Текст книги "На восходе солнца"

Автор книги: Н. Рогаль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 34 страниц)

Уходить баталер не торопился, стоял в передней, мял шапку в руках и с тревогой смотрел на капитана.

– Ваше благородие, может, переждать, а? Ведь за такое по головке не погладят.

– Я же не прошу тебя выйти на площадь и кричать: «Долой Советы!» Действуй с умом. Приноравливайся к обстановке, – с раздражением заметил Лисанчанский.

– Так-то оно так, а... ответ мне держать, – отвечал осторожный баталер.

Оба напряженно смотрели друг другу в глаза, точно мерялись силой взглядов.

– Видишь, братец... Большевизм – явление временное, я тебе объяснял, – уже мягче заговорил Лисанчанский. – А заслуги твои командование оценит. Я позабочусь...

– Покорнейше благодарю, ваше благородие. – Баталер еще раз вздохнул, нахлобучил шапку и вышел, тихонечко прикрыв за собой дверь.

От беседы с ним у Лисанчанского остался неприятный осадок.

Баталер принес несколько писем. В них капитан тоже не нашел ничего утешительного.

Власть на флотилии все крепче прибирал к рукам Центральный судовой комитет. Командующий флотилией капитан 1-го ранга Огильви без санкции комитета не решался отдать ни одного мало-мальски важного приказа. Он охотно говорил о своей лояльности к Советской власти, в отношениях с подчиненными был снисходительно добродушен, а истинные свои чувства высказывал только дома да двум-трем ближайшим единомышленникам и то осторожным шепотком.

С другой стороны, группа молодых офицеров, ранее связанных с флагманским артиллеристом и редактором гектографированного журнала «Вестник Амурской флотилии» лейтенантом Панаевым, ревностно взялась за работы по восстановлению боевой мощи флотилии.

– Скверно! Среди офицерства начался раскол. Нет единодушия в нашей среде, – говорил Лисанчанский, пересказывая Поморцеву содержание полученной информации. – Но я не верю, – продолжал он, – решительно не верю, что им удастся восстановить боеспособность кораблей. О возрождении флотилии в целом и речи не может быть! Эта затянувшаяся война на Западе вытянула отсюда все, что еще годилось в дело. С большей части судов снято артиллерийское вооружение. Башенные лодки «Гроза», «Вьюга», «Вихрь», «Тайфун», «Ураган» – это мертвые стальные остовы. Дизели с них отправлены для установки на подводных лодках на Балтику и Черное море. На сормовках машины тоже разобраны. Четыре пятых посыльных судов флотилии переброшены на Дунай. Мы здесь безоружны, и слава богу! Сыщутся, наверно, умные люди, которые это учтут.

Говорил он с плохо скрытым злорадством.

– Без речной флотилии нельзя эффективно охранять дальневосточную границу. Река здесь – открытая дорога, ведущая в глубь края. Но совдеповцам это и в голову не придет! Воображаю этих новоявленных стратегов... – Лисанчанский брезгливо оттопырил нижнюю губу.

Они перешли в столовую, пообедали. Не торопясь пили черный кофе.

– Как я завидую тебе, Станислав! Ты снова вздохнешь полной грудью. В Харбине теперь интересное общество. Балы, журфиксы... Хорват, говорят, хлебосол, – высоким, пронзительным голосом говорила Лисанчанскому дебелая супруга Поморцева. – А мы – увы! – обречены страдать. Терпеть. Надеяться... Но сколько еще?.. Сколько?

Она закатила глазки к потолку, будто там был начертан ответ.

– До весны, кузина! Не дольше, чем до весны, – уверенным тоном сказал Лисанчанский; после обеда настроение у него заметно повысилось. – Ждите меня с вешней водой.

– О, я приготовлю цветы, чтобы встретить победителей.

– А пока налей мне еще чашечку кофе, если нетрудно, – попросил Лисанчанский.

В окна вползали синие зимние сумерки.

– Как подумаю, сколько мне быть на морозе, – озноб берет. Брр! – Лисанчанский поежился и посмотрел на часы.

– Где-то у меня был теплый шерстяной шарф! Он пригодится тебе, Станислав. Пойду поищу. – Хозяйка с неожиданной для ее тучной фигуры легкостью выскользнула из столовой.

Мужчины закурили. Перешли опять в кабинет.

– Я выдыхаюсь. Ты это можешь понять, – усталым голосом пожаловался Поморцев. – Хожу, как по горячим углям.

– Не понимаю, почему тогда тебе не покончить со всей этой канителью одним ударом?

– Что ты имеешь в виду?

– Скажем, хорошую аварию на силовой.

Они посмотрели друг другу в глаза.

– Вот уж на это я не пойду, – сказал Поморцев.

– Чепуха! Нет ничего проще, – воскликнул Лисанчанский. – У тебя, Конечно, имеется на примете подходящий парень из механиков или кочегаров? Ну из тех, кто от войны тут прятался.

Поморцев из-под опущенных ресниц посмотрел на капитана 2-го ранга.

– Допустим.

– Ему дается соответствующий инструктаж...

– И потом я вместе с ним иду в революционный трибунал?.. Благодарю покорно, милый родственничек! Уж лучше буду выращивать цветы... к весне. – Поморцев сердито фыркнул, забрался мизинцем себе в ухо и повертел там.

– Это, милый мой, примитив!.. Примитив, – Лисанчанский снисходительно улыбнулся, покачал головой. – Зачем тебе непременно самому инструктировать исполнителя? Напротив, он и подозревать не должен о твоем участии. Пусть им занимается твое доверенное лицо. Кто-нибудь из техников. А когда будет все подготовлено, ты берешь среднее звено, то есть техника, и заранее устраняешь... Допустим, советуешь ему проделать мой маршрут до Харбина. Или... – Лисанчанский выразительно посмотрел на Поморцева и быстрым жестом чиркнул себя ребром ладони по горлу. – Ну, не морщись! Не в бирюльки играем. После аварии проводишь лично следствие, обнаруживаешь виновника и собственноручно доставляешь в большевистскую чека. Честь тебе и хвала! – Лисанчанский рассмеялся. – Серьезно, подумай над этим планом. Игра стоит свеч.

Поморцев тужился улыбнуться, но вместо улыбки на лице у него появилась кислая гримаса.

– Сюжет для детективного романа...

Лисанчанский прошел к окну, выглянул во двор, но в наступившей темноте ничего не мог там разглядеть.

– Между прочим, сюжетец мне подсказан. Хасимото – умнейший японец! Рекомендую сойтись с ним поближе. Он охотно профинансирует расходы. Охотно.

Поморцев понял, что капитан 2-го ранга имел уже возможность убедиться в готовности японца нести материальные затраты.

Во дворе что-то стукнуло; коротко заржала лошадь, будто ей сразу зажали морду. Вошел невысокий смуглый казак с тяжелой оленьей дохой в руках. Стрельнул раскосыми плутоватыми глазами.

– Морозец! Вы, ваше благородие, насчет согревательного похлопочите.

– Пройди-ка, братец, на кухню, – сказал Поморцев.

– Покорнейше благодарю! – Казак снял рукавицы, положил их на стул рядом с дохой.

– Оружие у тебя есть? – вполголоса спросил Лисанчанский.

– Два карабина, по цинке патронов. Да вы не извольте беспокоиться – до смерти доживем! – Казак лихо тряхнул длинным чубом, прошел в раскрытую дверь.

Пока Лисанчанский одевался, Поморцев, заложив руки за спину, ходил по комнате.

– В эмиграцию, значит?..

– Какая же это эмиграция... Харбин!

Отвернувшись к стене, Лисанчанский передернул затвор браунинга, дослал патрон и сунул пистолет в верхний карман пальто. На лице у него появилось выражение злобной решимости.

– Ну, шутки в сторону! Начинается беспощадная гражданская война.

3

Поморцев провел беспокойную ночь. Мерещилась разная чертовщина. Только закроет глаза, как из темноты возникает строгое бритое лицо Алиференко. Не успеет он движением руки отогнать это видение, а из угла уж смотрят на него проницательные, насмешливые глаза Чагрова.

Еще затемно Поморцева разбудил гудок.

Без всякой радости он подумал, что вот люди собираются на работу в Арсенал, убеждены, что делают полезное, нужное дело. Почему же у него нет такой убежденности? Как они смеют думать, что жизнь в Арсенале может идти помимо него – начальника?

Самолюбие его было уязвлено. Что-то желчным комом ворочалось в груди, спазмы подступали к горлу.

За окнами опять прокричал гудок. В цехах зашелестели трансмиссии, завертелись станки. На какую-то минуту Поморцев почувствовал себя ничтожно маленьким и ненужным.

Полковник прошел в ванную. Подставил голову под кран с холодной водой.

Впрочем, все это ерунда! Какое ему дело до сюжетов японца Хасимото?

В конце улицы навстречу ему поднималось солнце.

Но день, видно, с самого начала складывался неудачно.

В приемной полковника поджидал Демьянов.

– Сколько времени собираюсь к вам, да все недосуг. Работы поднавалили – страх берет, – блеснув глазами, сказал он.

Поморцев ключом открыл дверь кабинета.

Демьянов прочно, как влитой, сидел на стуле. После ухода из Арсенала он отрастил небольшие черные усики, и это придавало ему вид воинственный и бравый. Да и весь он был как-то по-новому собран и подтянут.

– Вид у вас стал вполне интеллигентный, – заметил Поморцев.

Комиссар усмехнулся.

– Вы представьте, какая со мной на днях произошла история!.. – Пуская колечками дым, посмеиваясь, он рассказал, как содержатель тайного притончика сам зазвал его к себе с улицы, приняв за искателя ночных приключений. – Ах, если бы вы видели его рожу! Он прямо-таки волосы на себе рвал.

Поморцев вежливо улыбнулся, подумал: «Хитер, бестия! Хитер».

Но от сердца у него отлегло.

– Вы, как видно, в сорочке родились, товарищ комиссар.

– О нет! Это доподлинно известно... Сорочки не только на мне, на родителе, пожалуй, не было. – Демьянов пальцами погасил окурок, положил в пепельницу. – Дела в Арсенале начинают понемногу налаживаться, а?

– Да, нам удалось раздобыть кое-какие заказы, – сказал Поморцев.

– Лиха беда – начало, – Демьянов пристально посмотрел на начальника Арсенала. – Между прочим, жалею: не успел поговорить по душам с вашим родственником. Что он так поспешил с отъездом? Поссорились вы, что ли?

Поморцев вздрогнул. «Неужели Лисанчанский попался?»

– Гм, гм... Мы действительно несколько не сошлись во взглядах, – выдавил из себя полковник.

– Не сошлись и разошлись... Или разошлись потому, что сошлись? – Демьянов положил на колени полевую сумку, расстегнул ее. – А сколько получено за медь, вывезенную из Арсенала? Почему операция прошла вне обычного бухгалтерского учета?

Полковник отвел глаза в сторону.

– Меня тогда ввели в заблуждение. На виновников наложено взыскание.

– Это не меняет дела.

Поморцев провел холодной ладонью по влажному лбу. Он старался казаться спокойным. Но икра согнутой левой ноги тряслась под стулом, и он не мог остановить эту противную дрожь.

– Мы взяли Лисанчанского на берегу, как раз против вашей квартиры, – сообщил Демьянов. – Кстати, вы знакомы с полковником Мавлютиным?.. Встречались в Петрограде? Только?..

В половине одиннадцатого загудел арсенальский гудок. Гудел протяжно и долго низким, басовитым звуком.

Каждый, кто жил возле завода, знает, что такое гудок в неурочное время. Он врывается в дома, кричит об опасности. Кто, заслышав этот зов, не бросит все дела, не заторопится к проходной?

Демьянов взглянул на часы и поднялся.

– Собственно, мне нечего добавить. Как на духу перед вами, – тоже поднимаясь, сказал Поморцев.

– Ну, я не поп... Не мое дело грехи отпускать, – усмехнулся Демьянов. – Вот пойдем на собрание к рабочим. Что они скажут?..

– Ох, как это ужасно! Жить в атмосфере всеобщего недоверия... Вы представить не можете, как это гнетет... – Поморцев заломил пальцы, похрустел ими.

...Часа два спустя полковник Поморцев в расстегнутой шинели, не замечая холодного ветра, крупными шагами торопливо пересекал заводской двор.

В ушах еще звучало решение арсенальцев: «Общее собрание, считая начальника Арсенала лицом, не идущим в контакте с рабочими и демократией, постановило: отстранить его от занимаемой должности с прекращением выдачи ему за счет Арсенала жалования».

Поморцева догнал конторщик. Запыхавшись от бега, он сказал:

– А знаете, кто будет на вашем месте?.. Мастер Яковлев! Кто мог подумать...

– Мне это совершенно безразлично, – хмуро бросил Поморцев. С крыльца он поглядел на заводские корпуса. «Эх, дурак!.. Дурак... Не так надо было действовать».

4

Потапов утром выехал на базу Амурской флотилии. Он сидел в санях, свободно отпустив вожжи, смотрел, как убегает назад след полозьев и уходят постепенно за гребень горы невысокие деревянные строения городской окраины.

Дорога крутилась между голых кустов, всползала на увалы, стороной огибала сопку, поросшую редким желтолистым дубняком.

Ночью был туман, и деревья заиндевели. Когда взошло солнце, иней на них засиял тысячами алмазов.

Поездка была связана с обсуждавшимся в исполкоме вопросом об усилении обороны Дальнего Востока. Все тревожнее складывалась обстановка. Во Владивостоке рядом с японским военным кораблем «Ивами» бросил якорь английский крейсер «Суффолк». По приказу английского командования 25-й батальон Миддельсекского полка, расквартированный в Гонконге, заканчивал подготовку к переброске во Владивосток. В тихоокеанских портах Соединенных Штатов Америки – в Сиэтле, Портленде, Сан-Франциско – грузились военные транспорты, направляющиеся на Филиппины. В лагере Фремон, в Калифорнии, под начальством генерал-майора Грэвса тренировалась 8-я американская дивизия, которой по планам военного министра Ньютона Д. Бекера и начальника штаба армии США Нейтона С. Марча предстояло осуществить оккупацию русского Дальнего Востока. Бекер и Марч были озабочены подбором соответствующего офицерского состава; солдаты 8-й дивизии подвергались негласной проверке с целью устранения неблагонадежных. В свою очередь Япония значительно усилила гарнизоны, расположенные в Квантунской области, и была готова в любой момент захватить КВЖД и двинуть свои войска на территорию России.

Город скрылся из виду, но над пологим скатом загородившей его сопки виднелись еще ровные, прямые столбы дыма. Было морозно и тихо.

Дорога шла в гору. Потапов был в сапогах, и ноги у него начали зябнуть. Не выпуская вожжей из рук, он соскочил и зашагал сбоку саней. Идти было трудно, так как дорогу на открытом склоне перемело снегом. Пока Потапов добрался до пригорка, с которого открылся вид на базу, он порядком устал, зато согрелся.

Верстах в четырех от базы он догнал матроса, шагавшего с сундучком по дороге.

– Садись, товарищ!

Матрос поставил сундучок в передок и на ходу запрыгнул в сани. Был он немолод, должно быть призван в годы войны из запаса.

– А снегу тут поболе, чем в Благовещенске, – сказал он, бросив взгляд на Потапова.

– Вы с «Орочанина»? – спросил Михаил Юрьевич.

– Так точно, – подтвердил матрос. – Откомандирован для госпитального лечения. Закурить не найдется?

– Я некурящий.

– Жаль. Привычка, знаете.

Он прикрыл рот ладонью, подул в нее и стал осторожно снимать пальцами с кончиков рыжих усов обтаявшие льдинки.

– Что нового в Благовещенске?

– Да, знаете, хорошего мало, – сказал матрос, еще раз внимательно посмотрев на Потапова. – Там такую могут заварить кашу, что не скоро расхлебаешь. Золотопромышленники да богатое казачество. Пока эсеры нам зубы заговаривают, они петлю ладят. Спелись, якорь им в душу! – он сплюнул и мрачно выругался.

На спокойном крестьянском лице матроса, когда он заговорил о положении в Благовещенске, появилось выражение такой злобной решимости, что Потапов и без слов понял, насколько накалена там обстановка.

– Воронья на Амур слетелось много. Каркают. За шумом нашего голосу не всегда слышно. Товарищу Мухину не разорваться; – продолжал матрос, и левое веко у него задергалось. – Больно много таких, что все думают да прикидываются, А что толку думать сложа руки?

Они въехали в поселок и поравнялись с кирпичной казармой, стоявшей в стороне от дороги, за овражком.

– Сто-оп! – Матрос потянул вожжи, остановил лошадь, забрал свой сундучок. – Спасибо, товарищ!

...Михайлова Потапов разыскал в затоне, где техническая комиссия осматривала башенные канонерские лодки «Шквал» и «Смерч». Комиссия была назначена командующим по настоянию Центрального судового комитета флотилии. Она должна была определить объем ремонтных работ и сроки их выполнения. До сих пор на флотилии не шли дальше разговоров о судоремонте. Чья-то рука умело тормозила попытки матросов сделать что-либо своими силами. На складах не находилось нужных материалов, запасных частей. Случалась нужда обработать втулку на токарном станке – станок оказывался занятым другой работой. Вместо дела велись нескончаемые дебаты.

Когда Потапов пришел в затон, комиссия как раз закончила осмотр трюмных помещений «Шквала» и собралась на верхней палубе, чтобы обменяться замечаниями перед тем, как покинуть корабль. Разговаривали двое: председатель комиссии – плотный пожилой человек в аккуратной шинели со свежими следами снятых погон, с надраенными до блеска пряжками и пуговицами – и старший помощник «Шквала» – высокий худощавый офицер, временно исполнявший обязанности командира корабля. Остальные обступили их и молча слушали.

– Вы что же, с полного хода на банку сели? – спрашивал председатель комиссии, сердито топорща свои моржовые усы.

– Нет, шли на малом. Камень на приглыбом месте оказался. Впрочем, снялись собственными силами. Отделались, как видите, только вмятиной, – отвечал старший помощник.

– Н-да... Неприятная история, – председатель комиссии пожевал губами, неодобрительно посмотрел на обиженного его придирками старшего помощника. – Вот последствия небрежности в несении службы! Торопитесь, молодые люди. Да-с, – он оглянулся на подошедшего Потапова, как бы приглашая и его быть свидетелем, раздельно и веско заключил: – Пазы и стыки прочеканить наново. Вмятину необходимо выправить.

– Есть! Полагаю, что это удастся сделать без съемки листа, – сказал старший помощник.

– Не думаю. По техническим правилам работы такого рода производятся в доке, – председатель комиссии покачал головой. – Отступлений я санкционировать не могу. Подводная часть, батенька мой.

– А если применим скобы и отжимные болты с нагревом? Я уверен в успехе.

По выражению лиц моряков Потапов видел, что симпатии большей части собравшихся на стороне старшего помощника.

– Выпучина небольшая. Я бы предложил правку при помощи прессов или домкратов с нагревом места вмятины, – поддержал старпома механик со «Смерча». – Была в позапрошлом году у нас такая же история.

– Чепуха! Прожекты... – председатель комиссии даже не взглянул на говоривших. – Меня, признаться, беспокоит не столько ваша вмятина, – спокойным, рассудительным тоном продолжал он. – Подозреваю худшее – утончение днищевых листов корпуса. Специфический вид износа для кораблей речного плаванья. И очень опасный.

– Для такого заключения нет оснований, – решительно возразил старший помощник и посмотрел на Михайлова, который стоял рядом, внимательно слушал их разговор, но ничем не обнаруживал своего отношения к предмету спора.

– Во всяком случае, без судоподъемных сооружений вам не обойтись. Ремонтировать будете монитор, а не детскую ванну. Понадобится длительный срок. Но что поделаешь? Может быть, к концу навигации... Я так и доложу командующему. – Председатель комиссии опять покосился на Потапова, стараясь угадать, что это еще за штатское начальство. – Дальнейший спор полагаю излишним. Между прочим, стоит ли нам сейчас приступать к осмотру «Смерча»? Скоро обед.

– Да, это теперь самое важное, – насмешливо сказал кто-то за его спиной.

На немедленном осмотре башенной лодки «Смерч» никто из членов комиссии не настаивал.

– Добро. В таком случае вы свободны, товарищи, – торопливо сказал председатель, по привычке поднял к виску два пальца и двинулся к трапу.

Михайлов проводил его взглядом, посмотрел затем на Потапова, и лицо у него озарилось улыбкой.

– Вот хорошо, что вы к нам приехали!

– А вы тут, я гляжу, не торопясь поспешаете, – усмехнулся Потапов.

– Верно. Работаем пока на холостом ходу. Прогреваем машину, Михаил Юрьевич. А все-таки навигацию начнем! Как, товарищи, начнем? – у Михайлова была митинговая привычка обращаться сразу ко всем.

Потапов подошел к старшему помощнику, который произвел на него хорошее впечатление.

– Насколько я понимаю, спор у вас тут шел о сроках и объеме работы?

– Если делать то, что мне навязывают, мы прокопаемся в затоне до осени. И без всякой нужды, – сказал старпом.

– Абсолютно необходимый ремонт велик?

– Нет, мелочи главным образом. Если не считать вмятину в корпусе. Переборка машины, конечно. Но с этим механики сами справятся.

– А утончение днищевых листов корпуса?

Старший помощник пожал плечами.

– Если мне завтра скажут, что у меня броневые плиты из прессованного картона, – я не удивлюсь. Странная тенденция у этой комиссии.

– Все зависит от установки. Если исходить из желания поставить корабли на прикол...

– Не думайте, пожалуйста, что все офицеры согласятся на подлость!

– Я этого не думаю, – серьезно сказал Потапов. – И очень рад, что вижу честного русского офицера. Вы можете рассчитывать на поддержку Совета.

– Благодарю за доверие, – старший помощник по-прежнему держался сухого, официального тона.

– В таком случае я попрошу вас составить небольшую докладную записку. Независимо от акта комиссии. Укажите потребность в материалах, рабочей силе. Какая помощь нужна со стороны. Это не очень затруднит вас?

– Будет исполнено!

– Кстати, посоветуйтесь с судовым комитетом, – продолжал Потапов. – Кто здесь председатель судового комитета?

– Я! – Богатырь матрос, потеснив плечом Логунова, стал рядом со старшим помощником, такой же рослый, но более широкий в плечах, кряжистый. Они так хорошо подходили друг к другу – подтянутый офицер с энергичным, волевым лицом и удалой сильный матрос с выразительными веселыми глазами, загорелый, обветренный. Потапов невольно залюбовался ими. Есть же люди на русской земле!

– Поддержите командира, товарищи! Надеюсь первыми встретить вас на Хабаровском рейде.

– Если их наш «Смерч» не опередит! – ревниво сказал механик соседнего корабля.

– В добрый час, товарищи! Всех просим, – Потапов сделал широкий приглашающий жест.

– Верно, ребята! Места на рейде хватит.

– На рейде хватит, да в мастерских затор. Из-за каждого пустяка неделю очередь ждешь.

– А нельзя сделать так, чтобы нам Арсенал помог? Скажем, в токарных работах или литье?..

Теперь, когда вокруг них собралось много матросов, разговор утратил официальный характер.

– Гляди, как потеплело днем-то, – удивлялся кто-то из молодых матросов. – Пригревает солнышко, а?

– А то оно будет ждать, пока ты с одного бока на другой повернешься.

– Мастерские у нас – узкое место. Такая горловина, что не проскочишь. Не в одном, так в другом зажмут. Хоть плачь, – жаловался механик со «Смерча». – Вы побеседуйте с товарищем Спаре. Вот бы кого начальником мастерских.

– Поставьте вопрос перед командующим.

Михайлов мотнул головой.

– Ладно. Они теперь не отвертятся. Скоро ждем товарища морского министра Кудряшова. Он сам бывший матрос и тут кому надо мозги вправит.

– Поди, товарищ Ленин его послал?

– А что?.. В самую пору. Кудряшов-то, по-старому если, так полный адмирал.

– Вот, братцы, фортуна! Из матросов да в такой чин! – воскликнул толстый рябоватый сигнальщик и громко цокнул языком.

Михайлов похлопал его по плечу, смеясь, сказал:

– Тебе бы, Афанасий, определиться к нему в вестовые.

– Да не могу я, братцы! Не могу. Мачтаб какой – страшно подумать, – рябой матрос стал отказываться с такой комической серьезностью, что многие схватились за животы. Смеялся и Потапов, смеялся старший помощник, не знавший сперва, как ему держаться с представителем местной власти. Кто-то посоветовал:

– Афоня, просись на должность флагманского кока.

– Нету такой.

– Жаль. Аккурат бы по твоему аппетиту.

Потапов спустился по трапу вниз. Старший помощник водил его по отсекам, объяснял назначение механизмов, систему управления кораблем. Чувствовалось, что человек по-настоящему любит и знает свой корабль.

– Конечно, мы переживаем серьезные трудности, я понимаю. Но флотилия на Амуре должна жить, – говорил он с волнующей убежденностью. – Безрассудно поступают те, кто обрекает такие прекрасные суда на консервацию. Это – гибель.

...Возвращался Потапов в приподнятом настроении. На центральном судовом комитете договорились, что ремонтные работы в первую очередь будут производиться на башенных канонерских лодках «Смерч» и «Шквал», а также на двух канонерках Сормовского завода – «Бурят» и «Монгол». Эти суда должны были выйти в плавание сразу же с открытием навигации. «Смерч» наметили послать в Николаевск-на-Амуре, а «Шквал» поставить на брандвахту возле устья Сунгари. Сормовские же канонерские лодки, к которым еще должна была присоединиться канонерка «Орочанин», поставленная на зимовку в Астраханском затоне возле Благовещенска, предназначались для патрульной службы на Амуре и Уссури. Таким образом на значительном расстоянии прикрывалась граница с Маньчжурией.

«Очень кстати едет к нам Кудряшов. Очень кстати», – думал Михаил Юрьевич, посматривая на низкое солнце, почти касавшееся снежной равнины за Амуром.

Розовел снег, освещенный косыми лучами, от деревьев через дорогу протянулись синие тени.

Поставив лошадь в исполкомовскую конюшню и подбросив сена, Михаил Юрьевич с черного хода прошел в здание Совета.

– Есть срочные депеши? – спросил он у дежурного и тут же у стола стал просматривать телеграммы. – Хорошо. Живем, брат!.. Что-о?.. Кудряшо-о-ва? – воскликнул вдруг он изменившимся голосом.

В депеше сообщалось:

«Вчера на станции Даурия банда есаула Семенова сняла с поезда ехавшего из Петрограда во Владивосток товарища морского министра матроса Кудряшова и расстреляла его».

ГЛАВА ПЯТАЯ

1

Оправившись от болезни, Вера Павловна стала подумывать о том, чтобы устроиться на работу. Но оказалось, что это намерение не так-то легко осуществить. На каждое вакантное место находились десятки претендентов. Быть же тете обузой не хотелось. И она с раннего утра принималась за домашние дела: готовила пищу, мыла, чистила, скребла. В свободное время читала. Чтение было ее любимейшим занятием.

Олимпиада Клавдиевна, возвращаясь с уроков, тоже бралась за тряпку. Бойкая на язык, оживленно жестикулирующая, она легко двигалась по комнатам, переставляла с места на место многочисленные хрупкие вещички. Запас новостей, который она приносила, казался неистощимым. Все, о чем говорили в городе, самым причудливым образом перемешивалось в ее голове. Всему она умела придать особый оттенок, выразить свое отношение к событию если не словом, так интонацией, жестом. Знающая жизнь женщина, она с исключительным оптимизмом встречала невзгоды и любила жизнь такой, какая она есть.

– Знаешь, милочка, – говорила она Вере Павловне, – меня пригласили выступить в Народном доме. На концерте будут грузчики и еще какие-то мастеровые. Никто из наших не захотел идти. Я согласилась. Не съедят же меня там? Но уж их вкусам потрафлять не стану! Искусство нельзя профанировать. Исполню Шопена, Баха, Чайковского. Воображаю, как это будет принято... – И тут же без всякого перехода сообщила: – В Дарданеллах английские миноноски потопили крейсер «Бреслау». Наконец-то! А «Гебен» сам выбросился на берег. Когда все уляжется, можно будет опять поехать в Ялту. Хорошо бы попасть на виноградный сезон. Кстати, Леночке надо купить летнее пальто. Говорят, скоро в продаже никаких товаров не останется. Цены скачут – просто ужас!..

Несколькими днями позже, вернувшись с концерта, Олимпиада Клавдиевна рассказывала громко и удивленно:

– Что за люди! Как они слушали! Представь, я никогда не имела такой внимательной аудитории. Абсолютная тишина. В зале – только музыка... И провожали меня до самого дома... человек двадцать. Пусть мне не говорят о них дурного. – Вынув заколки, она распустила свои поседевшие, но все еще густые волосы. – Был там один молодой человек. Очень симпатичный. Обожает музыку. Я пригласила его заходить к нам.

Молодой человек не заставил себя ждать и пришел к Ельневым на другой день, перед обедом. Дверь ему открыла Вера Павловна.

– Вероятно, Олимпиады Клавдиевны нет дома? Но я подожду, – тоном старого знакомого сказал он и, не ожидая приглашения, двинулся в комнату. Там отрекомендовался: – Разгонов Леонид Павлович.

– Тетя мне говорила о вас. Прошу садиться, – Вера Павловна показала на кресло. – Вы любите музыку?

– О да... очень! – с живостью воскликнул он и огляделся. – А у вас есть инструмент? Как я когда-то мечтал, об этом. Но состояние моих родителей не позволяло подобных трат. Вы, конечно, разрешите мне воспользоваться случаем?

Открыв пианино, он взял несколько аккордов и заиграл что-то необычайно бравурное, стремительное. Точно горный поток, лавина звуков обрушилась вдруг на тишину, стоявшую в комнате. Проснулся и заплакал ребенок Веры Павловны.

– Простите, я не знал, – виновато сказал Разгонов, когда она вернулась из детской. Он с сожалением закрыл инструмент, пересел на диван. Через минуту рассказывал: – Мальчишка я был бойкий, учился хорошо, но шалил. Учитель у нас был строгий. Целую зиму боролись – кто кого?.. К весне меня из школы выгнали. Потом я, конечно, взялся за ум. Однако упущенного не воротишь. Чувствую пробелы в своем образовании. Тянусь поэтому к людям культурным. С кем поведешься, от того и наберешься.

Разгонов был крепко сколоченный человек лет двадцати тести, выше среднего роста, стройный, ловкий в движениях. Он был красив, знал это и любил порисоваться, при разговоре небрежно встряхивал курчавой головой. Голос у него чистый и звонкий.

– Я был максималистом, но теперь оформляю свой переход в партию большевиков, – продолжал рассказывать он. – В ходе революции эта партия выдвинулась на первый план. Нельзя игнорировать такое положение. Вообще я с детства за революцию.

Вероятно, он долго бы еще рассказывал о себе, это ему определенно доставляло удовольствие, но вернулась Даша, и не одна: с нею пришла Соня Левченко. Обе с пунцовыми щеками, веселые, с одеждой в снегу. Толкая друг друга, они с шумом ворвались в гостиную, увидели постороннего человека, присмирели, но не удержались, брызнули смехом и сразу оживили несколько натянутую обстановку. Разгонов тоже повеселел, начал сыпать остротами.

Вера Павловна ненадолго вышла, вернулась с сыном на руках. Леночка в белом платьице с алыми ленточками в косичках порхала между кресел, как мотылек. Разгонов поймал ее, усадил к себе на колени и быстро приручил доверчивую и общительную девочку.

– Зачем усы? Они колючие, – щебетала она и тянулась ручонкой к его лицу.

– А я вот тебя защеко-очу, – притворно грозил он девочке, посматривая в то же время то на Дашу, то на Соню веселыми, чуть затуманившимися глазами.

Идя сюда, Разгонов рассчитывал попасть в скучную и немножко чопорную обывательскую семью, окунуться в привычную атмосферу пересудов, попить чаю, сказать при случае несколько подходящих каламбуров и уйти. Все было известно заранее. И все оказалось не таким, как он представлял. Собираясь поскучать здесь два-три часа (в городе у него не было знакомых, он только что приехал из Читы), Разгонов почувствовал интерес к дому Ельневых. Прежде всего, ему понравилась обстановка: книжные шкафы, белые занавеси, говорившие о любви к чистоте и уюту. Несколько реплик Веры Павловны и мимоходом высказанное ею замечание показались ему глубокими и занятными. А Даша и Соня внесли столько здорового веселья, свежести, чистоты, что Разгонов и думать позабыл об уходе. Он присматривался, сравнивал девушек между собой. От его взора не укрылось, что у Сони веки были чуточку больше нормального, разбухшими, как у человека, который часто и подолгу плачет. «Значит, на душе у нее какое-то горе», – подумал он.