Текст книги "Александр Невский. Сборник"

Автор книги: Н. Чмырев

Соавторы: Францишек Равита,В. Кельсиев,Л. Волков,В. Клепиков,Николай Алексеев-Кунгурцев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 41 страниц)

XV. ГОРЕ НОВГОРОДСКОЕ

Если и смирился Великий Новгород пред неизбежным злом, пред неодолимою силою татарскою, то скрепя сердце, затаив непримиримую злобу.

Словно траур надел на себя Новгород, миновало время пиров и веселья, настала печаль, всех тяготила дань татарская.

Говорят, новгородцы так же вольны и свободны, как и прежде! Где же эта воля? Попробуй не заплати дани – и сделают их татары своими холопами. Тяжёлым камнем лежала татарская дань на Новгороде.

Не веселее был и князь. Хорошо он знал татар, знал их непомерную алчность, знал и их заносчивость. И болело у него сердце при одной мысли о будущем. Чуял он, что требование дани было только пробным камнем. Татары изведывали, поддадутся новгородцы или нет. Раз поддались они, татарва не ограничится данью, начнёт требовать одно за другим. А делать нечего, подчиниться было необходимо.

Прошла неделя после смерти посадника, нужно было выбрать другого.

Князь приказал созвать вече. Как это вече было не похоже на прежние! Ни крика, ни шума, ни гула голосов многотысячной толпы. Двор Ярослава словно кладбище. Все угрюмы, мрачны, у всех тяжело на душе.

На помост взошёл Александр Ярославович, лицо его было грустно, невесело окинул он молчаливую, угрюмую толпу. Взошёл на помост и молчит, словно слова не идут у него с языка.

– Православные, – заговорил наконец дрогнувшим голосом, – православные! Великий грех учинили перед Богом, проливши на этом месте кровь неповинного посадника. Неделя уж прошла, а без посадника оставаться вам нельзя. Так выберите себе нового, по душе, по сердцу, выберите не ссорясь, не заводя драки. Подумайте и скажите, кого волите иметь у себя посадником?

В толпе царила мёртвая тишина. Князь стоял на помосте и терпеливо ждал.

Наконец послышался сдержанный говор, чьё-то имя быстро начало передаваться от одного к другому, вся толпа зажужжала, как пчелиный рой.

   – Боярина Симского волим! – кричали со всех сторон.

Князь подошёл к краю помоста. Толпа стихла; видимо, выбор был всем по душе, никто не выкликал другого имени.

   – Любо мне, православные, – заговорил князь, что вы мирно и дружно выбрали боярина, и лучшего посадника вам не найти.

В это время на помост взобрался Симский; он был бледен, глаза его горели лихорадочным огнём; он снял шапку и поклонился народу.

   – Спасибо вам великое, православные, за честь и почёт! Земно вам кланяюсь за это, только избавьте меня от этого почёта, посадником вашим я быть не могу! Выберите кого другого, много найдётся получше меня!

Князь быстро схватил его за руку:

   – Боярин, зачем отказываешься, зачем?

   – Потому негоже мне быть посадником Великого вольного Новгорода! – отвечал Симский сухо. – Опорочен я, князь, в тюрьме сидел, по улицам как татя какого связанного вели.

   – Тебя волим, тебя! – между тем шумела толпа.

Князь при словах боярина вспыхнул.

   – Коли так, прости, боярин, – кротко проговорил он, – ведь и сын мой связанный шёл, ведь он и доселе в тюрьме сидит. Прошу тебя, прости, не отказывайся.

Взглянул на него Симский, и дрогнуло у него сердце, обиды как не бывало.

   – Ну, княже, твоя воля, быть по-твоему! – молвил он.

   – Тебя, тебя волим, никого другого! – между тем кричала толпа.

   – Только отпусти княжича! – говорил Симский.

   – Ну, пусть и по-твоему будет, боярин, – проговорил князь, махнув рукой шумевшей толпе.

Почти мгновенно всё смолкло.

   – Боярин соглашается быть вашим посадником!

Послышались радостные крики, нового посадника подхватили на руки и донесли до самого двора.

Вечером к посаднику собрались гости, но не успели они завязать беседу, как её прервал гонец от князя.

   – Простите, други, – обратился Симский к гостям, – князь к себе зовёт, знать, что-нибудь важное!

Гости поднялись и вместе с хозяином вышли на улицу.

Князь ходил сильно встревоженный, лицо его осунулось, побледнело.

   – Опять беда, боярин! – встретил он Симского.

   – Какая беда, князь? – спросил встревоженный боярин.

   – Татары опять здесь!

   – Татары? Зачем? За данью?

   – Кабы за данью, ничего бы; дань обещали, платить нужно, а то ещё хуже!

   – Чего же им ещё нужно?

   – Ненасытны их поганые утробы. Хотят, вишь, верную дань получить, а не такую, как мы дадим; не верят они нам, хотят прислать своих счётчиков, чтоб всех поголовно переписать.

   – Этого нельзя, князь! – горячо заговорил Симский. – Никак нельзя, такого никогда не водилось в Новгороде, такого и не будет!

   – Я и позвал тебя за этим, скажи, что же теперь делать?

   – Отказать им, сказать, что пусть Бога молят и за то, что дань-то даём!

   – А ты знаешь, боярин, что тогда будет?

   – Не знаю, княже, что будет! Может, они и согласятся, а то, что здесь будет, я знаю.

   – Сам знаю, что здесь будет!

   – Так неужто ж опять драку поднимать, а теперь все костьми лягут, а татарве не уступят. По-моему, так, князь, сделать: отослать послов назад, сказать, что дань мы с охотой уплатим, только счётчиков к себе не пустим, – говорил Симский.

   – Попытаем, может, и выйдет что, не совсем же от нас Бог отказался_{? —} молвил князь.

Он отослал татар с отказом; новгородцы так и не знали ничего об этом посольстве. Но не прошло и двух дней, как Симский сам не свой явился к князю.

   – Иль приключилось что, боярин? – встревоженно спросил князь.

   – Надо покориться поганым! – чуть не шёпотом проговорил Симский.

   – Как так?

   – Приехал сейчас купец наш, сказывает, часах в трёх пути, не боле, на Новгород двигается несметная рать татарская.

   – Чуяло моё сердце! – в отчаянии проговорил князь. – Что ж теперь поделаешь?

   – Ты не выйдешь на ратное поле?

   – Чуден ты, боярин! – говорил князь. – Сам молвил, татар несметная сила, и сам знаешь, какая у меня дружина. Оглянуться не успеешь, как перебьют её всю, что ж тогда делать? Что с Новгородом будет? Мне не жаль своей головы, а жаль Новгорода!

   – Правда, княже! Значит, покориться нужно! – говорил Симский.

   – Легко сказать! Мы с тобой покоримся, а что скажет Новгород?

   – Попытаю, не знаю, что будет!

   – Пытай, боярин, а я поддержу тебя!

   – Дружиной, князь? – словно с укором проговорил Симский.

   – Не бойся, боярин, словом!

   – Мешкать нечего, нужно собирать вече, – сказал Симский, поднимаясь.

Загудел вечевой колокол, посыпался народ на Ярославов двор. Сумрачен показался новый посадник на помосте, тяжко было ему.

   – Вольные люди Новгорода! – заговорил дрогнувшим голосом Симский.

   – Были, да съехали! – послышался насмешливый голос.

   – Ведомо вам, что обещались мы дань платить татарам.

   – Ну, и заплатим!

   – Теперь татары хотят переписать всех новгородцев, чтобы верную дань получить.

Буря негодования пронеслась над толпой.

   – Не волим, не надо, сами заплотим! – неслись крики.

Толпа заколыхалась. Симский молчал, повесив голову. У самого входа на лестницу стоял Солнцев, посланный князем. Он ждал удобного момента, чтобы взойти на помост и держать речь.

Долго продолжался шум, долго, как море, ревела толпа. Симский выжидал время, но, казалось, этому реву не будет конца.

Посадник поднял руку. Толпа начала стихать.

   – Татарская несметная рать идёт к Новгороду и теперь небось уже под стенами его, – начал было Симский.

Но рёв снова прервал его:

   – Бить челом князю: пусть выходит на ратное поле с погаными! А мы не волим!

В это время на помост быстро начал взбираться Солнцев. При виде его толпа смолкла.

   – Князь готов живот свой положить за Великий Новгород и Святую Софию, – начал он.

   – Любо! Любо! – заревела толпа.

   – К Новгороду подступила несчётная татарская рать, а у князя дружины мало; и князь велел сказать вам, что покориться необходимо; а коли не покоритесь, так князь тотчас же со своею дружиною оставит город.

Словно гром небесный, оглушили эти слова новгородцев. Наступило гробовое молчание. Солнцев также быстро, как и взошёл на помост, сошёл с него. Остался один Симский.

Толпа не знала, что сказать, что сделать.

   – Так как же, православные, видно, покориться? – спросил Симский.

Вече не отвечало ни одним словом, оно молча начало расходиться по домам. Новгород вторично смирился.

Смирился Новгород; словно в могиле всё замерло, затихло, а татарские счётчики шныряют из дома в дом, переписывают поголовно вольный новгородский люд.

Окончили перепись, забрали казну новгородскую и повезли её к хану.

XVI. СВАДЬБА

Замер Великий Новгород. В каждом доме воцарилась тоска безысходная, кручина горькая.

А князю тяжелее всех. Хорошо сознавал он, что поступил благоразумно, что иначе и нельзя было поступить, но вместе с этим сознанием тяжело было у него на сердце, болела душа.

Тяжёлое настроение князя перешло и на дружину. Как в воду опущенные ходили они, словно похоронили что; меж собой даже стали недружелюбны, словно кошка чёрная меж них пробежала.

Никак не могут они примириться с тою страшною мыслию, что из вольной дружины, знавшей только князя да себя, вдруг они стали почти подручниками татар. Того и гляди, что эта свободная дружина вместе с князем станет рядом с поганой татарвой, должна будет подчиниться ей и идти не на защиту родимых русских городов, а на их разорение.

Кровь стыла у дружинников при этой мысли, и все, не сговариваясь, порешили на одном: они люди свободные, хотят служат в дружине, хотят нет, и как ни любят они своего князя, как ни дорожат им, а, в случае чего, порешили оставить его.

Тяжело было для них это решение, но лучшего выхода придумать не могли.

К этой же мысли пришёл и Солнцев. Пасмурен стал он, улыбка и ласка боярыни не могут разогнать туч на его лице. И хочет он быть с боярыней ласковым, да ласка-то выходит совсем не такова, как прежде, какая-то грустная, не весёлая.

Заговорить хочется Марфе о свадьбе, да слова как-то с языка не идут. А сам тоже ни слова не говорит, ходит словно в воду опущенный.

«Уж не разлюбил ли он меня? – думает иной раз боярыня. – Может, жениться-то ему и не хочется, оттого он и не весел?»

И мучается боярыня и страдает, начинает молиться, и молитва не идёт на ум.

   – Извелась ты совсем, моя любушка, – заметил ей однажды Солнцев.

Боярыня расплакалась.

   – Да почто же ты, любушка, о чём такое? – встревожился Солнцев.

   – Да мне всё думается... – начала было боярыня, но остановилась.

   – Что? Что такое думается?

   – Да что ты разлюбил меня! – проговорила, улыбаясь сквозь слёзы, боярыня.

Солнцев при этих словах даже отшатнулся.

   – Разлюбил?! Да кто же это сказал тебе, да кто тебе нашептал?

   – Уж я и не знаю, так мне думается, совсем ты какой-то чудной стал, не такой, как был, теперь и не узнаешь тебя.

   – Да родимая ты моя, Марфушенька, ведь ты знаешь, что любить я тебя ещё больше люблю, да другие дела кручину нагоняют на меня.

   – А я, окромя тебя, ни о каких делах и не думаю, да и знать их не хочу, только бы ты, мой любый, не разлюбил меня.

   – Да во всю жизнь не разлюблю я тебя, мою касатку, умирать буду, тебя вспоминаючи.

Боярыня припала к нему да так и замерла.

   – А я, – говорил повеселевшим голосом боярин, – не с тем и шёл к тебе. Оттого у меня немного на сердце легче стало, веселее как-то на свет Божий взглянулось, пора горе всякое побоку, пора и счастья отведать, пойду, мол, к своей голубушке да потороплю её свадьбой. Так что же, любушка?

   – Вестимо так, золотой мой, только что же торопить меня, я не девица красная, а вдова, приданое моё всё готово, а какие же ещё сборы, я и не придумаю, – щебетала боярыня.

   – А коли так, так нечего и дело откладывать, значит, весёлым пирком и за свадебку.

   – А я уж боялась и говорить-то тебе...

   – Что такое?

   – Да о свадьбе-то!..

   – Что так?

   – Да всё то же, думала, ты не хочешь...

   – Э, Марфуша, Марфуша, да кабы ты только знала да ведала... – начал было Солнцев, обнимая боярыню, но та не дала окончить ему.

   – Не буду, не буду, никогда и в помыслах такого держать не буду!

   – Когда же свадьбу сыграем?

   – А на это твоя воля, твой закон, когда прикажешь, тогда тому и быть.

   – Какая у меня жёнка послушная будет! – засмеялся Солнцев. – Ну я думаю так, Марфуша, коли, значит, у нас помехи нет никакой, так в воскресенье и свадьбу сыграем.

   – Это через три дня-то?

   – Что ж испугалась?

   – Чего пугаться-то? По мне, хоть сейчас, хоть не выходя из покоя.

   – Экая ты у меня скорая! – засмеялся Солнцев.

Медленно потекли для боярыни эти три дня. Каждая минута кажется часом. Сердце замирает от радости, ждёт не дождётся, когда ночь последняя пройдёт, когда забрезжит свет белый, наступит день счастливый.

И чудное что-то делается с нею. Знает она, что счастлива, что любит её Михайло, что жизнь пойдёт такая, о какой она мечтала с того самого дня, как увидала в первый раз доброго молодца Солнцева, а всё как-то сжимается сердце, какая-то боязнь прокрадывается.

«Всё ли хорошо будет, всё так ли, как думается?»

Забрезжил и белый свет. Вскочила боярыня со постели, словно боясь опоздать, хотя свадьба лишь ввечеру будет.

Заметалась, засуетилась боярыня, только дело у неё не спорится, будто всё из рук валится, и досада разбирает её и нетерпение. Между тем день незаметно проходил, уже начало и вечереть. Приехал и дружко, посадник Симский, а боярыня и не начинала собираться.

   – Что же это, боярыня? – удивился Симский. – Ай раздумала венчаться? – пошутил он.

   – Аль пора собираться? – испугалась боярыня.

   – Не то что собираться, а к венцу ехать пора; жених, поди, уже в церкви дожидается, вишь, солнышко совсем закатилось.

   – Ах ты батюшки, головка моя победная, что же это я наделала! Миша-то, поди, теперь ждёт да сердится.

   – Ничего, посердится да перестанет, для такого дня с молодой жены головы не снимет.

   – Я мигом оденусь, моргнуть, боярин, не успеешь, как я готова буду, – проговорила боярыня, убегая из покоя.

С улыбкой проводил её Симский.

   – Намаялась, сердечная, измучили пташечку, ну да авось теперь вздохнёт, дай, Господи, тебе счастья.

Боярыня не заставила себя долго ждать и скоро вышла одетая.

Симский глянул на неё и ахнул.

   – Ну, боярыня, княгиня ты нынче, да и только! – молвил он, любуясь на неё.

   – А ты как же, боярин, думал, ведь я нынче и впрямь княгиня, недаром же молодых княгинями величают!

Поезд тронулся. С замиранием сердца приближалась боярыня к церкви. Ожидание счастья, сознание того, что это счастье теперь не уйдёт, туманило её. Она увидела церковь – ту же, в которой венчалась и прежде, окна её светились огнями. Боярыня твёрдою поступью вошла в храм, и вдруг лицо её зарделось заревом, она увидела Солнцева. Как хорош, красив показался он ей, таким она словно никогда и не видала его.

Кончилось венчанье; молодые и гости отправились на пир. Несмотря на тяжкие обстоятельства, пир был весел, но всех превзошёл дружко Симский, он сдержал своё слово.

Разъехались гости, молодые остались одни. Они поглядели друг на друга, и не нашлось у них слов, они только обнялись и, казалось, замерли в этом объятии.

XVII. ЛЕДЯНОЕ ПОБОИЩЕ

Прошло три года, и многое изменилось в Новгороде. Многих не стало, старых унесла могила, молодые состарились. И у князя начал пробивать на голове серебряный волос, появились морщинки; забота не веселит, не молодит, а старит да сушит.

Благо ещё, татары замолкли, держат своё слово. Соберут подать и успокоятся, более требований не предъявляют. И мало-помалу новгородцы успокоились, зажили снова по-старому; не прочь они были иной час и вече собрать буйное, только не в охотку им было делать это теперь, не из-за чего было ссориться, не из-за чего шум подымать. И потекла их жизнь мирно, тихо. Да, знать, не судьба была в ту пору русскому люду жить мирно.

Прошло года три, после того как Александр Ярославович разнёс шведскую рать. Затихли с той поры шведы, слухом не слыхать их, видом не видать. Успокоились новгородцы, никто не тревожит их окраины, их земли.

Только дружина недовольна этою жизнью, не по сердцу ей покой, рвётся её душа в чистое поле, хочется сразиться с каким-нибудь ворогом, душу отвести, а то что-то совсем обсиделась она, обабилась.

Мысли дружинников разделял и князь. Он сознавал всю тяжесть подчинения татарам, знал, как нелегко было переносить его новгородцам, и ему хотелось ратной брани, блистательной победы, ему хотелось оживить вольных горожан Великого Новгорода, хотелось поднять их упавший в последнее время дух.

Не знал князь, не знала и дружина его, что заветное желание их готово исполниться.

Дошли до Новгорода вести о сборах рыцарей ливонских.

Не верилось князю, но всё-таки весть эта подбодрила его, оживила. С нетерпением ждал он начала действий со стороны ливонцев. В победе над ними он был почти уверен, так как был несколько знаком с их воинскими подвигами.

Весть о приготовлении рыцарей к борьбе проникла и в дружину. Подбодрились дружинники, повеселели, кровь заходила по их жилушкам, прежней тоски-кручины как не бывало, словно вновь народились.

Но недолго продолжалось это оживление. Дружина ожидала, что будет объявлен поход, но прошло лето, наступила осень, пошли дожди, а о рыцарях ни слуху ни духу. Снова приуныли дружинники. Какая же война может быть в этакую слякоть, когда и пройти ни по какой дороге невозможно, а там, гляди, и зима станет, вон уже и заморозки пошли, и какой же поход зимою, в стужу и вьюгу.

На Покров выпал снег глубокий, небывалый, сразу стала санная дорога; завернул мороз. Совсем приуныла дружина.

   – Знать, бабьи сказки были про поход! – говорили дружинники.

   – Вестимо, какого немца понесёт в такую студь в поход, это впору только нашему брату православному!

Наступил ноябрь, зима стала крепко, не было никакой надежды на оттепель и в это время по Новгороду пронеслась весть, что рыцари идут войной. Кто и не хотел верить, должен был увериться. В городе происходило необыкновенное движение, дружина спешно собиралась в поход.

Наконец в Михайлов день звучно прогудел призывный колокол Софийского собора. Толпами повалили новгородцы. На площади стояла дружина. Началось молебствие. Поход был назначен через три дня.

Настроение новгородцев было гораздо веселее, чем прежде. Теперь, глядя на князя, на его дружину, они были уверены в успехе и ободрились духом.

Весёлый и возбуждённый вернулся Солнцев из собора домой. У окна сидела боярыня, лицо её было пасмурно, глаза покраснели от слёз. При виде мужа у неё защемило на сердце и слёзы невольно полились из глаз. Поморщился Солнцев при такой встрече.

   – А ты, Марфуша, всё хнычешь! – сказал он, подходя к ней и ласково обнимая её.

   – Чему же радоваться-то? – дрогнувшим голосом проговорила боярыня.

   – Да и печалиться-то нечему!

   – Нечему! – с сердцем проговорила она. – Всю жизнь маялась, дождалась наконец. Долго ли жила-то я со своим милым да любым, хорошо счастье!

   – Чем же ты несчастлива?

   – Велико счастье: мужа на убой, на смерть ведут, а ты радуйся тут!

   – На какую же смерть, Господь с тобой!

   – Известно на какую!

   – По-твоему, коли в поход идёшь, так уж и на смерть? Вот воротился же из шведского похода.

   – И не пойму я, и в толк никак не возьму, – продолжала своё боярыня, – что тебя держит в этой дружине, что ты нашёл сладкого в ней! Ну, был один, кровь бродила, удаль хотелось показать, а теперь у тебя семья, сын растёт, убьют тебя, что тогда будет с нами, горемычными. Так-то ты, знать, любишь нас!

Солнцева от последнего упрёка передёрнуло.

   – Кабы не любил, так, по-твоему, сидел бы тут, на печке?

   – Никто тебе и не мешает.

   – Э, право, не слушал бы тебя! – с досадой проговорил Солнцев. – Ведь кабы по-твоему делали, что бы тогда и было? Мало ли дружинников женатых, все бы они дома остались, кто бы тогда с князем в поход пошёл?

   – И не нужно бы ходить!

   – Известно не нужно, сидеть бы дома да сидеть, покуда немцы к нам бы пришли.

   – Ну и пускай их приходили бы, нам-то что ж?

Солнцев только махнул рукой.

   – Бабье по-бабьи и судит, – проворчал он.

   – Да уж на рожно не полезешь, велика важность – немцы.

   – Да пойми ты, что как они придут сюда, весь город сожгут, пожитки все разграбят, перебьют всех да вашу сестру бабу в полон отведут!

   – За что это такое? Нешто мы им лихо какое сделали, мы их не трогаем и они нас трогать не будут!

Солнцев пожал только плечами, его разбирала досада, но ссориться не хотелось, и он направился к двери. Навстречу к нему вкатился толстый мальчуган, живой портрет боярыни, вслед за ним плелась старуха нянька. При взгляде на мальчика глаза Солнцева сверкнули, на лице появилась улыбка.

   – А, Сашутка! – весело проговорил он.

Боярыня при виде сына вскочила с места, бросилась к нему, схватила на руки и крепко, прижимая к себе, залилась слезами.

   – Дитятко ты моё ненаглядное, – причитала она, – бросает нас с тобой родимый батюшка, сироты мы с тобой будем круглые, бесприютные, всякие-то нас обидят с тобой, некому будет и вступиться за нас, не будет у нас с тобой защитника.

   – Марфуша, – заговорил Солнцев, – да побойся ты Бога, опомнись, что говоришь-то ты, ведь не убили ещё меня, жив я, что же ты убиваешься?

   – Не убили, так убьют, сердце моё чует.

   – А убьют, так князь не оставит вас, он за вас заступится.

   – Князь не муж родимый, не отец Сашутке.

Солнцев вышел из покоя, боярыня ещё пуще залилась слезами, лаская и приголубливая сына.

Тяжело прошли два дня для Солнцева, и жаль ему было жены, и не мог он отступиться от своего долга.

Наконец настал и последний день. Боярыня не спала всю ночь. Худая, бледная, не похожая на себя вышла она к мужу. Солнцев встал рано и тотчас же принялся за сборы. День был светлый, морозный, снег яркими блестками горел на земле, на крышах, деревьях.

Сборы были кончены, пора было отправляться и в путь.

   – А Сашутка где? – спросил Солнцев, увидя жену.

   – Спит, пойду сейчас побужу, принесу, – проговорила боярыня, поворачиваясь к выходу.

   – Оставь, не трожь, я сам пойду к нему, пойдём вместе, – проговорил он, взяв жену за руку.

Боярыня припала головой к плечу мужа и тихо заплакала.

   – Будет, Марфуша, будет, родная, – говорил ласково Солнцев.

Они прошли в опочивальню; на постельке, разметавшись, сладко спал мальчуган. Солнцев остановился и долго смотрел на него, потом подошёл к божнице, вынул оттуда небольшой образ и благословил им сына.

Передав образ жене, он нагнулся к мальчику и тихо поцеловал его. Сын открыл глаза и, узнав отца, весело улыбнулся и обхватил ручонками отцовскую шею.

Боярыня не выдержала и громко зарыдала.

Солнцев оставил сына, обнял жену и крепко поцеловал её.

– Не плачь, не тужи, родимая, ходи за сыном, а я скоро буду назад, живёхонек и целёхонек! – говорил он ей.

Но боярыня не слыхала его слов, она, рыдая, вцепилась в него изо всех сил, Солнцев с трудом освободился от неё и выбежал из опочивальни, боярыня с криком бросилась вслед, но силы оставили её, она замертво грохнулась на пол.

В один миг вскочил Солнцев на приготовленного коня, дёрнул за поводья и вихрем вылетел на улицу, оставляя за собою, быть может, навсегда всё, что было для него дороже всего на свете.

На площади, сборном месте дружины, шла суетня. В скором времени все были в сборе, ожидали только князя. Над площадью стоял гул от говора многотысячной толпы, все были бодры, веселы, словно не на бой, а на пир шли дружинники. Князь не заставил долго ждать себя, вскоре появился и он, и новгородское войско двинулось в путь.

На третий день они подошли к Чудскому озеру. Сделали остановку. Ночью князь узнал, что враги близко, что к утру, пожалуй, подойдут и придётся с ними помериться силами.

Тёмное морозное небо начало светлеть. Блеснули первые солнечные лучи и осветили подошедших ливонцев. Жаром горели на солнце их доспехи. Князь быстро построил дружину и стремительно ударил на врагов. Несколько часов продолжался ожесточённый бой, но перевес был на стороне новгородцев. К полудню бой окончился. Ливонцы были почти все перебиты, немногие успели спастись бегством; всё озеро было покрыто вражескими трупами. Тотчас же на месте боя было отслужено благодарственное молебствие за дарованную победу.