Текст книги "На восходе солнца"

Автор книги: Н. Рогаль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 34 страниц)

– Поддержка нужна атаману, – осторожно заметил он.

– Поддержка будет... от держав. С этим надо считаться, казаки. Нам одним с большевиками не управиться. Из двух зол надо выбирать меньшее.

Иннокентий Смолин посмотрел на него, удивленно приоткрыв рот.

– А ты не врешь это? – спросил он, позабыв про субординацию.

– Господа казаки, – голос Мавлютина зазвучал торжественно и строго. – Я говорю сущую правду. Крест поцеловать могу. Кроме того, я привез первую субсидию есаулу Калмыкову – двести тысяч рублей. А как расходовать деньги, вы уж подумайте. Вам виднее.

Архип Мартынович и братья Смолины выразительно переглянулись.

Может быть, если бы Калмыков не был здесь же, в Имане, не гонял с гиком по улицам тихого городка с головорезами из своего полка, агитация за него шла бы успешнее.

Съезд затягивался, а Мавлютин не был уверен в результатах голосования. Шла дискуссия о том, какими качествами должен обладать войсковой атаман.

Делегаты начали тяготиться бесконечным переливанием из пустого в порожнее. Они дружно проголосовали резолюции, требующие от казаков сплочения для борьбы с большевиками. Но в выборах атамана ни одна группа не хотела уступать. С этим были связаны разные материальные интересы, и тут единодушие старшин и атаманов кончалось.

А за кулисами продолжался отчаянный торг. Мавлютин отчасти убедил, отчасти припугнул войскового старшину Шестакова, и тот заколебался, заговорил о желании снять свою кандидатуру. С полковником Февралевым вздумали разделаться сами калмыковцы. Выждав темный час, когда он шел из войсковой канцелярии домой, они верхами наскочили на него и нещадно исполосовали ему спину плетьми, приговаривая:

– Задаток, Февралев! Задаток... А придет час – к стенке поставим. И Шестакова тоже[1]1
  Позднее калмыковцами действительно были расстреляны и Февралев и Шестаков. (Прим. автора.)


[Закрыть].

Случилось, правда, так, что по ошибке пьяные экзекуторы отхлестали не самого Февралева, а одного из его приверженцев. Результат оказался совершенно обратным тому, на который рассчитывали. Не только февралевцы, но и их противники подняли страшный шум. Дело кое-как замяли. К счастью для партии калмыковцев, подоспела приветственная телеграмма от атамана амурских казаков Гамова. Гамов заверял, что не допустит передачи власти Советам в Благовещенске.

На другой день бородачи-уссурийцы были обрадованы предложением отложить выборы войскового атамана до следующего пятого круга, а пока утвердить исполняющим обязанности атамана командира казачьего полка есаула Калмыкова. Расчет Мавлютина оправдался: сторонников Калмыкова устраивала фактическая власть, противников – возможность утешить себя восклицанием: «Ну, поглядим! Поживем – увидим...»

Без особых проволочек выбрали войсковое правительство. Оно тут же назначило депутацию для вручения есаулу Калмыкову постановления круга.

Депутация, возглавляемая Тебеньковым – ныне членом войскового правления, – степенно прошествовала по главной улице городка. Архип Мартынович, сознавая значение момента, мысленно репетировал речь. Алексей Смолин в задумчивости теребил заиндевевшую бороду. Иннокентий похохатывал, слушая, как атаман соседней Графской станицы изображал в лицах императрицу Екатерину Вторую и графа Орлова. Атаман был известный сквернослов и похабник.

Пока хозяин привязывал на цепь рычавшего на чужих пса, Архип Мартынович отворил дверь в старый смолинский дом. Ставни в первой комнате были прикрыты, и в ней стоял полумрак. Дверь же во вторую половину, освещенную вечерним солнцем, была распахнута настежь. Оттуда доносились неожиданные звуки молчаливой борьбы, вздохи, сопенье.

Архип Мартынович глянул туда да так и обомлел.

Сразу за дверью лежало опрокинутое ведро, грязная вода лужицей растекалась по полу. Тут же валялась брошенная тряпка для полов. Возле широкой кровати с горой взбитых подушек смолинская батрачка Агаша держала за шиворот низкорослого Калмыкова одной рукой, а другой, мокрой, отвешивала ему звонкие пощечины. Кирпично-красная голова есаула моталась от веских ударов то влево, то вправо.

– Ах, ты, гнида несчастная! Скажи, пожалуйста, чего надумал, а? – возмущенно говорила Агаша.

Высокая, на целую голову превосходившая Калмыкова ростом, раскрасневшаяся от гнева, гордая и сильная, Агаша действительно была прекрасна в этот момент. Это была настоящая вольная казачка, способная постоять за свою честь.

Депутация, теперь уже в полном составе, оторопело глядела из-за дверей.

– Ах, господи, вот шельма! Как она его хлещет. Ка-ак хлещет, – в совершенном восторге шептал атаман из Графской. – Ну, девка. Огонь!

Смолин из-за его спины делал Агаше устрашающие знаки. Но та не замечала.

Архип Мартынович еле сдерживал разбиравший его смех.

Все члены депутации отлично понимали щекотливость создавшегося положения. Трудно было сразу сообразить, как лучше выйти из него.

Агаша наконец сочла, что покушение на ее честь достаточно отомщено, и оставила есаула в покое.

– Застрелю-у! – вдруг страшным голосом закричал Калмыков, когда Агаша нагнулась, чтобы поднять с полу ведро.

– Вот я тебя стрельну – ведром по башке, – спокойно ответила она, не удостоив его даже взглядом.

Калмыков сразу притих и начал одергивать на себе шаровары.

Агаша тряпкой сгоняла разлившуюся на полу воду.

– Иди, подлая! Иди сюда, слышь, – шипел из-за двери хозяин, делая Агаше знаки обеими руками.

Агаша с досадой передернула плечом и с тряпкой в руках, как была босая, с подоткнутым подолом, вышла в горницу пред очи депутации.

– Али нагайки захотела, негодница? – грозным шепотом спросил Смолин.

– А пусть не лезет. Пусть не насильничает, – вызывающе громко сказала она. – В другой раз я его, мерзавца, в ведре утоплю.

– Ну, ты гляди...

Смолин явно не знал, как ему быть.

Атаман из Графской шептал на ухо Иннокентию:

– Ядреная девка, черт побери! Вот такую, паря, обратать – это да... С нею в воде не утонешь, в огне не сгоришь.

Видно было, что Агаша произвела на него сильное впечатление.

Архип Мартынович густо кашлянул.

– Вы ко мне, господа казаки? – спросил из-за двери несколько оправившийся Калмыков.

– Так точно, господин есаул! Дозвольте? – обрадованно и громко сказал Смолин.

Все делали вид, что ничего не заметили.

Калмыков поспешил перейти на затемненную половину дома.

– Черт знает, зуб б-болит, – хмуро пожаловался он, перешагнув порог и держась рукой за ту щеку, по которой Агаша била наотмашь.

– И что же он, зуб, ноет али стреляет? Который зуб?.. – ехидно справлялся атаман из Графской, не упуская случая лишний раз позубоскалить.

Калмыков лютым зверем посмотрел на него, но смолчал.

Архип Мартынович хотел начать речь по всей форме, как подготовился, да догадался, что это поставит его в смешное положение. Он хмуро буркнул:

– Докладываю: назначили вас исполняющим... войскового атамана.

Калмыков подпрыгнул, как резиновый мячик:

– Назначили, ну?.. Черт побери! Все-таки назначили... – Пробежался мелкими шажками вокруг депутации, точно собака, обнюхивающая след, радостно тявкнул: – Хлобыстнем по стаканчику, а? Есть четверть крепчайшего ханшину.

– Один момент, господин атаман! Сооружу закуску. – Смолин засуетился и выскочил в дверь.

Остальные стали усаживаться вокруг стола.

Неделю спустя Архип Мартынович, покончив с неотложными делами в войсковом правлении и оставив Варсонофия в иманском конвойном эскадроне, возвращался поездом домой, в Чернинскую. Был он теперь напыщенный и важный. Даже голос у него стал будто басовитее.

Он сидел на трясучей скамейке, стесненный с боков чужой рухлядью, и с удовлетворением перебирал в памяти события последней недели. Добрался наконец и до сцены, когда он пришел с депутацией к Калмыкову. Вспомнил – и плюнул.

За окном на склонах сопок маячили желтые кусты дубняка, убегали назад телеграфные столбы. Поезд прогрохотал по мосту. Архип Мартынович посмотрел в окно на застывшую, покрытую снегом речку, и мысли его отвлеклись к домашним заботам.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

1

Предаваясь в пути приятным мечтаниям, Тебеньков не знал, что беднейшие казаки станицы Чернинской сходятся в этот час в дом его соседа, чтобы послушать однорукого хоперца Коренева. Тот не стал дожидаться окончания Войскового круга. В каждом поселке у Коренева находились сослуживцы-однополчане: было с кем потолковать по душам. И прежде чем сюда дошло воззвание Войскового круга, большая часть казаков низовых станиц решительно осудила попытку казачьей верхушки толкнуть уссурийцев на братоубийственную войну. Знай об этом Архип Мартынович, не стал бы он задерживаться в Имане ни одного лишнего дня. Да что мог изменить его приезд?

Со двора Тебеньковых видны освещенные соседские окна, В вечерней тишине слышатся скрип калитки, негромкое покашливание казаков.

«Опять булгачатся. Должно быть, насчет заездка», – с неприязнью подумала Егоровна, закрывая амбар на большой висячий замок. Она не могла простить соседу подбитого кабанчика.

На реке Чернушке, бегущей с отрогов далекого Сихотэ-Алиня к Уссури, жители станицы зимой ставили заездки. Работа обычно производилась на артельных началах. Соберется десяток соседей, облюбуют протоку, по чистым прозрачным водам которой идет на нерестилища проходной ленок, и в пять-шесть дней перегородят ее. Рыба, наткнувшись на неожиданную преграду, долго ходит вдоль заездка, тычется носом в узкие щели и в конце концов, гонимая могучим инстинктом размножения, лезет в единственное оставленное открытым отверстие ловушки – «морды», сплетенной из тех же тальниковых прутьев. Артельщикам оставалось по очереди ходить на заездок (обязательно по нескольку человек, чтобы было без обману) и забирать улов. Чем ближе к весне, тем больше усиливался ход ленка. Иногда за день-два перед ледоходом вынимали рыбы больше, чем за все предыдущие месяцы.

Из-за проточек, удобных для постановки заездков, нередко возникали споры; станичники, случалось, доходили до драк. Каждая сложившаяся артель, если проточка оказывалась уловистой, стремилась закрепить ее за собой. На станичном майдане право первой заявки признавалось неоспоримым. Но его можно было перекупить, выставив артельщикам отступного – ведро или два водки. Таким путем лучшие заездки постепенно переходили в руки зажиточных казаков. Станичная же беднота оказалась оттесненной на самые дальние и неходовые протоки.

Архип Мартынович великолепно учитывал сложившуюся обстановку.

– Что ж, станичники! – говорил он соседям, поблескивая глазами, поглаживая аккуратно расчесанную бороду. – Потратился я, верно. Да, видно, нынче трех заездков самому не поднять. У меня хлопот знаете сколько?.. Общественные дела... Ни прибыли от них, ни корысти. А вас жалко, ей-богу! В такой одежде за десять верст по морозу ходить, и было бы из-за чего. Проточка мелка, поди, перемерзает. Ленок туда носа не кажет. Зря затеяли, зря...

– Да ведь хочется и нам ребятишек рыбкой побаловать, – возражали ему. – Не для продажи ловим.

– Эх, братцы! Труда своего ценить не умеете, – Архип Мартынович сокрушенно качал головой, задумывался. Потом он сдергивал шапку, швырял в угол и решительным тоном заявлял: – Так и быть, казаки! Поступаюсь своим интересом. Городите заездок на Домашней. Не ошибетесь. Вот ты, Микишка, артель сколоти... ты мастер, я тебе доверяю.

Об условиях, на которых соседям разрешалось ставить заездок на их же бывшей протоке, Тебеньков говорил коротко и кротко:

– Поделимся по-соседски, не чужие ведь. Половину улова – мне, остальное – делите на паи. Я в это не вмешиваюсь. Зато удобство какое... Из дому – рукой подать. Для променажу прошелся чуть, и тащи себе рыбку на уху. А самому недосуг, так и детишки вынут, им тоже приучаться к делу надобно.

При устройстве заездков существовало, однако, общее для всех правило: нельзя перегораживать фарватер. Архип Мартынович не раз прикидывал, сколько рыбы можно взять, если перекрыть ход по главному руслу. Он и место облюбовал – напротив своих окон. Но нарушить порядок не решался. Как станичный атаман, он боялся повредить себе слишком открытым проявлением алчности. Тебеньков был хапуга и хитрец одновременно.

Уезжая в Иман на Войсковой круг, Архип Мартынович решительно распорядился ставить заездок напротив своего дома. О намерении своем он объявил на собрании, после выборов, когда все станичные бородачи находились под хмельком. Тут же Тебеньков нанял мастеров, условился о цене и сроке окончания работы.

– Соображаете, казаки? – весело спрашивал он, потирая руки, довольный, что удалось устроить выгодное дельце. – Пущай теперь хохлы ленка ждут. На-ко, выкуси! Не пустим рыбу дальше казачьей земли. Научим хохлов уважать наши права. Казачьи привилегии...

К возвращению Тебенькова сооружение заездка закончили. Со двора Егоровне был виден на реке длинный ряд кольев, будто невысокий забор протянулся от ближнего берега к дальнему. Плескалась вода в широкой проруби.

В переулке заскрипели полозья: сани остановились возле соседского двора, и трое приезжих тоже прошли в дом.

«Званые гости у них, что ли? – Егоровна почувствовала смутное беспокойство, но посмотрела на заездок, и мысли ее отвлеклись. – Коптильню налаживать надо. В городе копченого ленка с руками оторвут», – хозяйственно подумала она, спустила собаку с цепи и пошла в дом.

Приезжими были Чагров и Савчук. Привез их из соседней деревни Василий Приходько. Они торопились к поезду, но хотели час-другой потолковать с казаками. Уже целую неделю друзья колесили по волости.

Василий отпустил чересседельник, привязал лошадь, положил на снег охапку сена.

– Ну, пошли! – сказал он затем. – Хозяина зовут Никитой Фомичом. Человек он порядочный. Собак опасаться не нужно, тут им стеречь нечего.

Своим приходом они прервали интересный для всех присутствующих разговор. В комнате было человек десять казаков, не считая детишек, головы которых виднелось во всех углах и на печке.

Савчук сразу приметил Коренева. Он сидел прямо под лампой, повешенной на гвоздь, вбитый в верхнюю часть оконного косяка. Свет падал на него сверху, лицо скрывалось в тени и казалось от этого резче, угловатое. Хорошо был виден пустой правый рукав. То, как Коренев держал голову, как повел на вошедших глазами, сухой горячий блеск которых был заметен даже в тени, обнаруживало в нем человека, знающего себе цену. Савчук сочувственно подумал: «Эге, брат-рубака, отмахался, знать!»

Хозяин – небольшой рыжеватый казак, проворный, ловкий – сидел на полу среди комнаты, по-китайски поджав ноги, и плел из прутьев внушительную по размеру ловушку – «морду». Его старший сынишка – мальчик лет тринадцати – распаривал в плите на жару прутья и подавал отцу. Дело привычное, судя по тому, как безошибочно угадывал он малейшее движение своего родителя. В комнате остро, по-весеннему, пахло красноталом и китайским лимонником.

– Садитесь, гостями будете, – приветливо сказал Никита Фомич, поздоровавшись с Василием и его спутниками. – У меня, видите, фабрика на полном ходу. Ты, Ваня, подавай прутья. Не задерживайся. Нам управиться надо, пока плита не выстыла.

Казаки на лавке потеснились. Двое молодых пересели на порожек. Гости уселись, и тут все взрослые сразу потянулись к кисетам – спасительная привычка.

Когда дым от цигарок смешался и поплыл широкой струей к раскрытой дверце плиты, один из казаков спросил:

– Городские, стало быть? Любопытствуете на наше житье?

– Помочь вам хотим, – ответил Чагров.

– Помо-очь, ну?..

– Что-то не видали мы таких охотников.

– Они помогут себе в карман!

– Да у вас самих в карманах один шиш, и выворачивать не надо, – смеясь, сказал Савчук.

Казаки загудели:

– Верно-о.

– Только счет, что хозяева. На три двора – один плуг, и тот без лемеха.

– Положеньице, хоть скачи, хоть плачь!

– Без лемеха в крестьянском деле действительно нельзя. А весна не за горами, – с чисто крестьянской степенностью сказал Чагров. – Что ж, дадим вам лемехи. В этом и будет наша помощь.

– Вот это дело, если не врете.

– Не приучены врать. Да и не к чему. – Мирон Сергеевич с доброжелательной улыбкой посмотрел на сидевшего ближе к нему рослого казака в желтом дубленом полушубке. Тот, прищурясь, выдержал его взгляд, спросил:

– Потом небось хлеба потребуете?

– А где нам взять хлеб-то? – вопросом же ответил Чагров. – На то у нас и есть союз рабочих и крестьян.

– Так то крестьян, а мы – казаки! – со смешком заметил парень с порожка, прекратив на минуту грызть семечки.

– Каза-аки... Знаем мы вашу вольную жизнь, – усмехнулся Савчук. – Если не считать атаманов.

Парень на порожке блеснул глазами.

– Вот у нас Тебеньков живет – всех в округе как липку дерет.

– Тебеньковых мы под корень срежем, дайте срок.

– Ага, так он и дается. – Коренев внимательно посмотрел на Савчука, на его шинель. – На Стоходе, случаем, не довелось добывать?

– Нет, мы на реке Стырь стояли, – ответил Савчук.

– Рядом. Был и я на Стыри, будь она проклята! – Коренев выразительно тряхнул пустым рукавом. – Выходит, мы – земляки. А Тебеньковых порода цепкая, это вам надо знать, – и он еще раз, но уже коротко рассказал о Войсковом круге в Имане.

Чагров нахмурился; слушал он внимательно, изредка поглядывал на казаков, пытаясь угадать, как те воспринимают сообщение однорукого. Его несколько смущало то обстоятельство, что Коренев лишь излагал факты, но не давал им своей оценки. Впрочем, казаки знали его отношение к событиям; об этом у них шел разговор перед приходом Савчука и Чагрова.

– Так что теперь у нас свое войсковое правительство, имейте в виду, – все с той же неясной усмешкой заключил Коренев. – Что, не по душе новость?

Савчук сердито отчеканил:

– Не было в тот час меня там с батальоном грузчиков. Я бы им прописал... правительство.

– Стрелять они умеют не хуже вашего...

– Выходит, брат на брата поднимают. Как это можно? – Приходько заметно волновался, ломал на мелкие кусочки подобранный с полу прутик.

– Да, брат на брата! В этом суть. – Чагров успел обдумать неожиданную и неприятную новость. – Хотят натравить казаков на крестьян и рабочих, чтобы богатым снова на шею народу сесть. На темноту вашу рассчитывают.

– Н-да... – задумчиво протянул казак в желтом полушубке. – Пороли мы вашего брата нагайками, пороли... а выходит, – сами себе вредили.

– Интерес у трудовых казаков и крестьян один, товарищ из городу правильно заметил. – Коренев ловко одной рукой свернул на столе цигарку, прикурил от лампы. – И насчет союза с рабочими сказано верно, – продолжал он, сделав одну за другой две глубокие затяжки. – Она, размежевка эта, по всей линии так и идет: богатые к одной стороне, а нам – в другую. Стеной друг против дружки. А там – чья возьмет.

– Тут, товарищи, в результатах сомневаться не приходится, – Чагров очень обрадовался поддержке, которую встретил у Коренева. – Главное – держаться дружно. Наша сила в организованности. Ленин так учит.

– От большевиков к нам представители, что ли? – спросил хозяин, прикручивая проволокой плетенную из прутьев крышку. – Вот и управились мы, Ваня! – Он поднялся, отряхнул со штанов мусор и ногой отодвинул готовую «морду» к стене.

– От большевиков! – подтвердил Савчук; шагнув через комнату, он деловито пощупал прутья ловушки, проверил крепость связок, усмехнулся: – Дурак, однако, ленок, если лезет в этакую вот штуку.

– Дураки не только ленки, – угрюмо отшутился хозяин и принялся мыть руки.

Приходько тоже подвигал «морду» взад-вперед, одобрил:

– В самый раз на фарватер ставить. Для Тебенькова смастерил, Никита Фомич? Широко размахнулся ваш атаман – через всю реку.

– Он и дальше пойдет, если не остановят, – язвительно заметил один из молодых казаков.

– Стало быть, дядю на помощь надо звать, сами не справитесь? – с нескрываемой насмешкой спросил Савчук, – Легко ему тут верховодить. Волк среди барашков.

– Ты, паря, казаков зря не задевай. У нас своя жизнь. Свои порядки. – Богатырь в желтом полушубке обиженно засопел, заворочал глазами.

– Вот и Тебеньков на Войсковом круге то же самое говорил. Вы с ним как спелись. – Коренев швырнул окурок в плиту и сел на прежнее место. – Беда, ей-богу! Казачьи привилегии нам вроде той «морды», что у стены стоит. Куда ни кинься – перед глазами прутья. Или канторы у лошади. Здорово придумали, едри их в корень!

– Сословие! Свое стойло для каждой скотины. По казарменному царскому распорядку, – живо подхватил хозяин, очень довольный, что разговор отошел от щекотливой и неприятной темы. Дело в том, что ловушку он действительно изготовил по заказу Тебенькова для нового заездка; дал уговорить себя и из-за этого все время испытывал неловкость.

Но Приходько тоже не лыком, шит. Известие о том, что чернинские казаки перегораживают главное русло реки, взбудоражило жителей верхних деревень. Горячие головы предлагали двинуться в Чернинскую и самим уничтожить заездок. При этом легко могло быть спровоцировано вооруженное столкновение, что было бы на руку лишь казачьей верхушке. Чагров не посоветовал сразу прибегать к крайним мерам. «Вот если бы казаки сами сломали заездок да поссорились при этом с атаманом – лучшего и желать не надо», – так он сформулировал линию их поведения, обнаружив тонкое и верное понимание остроты и сложности создавшейся обстановки. Действуя в соответствии с-этим. планом, Приходько счел момент для разговора о заездке самым подходящим.

– Однако вы с уловом будете. Гляжу, реку всю перехватили, – простодушно начал он, но не выдержал взятого тона и язвительно спросил: – Не жирно ли будет, а?

– Кому как. Нам – нет, – ответил с усмешкой молодой казак. – А Тебеньков у нас – человек поджарый, через него пища, как сквозь железную трубу, идет. Сам не съест – другому все равно не даст.

– Верно! У него рука от рождения в одном направлении действует – хватать, а чтобы разжать да выпустить – этого никто не видал.

– Стукнуть как следует по башке, вот и разожмет руки, – сказал Савчук.

– А ты, мил человек, то прими во внимание: ссориться с Архипом Мартыновичем нам расчету нет. Мы у него в долгу как в шелку, – неодобрительно заметил казак в желтом полушубке. – Да и время позднее, – продолжал он, потоптавшись нерешительно среди комнаты. – Утром за сеном ехать. Я уж пойду. – И он взялся за скобу двери.

– Вот такой у нас народ! – с досадой проговорил парень, первым начавший разговор о Тебенькове. – Соберемся, погуторим – и каждый в норку. Ну чисто суслики. Тьфу!

– Лиха беда – начать. Пяток-то смелых, наверно, найдется? – сказал Чагров; молодые парни ему определенно понравились.

– У казаков да не найтись!

– Вот сломайте Тебенькову заездок. Сами казаки. Пусть он беззаконие не творит.

– Да за такое дело при царе тоже по головке не погладили бы! Рыба-то переводится. Ей свободный ход нужен.

– Ох и взъерошится атаман! Крику будет, боже мой.

– Погодите, наши-то заездки ниже стоят, на проточках. Зачем нам ввязываться?

– А нам, значит, из-за вас и детишек ухой побаловать нельзя? – с нескрываемой обидой и раздражением спросил Приходько.

– Выходит, нельзя.

– А это справедливо?

– Н-нет. Но все-таки...

– Не по-соседски рассуждаете, казаки. Тогда с землей на бугру тоже.

– Да пашите вы эту землю, слова против не скажем! Бугор нам без надобности. Кто за реку потащится? Земли и здесь довольно, была бы горбушка крепкой.

– Тебеньков вам препятствует из принципа. Куражится.

– Это верно. А все же неприятности из-за вас наживать – охоты нет. Атаман у нас как-никак – начальник.

– Ну и целуйтесь с ним! – Приходько вскочил, позабыв свое намерение довести дело до конца мирным путем. – От вас справедливости, видно, не ждать. Завтра придем – сами тут все порушим, – и добавил угрожающе: – С оружием придем, если на то пошло.

– Ты сядь, пожалуйста, и не пори горячку, – одернул его Чагров. – Сядь. Можно спокойно с людьми договориться.

– Да что толковать! Они как собаки на сене.

– Кто собаки, мы?..

– Тихо, станичники! Ломать заездок – так непременно самим. Пусть Тебеньков знает: казаки его подлости не потатчики, – решительно вмешался Коренев. – Ведь как задумал, прохвост! Поссорить вас и ловить рыбку в мутной воде... А ты, Никита Фомич, чего притих? – продолжал он, обращаясь к хозяину, мрачный вид которого бросался в глаза. – Раньше будто похрабрее был?

– У меня, Антон Захарович, видишь – семь ртов. И каждый есть просит, да еще по три раза на дню, – хмуро сказал хозяин.

– Значит, для него «морду» смастерил? – без жалости спросил Коренев, не называя, впрочем, фамилии Тебенькова. – Не знал я, что нынче между вами дружба.

– Для него, – глухо подтвердил Никита Фомич, еще ниже опуская голову. Затем в какой-то неуловимый момент он весь преобразился: глаза у него засверкали, движения сделалась уверенными, быстрыми и голос посвежел. – Дружба между нами – только топором разрубить. Вот так!.. – Никита Фомич нагнулся, подхватил топор и несколько раз сильными меткими взмахами ударил по связкам только что изготовленной ловушки. На глазах у оторопевших зрителей все сооружение рассыпалось и осело на пол бесформенной кучей прутьев. – Ваня, поди сюда, – сказал Никита Фомич, заглянув за перегородку. – Выбрось-ка мусор во двор!

– Давайте утром соберемся часам к десяти. По дворам народ покличем, – предложил молодой казак, очень довольный таким оборотом дела. – Вы не думайте, у нас тебельковскую затею очень не одобряют, – сказал он затем Приходько.

– Вот и договорились. Вот и хорошо! – Чагров поднялся, посмотрел на часы-ходики. – А не пора ли нам, Иван Павлович, на станцию?

– Да поезд уже возле моста шумит. Опоздали вы, – сказал Ваня, вернувшись со двора, куда выносил прутья.

Действительно, с улицы донесся тонкий свисток локомотива и глухой шум: поезд шел по мосту.

– Придется вам у нас заночевать, – сказал хозяин. Теперь он чувствовал себя менее связанным. Неприятным было лишь предстоящее объяснение с женой; однако из-за гостей разговор с нею оттягивался. Все складывалось как нельзя лучше. – Чаю попьем и на боковую, – продолжал он таким тоном, будто предлагал бог знает какое угощение и сон в царских палатах. – Ты, Василий Иванович, задержись. Завтра поглядишь на ералаш. Пока Архип Мартынович дела государственные вершит – дома у него все вверх дном! Ловко, а? – И Никита Фомич в первый раз за вечер рассмеялся.

Казаки один за другим потянулись к выходу. Вышли и приезжие. Приходько распрягал лошадь и с помощью подоспевшего Вани устраивал ее на ночь. Савчук поглядел на реку, на небо, вспомнил Дарью и пожалел, что они так замешкались и не поспели на поезд. Чагров же думал: «Придется, однако, еще на сутки задержаться. Как бы они тут на попятный не пошли. Нет, не должны. Прошла и здесь плугом революция». Мирон Сергеевич поднял голову, посмотрел на звезды, и далекий Млечный Путь тоже показался ему гигантским следом невидимого плуга.

2

Архип Мартынович приехал утром. Вставало солнце, когда поезд шел по мосту через Чернушку. Тебеньков заметил протянувшийся через реку строгий пунктир кольев и удовлетворенно крякнул. «Молодец, Егоровна!» – похвалил он жену.

Поезд проскочил мост и пошел на подъем. Вместо широкой панорамы станицы перед глазами атамана замелькал рыжий глинистый откос глубокой выемки. Скорость движения сразу уменьшилась. Через минуту-другую состав еле тащился.

Архип Мартынович проводил глазами медленно уходящий назад верстовой столб, вспомнил, что от станции тащиться обратно целых две версты, и схватил с полки свой баул. Как прежде, в молодые годы, он решил спрыгнуть на ходу.

Но пока Тебеньков шел через вагон, расталкивая пассажиров, пока открыл пристывшую дверь, поезд перевалил высшую точку подъема и стал набирать ход. Вагон сильно потряхивало на стыках, внизу что-то скрипело, лязгало. С площадки бил встречный ветер. Открылся вид на расположенную в низине бурминскую лесопилку. Впереди показалась поднятая рука входного семафора.

«Эх, замешкался!» – с досадой подумал Тебеньков. В следующее мгновение – он не помнил, как это получилось, – его нога оттолкнулась от ступеньки вперед по ходу поезда, тело описало в воздухе некую дугу, и новоиспеченный член войскового правления уткнулся носом в сугроб. Прыжок, в общем, получился удачный. Тебеньков отряхнулся, подождал, пока промелькнет мимо последний вагон с не погашенным еще красным фонарем на задней площадке, подобрал баул и зашагал по шпалам до переезда.

Настроение у него было превосходное.

Домой он прошел переулком, что протянулся над самой рекой. Полюбовался заездком. Посмотрел, как вился дымок над железной трубой мельницы.

– Все живы-здоровы? Убытков не наделали? – спросил он, неожиданно для домашних открывая дверь своего дома.

– Архип Мартынович! – Егоровна так и присела. – Поезд ведь только прошел. Ты откуда взялся?

– Я в выемке соскочил. Договорился с машинистом, он тихий ход дал, – приврал Архип Мартынович, зная, что Егоровна будет по этому поводу целую неделю ахать и охать. – Микишка для заездка «морду» сготовил?

– Нет еще. Сегодня обещал закончить.

– Не беда. Ход сейчас так себе, – против ожидания Егоровны довольно миролюбиво заметил Тебеньков. – Муки по уговору дала им?

– Прибегала давеча Микишкина жена. Пришлось дать.

– То-то, – Архип Мартынович прошелся по горнице, расчесал у зеркала бороду. – Пока ты тут возишься с завтраком, я и Микишке схожу. Поторопить надо. Совесть у людей не больно велика.

И Архип Мартынович направился к соседу.

Никита Фомич, легко одетый, несмотря на морозец, как раз поил коня Приходько. Он вынес ему из избы целое ведро теплой воды; конь пил с жадностью, большими глотками. Его следовало бы напоить вечером, да Василий из-за позднего времени постеснялся спросить ведро, а хозяин не догадался предложить. Зато сейчас он без чувства собственного превосходства думал: «Что ни говори, а у крестьян нет казачьей сноровки. Разве ж казак позволит такое? Сам будет голоден, а коня накормит и напоит. Да еще укроет шинелкой от холода». Никита Фомич в эту минуту забыл, что на его дворе вот уже пять лет коней не бывало.

За такими мыслями его и застал неслышно подошедший сзади Архип Мартынович.

– С покупкой, Никита Фомич! Хозяйством, гляжу, обзаводишься. Давно пора, – не без иронии сказал атаман и взглядом знатока осмотрел коня. Он знал, что конь чужой. Но отчего не посмеяться над соседом? – Конишко-то староват, – безжалостно продолжал он, обойдя кругом и заглянув коню в зубы. – На задние ноги не припадает, не замечал?

– Резвый конек, по виду не скажешь, – сдержанно ответил хозяин двора и выжидательно уставился на Тебенькова. Вопрос о принадлежности коня он намеренно обошел.

– Егоровна говорит, «морду» ты закончить обещался. Надо поставить сегодня. И так задержались. Щиток верхний сделал? Или не догадался? – уже другим тоном осведомился Тебеньков и посмотрел на кучу тальниковых прутьев, лежавших в трех шагах от него.

– «Морду»?.. Сделал, как же. Вот она, забирайте, – ответил Никита Фомич и показал на прутья.