Текст книги "На восходе солнца"

Автор книги: Н. Рогаль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 34 страниц)

К тому времени, когда вернулась Олимпиада Клавдиевна, Разгонов успел завладеть вниманием всех трех женщин. Каждой он сказал по нескольку комплиментов, а Соне пожал руку и сочувственно улыбнулся.

– У вас на душе тяжесть, я вижу. Но все проходит. Время – хороший лекарь, – шепнул он ей на ухо.

Соня пристально посмотрела на него и вздохнула. У нее действительно было ощущение тяжести, свалившейся на нее из-за ссоры отца с Сашей. И горько было слышать ей, что посторонние люди замечают это с первого взгляда. В то же время она подивилась проницательности Разгонова.

– Так вы недавно в нашем городе? Как вам понравился Хабаровск? – спросила Олимпиада Клавдиевна.

– Город показался мне скучным. Но это, видно, потому, что нет хороших знакомых. В свободное время я предоставлен самому себе.

– Ничего, привыкнете. И знакомства будут, – заметила хозяйка, доставая из буфета горку тарелок. – Вы, конечно, не откажетесь пообедать с нами?

Разгонов поблагодарил.

– Здесь хорошо летом. Вы сейчас представить не можете, как красит город река, – сказала Вера Павловна.

– Возможно, – поспешил согласиться Разгонов. – Города потому и строят возле рек.

– Видимо, не только из-за этого!

– А также в целях удобного пароходного сообщения, – таким же докторальным тоном продолжал Разгонов, не замечая, как переглянулись Даша и Вера Павловна.

Олимпиада Клавдиевна, разливая суп по тарелкам, говорила:

– В субботу бенефис Баратова. Может, ты, Вера, возьмешь билеты? Обещают интересную программу. Хотя, между нами говоря, живет он былой славой. Постарел, подурнел, голос пропил... что делать! Такова судьба каждого артиста. – Она вспомнила, что видела Баратова еще молодым и была даже влюблена в него, вздохнула, будто в зеркало на себя посмотрела. – Ох, какой он был обворожительный мужчина! Нынче что-то таких не встречаю. Даша, веди себя, пожалуйста, прилично за столом. У нас посторонний человек, – тут же строгим тоном добавила она, заметив, что Даша скатала хлебный шарик и намеревалась запустить им в Соню, чинно сидевшую рядом с Разгоновым с другой стороны стола.

– Ах, тетя!.. Право, я уже не маленькая, – Даша вспыхнула, обиженно подобрала губки.

Олимпиада Клавдиевна погрозила ей взглядом и обратилась к Разгонову:

– Вот нынешняя молодежь! Вы, Леонид Павлович, наверно, такой же суперечник? Без почтения к старшим, а?

– Революция низвергает авторитеты. Ничего не поделаешь, – сказал Разгонов. – Мы – люди своего времени.

– Революция, революция... просто разбаловались все сверх всякой меры. Теперь еще нам навяжут унизительную роль немецких данников.

– Нет, никогда! Похабного мира мы не допустим. – Разгонов закурил папиросу, попыхивал дымком, снисходительно посматривал на женщин. Говорил он уверенным тоном хорошо осведомленного человека. – Переговоры в Бресте – просто маневр. Неужели вы не понимаете?

Вера Павловна удивленно посмотрела на него.

– Конечно, я плохо разбираюсь в политике. Но люди так надеются, что будет мир. Война принесла всем столько горя. Неужели мало еще пролито крови?

– Да, ужасно, ужасно!.. – Олимпиада Клавдиевна затрясла головой. – Но, милочка, Россия должна держать свое слово...

– Мы заставили германский империализм саморазоблачиться. Теперь все видят, какой это зверь. – Разгонов поискал глазами пепельницу, не нашел, под скатертью скомкал окурок пальцами и незаметно сунул его в карман. – Таким образом, первая цель переговоров достигнута, – продолжал он, откинувшись на спинку стула и придав своему лицу выражение многозначительное и строгое. – Кюльман и Гофман сослужили службу революции.

– Вы знаете, мука-сеянка опять вздорожала, – Олимпиада Клавдиевна следовала своей манере внезапно менять тему разговора. – Ах, если бы я была правительством!.. – Вдруг она потянула носом и сказала с тревогой: – Пахнет горелой шерстью. Даша, сходи на кухню, посмотри... Ничего нет? Но ты слышишь: пахнет паленым? – Она еще раз потянула носом, подозрительно оглядела всех сидящих за столом. – Послушайте, молодой человек, куда вы дели окурок?

Разгонов, тоже почуявший запах паленой шерсти, схватился за карман. Сразу же нащупав тлеющий огонек, он вскочил и принялся яростно мять пальцами брючное сукно. Вид у него был смущенный и виноватый. Весь он залился краской.

– Вот черт!.. Я, кажется, уронил искру... на брюки. Какая неосторожность, – бормотал он, пряча глаза от устремленных на него женских взглядов.

Даша с весело заблестевшими глазами шепталась с Соней; обе вдруг звонко расхохотались.

– Перестаньте, бесстыдницы! – прикрикнула на них Олимпиада Клавдиевна. – Когда в доме мужчины, надо ставить на стол пепельницу. Который раз я тебе говорю, – строго выговаривала она племяннице.

Вера Павловна тактично продолжала разговор, отвлекая внимание от неприятного инцидента. Все были подчеркнуто любезны с Разгоновым. Но оставшуюся часть обеда он просидел как на иголках. Он понимал, что сам же поставил себя в смешное положение. Его самолюбие было уязвлено. С мрачным видом он помешивал в стакане серебряной ложечкой, слушал рассказ о соседке-учительнице, разошедшейся с мужем из-за несогласия в политических взглядах.

– Чепуха! При чем тут политика?.. Жены всегда от мужей бегали, – сказала Олимпиада Клавдиевна, раскалывая щипцами сахар. – А вы, Леонид Павлович, уже определились на службу?

– Да, в краевой военный комиссариат, – ответил Разгонов.

При первой же возможности он поспешил откланяться и уйти.

– Вера, тебя просил зайти Марк Осипович. Он обещает протекцию. Есть вакантное место воспитательницы в сиротском приюте, – вспомнила Олимпиада Клавдиевна, когда они вдвоем мыли на кухне посуду. – Конечно, если место не понравится, я не тороплю. Ради бога, не пойми превратно.

– Но это же чудесно!.. Ребятишки... – Вера Павловна взмахнула полотенцем.

– Говорят, там не очень чисто. Кажется, детишек обкрадывают. Представь, находятся подлецы!

Идти к доктору Твердякову в этот день было поздно, и Вера Павловна отложила визит до утра. Но мысль о предстоящей работе уже не покидала ее.

Приют находился недалеко от их дома, на той же улице. Из окна ее комнаты видна была часть глухой кирпичной стены и зеленая крыша, на которой белыми неровными пятнами лежал снег. Плотный и высокий приютский забор дополнительно укреплен тремя рядами колючей проволоки. Со двора на улицу долетали слабые голоса и детский плач. Обычно это мало кого трогало. Только когда из ворот выезжала простая телега со стоящим на ней некрашеным детским гробиком, кто-нибудь из соседей, снимая шапку, замечал: «Второй на этой неделе». – «Да, мрут детишки... Сироты!» – отвечали ему.

Вере Павловне и прежде приходилось слышать толки о приютских порядках. Она возмущалась, негодовала, но тут же забывала об этом. Никогда у нее не возникало желания проникнуть за приютский забор и попытаться самой сделать что-то для детишек. Теперь же она готова была обвинить себя в черствости и бездушии. Ей виделись будущие питомцы, маленькие, беззащитные, как ее собственный сын, – они тоже растут без отцов. Она представила себе, как будет говорить с ними, отстаивать их интересы, – с этими мыслями и уснула.

2

На следующий день около одиннадцати утра она не без робости и волнения перешагнула через порожек узенькой калитки, прорубленной в приютском заборе. Двор поразил ее запущенностью; был он покрыт сугробами, из снега торчали какие-то палки, сучья. Посреди двора снегом замело брошенную как попало телегу. К хозяйственным постройкам протоптаны тропинки. Всюду следы вылитых помоев. Окна приютского здания, выходившие во двор, были заколочены досками, либо в них вместо стекол торчали листы грязной фанеры. В одном месте наружу выпячивалась подушка, цвет которой невозможно было определить из-за наросшего толстого слоя инея и снега; видно, осенью подушкой наскоро заткнули дыру да так и оставили на зиму.

Вера Павловна поглядела на эти следы кричащей бесхозяйственности, вздохнула и тихонько двинулась к той двери, куда сходились тропинки со двора. Навстречу ей выбежала девочка лет семи, худенькая, в коротком не по росту ситцевом платьице, в рваных башмаках и с непокрытой головой. Перегибаясь в одну сторону, она тащила огромное ведро с помоями, чертившее днищем след на снегу. Увидев перед собой незнакомую женщину, девочка испуганно посторонилась, ступив башмаками прямо в сугроб.

– Ты что же, милая, без чулок ходишь? Зима-а, – сказала Вера Павловна, ласково и строго посмотрев на девочку. – И пальто надевать надо.

Девочка, все еще держа ведро на весу, исподлобья взглянула на нее и чуть заметно пошевелила губами:

– У меня нет... чулков.

– Ах, боже мой! – Вера Павловна смешалась, посмотрела еще раз на ее тоненькие голые ножки, погрузившиеся в снег выше щиколоток, покраснела и вдруг ощутила острую жалость к этой девочке. – Дай сюда ведро. Дай!.. Я отнесу. А ты – беги в дом. Разве можно так? Ты же простудишься, – поспешно, прерывающимся голосом говорила она, перебросив сумочку из одной руки в другую и хватаясь за дужку ведра. – Господи, да беги же скорей!

Она почти вырвала ведро из рук оторопевшей девочки; помои плеснули через край и залили нижнюю часть полы пальто. Вера Павловна не заметила этого. Девочка же глянула на расплывающееся темное пятно, испуганно отпрянула и юркнула обратно в дверь.

Когда Вера Павловна вошла в полутемный и холодный коридор, сверху, с лестничного пролета, донесся тоненький голосок:

– Тетенька, поставь ведро возле дверей. Я заберу-у.

– Девочка, девочка, а где тут канцелярия? Ты проводи-ка меня, – сказала Вера Павловна, всматриваясь в расстилающийся перед нею полумрак и с трудом угадывая, где начинаются первые ступеньки. Но девочки и след простыл. Однако голос был услышан. Совсем рядом приоткрылась не замеченная ею прежде дверь, и из-за нее выглянули сразу две всклокоченные мальчишечьи головы – одна огненно-рыжая, ярко освещенная сзади падающим на нее солнечным лучом, другая – черная.

– Вам кого надо? – дискантом спросил обладатель рыжих кудрей.

– Я ищу старшую воспитательницу Потапову.

Обе головы переглянулись.

– По-та-по-ву?..

– Да, Наталью Федоровну. – Ельнева вспомнила имя, названное доктором Твердяковым.

– А-а, тетю Ната-ашу! – Черноголовый мальчик сдержанно улыбнулся и шагнул в коридор.

– Закройте двери, холявы! Холоду напустили, – детским баском крикнул кто-то из комнаты и грубо выругался.

Рыжая голова сразу исчезла вместе с солнечным лучом.

Черноголовый же мальчик остался в коридоре. Засунув руки в карманы, он выжидающе смотрел на незнакомую женщину.

– Мне нужно в канцелярию. Проводи меня, пожалуйста, – сказала Вера Павловна, испытывая перед ним странное чувство робости и неловкости. Глаза ее успели привыкнуть к полумраку, и теперь она как следует рассмотрела мальчишку. На нем были штаны с заплатами на коленях, коротенькая куртка неопределенного цвета и потрепанные, непомерно большие ичижные головки с грязными брезентовыми голенищами. На смышленом чумазом лице со вздернутым носиком выделялись живые карие глаза. Держался он независимо, не робел и не стеснялся.

– Канцелярия – там, – мальчик показал рукой в конец коридора. – Да в ней никого нет, все пошли на американский склад. И тетя Наташа и наш заведующий.

– А склад далеко?

– Да нет. Обойти дом с другой стороны и – первые двери. А вы, тетя, кто будете? Тетя Наташа вам знакомая, да? Я сразу догадался, раз вы ее спрашиваете. Она – хорошая, – сказал мальчик и с готовностью предложил: – Хотите, провожу вас? Я только шапку надену... У них чего там нет на складе, – бойко продолжал он, появившись через мгновение в сдвинутой на одно ухо шапчонке-маломерке. – Только они нам ничего не дают. Ничегошеньки! Все на сторону отпускают. Другой раз тут целая очередь стоит. Правда, правда!.. Нам-то видно. А то, бывает, на подводах приедут... кулей как нагрузят, так лошадь еле везет.

– Кто же берет у них продукты? – спросила Вера Павловна.

– Известно кто. Из города – буржуи, – мальчик сплюнул в сторону. – Им и шеколады, и муки белой – сколько хочешь. А еще, слышь, молоко в банках с сахаром. Вот, говорят, вкусная штука! Хоть бы раз когда попробовать дали, жадобы! – Забежав вперед, он открыл дверь, зажмурился от яркого солнца. – Американец тут такой толстый, как бочка из-под кеты. Наверно шеколаду много жрет. А по-русски – ни бельмеса. Мы его главным жмотом прозвали. Он и в самом деле – жмот, – сказал мальчик необычайно серьезно и убежденно.

...В помещении склада держался смешанный стойкий запах, обычный для бакалейных лавок. Почти все пространство было заставлено ящиками, коробками, мешками, бочками. Из окна с открытым железным ставнем падал свет на длинный стол с весами и набором гирь. За столом на табурете, отодвинув гири локтем, сидел Марч, в шапке и добротном пальто с меховым воротником. Немного в стороне с почтительным выражением стоял заведующий складом – юркий горбоносый человек с тонкими длинными пальцами. Позади на полках были расставлены образцы товаров, имеющихся на складе. Над головой Марча, точно тиара, возвышалась пирамида из банок со сгущенным молоком с надписями на английском языке и изображением сытой рыжей коровы.

Марч походил на хозяйчика-бакалейщика. Он шумно дышал, цедил сквозь зубы редкие, невнятные слова.

Переводила мисс Хатчисон. Нарядно одетая, яркая, она казалась доброй феей, сошедшей на землю с одного из многочисленных рекламных плакатов.

– У нас свои порядки. Мы не можем действовать произвольно. Существует инструкция, утвержденная правительством Соединенных Штатов. Кто посмеет ее нарушить? От нас требуют исполнительности. Мы же простые служащие, – говорила она мягким, убеждающим тоном и быстро переводила взгляд с молчаливого и хмурого заведующего приютом на старшую воспитательницу.

Наталья Федоровна теребила пальцами край белой вязаной шали, заметно волновалась.

– Ну хорошо. Инструкция... Я все-таки не понимаю. Не могу понять... почему вы должны отказывать в помощи детям-сиротам и снабжать продуктами бог знает кого – во всяком случае не тех, кто действительно нуждается?

– Миссис забывает, что это – беженцы, – с улыбкой напомнила американка.

– Вот уж нашли о ком заботиться!

– Инструкция, миссис... Беженцам помощь оказывается в первую очередь. Потом уже прочим нуждающимся. Американскому Красному Кресту надо представить списки. Мы пошлем их на согласование.

– А тем временем спекулянты наживаются, продавая на черном рынке ваши продукты.

– Вероятно, наша система еще недостаточно совершенна, миссис. Со временем мы ее наладим. Во всяком случае, каждому, кто сумеет доказать, что он является беженцем, помощь будет оказана. Это предусмотрено инструкцией, миссис. Вам не следует жаловаться. Ведь вы тоже приезжая?.. – и Хатчисон опять быстро скользнула взглядом по лицу Натальи Федоровны.

– Что?.. При чем тут я? – Наталья Федоровна не поняла сразу смысла последней фразы. Потом догадалась, покраснела, вспыхнула и вызывающе громко подтвердила: – Да, я приезжая. Только... не помещица, не купчиха, не миллионщица. Я не от революции бежала, я к мужу приехала.

– Господи, охота же вам на рожон лезть, – сказал молчавший до сих пор заведующий приютом – толстый мужчина с хитроватым лицом конского барышника. Он стоял в тени, посматривал исподлобья на Наталью Федоровну, но больше всего был озабочен тем, чтобы поймать взгляд Марча. В такие минуты он разводил руками, жестами и мимикой выражал категорическое несогласие со своей помощницей. Случайно оказавшись на посту заведующего приютом, он меньше всего думал о том, как улучшить положение подопечных детей, а все старания прилагал к тому, чтобы побольше урвать для себя. Свою должность он рассматривал как выпавший на его долю фарт. – Да ведь оно, если рассудить, и правильно, – говорил он, выдвинувшись вперед и сверля Потапову буравчиками глаз. – Возле одной печки весь свет не обогреешь. А кое-кому и тепло от нее и сытно. И неча тут скандалить, когда все можно в надлежащий порядок произвесть. Желают они зачислить вас на паек – соглашайтесь. Спасибо еще надо сказать.

– Как вы смеете предлагать мне это? – спросила Наталья Федоровна, и глаза ее гневно вспыхнули. – Я вас ненавижу, – шепотом добавила она и, брезгливо передернув плечами, сделала отстраняющий жест.

– Да ты не шебаршись, – хмуро бросил заведующий, отступая обратно в тень. – Вот идеалы развела, прости господи! Ваша-то песенка сладка, да коротка. Фьюить!.. и Митькой звали...

– Вы думаете? – Наталья Федоровна, сощурясь, посмотрела на него. – А я вам подам совет: уходите-ка подобру-поздорову. Хотя таких, как вы, надобно в тюрьму сажать, – и она повернулась опять к американцам. – Если ваш Красный Крест действительно ищет нуждающихся – так это приютские дети. Вы видели, в каких ужасных условиях они находятся. Они раздеты, босы и голодны.

– Поверьте, миссис, мне от всей души жаль ваших детишек! – сказала Хатчисон, посмотрела на Марча и по-английски что-то сказала ему.

Марч утвердительно кивнул головой.

– Мистер Марч не знал, что положение настолько плохо. Он подумает, что можно сделать, – перевела мисс Хатчисон. – Вы можете сейчас взять сгущенное молоко для маленьких.

– Йес, йес! – Марч повернулся вместе с табуретом, начал проворно переставлять банки с полки на стол. – Вот это можете забрать сейчас, – сказал он, когда вся пирамидка, возвышавшаяся над его головой, оказалась на столе.

Наталья Федоровна посмотрела на грязные желтые разводья, на плесень и паутину, обнаружившиеся на стене, когда убрали нарядную горку пестро окрашенных банок.

– Это на восемьдесят-то человек? – спросила она и сухо рассмеялась. – О, вы щедры, господа! Очень щедры... Прощайте! – и, высоко подняв свою гордую, красивую голову, пошла к выходу из подвала.

У самых дверей, в тени, никем не замеченная, стояла невольная свидетельница этой сцены – Вера Павловна. Она сделала шаг навстречу Наталье Федоровне и с мягкой улыбкой протянула ей обе руки сразу.

– Вы старшая воспитательница Потапова?

– Да, это я. Что вам угодно? – сухо спросила Наталья Федоровна, внимательно и недоверчиво посмотрев на нее.

– Меня к вам послал доктор Твердяков.

– А-а, Марк Осипович! – Наталья Федоровна подхватила Ельневу под руку и повлекла вверх по ступеням. – Пойдемте отсюда!.. Так вы хотите работать у нас? А вы знаете, как это трудно? Очень, очень... Должна заранее предупредить.

– Я знаю.

– Нет, вы не знаете. Вас что побудило искать работу?.. Материальные затруднения? – спрашивала она, идя по двору.

– Отчасти да. Но я также хочу быть полезной.

– У вас свои дети есть?

– Да, сын.

– А вы далеко живете?

– На этой же улице, через три дома.

– Это хорошо. Вы всегда сможете отлучиться, когда нужно.

Они вместе прошли в канцелярию. Там Наталья Федоровна задала Ельневой еще несколько вопросов.

– Если у вас хватит характера, вы справитесь, – сказала она в заключение и улыбнулась. – Знаете, детей надо полюбить. Но что же теперь делать с вами? Оформить ваш прием должен заведующий. А он упрется. Это неизбежно при тех отношениях, какие сложились у меня с ним. Меня он тоже постарается выжить. Нет, сдаваться не будем! Пора почистить эти авгиевы конюшни, – сказала она после недолгого раздумья. – Буду требовать, чтобы к нам назначили ревизию. Тут масса злоупотреблений. Американцы тоже хороши! Форменное издевательство... устроить здесь свой склад и на глазах у голодных детей пичкать шоколадом обожравшихся барынек! Вы оставьте свой адрес.

...В тот же вечер Вера Павловна получила от нее записку.

«Все устроилось, – писала Наталья Федоровна. – Продовольственной управе дано распоряжение об отпуске нам продуктов. Заведующий отстранен. Его обязанности предложено исполнять мне. Завтра прошу приходить на работу». И после подписи размашистым почерком сделана приписка: «Из Петрограда получено сообщение: для детских приютов отправлены почтой двести пятьдесят тысяч рублей. Это поправит наши дела».

На другой день Вера Павловна встала рано. На улице падал снег, под ровной его пеленой исчезли все следы. Зеленая крыша приюта тоже стала белой и будто приблизилась.

Она покормила сына и, стоя перед зеркалом, принялась расчесывать волосы. Мысли были заняты предстоящей работой.

Олимпиада Клавдиевна готовила завтрак. По всей квартире распространился запах кипящего кофе.

Леночка и Даша спали в одной комнате. Леночка разметалась, сбросила с себя одеяло. Даша, напротив, укрылась с головой.

В комнате было свежо, и Вера Павловна, пройдя на цыпочках, подняла одеяло и укрыла спящую девочку. Под ногами скрипнула половица. Даша подняла голову, посмотрела на сестру, на спящую Леночку и улыбнулась.

– Ты уже уходишь? Как же я проспала! Знаешь, вчера дала слово вставать пораньше и помогать тебе, – сказала Даша, искренне огорченная тем, что не смогла выполнить свое намерение. – Я избаловалась на правах младшей. Но так нельзя, – повторила она, спуская с кровати босые ноги и осторожно пробуя пальцами холодный пол.

– Просто нужно раньше ложиться. Опять читала в постели? – с улыбкой спросила Вера Павловна.

– Ага!.. до третьих петухов. – Даша соскочила на пол, зашлепала босыми ногами.

– Тише! Леночку разбудишь.

– Иди, пожалуйста! Иди... Я сейчас оденусь. – Даша замахала руками; она очень любила сестру, но почему-то стеснялась ее.

Когда Вера Павловна вышла, Даша принялась натягивать чулки.

Леночка опять раскрылась. Даша поправила одеяло, осторожно коснулась губами разрумянившейся щечки девочки и побежала умываться.

Кофе пили втроем. Вера Павловна была уже одета, ей не терпелось поскорее уйти.

– Ты, Вера, пожалуйста, будь осторожнее, – говорила Олимпиада Клавдиевна. – Есть очень прилипчивые кожные болезни. Кроме того, насекомые... После обхода обязательно мой руки. Рекомендую завести халат больничного типа. Главное, домой не занеси чего-нибудь.

– Но детишек в приюте осматривает врач, – возразила Вера Павловна.

– Знаю я эти осмотры! Раз денег за визит не платят, все делается спустя рукава, – проворчала Олимпиада Клавдиевна.

– Там Марк Осипович, тетя. Он человек добросовестный, – поддержала сестру Даша.

– А ты не встревай! Молода еще, – и тетка заговорила о том, какие могут быть злоупотребления на приютской кухне и как их лучше всего выявить. Попутно она надавала Вере Павловне кучу других полезных, по ее мнению, советов.

– Тетя, ты просто прелесть! Вот тебе! Вот! – Даша в восторге чмокнула Олимпиаду Клавдиевну в щеку и умчалась одеваться, чтобы успеть проводить сестру.

Но, пока она одевалась, Вера Павловна ушла. Даша в досаде топнула ногой. Идти к подругам было рано.

Придя в приют, Вера Павловна не знала, чем заняться. Но когда она зашла в первую же комнату, посмотрела на неубранные кровати, на грязных, неумытых ребятишек и заплеванный пол, ей стало горько. Сняв пальто, она принялась за уборку. Ее сильные, ловкие руки быстро все перевернули в комнате; через какой-нибудь час все тут приняло другой вид. Ельнева повеселела. Рядом были другие такие же запущенные комнаты, и она устремилась туда. Однако одной провернуть такую массу работы было невозможно. Вера Павловна пошла к заведующей в канцелярию.

– Нам следует начать с наведения чистоты. Вымыть полы, стены, белье, ребятишек. Давайте оставим пока другие дела и все возьмемся за уборку, – предложила она.

– Согласна, – сказала Наталья Федоровна. Ей тоже казалось, что сейчас это самое важное.

Старый заведующий еще не сдал ключи, а уж на нее навалилось столько дел – впору голову потерять.

Неожиданной удачей для них было появление в приюте Дарьи Петровой. Дарья случайно шла мимо приюта, занятая мыслью о том, что надо самой зарабатывать хлеб. Нелады в семье дошли сейчас до того предела, когда люди должны или уступить друг другу, или разойтись в разные стороны. Идти назад Дарья не могла. Слишком многое поднялось в ней. Пробудились иные мечты, возникли другие стремления. Как можно опять втиснуть это в тот тесный комнатный мирок, в котором она жила до сих пор?

И была еще одна причина, от которой у нее сладко замирало сердце, – Савчук. Она тщетно боролась с собой, чтобы скрыть свои чувства.

Размышляя о своем житье, Дарья заметила на воротах приюта белый листок, прибитый двумя гвоздиками. Из объявления она узнала, что здесь требуется уборщица, и зашла узнать условия; ее приняли на работу.

Весь персонал к ее приходу вооружился тряпками, самодельными швабрами, лопатами, ведрами. Дети старших возрастов стремглав носились по коридорам, младшие сидели взаперти в двух нижних комнатах и дружно ревели. Крик стоял такой, что Дарье сперва показалось, будто она вместо приюта попала в сумасшедший дом.

– А вы чего без дела стоите? Берите ведро. Надо принести воды, – крикнула Дарье Вера Павловна, внезапно появляясь в коридоре.

Дарья с готовностью схватила ведро, хотела спросить, где вода, но Веры Павловны уже не было. Подчиняясь общему темпу, Дарья побежала по лестнице в подвал, сообразив, что там вернее всего можно найти водопроводный кран.

Вскоре Дарья по-хозяйски управлялась с уборкой. Шуму стало меньше, а порядка заметно прибавилось. Воспитанники больше не бегали по коридорам – принимали участие в общей работе. Малышей перевели в чисто убранное помещение, накормили. Внизу налаживали стирку.

После обеда Вера Павловна знакомилась с детьми. Многие дичились. Она смотрела на их остроносые лица, на худые, как плети, ручонки, ловила порою робкие, застенчивые взгляды и думала о том, как трудно будет с ними. Среди детей была и та девочка, которая первой повстречалась ей во дворе. Она украдкой посматривала на воспитательницу, но стеснялась заговорить с ней.

– Как тебя зовут? – Ельнева погладила девочку по худенькому плечу, нащупала острые ключицы.

– Вера, – сказала девочка, не поднимая глаз. Верхние реснички у нее затрепетали, видно, очень хотелось посмотреть; щеки вспыхнули бледным румянцем.

– Значит, у нас с тобой одинаковое имя. Меня зовут Вера Павловна.

Вперед храбро протиснулся бутуз в синей рубашке, босой. Он поковырял пальцем в носу и спросил:

– Ты мне лошадь купишь? Настоящую.

– Я боюсь лошадей. Они лягаются, – сказала Вера Павловна. Ребята снисходительно заулыбались.

– Вот еще! Их надо кормить овсом и сахаром, – заметил мальчик постарше.

– Сахару детям не хватает. Зачем его зря переводить? А лошади едят траву. «Ой, что за глупости я говорю!» – ужаснулась Вера Павловна.

– Верно, едят, – хором согласились ребята. И посыпались вразнобой вопросы: – А почему?.. Почему сахару не хватает? А зачем американцы сахар большим дядям дают? Ого по скольку!..

– Потому, что они толстые, – сказал мальчик, который объяснял, чем кормят лошадей.

– Тетя, а бить нас будут? – спросил чей-то тоненький голосок. В комнате мгновенно установилась тишина. Карие, серые, голубые детские глаза выжидающе уставились на Веру Павловну.

– Нет, бить вас не будут, – сказала она, понимая уже, что здесь были коротки на расправу. – Вас били, да?

– Нас всегда били, – сказала Вера и серьезным не по-детски взглядом посмотрела в глаза воспитательнице.

«Боже мой! Боже мой, – думала Вера Павловна. – Такие крошки... Придется разделить их на несколько групп по возрасту. Заниматься с каждой группой отдельно. Читать вслух...» – Она задумалась над тем, как построить программу, с кем посоветоваться? Столько новых вопросов сразу встало перед ней!

Домой уходили все вместе – Потапова, Ельнева и Дарья.

Вера Павловна пригласила всех пить чай, но Дарья решительно отказалась. Наталья Федоровна согласилась зайти на минуту. Семья Ельневых ей понравилась, хотя Олимпиада Клавдиевна, узнав, чем занималась сегодня Вера Павловна, не переставала ворчать.

– Зачем ты берешься за грязную работу? Это вовсе не твое дело. Для этого имеются специальные люди, – строго выговаривала она племяннице. – Посмотри, во что превратилась юбка. Ужас!

– Но ведь дома я делаю эту же работу, и ты мне не мешаешь, – защищалась Вера Павловна.

– Дом есть дом. – Олимпиада Клавдиевна считала, что такого рода замечание не нуждается в пояснениях. – Подумай, ты сама уравняла себя с уборщицей! Нет, люди интеллигентного труда не должны так опускаться...

– Все приходится делать при некоторых обстоятельствах, – примирительно заметила Наталья Федоровна. – Поставьте себя на наше место, и вы...

– Я?.. А, пожалуй, вы правы, – сказала Олимпиада Клавдиевна и рассмеялась.

Даша зазвала сестру и Наталью Федоровну к себе в комнату и призналась, что она целый день мастерила по имеющейся выкройке чепчики для приютских детишек.

– Хороши, не правда ли? – и она высыпала на кровать ворох разноцветных чепчиков.

– Да. Только эти годны для грудных детей. А в приюте подростки, – сказала Наталья Федоровна.

Лицо у Даши вытянулось. Обе женщины расхохотались.

– Нет, не смейтесь! Нехорошо над этим смеяться, – крикнула Даша, вся зардевшись, и убежала на кухню.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

1

Накануне со сборным поездом прибыло три вагона зерна из Завитой. Захарова о прибытии груза известили поздно; лишь к ночи он сумел собрать артель грузчиков. Вагоны поставили в тупичок довольно далеко от склада.

Прохор Денисович Игнатов побежал к дежурному по станции. Вернулся ни с чем: машинист маневрового паровоза в этот час мирно почивал у себя дома. Взять из депо другой паровоз дежурный не пожелал, ссылаясь на какую-то инструкцию. «Ждите утра», – флегматично посоветовал он.

– Ну что, ребята? В конторку – к артельщику? – спросил Игнатов, израсходовав весь запас ругательных слов в разговоре с дежурным по станции.

Грузчики недовольно зашумели.

– Давайте разгружать. Лишние сто сажен – не велика дорога, – сказал Савчук.

С вагонов сорвали пломбы. Прохор Денисович первым взвалил на плечи тяжелый мешок и, стараясь ступать по шпалам, зашагал в темноту. Иван Павлович двинулся за ним.

Проделав два-три раза путь до склада, Савчук почувствовал, что эта лишняя сотня сажен как следует отзовется на пояснице.

Возле вагонов во тьме – огоньки цигарок.

– Что, уже перекур? Приморились? – насмешливо спросил Савчук, подходя к сгрудившимся в кучку грузчикам.

– Погоди, Иван Павлович. Вот товарищ, что предлагает, послушай, – сказал Игнатов.

Грузчики расступились, и Савчук оказался лицом к лицу с невысоким железнодорожником.

– Здравствуйте! – сказал тот, поднимая фонарь и всматриваясь в лицо Савчука. – Я сейчас вагоны расцеплю... по одному на руках подкатите их поближе к складу.

Поставив фонарь, он нырнул под вагон, повозился немного в темноте и вылез обратно на бровку. Сказал деловито:

– Готово. Навались, ребята! – и сам плечом уперся в ребро вагона.

Общими усилиями вагон стронули с места, и он тяжело покатился по ржавым, засыпанным снегом рельсам.

Работа теперь пошла веселее.

Когда у склада появился Захаров с десятком ломовых подвод, небо над железнодорожными казармами начало светлеть.