Текст книги "Александр Невский. Сборник"

Автор книги: Н. Чмырев

Соавторы: Францишек Равита,В. Кельсиев,Л. Волков,В. Клепиков,Николай Алексеев-Кунгурцев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 41 страниц)

XII. ТОРЖЕСТВО СВИДРИБОЙЛА

Князь тверской принял с распростёртыми объятиями Некомата, привёзшего ему ханский ярлык на великое княжение.

Он сделал Суровчанина своим боярином и первым советником, подарил вотчину и снабдил казною.

Но Некомат мало радовался княжеской милости. Его и совесть мучила, да и всё устраивалось не так, как ему хотелось.

Быть боярином у Михаила Александровича – это значит вместе с ним вступать в битвы, командовать полками, а Суровчанин вообще был мало склонен к ратному делу. Вотчинка, подаренная князем, была не из важных и находилась вблизи московского рубежа, так что в случае войны Твери с Москвой должна была подвергнуться разорению от войск великого князя.

Некомат ожидал спокойной и «сладкой» жизни, а вышло не то.

Князь Михаил Александрович остался довольно равнодушным к тому, что хан задержал у себя Вельяминова. Главное, ярлык на великое княжение удалось получить.

А какая судьба постигла Ивана Васильевича, – это князя мало интересовало.

К тому же голова его была занята иным.

Он теперь раздумывал, дожидаться ли войск Ольгерда и Мамая или самому начать войну с Москвой до их прихода:

Благоразумие требовало дождаться их.

Но Михаилу Александровичу вспоминался совет Свидрибойла: самому начать военные действия, чтобы вызвать к себе на помощь Литву.

Да и не терпелось помериться с врагом силой. Ждал до лета, потом кинулся в войну очертя голову. Война началась с того, что тверской князь послал своих наместников в Торжок и сильный отряд к Угличу.

Со своей стороны Димитрий Иоаннович, предвидя серьёзную войну, быстро собрал значительные силы.

Под его знамёнами собрались все князья удельные, служащие Москве: составилось многочисленное ополчение.

Великий князь быстро перешёл в наступление.

Он взял Микулин; его воеводы заполонили войсками всю область Михаила; все города были взяты, многие жители уведены в плен.

5 августа Димитрий Иоаннович осадил Тверь, в которой запёрся тверской князь.

Тверитяне показали себя мужественными воинами и верными подданными своего князя. Они бились на стенах как львы, отражая приступы московских ратников, несли все тяготы осады, но не сдавались.

Три недели продолжалась осада. Михаил Александрович надеялся на помощь литовцев и узнал от гонца, сумевшего пробраться через московский стан, что они идут.

Он воспрянул духом, но не надолго – вскоре он узнал, что литовцы отступили.

Мудр, хитёр и осторожен испытанный вождь литовский, старый Ольгерд.

Он сдержал своё княжеское слово, двинул войска на помощь своему шурину, но идёт медленно, опасливо, озираясь как волк.

Он заботился прежде всего о пользе Литвы.

А будет ли здесь польза?

У него есть верные люди, которые всё разведают, обо всём донесут.

И вот от них он узнал, что Михаил едва держится в Твери с остатком войска, что все города его взяты неприятелем, область опустошена...

Приходилось иметь дело с сильным противником.

Литовцев ждёт немалое свежее, готовое к бою войско, а они утомлены походом.

Если Литва победит, что принесёт ей победа? А если победят русские, тогда все литовцы сложат свои головы под их мечами и померкнет слава Литовского княжества.

Замечает Ольгерд, что и воины его идут неохотно.

Видно, между ними уже прошёл слух, что впереди их ждёт не добыча, не грабёж, а лютая битва, может быть бойня, – бойня в чужой стране, за много вёрст от родимых лесов.

Понурились литовцы...

Всё чаще и чаще берёт раздумье Ольгерда: идти ли вперёд, не вернуться ли назад?

В один из таких моментов подъехал к нему Свидрибойло.

– Не погневайся, великий князь, – заговорил он, укорачивая поводья коня, – выслушай своего верного слугу.

   – Говори. Ты знаешь, я тебя всегда рад слушать, – ответил Ольгерд.

   – Князь! Не лей напрасно литовскую кровь: прикажи вернуться в Литву.

   – А помощь Михаилу?

   – Пусть делает как знает. Разве ты виноват, что он начал войну, не дождавшись тебя. Вдвоём легко можно было бы справиться с Москвой, а теперь придётся биться нам одним: ведь у Михаила скоро не останется ни одного ратника. Его дела теперь не поправишь. Ты знаешь, я его друг, – при этих словах Свидрибойло не смог удержать злой улыбки, – и хочу ему только добра, но... теперь я вижу, что ему нельзя помочь... Посмотри ты также на нас, мы не прошли и половины пути, а уже истомлены. А впереди ждёт сильное войско московское. Подумай, князь, и послушайся совета доброго слуги.

   – Подумаю, – коротко ответил Ольгерд.

На другой день литовцы отступили.

Разумеется, не таков был старый литовский князь, чтобы послушаться совета кого бы то ни было, если совет этот шёл вразрез с его намерениями и желаниями. Но в данном случае Свидрибойло посоветовал как раз то, чего хотелось князю. Поэтому-то и вышел приказ отступать.

Но Свидрибойло приписывал отступление литовцев тому, что он к этому побудил великого князя, и злорадствовал:

«Отомстил своему ворогу! Сам я подбил его начать войну, сам же теперь устроил, что помощи не будет от Литвы. Конец ему: князь московский его в бараний рог свернёт. Будет другой раз Михаил знать, как оскорблять литовца».

Узнав об отходе литовцев, о чём мстительный Свидрибойло постарался сообщить, князь тверской понял, что он пропал.

Как бы долго ни затянулась осада, она должна была окончиться взятием Твери.

Он был близок к отчаянию.

Однажды в обеденную пору в княжьи хоромы прибыл епископ тверской Евфимий.

Он застал князя обедающим. Скудость в Твери доходила до того, что обед самого Михаила Александровича состоял только из кваса с накрошенным в него чёрствым хлебом.

   – Отведай моего хлебца, владыка, – предложил князь.

   – Благодарствуй, я хлебца уже пожевал. Я инок, мне к скудости не привыкать, а тебе-то, княже, я чаю, тяжело.

   – Что поделаешь? Плохо всё это кончится... Возьмёт Димитрий Тверь... Нам не отсидеться...

   – Ия так думаю, княже, – печально промолвил Евфимий. – По сему делу я к тебе и приехал. Надо бы людей пожалеть: смотри, как мухи валятся от голода. Да и не пора ли перестать проливать кровь христиан православных...

   – Так что же мне, покориться, что ли? – сурово спросил князь.

   – А почему же нет?

   – Не быть сему! – вскричал Михаил Александрович.

   – Гордыня в тебе говорит, княже. Ради неё ты не жалеешь крови людской. Русские русских режут да убивают, брат встал на брата... Горе и грех. Ведь сам говоришь, что Твери не устоять, так чего же зря народ губить.

Князь угрюмо молчал.

Владыка поднялся и уехал недовольный.

Прошло несколько дней.

Голод в Твери усиливался. Начались болезни. Половина ратников были ранены. Когда князь глядел на их печальные лица, он понимал, что и они не надеются на спасение Твери.

Приходилось Михаилу Александровичу выбирать одно из двух: умереть или покориться.

Бледный и сумрачный приехал он в келью Евфимия.

О чём-то поговорил, и, некоторое время спустя, из широко распахнувшихся тверских ворот двинулось шествие.

Впереди шёл с крестом в руке владыка, окружённый духовенством, нёсшим иконы; за ними следовали знатнейшие бояре...

Не было в шествии только князя Михаила и Некомата.

Суровчанин в это время сидел у окна в светлице, облокотись на подоконник и сжав руками голову, и смотрел на выходящее из города шествие. Лицо его было искажено страхом...

Шествие было замечено в московском стане, и там всё пришло в движение.

Доложили Димитрию Иоанновичу, и он выехал навстречу процессии, окружённый ближними боярами и отрядом телохранителей.

Великий князь понимал, что означает это посольство:

«Мир! Тверь сдаётся!»

Поравнявшись с владыкой, Димитрий Иоаннович соскочил с седла, обнажил голову, набожно перекрестился и приложился к кресту.

   – Мир тебе, княже! – приветствовал его Евфимий.

Потом заговорил:

   – Великий княже! Господь Бог по грехам нашим допустил восстать брату на брата, пролить кровь христиан православных. Долго ли будет сие? Не больше ли пристало соединиться всем мужам тверским и московским в братском лобзании? Князь тверской послал меня к тебе. Молит он, чтоб ты забыл гнев свой и смягчил сердце своё. Просит он у тебя милости и мира.

   – Сам я рад миру. Легко ли кровь проливать христианскую? Пойдём, отче, в стан мой. Там обговорим, на чём мир ставить.

В тот же день был заключён мирный договор.

Великий князь выказал великодушие к побеждённому, не предъявив особенно тягостных условий.

Главнейшим было: Михаил признавал Димитрия Иоанновича старейшим братом, обязывался не искать «великого княжения» и не вступать против воли великого князя в союз с Литвой и Ордой, а при нашествии врагов на Москву помогать московскому князю.

Так разрушились мечты Михаила Александровича о великом княжении и разорении Москвы.

Во всех храмах служили благодарственные молебны, народ радовался миру, а князь тверской ходил мрачнее тучи.

Ему хотелось на ком-нибудь сорвать гнев.

Как раз ему попался на глаза Некомат; известно, что «у сильного всегда бессильный виноват»; так было и в данном случае. Князь напустился на Некомата, что это он с Вельяминовым втянул его в войну, что через них теперь разорена тверская область...

Одним словом, Суровчанин и Иван Васильевич являлись причиною всех бед.

В заключение князь прогнал его и запретил показываться ему на глаза.

Через несколько дней ранее подаренная Некомату вотчинка была отобрана «под князя».

Суровчанин поселился в убогом домике и жил на накопленные деньги, ежедневно опасаясь, что его с позором выгонят из Твери.

Однажды в город вошёл измождённый, одетый в рубище путник.

Он прошёл к княжьему дворцу и остановился у высокого резного крыльца, ожидая, кому сказать, чтобы о нём доложили.

Выглянул княжий челядинец и спросил:

   – Что надоть?

   – Не узнал меня? Ещё бы, – промолвил путник и потом добавил надменным тоном, столь не соответствовавшим его одежде: – Скажи князю, что я, Иван Вельяминов, из Орды убежал и к нему вернулся.

Челядинец ушёл.

Стосковалось в Орде сердце Ивана, хотя жилось ему там хорошо и хан его ласкал. Потянуло на Русь. Выбрал он ночку потемнее, коня побыстрее и ускакал. Татары его не нагнали. Но зато несколько дней спустя он попался в руки грабителей, которые отобрали казну и коня. Дальше ему пришлось идти пешком, питаться именем Христовым.

Теперь он был у цели. Конец страданиям! Он уже видел себя сидящим в княжеском тереме за кружкой душистого медового сбитня.

   – Князь приказал тебя помелом гнать, – насмешливо промолвил вернувшийся челядинец, – и чтобы ты ему на глаза не смел показываться.

   – Меня?! Я?.. – пробормотал Иван Васильевич, вздрогнув от гнева.

   – Да, да... Ну, проваливай!

Шатаясь, вышел он с княжьего двора.

Голова кружилась. Дух захватывало от стыда и бессильного бешенства.

Немного придя в себя, он кое-как, расспрашивая прохожих, узнал, где живёт Некомат, и добрался до его лачужки.

В худом, бледном человеке он едва признал Суровчанина.

Со своей стороны тот подивился происшедшей в Вельяминове перемене.

Некомат приютил своего «приятеля», дал ему кров, пищу, хорошую одежду, но целыми днями изводил его упрёками, говоря, что причиной всех бед он Вельяминов, сманивший Суровчанина в Тверь и насуливший горы золотые.

Гордый Иван Васильевич, не хотевший в былое время смириться перед великим князем, теперь должен был смиренно выносить попрёки купца Некомата.

Но вскоре «приятелям» пришлось распрощаться с Тверью.

Однажды князь Михаил как-то увидел проходивших мимо дворца Вельяминова и Некомата. На их беду, князь был не в духе.

   – Что эти иуды здесь шатаются, – сказал он ближнему боярину. – Да и жить в Твери им незачем: изменники своему князю изменят и мне. Прогнать их!

На другой день «приятелям» сообщили княжий приказ: выехать немедля из Твери и не показываться в тверской области под угрозой смертной казни.

К вечеру они уехали, сами не зная, где укрыться от гнева князей тверского и московского.

XIII. ГОРДЫНЯ И СМИРЕНИЕ

Святой митрополит Алексий, достигший восьмидесятипятилетнего возраста, стал чувствовать приближение кончины.

Смерти святитель ждал с радостью, но его смущала мысль о том, как бы найти достойного преемника. Все помыслы его в этом направлении останавливались на преподобном Сергии Радонежском, но, как нам уже известно, он опасался, согласится ли на это смиренный игумен.

Однажды, будучи уже слабым, чтобы самому ехать в Троицкую пустынь, митрополит через посланного попросил святого Сергия прибыть к нему для беседы.

Преподобный не замедлил прибыть. Во время последовавшей затем беседы святой владыка вдруг приказал келейнику принести золотой, осыпанный драгоценными камнями крест, подаренный митрополиту константинопольским патриархом.

Взяв крест, владыка сказал святому Сергию:

   – Прими сие.

Преподобный поклонился до земли и промолвил:

   – Прости меня, владыка, как от юности же был златоносец, в старости же наипаче хочу в нищете пребывать.

   – Знаю силе возлюбленный, – ответил митрополит, – но сотвори послушание, приими от нас подаваемое тебе благословение...

С этими словами владыка возложил на него крест и продолжал:

   – Ведай, блаженный, ради чего призвал и что хочу тебе сказать. Бог мне вручил русскую митрополию, ибо Он так хотел. Ныне чувствую я приближающийся мой конец, только не знаю дня скончания моего. И потому желаю обрести мужа, могущего после меня пасти стадо Христово. И не вижу такового, кроме тебя. Знай же, что и великий князь, и все миряне, и духовные люди, до последнего, возлюбят тебя, и никого иного. Только тебя на престол этот требовать будут, как единственно достойного. Ныне же, преподобный, прими сан епископства с тем, чтобы после моего исхода престол мой воспринять.

   – Прости меня, владыка, но это невозможно. Ты хочешь наложить на меня бремя, которое выше моих сил. Я буду самым грешным и худшим из людей, дерзнув коснуться такого сана.

Святой владыка приложил все усилия, чтобы уговорить Сергия. Он говорил долго и убедительно, но смирение преподобного не позволяло принять столь высокого сана.

Он повторял только:

– Сие дело выше моих сил.

Владыка понял, что всякие уговоры бесполезны, с печалью прекратил речь об этом и с миром отпустил преподобного.

Святитель сообщил великому князю о своей неудачной попытке и с грустью заметил, что не знает, кого благословить себе преемником.

Димитрий Иоаннович сам задумывался над этим вопросом, который всё чаще и чаще становился предметом его разговоров с Митяем.

Отец Михаил при этом говорил, что с таким делом нельзя спешить, что надобно выбрать действительно достойнейшего, человека большого ума и испытанного благочестия.

Говоря так, царский печатник думал:

«Ах, зачем я не инок! Может, стал бы я владыкой!..»

У великого князя тоже зрела эта мысль. Ему казалось, что умный, красноречивый духовник его был бы на своём месте, оказавшись на митрополичьем престоле.

В это время случилось событие, послужившее на пользу Митяю.

Спасский архимандрит Иоанн, достигший глубокой старости, удалился от дел, возложив на себя обет молчания.

Димитрий Иоаннович решил на место спасского архимандрита поставить отца Михаила.

Когда впервые об этом сказал ему великий князь, Митяй притворно запротестовал. Он сказал, что недостоин принять ангельский чин, а тем более сан архимандрита.

Говорил это... и боялся, как бы Димитрий Иоаннович не передумал.

Но великий князь не любил менять раз принятых решений. Не обращая внимания на притворное несогласие Митяя, он приказал привести его силою в монастырь и постричь в монашество.

Вместе с клобуком на Митяя сразу же надели и мантию архимандрита.

Это было нечто беспримерное. Народ весьма этому дивился:

   – До обеда был бельцом, а после обеда стал архимандритом.

Отец Михаил, слыша эти толки, смиренно опускал глаза, говоря:

   – Воля княжая.

Но сердце его было полно радости. Зная любовь к себе великого князя, он был почти уверен, что станет митрополитом всея Руси.

Честолюбивые мечты его осуществлялись всё более, и по мере того возрастала и его гордыня. Он уже видел себя на митрополичьем престоле, уже строил планы, как он будет повелевать.

Царский духовник стал иноком; теперь Димитрий Иоаннович обратился с просьбой к святому Алексию благословить Митяя себе преемником.

Но здесь ему пришлось столкнуться с твёрдой волей митрополита.

Своим прозорливым умом владыка понимал, кто такой Митяй. Он знал, что это умный, но суетный человек, стремившийся только к благам земным.

Не такого пастыря хотел видеть владыка во главе русской церкви.

Великий князь просил благословить Митяя, митрополит не соглашался.

Наконец после долгих уговоров, чтобы не обидеть Димитрия Иоанновича, святитель очень незадолго до своей кончины согласился благословить отца Михаила, но условно.

   – Я благословляю его, – сказал владыка, – если Бог, патриарх и Вселенский собор удостоят его править русскою церковью.

Митяй торжествовал.

Между тем святитель заметно слабел телом. Кончина его была близка.

Святой владыка предугадал её. Однажды за великим князем пришёл посланный от митрополита.

   – Владыка зовёт тебя, княже... Хочет благословить тебя перед своею кончиной. Предузнал он её, – сказал посланник.

Димитрий Иоаннович поспешил к святителю.

Он нашёл святого Алексия сидящим на постели. Выражение лица его было светлое, глаза смотрели радостно.

   – Отзывает меня Господь к себе, – тихо сказал он князю, – путь мой земной свершён... Отхожу я из сей жизни в жизнь вечную и оставляю тебе, также и сыну твоему, благоверному князю Василию, и всем потомкам твоим мир и благословение Божие довеку...

Он благословил коленопреклонённого и растроганного великого князя. Потом сказал:

– Исполни, чадо, прошение моё... Погреби тело моё не в храме, ибо сего не мню себя достойным, а у стены храма, за алтарём... Должно мне ещё свершить последнюю мою, – добавил он и попросил свести себя в церковь.

Облачившись в священные одежды, он, пересиливая немощь тела, отслужил в последний раз литургию.

Телесная слабость не помешала святому архипастырю горячо молиться за покидаемую им паству.

Вернувшись в келью после богослужения, святитель слег в постель и более не вставал.

Кончина его была тихая и светлая.

Он скончался к утру 12 февраля 1387 года, благословив всех присутствовавших и сам начав читать молитвы на исход своей души.

Едва разнеслась весть об его кончине, народ толпами потянулся к монастырю, собрались все епископы, бояре и князья.

Отовсюду неслись глухие рыдания.

Усопший святитель лежал как живой, со светлым, спокойным лицом.

С печальным надгробным пением понесли на смертном одре тело святого Алексия в созданный им храм Архистратига Михаила, положили во гроб и погребли в приделе Благовещения Богоматери.

Великий князь помнил смиренный завет святителя о погребении его вне стен храма, но по совету епископов решился отступить от него.

Впоследствии, много лет спустя, явились мощи святого Алексия.

Произошло это таким образом.

Верх церкви, в которой был погребён святитель, обрушился. Разбирая основание для восстановления церкви, нашли тело святого Алексия нетленным, вынули его из земли и после постройки нового храма поставили в нём раку с мощами святителя.

Вскоре последовал около раки целый ряд чудесных исцелений.

Слух об этом быстро разнёсся, и к мощам святого стали стекаться толпы верующих со всех концов Русской земли.

Из многих чудес, совершавшихся и совершающихся от мощей святителя, некоторые крайне примечательны.

Так, например, трёх летний мальчик Димитрий умер от неизвестной изнурительной болезни. Родители принесли сына в церковь и после совершения божественной литургии поставили гроб у раки святого Алексия, так как братия пошла в трапезу.

Они оставили на время его там и сами также удалились. Когда же родители вернулись, чтобы отнести гроб на кладбище, то испытали неописуемую радость при виде младенца ожившим и спокойно играющим у священной раки!

Сравнительно недавно, в 1864 году, был удивительный случай исцеления от слепоты одного воспитанника гимназии.

«Обучаясь в Т. гимназии, – рассказывал исцелённый[12]12
  Душеполезное чтение. 1861. Апр. С. 145.


[Закрыть], – от усиленных ли занятий, или от ревматизма, как полагали врачи, или по другой какой причине я с год тому назад совершенно ослеп левым глазом. Стало постепенно слабеть зрение и в правом глазу, так что месяцев семь назад я перестал видеть и этим глазом. С продолжением времени болезнь более и более увеличивалась, и наконец глаза мои обложились непроницаемой тьмою: зажжённая свеча, поднесённая на самое близкое расстояние к глазам, не производила на них действия.

Врачи в Т. не смогли помочь. Один знакомый, отправляясь в Москву, взял меня с собой, чтобы посоветоваться относительно моей болезни со здешними врачами.

Лучшие московские врачи, в том числе окулисты, внимательно рассматривали мои глаза, совещались между собой и наконец признали мою болезнь неизлечимой.

Больно было моему сердцу.

Потеряв надежду на помощь человеческую, я стал посещать соборные храмы столицы и прикладываться к святым мощам в надежде получить облегчение свыше.

Второго января этого (1864) года отправился с госпожой X. в Чудов монастырь и там при мощах святителя Алексия выслушал литургию, прося ходатайства этого угодника Божия, причём отслужил молебен.

При выходе из церкви, признаюсь, подумал, что другие от мощей получают исцеление, а мне грешному и мощи не помогают. Едва мелькнула эта мысль, как я правым глазом увидел свет и в радости сказал спутнице:

   – Я вижу.

Чувствуя, что она не обратила внимания на мои слова или не поняла их, снова сказал:

   – Я вижу.

Не понимая или не веря этому, она спросила:

   – Что же ты видишь?

Я в доказательство стал указывать на предметы, какие были перед нами.

С этой минуты я вижу правым глазом так, как видел до болезни.

К большой моей радости добавляю, что со вчерашнего числа, именно на обратном пути из Чудова монастыря, я стал видеть и левым глазом, хотя ещё не совсем ясно».

Таковы поразительные чудеса, происходящие у мощей святого Алексия.

Поистине, это был избранник Божий – пастырь добрый, готовый положить душу за людей и истинно русский муж, готовый пожертвовать жизнью для блага родины.