Текст книги "На восходе солнца"

Автор книги: Н. Рогаль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 34 страниц)

– Да уж если такая оказия, как не выручить.

– Господи, опять война, что ли? – сказала Федосья Карповна, с возраставшей тревогой глядевшая на сборы сына.

– Ну какая там война! Покажем казачишкам кулак, они и разбегутся по станицам, как суслики в норы, – с деланной веселостью заметил Савчук. Но тут же понял, что мать этим не успокоить. Уже другим тоном он добавил: – Конечно, ничего серьезного там нет. А пару бельишка ты мне собери. Может, в баньке попаримся.

– Соберу, Ваня, соберу, – с тихой покорностью сказала Федосья Карповна.

– Я еще забегу, – Савчук заправил шинель и вышел следом за Супруновым.

Федосья Карповна метнулась за ними, но услышала, как со стуком отворилась дверь из квартиры Петровых, и остановилась. Дарья о чем-то спросила Савчука, он коротко ответил. Затем, поскрипывая снегом, он торопливо прошел мимо окна. Федосья Карповна пошатнулась, ухватилась рукой за косяк, да так и осталась стоять, пока не затих скрип его шагов.

В краевом военном комиссариате светились все окна. У подъезда фыркали оседланные кони. По тротуару вдоль здания ходил часовой.

Дежурный, увидев Савчука, коротко бросил:

– В пятую комнату, Иван Павлович.

Савчук лихо взбежал по лестнице. Перед самой дверью он замедлил шаг, вздохнул поглубже, не глядя, привычным движением руки проверил, в порядке ли шинель, ремень, как делал это на фронте перед тем, как войти в блиндаж к командиру полка.

Первое, что он увидел, отворив дверь, были спокойные, внимательные глаза Потапова. Савчук знал, что Михаил Юрьевич в последние дни хворал, лежал дома, но нисколько не удивился, встретив его сейчас здесь.

– Командир батальона грузчиков Савчук! – громко, по уставной форме отрапортовал он.

– Здравствуйте! Сбор батальону объявили? – спросил Потапов.

– Так точно.

– Хорошо. Садитесь пока, с вами займемся позднее. Имейте в виду, товарищи, от быстроты движения эшелонов зависит многое, – продолжал он прерванный разговор с двумя железнодорожниками. – Так, паровозы есть?.. Ладно. А дрова? С водоснабжением как?.. Я бы на вашем месте послал телеграмму на линию. Надо обратиться к рабочим прежде всего.

Савчук отошел к группе командиров, собравшихся в углу возле незнакомого ему бородатого человека в кожаной куртке. Все слушали его с большим вниманием.

– Гамов, конечно, демагог, но демагог опасный. Раз он решился на такое дело, путь ему один. Придется драться, товарищи, – говорил он, постукивая пальцем по футляру маузера, лежавшего на коленях. – 3а него кто? Эсеры и меньшевики, золотопромышленники безусловно, казаки-стодесятинники. А область в целом за Советы, это крестьянский съезд показал. Выходит, кашу они заварили, да им же и расхлебывать.

– Выходит, проморгали вы там. Факт! – сказал Савчук, не разделявший чрезмерного оптимизма благовещенского товарища.

Человек в кожанке усталыми от бессонницы глазами посмотрел на Савчука.

– Возможно и так. Когда я уезжал, трудно было предположить, что дело примет такой оборот. Но что спорить об этом сейчас? Теперь там крови прольется не знаю сколько, – тихо сказал он и вздохнул, подумав о своей семье. – Мухин в Совете вел правильную политику, я нисколько не сомневаюсь. Отчего казачье и взбесилось. Почувствовали, что их к рукам прибирают.

Он не докончил, так как его в это время позвали к военному комиссару. Туда же ушел и Потапов, отпустив железнодорожников.

Сведения из Благовещенска пока были отрывочные и очень неполные. Видно, штаб принимал меры, чтобы поскорее выяснить обстановку и затем действовать в соответствии с нею. Было известно, что в городе продолжается бой. На его улицах рабочие-красногвардейцы дрались с казаками. Кто-то высказал предположение, что, может, благовещенцам самим удастся подавить мятеж.

– Да-а, хорошо бы! А нам – по домам. Спать хочется, черт побери, – сказал с зевком сосед Савчука. – Ага, вот кто нас, грешных, просветит! Что нового, товарищ Разгонов? – продолжал он, поворачиваясь вместе со стулом к дверям.

– Хорошего мало. А где Михаил Юрьевич, не скажете? – Разгонов зашел с бумагами, вид у него был строгий и озабоченный. Среди работников комиссариата он выделялся своей подтянутой фигурой и щегольской выправкой. Зеленый английский френч с карманами был пригнан по нему, синие брюки-галифе умеренно широки, а зеркально-черные сапоги чуть поскрипывали. Он был побрит, свеж и бодр. – Какие новости? Наконец удалось наладить связь с Астрахановкой, – продолжал он тем же озабоченно-деловым тоном, поколебавшись между желанием уйти и остаться. – Но город нам придется оставить, ничего не поделаешь. Перевес сил у Гамова. Наши отходят к этой деревне, к Астрахановке. Канонерская лодка оттуда бьет по Благовещенску. Но что особенно неожиданно: в рядах повстанцев действует рота японцев. Каково, а? – и Разгонов со значительным видом посмотрел на Савчука.

– Что за чушь? Откуда там японцы?

– Должно быть, вооружили резидентов. Их ведь полно в наших городах, – снисходительно пояснил Разгонов, довольный произведенным впечатлением. Сам он мало задумывался над значением сообщенных им фактов. – Или резиденты, или перебросили воинскую часть через Маньчжурию.

– Да нет, не может быть. Поднапутали там со страху.

– А резидентов тут у них действительно чертова уйма. Неспроста такой наплыв японцев в наш край. Вспомните, товарищи, недавнее прошлое... Порт-Артур.

– Позвольте! Тогда мы стоим перед фактом интервенции?..

– А какое они имеют право вмешиваться?.. Вот уж наглость!

– Насчет японцев запросили вторично. Ждем подтверждения. Это самая неприятная новость. Но пока – секрет, имейте в виду, – сказал Разгонов и удалился, солидно поскрипывая сапогами.

Пока они обсуждали новость, подошло еще несколько командиров. Прибыла группа моряков с Амурской флотилии.

– Эге! Подбирается солидный народ, – заметил Потапов, появляясь наконец в комнате. Он окинул взглядом собравшихся. – Все здесь? Тогда, товарищи, проходите в зал, на совещание. А ты, Алеша, – обратился он к вошедшему за ним Дронову, – ты, Алеша, садись за телефон и достань сюда живым манером интендантов. Ладно? – и он тоже вышел вслед за Савчуком и другими командирами.

Савчук так и не выкроил времени, чтобы забежать домой – попрощаться. Утро и первая половина дня прошли в непрерывных хлопотах, сборах. Надо было проследить за получением снаряжения и боеприпасов, вырвать у интендантов несколько полушубков для тех, чья собственная одежонка окончательно прохудилась. Подготовить к отправке батальон оказалось куда труднее, чем поднять по тревоге находящуюся на казарменном положении воинскую часть. Вдобавок Савчука задержали на оперативном совещании в штабе; на вокзал он прибыл почти перед самой посадкой в эшелон.

На перрон Савчук прошел не через здание вокзала, куда в это время валом валили подошедшие в строю моряки-амурцы, а через калитку, которой обычно пользовались весовщики товарного двора. Тут, в закоулке, на него едва не налетел высокий, франтоватый с виду боец из его батальона. Он буквально остолбенел, увидя Савчука.

– Ты куда? Сейчас посадка будет.

– Я... я... Я по... по нужде, – выдавил из себя наконец боец, растерянно моргая и стараясь не смотреть на командира.

Савчуку сразу все стало ясно.

– Вот ты как! В кусты... – сказал он, посмотрев на него с недоброй усмешкой. – Ну валяй, парень. Только гляди – не падай. Упадешь – стопчут.

– Да я... господи! Кабы не один в дому... мать-старушка.

– Молчи, гад! Молчи. Мать не знает, какого сукиного сына родила. – Савчук сильной рукой ухватил бойца за ворот пальто и притянул к себе. – Запомни: за дезертирство расстрел. Могу сейчас поставить тебя к стенке. Понял? Ну? – И он опять рванул его за ворот так, что затрещали и полетели прочь пуговицы. – Эх ты, хлюпик! – сказал он затем с бесконечным презрением и оттолкнул парня от себя. – Давай сюда винтовку! Сымай пояс... Та-ак. И катись к чертовой матери! Уходи с моих глаз, пока я не передумал...

Так, с отобранной винтовкой и поясом с подсумками, Савчук вышел на перрон. Инцидент с дезертиром сильно расстроил его и огорчил. Савчук с беспокойством подумал о том, что за хлопотами сборов не успел поговорить с людьми и что впереди, наверно, его ждет еще не одна такая неприятность.

– Гордей Федорович, забери это в вагон. – Савчук, ничего не объясняя, сунул в руки подбежавшему с рапортом Супрунову подсумки и винтовку. – Списки наличного состава у тебя?

– Э, списки... Кто есть, тот – здесь. Разве что для учета трусливых? Так не больно нужны, – Супрунов пренебрежительно махнул рукой.

– Порядок должен быть. Понял? Списки составь сейчас же, как тронемся, – сурово оборвал его Савчук и пошел дальше, зорко примечая все: и как обуты, одеты бойцы, и сколько подсумков с патронами у каждого, и как кто глядит, как держится в эти последние минуты перед посадкой в вагоны.

Красногвардейцы его батальона и других частей, отправляющихся с первым эшелоном, стояли в шеренгах спиной к вагонам. Ждали начала митинга и посадки. С короткой речью выступил Потапов. Он сжато обрисовал обстановку в крае, где к этому времени Советская власть установилась повсеместно. Охарактеризовав Гамова и его программу восстановления власти буржуазии, Потапов призвал одним ударом покончить с поднявшей голову контрреволюцией. Несколько слов от грузчиков сказал Игнатов, перепоясанный крест-накрест пулеметными лентами. Затем на бочку, с которой говорили ораторы, вскочил матрос из подошедшей команды.

– Товарищи красногвардейцы... даешь Благовещенск! – прокричал он с молодым задором и взмахнул зажатой в руке бескозыркой. В шеренгах откликнулись дружным «ура».

– Батальон, кру-гом! По ва-го-нам! – гаркнул Савчук.

Посадкой распоряжался Супрунов. Савчук проследил немного за его действиями и отошел к Потапову.

– Через десять-пятнадцать минут двинемся, Михаил Юрьевич. Не было бы задержек в пути, – сказал он, присматривая все же одним глазом за посадкой. – А что, японцы в самом деле там выступили?

– Да-а, черт бы их побрал! Тем быстрее надо кончать с канителью, с Гамовым, – ответил Потапов; ему в его легком пальто было зябко. – За вами через час пойдет эшелон моряков. Потом отправим батарею, как подвезут снаряды. А ночью проследует состав из Владивостока. В Астрахановку едет представитель областного комитета – за ним общее руководство.

– Ладно. Это мы учтем, – сказал Савчук.

Потапов заговорил о том, что очень волновало его, – о судьбе благовещенских товарищей, жизнь которых находилась в крайней опасности.

– Федора Никаноровича надо вызволить. Вы это продумайте. В случае неустойки они могут ликвидировать тюрьму. А там почти весь областной исполком. Значит, операцию надо провести так, чтобы времени для таких дел не осталось. Вы меня поняли? – спросил он, приблизив свое лицо к Савчуку. – А задержек в пути я сам боюсь. Попрошу телеграфировать о таких случаях в краевой Совет. Вне всякой очереди.

– Пробьемся! Далеко ли тут?

Савчук зашагал к составу, давая знак старшему кондуктору, что можно отправлять эшелон.

Но они простояли еще минут двадцать: что-то не ладилось с жезловым аппаратом.

2

Когда эшелон тронулся, Савчук забрался в головной вагон, попросил закурить; за куревом легко наладился разговор. Настроение у бойцов было хорошее, и у него постепенно отлегло от сердца.

На остановке он перебрался в следующий вагон. Там его и разыскал Супрунов, принесший списки.

– Пятерых я сам отпустил. Трое не явились на вокзал по неизвестной причине, – доложил он, смущенный несколько таким обстоятельством.

– Причина, положим, известная – труса празднуют, – усмехнувшись, сказал Савчук. – Запиши еще четвертого... Сукин сын, чуть винтовку не уволок.

Супрунов только головой покачал, – боец этот считался в числе самых надежных.

– Вот не подумал бы. На кого – грешил бы, а на него нет, – сказал он огорченно. – Какая это зараза, однако, – трусость. Надо было вернуть да постыдить перед всеми-то.

– Пес с ним! А вот морду ему зря не набил.

– Что ты, Иван Павлович?!

– А то... Очень даже круто буду расправляться за подобные дела. Пусть все знают, – повысил голос Савчук, в сознании которого дезертирство было едва ли не худшим из всех смертных грехов.

Супрунов тактично помолчал.

– Вижу, что ты закрутился, послал к Федосье Карповне, – сообщил он потом уже другим тоном. – Вот тебе от нее бельишко, с родительским благословением!

– За это спасибо, Гордей Федорович! Милый ты человек... Знаешь, давай поужинаем – и спать.

Савчук только сейчас почувствовал, как он измотался за день. Да и Супрунову досталось не меньше.

При свете огарка они съели по куску хлеба с вяленой рыбой, очень сухой и соленой, выпили по кружке чуть тепловатого чая. Чай им нацедил из своего чайника пожилой бородатый красногвардеец. Супрунов ушел сразу после ужина. Савчук не захотел искать лучшего пристанища, пересел на освободившееся место возле окна и прислонился боком к подрагивающей стенке.

Большинство бойцов в вагоне спало. Красногвардеец, угощавший Савчука чаем, забрал свечной огарок и поставил его обратно в фонарь. Стало почти темно. Савчук закрыл глаза.

Но сон не шел к нему.

Вагон, в котором ехал Савчук, был старый, изъезженный; он скрипел, трещал, словно разваливался на части. Иногда его начинало так подбрасывать, что можно было подумать, будто на участке по ошибке шпалы положили поверх рельсов. Тем не менее поезд – дребезжа, скрипя, шатаясь – бойко бежал вперед, покрикивая у семафоров.

На разъездах к ним подсаживались поодиночке и группами вооруженные железнодорожники, солдаты-фронтовики из ближних деревень, приискатели, охотники. Ночью людей в вагоне набралось столько, что Савчуку уже трудно было разобрать, где свои, грузчики, а где – «чужие».

Вся область поднялась. Все, кто мог держать оружие, кто имел его, устремились в Благовещенск – туда, где выявилась опасность для Советской власти. Молодая, только что возникшая народная власть оказалась такими тесными узами связанной с этими простыми людьми, рабочими и крестьянами, что ради нее они без колебаний готовы были идти на нелегкое ратное дело, на смерть.

Кто-то из красногвардейцев на очередной остановке безуспешно попытался задержать этот неожиданный и грозный поток.

– Куда прешь? Тут воинская часть, не видишь?

– Воинская?.. Это нам в самый раз. Принимайте пополнение! – весело сказал кто-то на перроне и распорядился: – Сюда, хлопцы. Залезайте.

Вагон заметно качнуло: видно, несколько человек сразу полезли на подножку.

– Места нет, говорю. Ступайте в другой вагон!

– Пусть входят. Не мешайте там, – крикнул Савчук.

В вагон протиснулись высокий старик с рыжей бородой и четыре парня, одинаково рослых, широкоплечих и чем-то неуловимо похожих друг на друга.

– Размещайся, ребята. В тесноте, да не в обиде, – сказал старик. Красногвардейцы потеснились, и он присел на краешек скамейки. Савчуку с места были видны лишь борода старика да его руки с узловатыми пальцами, крепко державшие берданку. – Все мое семейство здесь, мужчины то есть. Трое – солдаты, Меньшой – не успел, да Митя у нас парень ловкий. Чего ему дома с бабами сидеть? В два счета собрались – едем. Одна беда – ружья у Мити нет. Крепкие руки да голова с соображением, – продолжал старик, хотя его об этом пока никто не спрашивал. – А вы из города?.. Вот оно ка-ак... Громада! Двинулась Россия-матушка...

А поезд уже катил дальше. За шумом и скрипом Савчук больше не мог следить за разговором. До него долетали лишь отдельные слова. Скоро его начало опять клонить в сон. Поезд дергался, качался; в такт ему качались и люди, наваливались один на другого.

На дремлющего Савчука наваливался здоровенный боец. Он спал, посвистывая носом, клевал им в плечо Савчука и изредка невнятно бормотал что-то. Савчук отодвигался сколько мог в угол, но парень снова приваливался к нему и сладко-сладко всхрапывал.

Савчук еще некоторое время боролся со сном: думал о своем батальоне, прикидывал, где и как разместить людей, когда они прибудут на место, и кто из необстрелянных бойцов может плохо повести себя в бою. С этими мыслями он незаметно уснул.

Проснулся Савчук оттого, что кто-то неосторожно наступил ему на ногу.

Поезд стоял; голоса людей слышались явственнее, не было все заглушающего шума и лязга. За стеной вагона кто-то торопливо бежал вдоль состава, громко топая коваными сапогами по перронному настилу.

– Завитая. Воду будем брать, – негромко заметил старик.

Чиркнула зажигалка. Колеблющееся пламя осветило задумчивые серьезные лица. В вагонной полутьме огни цигарок похожи на летящие за окном искры.

«Да, молодцы железнодорожники. Ходко идем!» – подумал Савчук и вспомнил, как недавно по этой же дороге он возвращался с фронта и как медленно тащился тогда поезд.

Он стал прислушиваться к разговору в соседнем купе.

– Порознь, в одиночку, мы ничто, но все вместе уже многое. Сто малых – один большой, – убеждающе говорил бойкий тенорок за стеной.

– Верно. Согласен я, – густым басом откликнулся кто-то другой.

– Тише, Осип. Людей побудишь, – вмешался третий.

– Ладно. Голос у меня такой, – извиняющимся тоном пророкотал бас. – Всем заодно. Против этого не спорю. А с чем не согласен, так не согласен. Говоришь, учиться у господ? Чему? Как людей обманывать? Нет, уж я лучше неучен буду – своим умом проживу.

– Да зря ты, зря фыркаешь. Есть чему – учись хоть у самого черта. Отчего же не поучиться и у буржуя: хорошее бери, плохое – в сторону. Наука, в сущности, создана для облегчения жизни человеку. Только они приспособили ее по-своему.

Кто-то зашуршал бумагой, чиркнул спичкой. В вагоне плавал густой табачный дым, присутствие которого ощущалось по горечи во рту.

– А что, Викентий Александрович, загробный мир есть или нет? – спросил затем тот человек, что недавно призывал к тишине. – Или то поповская выдумка?

– Выдумка. А также от незнания действительных законов жизни и происхождения ее, – убежденно, но несколько туманно ответил тенорок. – Рай мы сами построим на земле, а ад был в прошлом – он никому не нужен. И суеверия нам теперь ни к чему. Попы поддерживают версию о загробной жизни чисто из корыстных интересов. Требы разные, службы – вот копейка к ладоням и липнет.

– Липнет, густо липнет, – подтвердил бас. – Я одно лето в монастыре сено косил. Ну, это братия... Эти обдерут тебя яко липку. В Шмаковке монастырь-то.

– А я и плохую земную жизнь на загробный мир не променяю. К чему? – засмеялся тот, кто начал разговор. – Или девок на свете мало? Жить, братцы, хорошо! Только жениться не надо лет, скажем, до тридцати.

– Почему? – спросил тенорок. – Женятся в ранние годы и тоже бывают счастливы... Встретится хорошая женщина...

– Да как ее угадать! Женщина в девках чисто ангел, а замуж выскочит – ведьмой становится. Отчего так, а?

– От нелегкой жизни и мужской подлости, – отрубил бас, будто поставил точку.

За окном в третий раз ударил колокол. Вдали загудел паровоз, дернул вагоны, не взял, дернул снова и, словно озлившись, рванул так, что с верхних полок сразу посыпались вниз дремавшие там люди, ругаясь и кляня машиниста. Человек, лежавший на полке над Савчуком, удержался на месте, так как успел упереться рукой в противоположную полку, его борода свесилась над проходом.

– Поизносились паровозики... – беззлобно произнес он.

Савчук хотел пройти по вагону, да жаль стало крепко уснувшего у него на плече парня. Во сне тот потянулся, зачмокал губами. «Эх ты, намаялся! – с сочувствием подумал Савчук. – Ну, спи. Может, в последний раз». И самому стало неприятно от этой мысли.

Он вспомнил о Дарье. В последние недели Савчуку некогда было по-настоящему задуматься над их отношениями. Все у них как будто определилось и все по-прежнему было неопределенным. Петров у себя совсем не показывался, видно, Дарья, как обещала, все рассказала ему. Но и открытого разрыва между ними еще не было. Савчук из-за этого чувствовал себя в очень двусмысленном положении. Хуже всего было то, что ходить к Дарье ему приходилось почти что на глазах у матери. Федосья Карповна, которая не знала, как глубоки и чисты их отношения, стала заметно суше обращаться с соседкой; сыну она ничего не говорила, но он часто ловил в ее глазах осуждение и страдал от этого.

«Видно, я сам виноват. Хожу, милуюсь, вздыхаю, а надо твердо ей сказать: «Вот, милая, прибивайся окончательно к моему берегу. Переходи к нам жить». Ведь Дарья сама этого не скажет, не может сказать, – думал Савчук, проникая сейчас в суть их так ненужно осложнившихся отношений. – А будем вместе жить – и мать поймет. Люблю ли я Дарью? – спросил он себя и ответил: – Никто мне не нужен, кроме нее».

Савчук решил, что, как вернется из Благовещенска, первым делом урегулирует свои отношения с Дарьей.

– Женюсь, и баста! – сказал он вслух и сконфузился от этого. Но в грохоте движущегося поезда никто его слов не расслышал.

Солнце смотрело в окна вагона, когда пулеметчик Игнатов разбудил Савчука.

– А здоров же ты спать, Иван Павлович! Али сны хороши?

– С вечера долго не спалось. – Савчук продрал глаза, потянулся так, что хрустнули суставы. – Ото! Вот так храпанул...

Он чувствовал себя отдохнувшим, бодрым и готовым к действию.

Игнатов на скамье складным ножом открывал заржавевшую сверху банку консервов. Китаец Ван, весело поблескивая черными глазами, разливал в кружки горячий чай.

– Что, Василий, машина работает? – улыбаясь, спросил Савчук.

– Лаботай, лаботай, – ответил китаец, смягчая непривычный для него звук «р». – Моя казака не боись.

– За первого номера работает. Чисто, как бритва, – сказал Игнатов.

– Вот и добро. Спасибо, Василий. – Савчук принял из рук Вана кружку с чаем, не удержал, поспешно поставил на скамью и подул на пальцы. – Ч-черт! Горяч, оказывается.

Кто-то подал ему свой сахар; откусывая его мелкими кусочками, Савчук громко прихлебывал чай из кружки и наслаждался.

Почаевав как следует, он прошелся по вагону, осмотрел внимательно подсевших к ним ночью людей. Это был народ крепкий, бывалый. Преобладали солдаты-фронтовики. Савчук выделил среди них светловолосого румяного юношу с чистым, почти женским лицом, но широкого в плечах и груди.

– Что же, Митя, ружья-то нет? Как воевать будешь? – спросил он, догадавшись, что это и есть четвертый, младший сын рыжебородого таежника.

– А как придется. Я за другими следом, следом. Глядишь, и подберу ружье-то. Говорят, на войне ружья так запросто валяются, – простодушно и без тени смущения ответил парень.

– Ружья-то валяются, да и головы тоже, – пробормотал Савчук. Ему вдруг жалко стало, что вот такой молодой парнишка пойдет под пули. «А пойдет, не струсит», – подумал он, проникаясь уважением и к старику и к его сынам.

Вырвав листок из записной книжки, он нацарапал карандашом несколько слов.

– На остановке ступай в пятый вагон, спросишь Супрунова Гордея Федоровича. Получишь винтовку.

Парень с жадностью схватил записку, даже забыл поблагодарить.

Савчука же обступили другие, потянулись к нему со всех сторон.

– И что мне делать с вами, не знаю? – сказал он в раздумье. – Давайте решим так. Вы формируйтесь в отдельный взвод, а вольетесь в наш батальон. Ладно?

На том и порешили. Посоветовавшись с людьми, Савчук назначил взводным сельского учителя Черенкова, оказавшегося обладателем того самого тенорка, что еще ночью привлек внимание Ивана Павловича. Черенков показал себя человеком дельным и расторопным. Он в два счета составил списки, подсчитал наличное оружие, патроны. В 1915 году он был вольноопределяющимся в саперном полку, но затем по ранению вышел в белобилетники. Себе в помощники Черенков выбрал старшего сына старика – Пахома Ивановича Крученых, молчаливого, но, видно, хозяйственного мужика и бывалого солдата. Его отец – Иван Васильевич – заметно был польщен таким выбором. Он давал дельные советы и довольно поглаживал бороду.

– Эх, жаль. Негде тут построиться по ранжиру. Куда мне стать? – громко сокрушался бас, тоже знакомый Савчуку с ночи.

Как же удивился Иван Павлович, когда увидел, что обладатель этого феноменального голоса – человек самой тщедушной внешности.

– Да вы ступайте на левый фланг. Крайним будете, без ошибки.

– Днем. А ночью меня на правый ставить. Казаков голосом пугать, – и он без натуги рявкнул на весь вагон: «Чел-ло-век он был такой, со святыми упоко-ой!»

– Го-го-го! Ха-ха-ха!

С верхней полки свесилась красивая чубатая голова с черными как смола волосами, удивленно поморгала глазами.

– А, жизнелюбец! Вон куда ты забрался, – сказал Черенков и поманил молодого человека пальцем. – Слазь, дружок, дело есть.

– А что, Викентий Александрович, разве подъезжаем? – лениво спросил тот и громко зевнул. Потом он, спружинив ногами, ловко спрыгнул в проход. – Эх, Осип, Осип, есть талант, да не тому достался!

– Вот неуемный, ей-богу! Минуту можешь помолчать? – заметил Черенков, с улыбкой глядя на парня. Видно, он давно знал его и любил, но сейчас говорил с ним строго официально: – У тебя, Афоничкин, какое оружие? Карабин?.. Патронов сколько?.. Еще имеется граната Мильса? Очень хорошо. Можешь теперь быть свободным.

Афоничкин пожал плечами и сел на скамью напротив Савчука.

– С приисков, что ли, ребята? – спросил Савчук.

– Ага. С каторги – старатели.

Среди приискателей учитель, видно, пользовался непререкаемым авторитетом. Савчук заметил это и был доволен, что остановил на нем свой выбор.

«Надо по другим вагонам людей тоже организовать. Вот и подмога нам будет», – подумал он и стал дожидаться остановки.

3

На маленьком полустанке он отдал необходимые распоряжения Супрунову и уже на ходу поезда заскочил в одну из последних теплушек. Здесь ехали бойцы других отрядов, и ему хотелось еще до боев познакомиться с ними.

– Привет, товарищи! – сказал Савчук, протискиваясь в узкую щель чуть откатившейся по пазам двери.

– Здорово, коли не шутишь.

– Закрой двери, вояка! – крикнули из глубины вагона.

Ближе к печурке, вокруг поставленного плашмя патронного ящика, сидела группа по-разному одетых людей и резалась в карты. Что-то в фигуре банкомета показалось Савчуку знакомым; он подошел ближе, и на него в упор уставились светлые, немигающие глаза Петрова.

– А, это ты, сосед? – холодно сказал он и прикупил себе карту.

Савчуку встреча с ним была вдвойне неприятна. Окинув взглядом теплушку, он сразу заметил, что людей в ней немного. Видно, не пускали сюда никого и ехали обособленной группой. А что это за компания, было нетрудно понять. «Вот чудеса! И анархисты, оказывается, с нами», – подумал Савчук с удивлением. Потом, поразмыслив, он уже не знал, радоваться или печалиться такому обстоятельству.

Петров выиграл и пододвинул к себе кучу серебра.

– Вот видишь, Иван Павлович, мне в карты везет, тебе – в любви. Каждому свое, – заметил он с тонкой насмешкой.

Возле них на разостланной газете лежали ломти хлеба, кусок надрезанной колбасы, стояли открытые консервы и две начатые бутылки с водкой. Петров налил полстакана, отрезал колбасы и протянул Савчуку:

– Пей!

– Спасибо. Не хочу.

– Пей! Или ты брезгуешь пить со мной? В начальство вышел... – Петров зло глянул на Савчука, но не выдержал его прямого, открытого взгляда.

– Ладно. Я выпью, – примирительно сказал Савчук.

Водка на него никак не подействовала. Петров же заметно хмелел, под хмельком была и вся компания.

«Эх, будет с ними мороки. И как ваши проморгали? Надо было сразу завернуть их обратно», – думал Савчук, ловя на себе любопытствующие, косые взгляды анархистов. Трое самых дюжих боевиков расположились будто невзначай позади Савчука, у дверей.

– Еще выпьешь? Водки мне для тебя не жалко, – сказал Петров, посмотрел на Савчука и подумал: «Пули я тоже не пожалел бы».

Савчук во взгляде Петрова прочел скрытую угрозу. Мелькнула опасливая мыслишка: «Выбросят под откос, и никто не услышит». Потом он рассердился на себя за это: «Вот еще, стану я бояться всякой шушеры!» И так властно посмотрел на ощерившихся боевиков, что те как-то сразу стушевались.

– Загордился ты, видать, Иван Павлович. Больно высоко голову носишь, – продолжал Петров.

– Ты что же, ссоры ищешь? – спокойно спросил Савчук. – Так время неподходящее.

– Как там моя женушка поживает? Не скучает? – прищурясь, с нехорошей двусмысленной улыбочкой спросил Петров, не обратив внимания на слова Савчука.

Савчук отодвинул налитый снова стакан.

– Пить я больше не буду, – решительно сказал он. – И вам не советую. А будете безобразничать, отцепим вагон на первом разъезде.

– Ой, круто как берешь, – насмешливо протянул Петров. – А ходишь один, без охраны.

– Уж не вас ли бояться? – Савчук усмехнулся; он и в самом деле ни капельки не боялся, только презирал этих бахвалов и пакостников.

Перестук колес становился более редким, вагон покачивало на стрелках; поезд подходил к станции.

– Мелко вы плаваете, ребята. Сидеть вам в луже, коли за ум не возьметесь, – сказал Савчук, еще раз окидывая вагон внимательным взглядом. – Теперь можете открыть дверь.

На перроне он увидел новую группу вооруженных людей и тут же направил всех в вагон к анархистам.

– А вы не мешайте! – прикрикнул он на боевиков, и те расступились, освобождая проход.

Вечером эшелон с главной магистрали перевели на благовещенскую ветку. Пока стояли на узловой станции Бочкарево, Савчук узнал, что Благовещенск уже целиком находится в руках казачьих банд атамана Гамова. Отошедшие революционные отряды сосредоточивались в деревне Астрахановке, верстах в семи от города. Туда Савчуку надлежало привести и свой отряд.

Прицепили еще три вагона с каким-то снаряжением.

Ожидая отправления эшелона, Савчук ходил с Супруновым вдоль состава. Гордей Федорович жаловался, что у него ломит поясницу, к непогоде следовательно.

Небо действительно с трех сторон обложило тучами. Только там, откуда прибыл состав, над горизонтом еще мерцали две-три звезды.

Около полуночи повалил снег. Когда поезд тихо прошел по зейскому мосту и остановился на предпоследнем от Благовещенска полустанке, все вокруг тонуло в белесой мгле. Крупные белые хлопья снега медленно кружились в пространстве, освещенном тусклым светом одинокого фонаря; снег мягким пластом ложился на станционные пути, на крышу небольшого цинкового пакгауза и ветви деревьев. Ветра не было. На станции стояла удивительная тишина.

Спрыгнув с подножки еще до остановки поезда, Савчук зашагал по мягкому снегу к маячившему впереди на путях дежурному железнодорожнику. Вдруг глухой неясный шум пронесся в тишине над станцией. Савчук остановился, поднял голову и стал слушать. И опять тот же звук пронесся над его головой; Иван Павлович уже безошибочно привычным ухом различил звук далекого орудийного выстрела. Затем громыхнуло чуть посильнее. Звуки выстрелов чередовались почти с равными промежутками

Теперь выстрелы слушал не один Савчук; многие бойцы стояли возле вагонов и, подставив лица падающему снегу, прислушивались к далекой канонаде.