Текст книги "Александр Невский. Сборник"

Автор книги: Н. Чмырев

Соавторы: Францишек Равита,В. Кельсиев,Л. Волков,В. Клепиков,Николай Алексеев-Кунгурцев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 41 страниц)

   – Да что же владыка-то сделает? – нерешительно спрашивал Солнцев.

   – Там пусть как хочет, а вступается; это его дело, пускай прячет у себя.

   – Где же владыке прятать её? Да он от одного зазора не сделает это.

   – Какой же такой зазор? Он на то и владыка, чтобы заступаться за тех, кого обижают, а он зазор! Мало ль у него монастырей женских, пускай пошлёт в какой-нибудь на время, а там дальше придумает, что сделать. Никто и знать не будет, где она, раз, а дугой-то, что ежели и узнают, так из-за монастырской стены не больно скоро твою боярыню выхватят.

   – Ну, коли так, так и будет, – не без сомнения проговорил Солнцев.

   – Иди же, веди боярыню, да прямо ко владыке и махнём.

   – Как, сейчас же ночью? Да владыка теперь небось почивает.

   – А когда же к нему идти? Среди белого дня, что ль, чтоб весь честной народ видел, как мы к нему боярыню поведём? Да где же она ночь-то будет? Не у тебя ль?

   – А у владыки где она будет?

   – Небось, не оставит у себя, а ночью-то мы её и сплавим, никто знать и ведать не будет.

Солнцев, ничего не отвечая, отправился к боярыне; та сидела уже одевшись; но четырёхдневное заключение, голод и холод, страх и ужас одиночества в тёмной могиле сделали своё дело. Минутное возбуждение миновало, полнейшее бессилие овладело боярыней, она была бледна как мел, глаза полузакрыты, руки как плети бессильно висели вдоль стана, она, казалось, дремала.

   – Марфуша, люба! – окликнул её тихо Солнцев.

Боярыня хотела подняться, но ноги не повиновались ей, и она снова села на лавку.

   – Неможется, светик, – с какою-то странною улыбкою проговорила она, – ноженьки не служат.

Солнцев бережно взял её на руки и вынес из опочивальни.

   – Что? Аль нездорова? – спросил Симский, увидев дружинника с боярыней на руках.

   – Сам видишь, как же мы её с собой к нему-то поведём, совсем негоже.

   – Дорогой потолкуем об этом, а теперь айда в путь, к лодкам! – говорил боярин, направляясь к выходу.

Вскоре лодки двинулись в обратный путь.

   – Боярыню и впрямь нельзя брать с собой, – заметил Симский.

   – Уж я не знаю, что и делать? Ей спокой нужен, измаялась она, – отвечал Солнцев.

   – А кончить всё ныне нужно. Нетто ко мне её завести да оставить там, пока мы не вернёмся.

   – А опаски никакой нет?

   – Какая же опаска? Холопы у меня верные, ни один не обмолвится, да и долго ль ей придётся пробыть у меня: сегодня же небось и свезём.

   – Куда же её, хворую, везти?

   – Там скорей, чем где, выходят её.

Боярыня немного пришла в себя и слышала последние слова Симского.

   – Погоди, родимая, здесь; я вот с боярином пойду, скоро вернусь.

   – Куда же ты пойдёшь-то? – с тревогой спросила она.

   – Недалечко, защиты тебе искать, – отвечал Солнцев.

   – Боязно мне тут, все чужие, никого не знаю я.

   – Чего бояться-то? Ты в хорошем дому, в добрых руках.

Боярин в дружинником ушли. Было уже поздно, но когда они вошли на митрополичий двор, то в окнах покоев владыки светился ещё огонь.

Не без душевной тревоги входил Солнцев ко владыке, который в свою очередь был немало удивлён поздним посещением незваных-непрошеных гостей.

Те подошли под благословение. Владыка благословил их.

   – Что так поздно? Аль приключилось что?

   – Прости, святой владыка, за то, что потревожили покой твой, только и впрямь приключилось страшное дело! – заговорил Симский и начал в коротких словах рассказывать о заключении боярыни, о том, как освободили её.

   – Знал я, что злодей он, великий злодей, – тихо говорил владыка, – а этого не ждал я и от него. За что же это он её в погреб живую-то, ведь, чай, что-нибудь и было? – спросил он, немного помолчав.

   – Было, владыко! – вспыхнув, говорил Солнцев.

Владыка пытливо взглянул на него.

   – Что же было-то? Виновата, знать? – спросил он мягко.

Солнцев несколько мгновений молчал.

   – Нет, святой Владыка, не виновата она, а виноваты во всём злые люди.

И повёл он рассказ о своём детстве, о детстве боярыни, о первой с нею встрече, обо всём, что было, не без труда рассказал он и о последних своих свиданиях, ничего не утаивая, каясь как на исповеди.

При последних словах лицо владыки сделалось серьёзно, брови нахмурились, глаза потупились. С дрожью в голосе, с замиранием сердца кончил свой рассказ Солнцев. Владыка молчал и что-то обдумывал.

   – Велик грех совершили вы оба, – наконец тихо промолвил он. – Сильно согрешили вы и перед людьми и перед Господом.

   – Зачем же люди разлучили нас? – робко проговорил Солнцев.

   – Бог ещё и большие грехи прощает, – вмешался молчавший до сих пор Симский.

   – Когда с чистым сердцем раскаиваются перед ним и не повторяют греха, – заметил владыка. – Какой же вы у меня защиты просите?

   – Защитить, святой владыка, боярыню.

   – Как же я могу защитить её?

   – Если Всеволожский возвратится и узнает, где она, – он возьмёт её и, пожалуй, сделает ещё что-нибудь хуже. Вот мы и пришли к тебе, владыка, земно кланяться; возьми её пока что к себе, – говорил Симский.

Владыка с изумлением смотрел на говорившего.

   – Куда же я дену её?

   – Мы хотели просить тебя поместить её на время в монастырь, чтоб никто не ведал, где она, благо сам муж пустил молву, что она без вести пропала, – говорил Симский.

   – Не складно мне, боярин, мешаться в мирское дело, – как бы в раздумье проговорил владыка.

   – А коли ты не вступишься, тогда кому же и вступиться-то помимо тебя!

   – У вас есть посадник, к нему пойдите, он и вступится.

   – Что ж посадник сделает? Он отдаст боярыню мужу на издевательство, да и нас ещё станут судить за то, что мы выручили боярыню.

   – А вы хотите, чтобы я ваш грех покрыл?

   – Нам думалось, что мы доброе дело сделали; а коли, по-твоему, грех спасти человека, не дать ему умереть без покаяния от холода и голода, тогда уж не знаю, что и добрым назовут, чем и душу свою спасать? – обидчиво проговорил Симский.

Владыка с лёгкой усмешкой взглянул на него, но не сказал ни слова. Наступило молчание.

   – Вот что я вам скажу, – наконец заговорил владыка, – вот этот молодец с боярыней великий грех учинили. За это я на него епитимию наложу. А просьбу вашу, пожалуй, исполню, дам приют вашей боярыне, только и на неё наложу епитимию: пусть она в монастыре грех свой замаливает.

Боярин и Солнцев начали благодарить владыку, но тот остановил их.

   – Погодите, – говорил он, – небось её хватятся и искать станут, само собой в монастыри заглянут. Только искать будут не здесь, не в Новгороде, потому после тех страстей она куда-нибудь подальше должна сбежать.

Боярин с дружинником не понимали, к чему он речь клонит.

   – Здесь её искать, значит, не станут, – продолжал владыка, – так мы её в здешнем монастыре и спрячем: пусть себе в келейке сидит, никуда не выходит, никто её и не увидит и не найдёт; сейчас я дам вам грамотку к матери игуменье, вы её туда и отведёте.

Он встал, подошёл к столу и начал писать.

   – Ну вот, возьми это, боярин, – обратился он к Симскому, – и отвези грамотку вместе с боярыней, а тебе в наказание за твой грех я запрещаю не то чтобы ходить в монастырь, а провожать и боярыню, чтобы ты и не знал, в какой она келье, и не видался бы с нею никогда, пока жив её муж; помрёт он, тогда ваше дело, женитесь. А теперь ступайте, мне пора и на покой, – закончил он, благословляя своих гостей.

VIII. ПРЕДАТЕЛЬ

По узкой извилистой дороге, пролегавшей между вековыми деревьями, торопливо пробирался небольшой отряд Александра Ярославовича.

Торопился он попасть на окраины новгородской земли, чтобы защитить хотя оставшиеся в целости ещё сёла и деревни. Каждый час был дорог. По дороге попадались ограбленные шведами беглецы, направлявшиеся в Новгород просить помощи и защиты. Насколько было возможно, князь помогал им. Из их рассказов он убедился, что занимались разбоем действительно какие-то шайки, сброд, с которым легко было справиться.

Но вместе с тем он думал, что эти шайки могли быть только передовым отрядом настоящего шведского войска. При этой мысли он невольно раскаивался в том, что не взял с собой всей своей дружины. Но дум своих он никому не выдавал; не след было смущать дружинников. Оставалось всего перехода два до берегов Невы. Всё чаще и чаще попадались прятавшиеся в лесах ограбленные и разорённые граждане новгородской земли, встречая князя чуть не с молитвой, благословляя его как ангела-избавителя.

Был вечер; дружина княжеская раскинулась станом на ночлег. Зажглись костры, дружина, поужинав, разместилась здесь же на земле и после утомительного перехода предалась мёртвому сну. Не спали только сторожевые дружинники, оберегавшие княжеский стан от внезапного нападения, но плохо сторожили они; опершись на секиры, прислонясь спинами к деревьям, они сладко дремали, давая возможность ворогу каждую минуту проникнуть в стан.

Не спал только Александр Ярославович. Горячо молился он в своей ставке, молился о поддержании его, о своём Новгороде и славе его. Замерли последние слова молитвы, князь поднялся с колен и вышел из ставки; кругом тлели костры, все дружинники спали.

«Вот в такой час ежели напали бы шведы, – думалось князю, – всех бы перерезали: ведь сонный что мёртвый; нет, Боже сохрани и помилуй от этого». Он возвратился к себе и лёг не раздеваясь. Долго не мог заснуть, долго сон бежал от него. Начала заниматься заря, тогда только князь задремал лёгкой, тревожной дрёмой, но едва успело посветлеть, как он уже был на ногах и приказал трубить сбор. Ещё не всходило солнышко, как отряд снова шагал по лесной узкой дороге.

А в это самое время, измученный ездой, невдалеке от стана спал Всеволожский. Отвыкнувшему от верховой езды, ему было трудно выдержать неблизкий путь; приходилось делать большие отдыхи, и его мечта попасть обратно в Новгород, прежде чем князь доберётся до берегов Невы, оказалась несбыточной.

   – Кабы прямой дорогой ехать, так известно, дома теперь, может, был бы, – утешал он себя, – а то вертись тут по тропинкам, чтобы не попасться на глаза дружине, да не один раз и с пути сбивался. Ну, да ладно, только бы мне до первого отряда шведского добраться, а там дело будет сделано, можно, значит, будет и восвояси отправиться.

Солнышко начинало припекать, когда боярин открыл глаза, встал и начал расправлять свои усталые и измученные дорогой члены. Невдалеке стояла привязанная к дереву лошадь, пощипывая траву. К ней подошёл боярин, кряхтя и охая, взлез он в седло. Ноги и спину его разломило.

Он двинулся вперёд. Не проехав и полверсты, он остановился и потянул воздух, в котором чувствовался запах дыма.

   –  Не налететь бы мне, – проговорил боярин, – хорошо, кабы да шведы это были, а как дружина княжеская!

Он осторожно продвигался вперёд; кругом была мёртвая тишина, нарушаемая только стуком дятлов.

   –  Что за оказия, – ворчал Всеволожский, – кажись, никого нигде нет, а дымом всё больше и больше пахнет!

Перед ним открылась небольшая лужайка, на которой дымились потухшие, едва тлеющие костры.

   – Так вот оно что, – проговорил боярин, – здесь стоянка была, только чья же это? Чья не чья, а из опаски нужно подальше держаться от дороги.

Он снова повернул в сторону от дороги и поедал дальше. Занятый своими думами, он не замечал времени, не чувствовал голода; лошадь пристала и едва тащила ноги. Наконец боярин очнулся, до него донеслись какие-то странные звуки; лес начал редеть, показались вдали просветы, опять понёсся сильный запах гари и дыма.

Лошадь пошла бодрее; солнышко уже начало опускаться книзу; боярин и не заметил, как прошёл день.

Лес кончился; перед ним открылось потоптанное поле; вдали вместо стоявшей деревни торчали только обгорелые остовы изб; по некоторым пробегал ещё змейками огонь и, лизнув словно языком воздух, гас. Из погоревшей деревни доносился плач.

Боярин невольно остановился на мгновение в раздумье: ехать ли ему вперёд, или миновать пожарище.

   – Была не была, поеду, – решил он, – по крайности что-нибудь да узнаю.

Чем ближе подъезжал он, тем слышнее делался бабий вой и плач. Наконец он въехал в бывшую деревенскую улицу; на земле валялись несколько изуродованных трупов, над ними убивались бабы и ребятишки, невольно вздрогнул боярин при этой картине; на душе шевельнулось что-то вроде жалости.

   – Аль погорели, тётка? – спросил он у вывшей над трупом бабы.

Услышав его голос, баба подняла голову и уставила на него помутившиеся, полупомешанные глаза.

   – Тебе што надоть? – с сердцем спросила он.

   – Погорели, спрашиваю, што ль?

   – Сожгли, дьяволы, побили наших кормильцев, хлебушко весь потоптали! – завыла старуха.

   – Кто сжёг-то?

   – Вестимо кто, разбойники-шведы!

   – Давно ль?

   – Утречком ноне, на зорьке!

   – И много их было?

   – И не разберёшь, как черти какие тут разбойничали!

   – Куда же ушли они?

   – Туда! – махнула баба рукой, указывая на другую сторону бывшей деревни. – Да тебе зачем это? – подозрительно спросила она в свою очередь.

   – Нужно князю сказать, на подмогу идёт он к вам.

   – Хороша подмога, – озлобленно говорила баба, – когда перебили всех да разорили вконец, тогда и подмог. Вашему князю пораньше бы прийти, сборы-то с нас берёте, а заступиться впору вас и нет как нет.

Последних слов не слышал Всеволожский; опустив голову, он поехал дальше, нехорошо было у него на душе.

Отправляясь к шведам, врагам своей родины, не является ли он иудой, выдавая её на разграбление? Но князь? Ему хочется гибели князя с дружиною. Положим, желание его исполнится, что же будет дальше? Кто поручится, что шведы ограничатся только разбитием княжеской дружины, уничтожением её? Что, если они, увидев беззащитность новгородской земли, двинутся дальше, разгромят самый Новгород, покорят его себе? На чьей душе будет тогда грех предательства? И ещё больнее защемило боярское сердце, совесть против воли говорила в нём и ставила ему обвинение за обвинением.

   – Господи, да нешто я ворог Господину Великому Новгороду и Святой Софии, – шептал побледневшими губами боярин, – нешто я ворог, нешто я не ради его иду к шведам? Ведь для него же, для его спасения. Обезумели наши вольные люди, хотят потерять свою волюшку, свою свободу, под руку князя хотят стать! По мне, какой князь ни будь, всё-таки он князь, поработитель, и от него избавиться нужно. А что без дружины его можно обойтись, так как не обойтись: мало ль у нас народу, силою возьмём! – утешает он себя и оправдывается перед своею совестью.

А лошадь идёт вперёд и вперёд. Солнце закатилось, медленно начала спускаться на небо ночная темнота, ярко засверкали звёзды. Наконец боярин почувствовал усталость, нравственные муки, угрызение совести окончательно обессиливали его. Он почувствовал сильнейший голод.

   – Не заночевать ли? – раздумывает он. – На-кося, целый день не вставал с лошади, ничего не ел. Да где приют-то найти? В лесу покойно, не видать, а тут, в поле, где приютишься? Видно, делать нечего, надо ехать дальше, может, и найду где местечко для ночёвки.

И он, несмотря на усталость, двинулся дальше. Развязав котомку, висевшую сбоку седла, он достал кусок хлеба и начал жевать.

   – А ведь и конь ничего ноне не ел, – приходит ему в голову.

   – Ну да потерпит ещё маленько! Вон впереди что-то чернеет, никак, лес, там отдохнёт.

Невдалеке действительно темнел лес, из него подымалось красноватое облако.

   – Кажись, дым, должно, шведы? Дружина княжеская здесь быть не может! – оживился боярин.

Вот и лес, прохладой повеяло от него. Боярин въехал, но не знал, куда двинуться, дороги не было, темнота царствовала могильная; густые ветви деревьев сплелись между собою и не пропускали даже слабого, едва мерцающего звёздного света.

«Не остановиться ли? – думает боярин. – Утром-то виднее будет, скорее найдёшь дорогу».

Вдруг в стороне между деревьями блеснул огонёк, и в то же время несколько человек схватили коня под уздцы. Послышался неизвестный, незнакомый говор.

Боярина без церемонии стащили с лошади и повели к разложенным на поляне кострам. На лужайке, около трёх-четырёх костров, расположились около сотни человек.

«Не много же их!» – невольно подумалось боярину.

Увидев боярина, разбойничья шайка окружила его, рассматривая с любопытством. Послышались вопросы, обращённые к нему, но он ничего не понимал. Наконец вышел один из толпы.

   – Кто таков будешь? – спросил он боярина по-русски.

Глаза Всеволожского блеснули радостью.

   – Я боярин из Новгорода, Всеволожский, – отвечал он, – а вы, надо полагать, будете шведы?

   – Да, шведы! Зачем ты здесь пробирался?

   – Я из Новгорода приехал нарочно вас искать.

   – Зачем, что тебе нужно от нас?

   – Воеводу мне вашего нужно!

   – Я и есть воевода; говори, что нужно тебе от меня?

   – Коли воевода, так здравствуй, – приветствовал его боярин, приподнимая свою шапку.

   – Здравствуй!

   – Мне нужно тебе слово молвить!

   – Какое такое слово?

   – Важное, воевода, слово, при народе молвить-то его непригоже!

Воевода отошёл со Всеволожским в сторону. Всеволожский быстро, торопливо начал передавать ему цель своего пребывания; чем дальше говорил он, тем подозрительнее и недоверчивее относился к его рассказу называвший себя воеводой.

   – Так ты говоришь, что у князя дружина не велика? – спросил он, когда Всеволожский кончил.

   – Махонькая, всего-то будет человек двести, не более, расправиться будет вó как легко!

   – У нас народу немного, – задумчиво проговорил швед. – А скажи мне, боярин, зачем ты выдаёшь своих, продаёшь их?

Краска бросилась в лицо боярину, злобой блеснули его глаза, кулаки сжались.

   – Отчего? – переспросил он. Отчего? А оттого, что я ненавижу князя!

   – Ну, за твои речи, боярин, тебе спасибо великое, – говорил швед, – только ты нас не обессудь, не во гнев тебе будь сказано, отпустить я тебя не отпущу пока что, а ты побудь с нами.

   – Этого никак не можно, – заговорил побледневший боярин, – никак не можно!

   – Отчего же? – спросил, усмехаясь, швед.

   – Я дела и всё бросил, да зачем я вам и нужен-то?

   – А затем, боярин, что Бог один ведает, что у тебя в мыслях. Может, ты и правду сказал, а может, ты против нас какой ни на есть злой умысел держишь? Тогда не погневайся, расправа с тобой короткая будет!

   – Какой же умысел, когда я своего князя вам с руками и ногами отдаю!

   – Оно, видишь, так, да Бог весть. А ты лучше поживи с нами, обиды тебе не будет: будешь нашим гостем.

Убитый шёл за шведом Всеволожский. Не того хотелось ему.

«Вот так ввалился, – думал он. – Нет, как-никак, а нужно сбежать».

До ужина он и не дотронулся.

   – Ешь, гость дорогой, – потчевал между тем его швед.

Скоро все улеглись. Лёг и Всеволожский. Но не спалось ему, что-то тяжёлое давило, на душе было тревожно. Не раз приподнимал он свою седую, старую голову, оглядывая местность, отыскивая, где бы можно было улизнуть, но всё было напрасно. В какую сторону ни глядел он, везде при зареве костров виднелись шведы с длинными древками, на которых были насажены блестящие острые секиры.

А сердце щемило всё сильнее и сильнее, что-то вроде раскаяния охватило Всеволожского. «Кабы знал, не поехал бы! – думалось ему. – И без меня, может быть, управились бы с князем, а теперь на-кось поди, того и гляди, голову сложишь. Об уходе теперь и думать нечего: как уйдёшь от них, окаянных? Эк я на старости лет обмишулился!»

А минуты, бессонные минуты, тянутся как вечность. Тяжко Всеволожскому; хотя бы уснуть, забыться. Наконец усталость физическая и нравственная всё-таки взяла своё, отяжелевшие боярские веки закрылись, напала дремота, перешедшая в глубокий, тяжкий сон.

Не прошло и двух часов, как на ранней заре пронёсся резкий, пронзительный, тревожный звук трубы. Всеволожский вскочил и увидел во шведском стане необыкновенную суету и беготню. Шведы хватались за оружие, метались по поляне. На него никто не обращал внимания.

«Вот бы теперь задать стрекача?» – невольно пришла ему мысль.

И он начал высматривать свою лошадь. Но, взглянув в сторону дороги, он затрясся всем телом. Лицо сделалось бледнее его седой бороды, в глазах смешался ужас с гневом и злобою.

По дороге, шагах в двухстах, не более, двигалась стройно, правильно в блестящих доспехах Александрова дружина. Всеволожский видел ясно, что выхода ему нет; оставалось одно: или одержать верх над врагом, или лечь костьми, но живым в руки не даваться, иначе ему предстояла та же смерть; только не здесь, не на ратном поле, в бою, – а в Новогороде, в родимом городе, на глазах всех вольных людей, знакомых и приятелей; смерть не мгновенная, а мучительная, позорная. Нет, лучше уж здесь гибнуть, коли гибель пришла!

В воздухе словно шмель прозвенела стрела.

– Господи? Да что же это? Что же? – шептал в отчаянии Всеволожский, оглядываясь кругом. На глаза ему попалась громадная дубина. С какою-то дикою радостью махнул он ею два-три раза, дубина оказалась по руке. Весело улыбнулся боярин; несколько лет словно свалилось с его плеч.

Дружина вдруг сразу бросилась на шведов и вступила в рукопашный бой. С ожесточением бились шведы, Всеволожский, как зверь лютый, бросался во все стороны, разя и валя вокруг себя своею дубиною дружинников, откуда и сила взялась у старика. Но не ведали вгорячах шведы, что часть дружинников окружает их.

Битва продолжалась около часа. Шведы были перебиты, частью взяты в полон, в их числе и воевода. Понуро шёл он, окружённый дружинниками, пока князь не приказал остановиться для отдыха.

Бессонная ночь, проведённая в погоне за шведами, и битва утомили князя, но он и не думал об отдыхе. Нужно было ещё разобрать дело, разузнать от пленных о количестве врагов, гулявших по новгородской земле и разорявших её.

Первого привели воеводу.

Озлобленный неудачей, он всё свалил на новгородцев, которые будто бы подбили его идти разбойничать, и, как на пример, указал на боярина Всеволожского.

Тихое облачко промелькнуло на лице князя.

   – Поверить я тебе не могу. Всеволожского здесь нет!

   – Князь, боярин здесь! – проговорил угрюмо один из дружинников.

Лицо князя ещё более опечалилось. Ему не хотелось срамить земли новгородской, призывая на суд предателя.

   – Где же он? – сумрачно спросил Александр.

   – Раненый, в плече у него рана насквозь.

   – Позовите его сюда!

Через несколько минут в шатёр ввели Всеволожского.

Опустив голову, вошёл в княжескую ставку боярин. Боль в плече, ненависть к князю, безвыходность положения выводили его из себя.

   – Боярин, – мягко обратился к нему князь, – вот швед обвиняет тебя в измене Великому Новгороду и Святой Софии, правда ли это?

Боярин молчал, стиснув от злобы зубы; мягкость князя бесила его.

   – Что ж, боярин, молчишь? Скажи, что ворог врёт, – продолжал князь.

Глаза Всеволожского сверкнули, он поднял голову, смело, твёрдо поглядел на князя.

   – Что же? – промолвил Александр.

   – Не врёт швед, а говорит правду!

   – Ты, значит, изменник?

   – Нет! Но я ненавижу тебя! – с яростью проговорил Всеволожский.

Воевода сумрачно смотрел на эту сцену; князь ещё более опечалился.

   – Так ты говоришь, что ты один только и разорял наш край? – обратился князь к воеводе.

   – Пока, говорю, один! – отвечал швед.

   – Как пока? – удивился князь. – Разве ты ещё кого ожидал?

   – Может, и ожидал! Погоди, разнесут твою дружину! – грубо отвечал швед.

   – Уведите его! – приказал Александр.

   – Что с ним делать?

   – Ничего, – проговорил князь, – я потом скажу.

Шведа увели, остался один Всеволожский.

   – А тебе, боярин, – обратился к нему князь, – я скажу вот что, здесь, сам видишь, много деревьев, за твоё чёрное дело, за измену Великому Новгороду, я мог бы повесить на любом из них. Я тебя нашёл в числе врагов и волен в твоей жизни, но вольности, прав и свободы Великого Новгорода я нарушать не хочу. Я отправлю тебя в Новгород к посаднику, пусть тебя судит вече! Коли оно оставит тебя без наказания, тогда будет само виновато, а накажет, тогда другие не будут следовать тебе.

Кровью налились глаза Всеволожского, горшего наказания он не мог придумать. Ему живо представилось бушевавшее новгородское вече, он, заправлявший этою толпою, направлявший её, стоит опозоренный, ждёт приговора этой оборванной голытьбы, и эта голытьба приговаривает его!

   – Вели лучше убить меня здесь! – прохрипел он.

   – Зачем убить? – проговорил князь. – Мне твоей смерти не нужно; я бы отпустил тебя совсем, но ты новгородский боярин, а я не волен нарушать ваших обычаев, пусть тебя судит сам Господин Великий Новгород.

По уходе боярина князь задумался. Всеволожский недаром очутился у шведов; вероятно, он рассказал им о его силах. Он вспомнил также намёк шведа и о больших силах.

«Не вызвали ли они их? – думалось князю. – Делать нечего, придётся из Новгорода кликнуть всю дружину!»

Он позвал дружинника, самого близкого к себе, любимого.

   – Возьми, – говорил он ему, – человек десять с собой и доставь в Новгород шведов полонённых и боярина Всеволожского.

   – Что с ними там делать?

   – Шведов пусть посадят в тюрьму, пока я не ворочусь, а боярина прямо доставь к посаднику, пусть что хотят с ним, то и делают.

   – А коли отпустят?

   – Это их дело! – отвечал князь.

   – Такого-то смутьяна да крамольника живым отпускать? – удивился дружинник. – Жалко не знал я раньше, а то пришиб бы его, чтоб он и не вставал больше, земли бы не топтал!

   – Грешно так делать-то, друже! – промолвил князь.

   – Нет, княже, не грешно, дурная трава из поля вон!

   – Ну уж я так решил, – сказал князь. – Потом, как приедешь, тотчас же отправься к Солнцеву и скажи, чтобы он, не медля, собрал всю дружину, а коли найдутся охотники, так и охотников прихватил бы с собой и шёл бы поскорее сюда.

   – Зачем, князь, нам это мужичье нужно, оно только будет мешать нам да портить дело.

   – Коли б они одни были, тогда, пожалуй, и попортили бы, а с дружиной ничего, народ они храбрый. Так так-то и сделай, мешкать нечего.

Дружинник вышел и не более как полчаса спустя двинулся по направлению к Новгороду.