

Зотов прошагал в библиотеку – угловую комнату с высокими стрельчатыми окнами. Достав очки в простой железной оправе, он заправил обе оглобельки себе за уши и внимательно стал читать резолюции крестьянского съезда.

Судаков задержался в гостиной. Здесь в ожидании обеда расположились священник городского прихода, благообразный, дородный мужчина в лиловом подряснике, худощавый брюнет в инженерской тужурке, пожилой солидный господин в пенсне – доверенный крупнейшей на Дальнем Востоке торговой фирмы «Кунст и Альберс», управляющий местным отделением Сибирского банка и два молодых человека – один скромно одетый, второй – щеголь.

– Читать евангелие? Ну, это скука, – говорил щеголь, рассеянно посматривая по сторонам.

– Вам бы «Метаморфозы» дать, – усмехнулся управляющий банком.

– Читал я оную книжицу. Прелюбопытна. Однако далека от благочестия, – без осуждения, спокойно сказал священник сильным, звучным голосом. – У человека же, кроме чувств плотских, есть потребность поразмышлять серьезно. Тут – евангелие. Откровение господа нашего.

– Вы-то сами в бога верите? – спросил человек в инженерской тужурке.

Священник посмотрел на него, потрогал рукой серебряный крест, лежавший на животе, сказал внушительно:

– Долгом почитаю исполнять всенародно обряды церкви Христовой.

– Всенародно?

– Именно всенародно, в назидание другим. В сем вижу святую обязанность человека культурного, да-с. Народ в дикости своей не разумеет истину, образованному человеку известную: спокойствие – основа благополучия государственного. Страсти человеческие, корысть, прелюбодейство угрожают затопить культуру, веками созданную. Во имя спасения оной мы сообразовать дела и поступки свои с теологией, как философией, понятной народу, обязаны-с. – Он погладил длинными пальцами седеющую бороду и проглаголил: – Уважение – главное в мире сем, убери его – хаос, смятение всеобщее. Уважая бога, легче уважать власть предержащую. Ибо сказано: «Нет власти, аще не от бога».

– В газетах писали, какой-то поп в деревне отрекся от своего сана, – запинаясь и краснея, вставил скромно одетый юноша.

– Сего священника надо судить.

– Вам бы, отец, инквизитором быть, – с усмешкой заметил человек в инженерской тужурке.

– Не смейтесь, сила церкви – именно в ее нетерпимости.

– Что верно, то верно, – сказал управляющий банком и посмотрел на Судакова, как бы приглашая и его вступить в разговор. – Что может быть проще и здоровее старообрядческой семьи? Здоровые мужики – кряжи; бабы – им под стать, только двойни рожать. Живут, работают, спят, детей плодят, богу молятся и, слава богу, революцией не занимаются. Право, жаль, что наши никонианцы загнали последователей Аввакума Петровича в таежную глушь, в скиты.

– Э-э, батенька, иначе они тоже бы подпортились. Поветрие такое в воздухе. Что сейчас надобно народу?

– Нужна, с одной стороны, заботливость, а с другой – твердая власть, – поиграв шнурочком пенсне, сказал представитель «Кунста и Альберса». – Сейчас народ поддался пагубной агитации большевиков, значит, главное – дать ему почувствовать твердость власти.

– Именно. Вот именно, сын мой, – поп сочно зевнул и прикрыл зевок широкой ладонью.

– Взбунтовалось море человеческое, – сказал управляющий банком. – А все вы, интеллигенты, виноваты, да-с! – злобно выкрикнул он. – Учили народ. А чему?.. Вот вы, господин социалист. – Он повернулся к Судакову, уколол его сердитым взглядом. – Небось тоже звали. «Пойдем вперед!», «Отречемся и отряхнем прах», а?.. Звали? А мне, например, перемены не нужны, плевать я хотел на всякий там исторический прогресс. Даст наш банк уважаемому Ивану Артамоновичу хорошую ссуду – вот и прогресс. Новый прииск в тайге. Пуды золота. Жратва для господ интеллигентов. Что, нет?

Кунстовский доверенный попытался смягчить резкость его слов.

– Экономическая основа современного общества не терпит ломки, она может развиваться лишь эволюционным путем, – произнес он с легким немецким акцентом.

– Да я не спорю, не спорю, – сказал Судаков.

Священник, теребя крест, с любопытством посматривал на них. В гостиную входили дамы.

– Ну конечно, опять политика. Опять большевики, – капризным голосом сказала дама с глубоким декольте.

– Да куда же от них деться, вы скажите. Я с удовольствием сбегу, – с улыбкой ответил священник, протянул крест для поцелуя и скосил глаза на ее обнаженные полные руки.

Вышел наконец к гостям и сам хозяин.

Зотов был толст, низок ростом, неповоротлив; он притирал своим телом косяки дверей и весь был начинен злостью. Злясь, он страшно краснел, шея у него делалась толще, на лбу выступали выпуклые синие жилы, казалось еще слово, и он, как начиненный лиддитом снаряд, – взорвется. Но взрыва не следовало. Только голос Зотова делался еще более пронзительным, по-бабьи визгливым. В сочетании на редкость толстой фигуры и тоненького, как у девочки-подростка, голоса было что-то комическое, и – ничего грозного. Окружающие спокойно выслушивали ругань Зотова; лишь его жена – маленькая, крикливо одетая женщина – время от времени дергала его за рукав и просила:

– Ваня, Ванечка, успокойся. Тебе вредно волноваться.

– Ах, оставь, – отмахивался Зотов. – Ты же знаешь, они меня разорят. Они всех разорят, если... – Тут он глянул на застенчивого юношу и прикусил язык. «Вот дурак, – подумал он о молодом щеголе, – тащит с собой, кого ни встретит». Но удержаться от выражения своих чувств Зотов не мог. – Рабочий контроль, слыхали? «Заем свободы» аннулировали. Национализация банков... Еще жен у нас отобрать, да под общее одеяло, всех, – кричал он, все более распаляясь.

– Что касается декрета о национализации банков, с вашего разрешения, – блеф чистейший, – возразил управляющий. – Ну где им взять людей, способных разобраться в дисконтных книгах? И что такое вообще вексель?.. Ха-ха! Воображаю, что за вакханалия будет. Ха-ха!

– Хи-хи! Хи-хи-хи! – начал истерично вторить Зотов. Весь сотрясаясь, он минут пять закатывался от смеха. – Как, ка-ак? – восклицал он, хлопая себя руками по колыхавшемуся от смеха жирному животу. – Что такое вексель? Хи-хи!.. Ты меня уморишь, – заявил он, несколько успокоившись.

В гостиной появился один из зотовских приказчиков. Стоя у дверей, он знаками старался привлечь внимание хозяина.

– Ну что? Что у тебя? – Зотов отошел с приказчиком в угол, пошептался с ним, поводил возле его носа пальцем: – Гляди! Чтоб ни одна живая душа...

Декольтированная дама решила показать, что политика и ей не чужда.

– Господа, – сказала она, – нам безусловно необходимо покровительство сильной державы.

Человек в инженерской тужурке покосился на нее, буркнул хмуро:

– Сударыня, покровительство сильного для женщины, ищущей его, и для государства – две весьма разные вещи.

– Но почему? – она удивленно подняла брови.

– В первом случае покровитель платит, во втором – берет, – пояснил он с едва приметной усмешкой.

– Ну нет: берет он, положим, в обоих случаях, – не согласился управляющий банком.

Поп первым громко захохотал:

– Воистину так! Воистину.

Зотов просеменил ножками к окну, посмотрел на улицу; он сразу сделался озабоченным и деловитым.

Перемена в настроении Зотова была связана с тем, что приказчик сообщил ему о предстоящем визите Соловейчика. Дело, которое приведет этого пограничного авантюриста в зотовский особняк, особо щекотливое. Тут в случае провала не отделаешься только потерями и убытками. Управляющий конторой Сибирского банка и доверенный фирмы «Кунст и Альберс» прекрасно поняли, что за новость принес Зотову приказчик.

В прошлом месяце они порядочно перетрусили, когда Благовещенский Совет раскрыл созданную в городе контрреволюционную организацию «Союз борьбы с анархией». При обысках были изъяты винтовки, револьверы, ящики с ручными гранатами. Двадцать два арестованных офицера до сих пор находились в тюрьме, их допрашивали следователи-большевики, и неизвестно еще, до чего они успеют докопаться.

В комнату вошел еще один зотовский квартирант – капитан 2-го ранга Лисанчанский. Его сопровождал казачий сотник Суматохин – мужчина огромного роста.

– Одну минуту, батюшка. На два слова, – перехватил он в дверях собравшегося уходить священника, увлек его к оконной нише и стал о чем-то шептаться с ним.

Гримаса неудовольствия мелькнула на хитроватом лице попа.

– Гм... Как сказать... Да вы обратитесь к церковному старосте, это его компетенция, – сказал он смущенно. – К старосте, к старосте, – повторил он, делая рукой жест, словно отпихивал что-то от себя, и, шелестя рясой, быстро пошел к выходу.

Судаков завершил цепь своих логических построений таким выводом:

– Нам действительно пора брать оружие в руки.

– А вы умеете с ним обращаться? – спросил Лисанчанский.

– К сожалению, нет. Но ведь имеются люди военные, опытные. Им и карты в руки. Современное цивилизованное общество слишком сложно устроено, чтобы обойтись без специализации и общественного разделения труда. Армия существует для того, чтобы воевать и подавлять бунты, если полиция бессильна; чиновники – чтобы управлять; мы, интеллигенты, – двигать умственную жизнь. Чего же вы удивляетесь, если я предлагаю сейчас выдвинуть на первый план военных?

Декольтированная дама пододвинулась к Лисанчанскому, шепнула, показав глазами на Судакова:

– О, он осторожен; он даже в флирте... заходит далеко, но всегда вовремя останавливается, – и, заливаясь звонким смехом, встала и пошла к роялю.

 
Очи черные-е, очи жгучие.
Как люблю я ва-ас.
И бою-усь я вас...
 

Зотов под звуки музыки проковылял к окну, уперся лбом в холодное стекло: то ли он хотел охладить разгоряченную голову, то ли боялся пропустить незамеченным приход Соловейчика.

3

Гости отобедали и разошлись.

В «японской комнате» у Зотова сидел пришедший с визитом Такеда-сан – коммерсант, старый житель Благовещенска и глава местных японских резидентов.

Это был невысокий японец с маленькими черными усиками, в штатском, безукоризненно отглаженном костюме с галстуком-бабочкой. Сидел он прямо, развернув плечи и не касаясь спиной стула, как сидят старики военные, начавшие службу еще с кадетов.

– Я желаю, чтобы, пользуясь этим случаем, мы слились между собой и образовали одно дружное общество, – отчетливо по-русски говорил японец, положив кисти рук на край круглого полированного стола. – Не будем гоняться за наживой денег.

– Не будем, – вздохнув, согласился Зотов.

Взор гостя скользнул по стенам, по лицам разукрашенных в традиционной манере японок. Чуть приметная усмешка тронула его губы; дрогнула, поползла вверх черная нитка усов.

– Когда я в первый раз приехал в Сибирь, я так растерялся, что абсолютно ничего не мог разобрать, – продолжал Такеда-сан размеренно-тихим голосом. – Очень морозная страна, очень богатая. Так холодно, что можно без ушей остаться. И совсем мало людей. Золотое дно, так, кажется, говорят? Японцы тут могут сделать массу разных дел, полезных себе и русским. То есть вам, – уточнил он, наклонив голову в сторону Зотова. – Дерево простирает ветви во все стороны. Сыны Японии едут в Сибирь, горя желанием прославить отечество.

Зотов старательно вслушивался в ровно журчащую речь Такеды; мешало несколько непривычное построение фраз, но общий смысл он уловил неплохо. «Пользуются случаем, сукины дети!» Он хлопнул в ладоши, и хорошенькая горничная Настя, служившая у Зотова третий год, принесла печенье и четыре фарфоровые чашечки с чаем. Чай был цветочный, китайский.

Такеда придал лицу приличествующее выражение.

– Я не могу отделаться от прискорбного чувства по поводу современного печального положения России, – сказал он, поставив чашечку обратно на стол. – Настроение умов обострилось против состоятельных людей. Государство может погибнуть из-за нарушения порядка в управлении им.

– Да, да. Довели нас товарищи большевики. Продали Россию! – Зотов тяжело повернулся, задышал, как откормленный боров.

Такеда-сан, расстегнув портфель, выкладывал на стол рядом с недопитой чашкой чая обандероленные пачки банкнот Чосен-банка. Всю кучку денег он пододвинул потом Лисанчанскому, который вместе с Суматохиным сидел здесь же за столиком.

– Прошу принять это от меня в знак искреннего поздравления по случаю предстоящего выздоровления вашего отечества, – весьма витиевато и церемонно сказал он.

Сотник Суматохин забрал деньги и пачками стал запихивать в необъятные карманы своих штанов. Затем он принялся рассказывать о настроении в казачьих частях. По его словам выходило, что казаки настроены против Советов, так как боятся утратить свои сословные привилегии. Некоторые казачьи сотни лишь в последние дни были подтянуты к городу и размещены так, чтобы избегнуть контакта с распропагандированными большевиками частями гарнизона.

– Атаримае! Понятно, – Такеда-сан улыбнулся во все лицо, показал неровные, но крепкие зубы. – Казаки так ободрены, что их воинственное настроение не дает возможности их остановить. Я понял правильно? Следует еще прибегнуть к хитрым мерам посредством пропаганды, – посоветовал он.

– Настя, а где сейчас господин Судаков? – спросил Зотов. Ему не хотелось, чтобы тот забрел сюда ненароком.

– Они у себя на диване лежат, – сообщила бойкая Настя, стрельнув глазами в Такеду. – С книжкой занимаются...

– Вот уж типчик! Валяется на диване, мерзавец, в такой день, – с неожиданным раздражением брякнул Суматохин.

– Бог с вами, Илья Данилович! Человек как человек. – Зотов счел нужным вступиться за Судакова. Такеда-сан заметил с улыбкой:

– Для своей пользы он быстро меняет свое мнение. Аноне, послушайте! – продолжал он, обращаясь то к Зотову, то к Лисанчанскому. – Атаман Гамов?.. Он недавно выдвинулся порядочно. Если он не отступит, события могут вознести его дальше. Аратомару! Все должно принять острый характер. Стоит только немного продержаться против неприятельского нападения, и победа будет на нашей стороне.

Зотов слушал, склонив чуть набок круглую голову с венчиком реденьких желтоватых волос на затылке.

В дверях послышался голос Соловейчика. Он скандалил с камердинером.

– Чего ты меня держишь? Отцепись. Будто я дороги не знаю. – Соловейчик толкнул дверь и стремительно вошел в комнату. – Мое почтение, господа! Солнце на ту сторону, я – на эту. Ходим, пока ноги носят. Так, что ли, Иван Артамонович? – и, не ожидая приглашения, сел напротив Зотова.

Зотов любезно, но и несколько небрежно поклонился ему.

– Эти господа в курсе дела.

– Ну, я сразу сообразил, как вошел, – в рыжеватых коротких усиках Соловейчика зазмеилась улыбка. – Потребители товара, стало быть? – А товар – первый сорт. Антик.

– Большая партия? Как собираетесь доставить? – деловито спросил капитан 2-го ранга.

– Двести винтовок «арисака» и сто тысяч патронов к ним. Пулеметы «гочкиса». Погрузим ящики на сани и привезем, когда прикажете. – Соловейчик, прищурясь, посмотрел на Такеду.

Оба отлично знали друг друга, но делали вид, что незнакомы.

– Часа через три к Набережной доставить можете? Вот и отлично! – Суматохин назвал пароль. – Вас встретит начальник гражданской милиции господин Языков.

– С шиком, значит, – усмехнулся Соловейчик. – Дай бог! Дай бог... – Он посмотрел на стены и свистнул: – Скажи, какие сте-ервы... А расчетец попрошу сейчас. В кредит не работаю. Между двумя державами я человек небольшой.

Такеда-сан, не глядя на Соловейчика, сказал что-то по-японски, поднялся, поклонился Зотову, поклонился Лисанчанскому и Суматохину. Кланяясь, он складывал вместе обе ладони и покачивал ими.

– Мне нужно побывать по делам, – сообщил он хозяину. – Покорнейше прошу удостаивать меня вашими почтенными заказами. Аригато! Сайонара![16]16
  Благодарю вас. До свидания! (япон.).


[Закрыть]

– Была бы нора, а ты влезешь, – сказал Соловейчик вслед ему без всякого почтения и стал досматривать живопись на стенах. – Таких баб, однако, не бывает, – заключил он и потерял к ним всякий интерес.

Суматохин вышел вместе с японцем. Зотов забежал вперед, открыл дверь.

Лисанчанский, пока Соловейчик изучал комнату, отошел к окну, поглядел на открывшийся из него вид.

Поверх крыш вдали синели горы чистейшего ультрамаринового цвета. По улице шагом ехал извозчик и глядел на окна домов. Навстречу по дороге шли два парня, один лузгал семечки, другой поддерживал рукой гармонь, ремень которой был перекинут через плечо. По расчищенной от снега части тротуара прошла старуха с девочкой. Прошагал озабоченно какой-то мужчина в черном пальто. С криком промчалась стайка ребятишек, кидая снежки.

Зотов вернулся в прекрасном настроении.

– Сейчас так сейчас, – сказал он, рассчитывая, что казначейство вернет ему с лихвой все затраченные суммы.

– Не забудьте пятнадцать процентов комиссионных.

– Позвольте! Уговора не было.

– Мало ли что не было, – возразил Соловейчик, чувствуя себя хозяином положения. – За срочность. За риск.

– Да какой же риск... нету риска, – вмешался Лисанчанский. – Всю ответственность мы берем на себя.

– Извините, товар мой. Я повышаю цену.

– На каком основании?

– Учитывая конъюнктуру рынка, – нагло улыбаясь, сказал Соловейчик.

– Как вы можете! – Лисанчанский был возмущен. – В такой критический момент вы примешиваете грязные расчеты. Или вам интересы отечества безразличны?

– Момент подходящий. Верно, – согласился Соловейчик. – Так что, господа, выкладывайте денежки. Считай, считай, Иван Артамонович!

– Хапуга ты, – со злостью крикнул Зотов. – Случаем пользуешься...

Голос у него сорвался, последние слова он прокричал сердитым фальцетом.

– А то ты бы меня не обобрал? Ты бы на отечество скидку дал? Ха! А на каком оно берегу? – издевался Соловейчик, болтая закинутой на колено ногой. – Все козыри сегодня у меня, Иван Артамонович.

– Вот что, сударь! – Лисанчанский поднялся, грозно сдвинул брови. – Извольте оставить этот тон и неуместные требования. Иначе я... Вста-ать! – бешено гаркнул он, окончательно потеряв терпение.

Соловейчик снизу невозмутимо поглядел на него и по-прежнему болтал ногой.

– Те-те-те! Нервы, нервы, – сказал он сожалительно. – Вот дадут вам большевики по загривку, куда подаваться будете? В Сахалян. То есть к Соловейчику. Да я зла не помню. Крик – от бессилия. Ребенок махонький – он больше всех кричит.

Лисанчанский как вскочил, так и стоял столбом посреди комнаты, тараща глаза на небольшого скуластого человека, который, как говорят, и ухом не повел.

– Вы ступайте, ступайте, – с досадой сказал Зотов, понимая уже, что придется добавить. – Бери десять, – предложил он, когда Лисанчанский с треском захлопнул собой дверь.

– Двадцать пять. Упустил ты время, Иван Артамонович. Время – деньги, слыхал небось? – Соловейчик смотрел в угол, где стояло скульптурное изображение Фудоо Мёо-оо – бога гнева. Воинственный и свирепый вид японского божка пришелся ему по душе. Он подошел ближе, прочел надпись: «Этот мир полон зла, которое должно быть сдерживаемо гневом». Потрогал бога за голую пятку. – Ладно, Иван Артамонович. Оставшиеся поделим пополам. Семнадцать с половиною комиссионных и бутылку коньяку. Когда же у вас назначен переворот?

Проводив наконец беспокойного гостя, Зотов вздохнул с облегчением.

– Уф, денек!.. Чего тебе? – спросил он у облаченного в парадную ливрею старичка камердинера.

– Тут матрос пришел. Матро-ос, – сказал он испуганно-свистящим шепотом.

– Что?.. З-зачем?..

– На кухне он... с Настей.

Зотов охнул и схватился за сердце...

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

1

Матрос, приход которого так напугал Зотова, был Логунов. В зотовский особняк он попал совершенно случайно: надо было передать письмо Насте от одного из моряков.

Логунов в незнакомом городе не сразу нашел нужную улицу. Сейчас Настя поила его чаем и расспрашивала про житье-бытье в Астрахановке.

Логунов собирался вручить письмо и уйти. Но Настя так обрадовалась, так была с ним мила, что он уступил настойчивым просьбам. Настя чем-то отдаленно напомнила ему Дашу Ельневу.

У нее такая же стройная фигурка, здоровое лицо с румянцем на щеках и ровные белые зубки. По типу это все же скорее была деревенская красавица, чем городская барышня. Собственно, что в ней было от Даши? Сердечность! – решил Логунов, поразмыслив.

В особняк Логунова впустили не через парадный ход, а через дверь, предназначенную для прислуги. Хозяйских роскошно обставленных комнат он не видел, однако сразу понял, что попал в дом крупного капиталиста. В таких домах Логунову приходилось бывать только с обыском, и он с интересом расспрашивал симпатичную и словоохотливую Настю о жизни ее хозяев.

Зная хорошо нужду народа, Логунов с удивлением и даже недоверием слушал Настин рассказ о том, что двух человек – Зотова и его супругу – обслуживает ни много ни мало как двадцать человек домашней прислуги. В его голове совершенно не вмещалось, как и чем можно занять стольких людей.

– А едят-то они сами? – спросил он, покачав головой.

– Да уж только! Разжуй и в рот положи, – сказала Настя. – За столом все деликатесы. Жрут, как боровы. Живых слизняков глотают, ей-богу. Устрицы. Вы поглядели бы на нашего. Во – туша, – показала она, разведя руки насколько могла. – Ходит – пыхтит, ляжет – кряхтит, плитки паркета под ним выскакивают. И все мало... загребает, загребает. Ух, жадный! Ненасытные глаза.

Настя выпалила все это быстрой и звонкой скороговоркой, точно боялась, что Логунов не дослушает и уйдет. Ей, видно, до того осточертело в зотовском доме, столько натерпелась она здесь от мелкой придирчивости, от высокомерия и заносчивости хозяев, что раз уж попался человек, готовый слушать, она не могла не высказаться.

– А барыне, видно, не в коня корм. Худущая, – продолжала она, заглянув в зеркальце и поправив выбившуюся из-под косынки прядку волос. – Нами-то больше она помыкает. Как начнет примерять платья, начнет вертеться! – ну, пропасть мне! Внизу складок тыща, хвост на три аршина, а сверху – одна срамота. Что одета, что нет. И было бы хоть что показать, а то – мощи высохшие. Мода. Ради моды удавиться готовы. Правда, сами в петлю не лезут – других загоняют. Вон у Буяновых горничная повесилась. До того затуркали бедную, что руки на себя наложила. Это им можно простить? Это разве не кровопийцы?

Логунову Настя сразу понравилась. Письмо, которое он передал, тронуло ее до глубины души. Не замечая взгляда Логунова, она прижала письмо к груди. И столько девичьей чистоты было в этом непроизвольном жесте, что сердце Логунова дрогнуло: он сам любил.

– Не обижают вас здесь? – спросил он.

– Обижают? – переспросила она с некоторым даже удивлением: для нее сама жизнь в этом доме была постоянной и нестерпимой обидой. Но Логунов имел в виду другое: не пристают ли к ней пресытившиеся бездельники как к женщине, и Настя поняла его. – А пусть попробует кто! – сказала она с гордым вызовом. – Уж я не посмотрю. Я прямо в харю, в бесстыжие глаза наплюю. Вообще-то нашей сестре горько приходится. Хозяин тискает, гости лапают, щенок хозяйский, молоко на губах не обсохло, – тоже тянется, пристает... Кто характером послабже – беда. Трудно прислуге-девушке себя соблюсти. Конечно, в какой дом попадет. Есть хорошие люди. Только не среди богатых, – сказала она убежденно.