Текст книги "Александр Невский. Сборник"

Автор книги: Н. Чмырев

Соавторы: Францишек Равита,В. Кельсиев,Л. Волков,В. Клепиков,Николай Алексеев-Кунгурцев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 41 страниц)

XVII. ЗА ВЕРУ И СВОБОДУ

Страшное бедствие грозило Руси.

Надвигалось новое Батыево нашествие, усугубленное ещё нападением Литвы.

Вся Русь от мала до велика всколыхнулась.

У всех на устах было:

– Хан Мамай идёт воевать Русь с силой несметной!

И сила его действительно была несметна.

Он, злобясь на московского князя за его «непослушание», за его смелость противостоять татарам с оружием в руках, когда они вторгались в русские пределы, и побеждать их, долго готовился к нашествию. Он хотел одним ударом решить судьбу великого княжества Московского, могущество которого росло не по дням, а по часам.

Он собрал огромное войско; ядро его составляли татары, а к ним присоединились, как подданные хана или его наёмники, половцы, харазские турки, черкесы, ясы, буртаны, то есть кавказские евреи, армяне и крымские генуэзцы.

Перед походом Мамай объявил на совете мурз:

   – Иду по следам Батыя истребить Русь. Казним рабов строптивых, обратим в пепел их города и сёла и церкви христианские. Разбогатеем русским золотом.

Не довольствуясь тем, что имел сильную рать, Мамай ещё заключил союз с Ягеллой, условившись напасть на Русь одновременно с ним. Не побрезговал он даже союзом с Олегом Рязанским.

Казалось, он соединил всё, чтобы покорить Русь.

Он в этом был уверен и в конце лета 1380 года двинулся со своими полчищами к пределам Руси.

Олег не солгал, сказав Корееву, что известил Димитрия о нашествии Мамая и Ягелло: он действительно это сделал, коварно продолжая играть роль друга.

Горячо молился в этот день великий князь во храме Богоматери.

По лицу его катились слёзы, когда он шептал:

   – Не за себя молю, Заступница, а за сынов земли Русской... Если нужна моя жизнь, да возьмёт её Господь и спасёт Русскую землю!..

Молясь, он плакал, как женщина, но когда настала пора действовать, он явил себя сильным мужем.

Немедленно во все города полетели гонцы с приказом:

   – Сбираться к Москве, спасать землю Русскую!

Поднялась Русь, как один человек.

Рвение выказалось необычайное. В несколько дней вооружались и поднимались целые города.

Отовсюду, со всех концов Руси, стремились к Москве тысячи ратников, готовых умереть за веру и свободу.

И простой смерд, и знатный боярин – все взялись за оружие, чтобы встать в ряды бойцов.

Как лавина, катящаяся с горы, вырастала могучая рать.

Шум оружия не умолкал на улицах Москвы.

Юноши и мужи готовились к бою, старцы и женщины молились. Храмы были переполнены... Горячие моленья не умолкали.

Нищих не было в это время в Москве: на них щедрою рукою сыпались благотворения.

Подавая милостыню, говорили:

   – Помолись за спасенье Руси.

Димитрий Иоаннович устраивал полки, а устроив их, поспешил в Троицкую обитель – помолиться со святым Сергием.

Преподобный, истинный сын Русской земли, ободрил князя:

   – Иди против татар не колеблясь... Бог поможет тебе... Многие падут честно, но сломится сила татарская... Ты вернёшься здрав и невредим и с победою.

Целый день пробыл Димитрий Иоаннович в монастыре, укрепляясь беседой с преподобным.

Прощаясь с великим князем, святой игумен благословил его, окропил святою водою бывших с ним военачальников и дал ему в помощь двух иноков: Александра Пересвета, бывшего в миру брянским боярином и храбрым воином, и Ослябю.

На их схимы он велел нашить изображение креста и сказал, напутствуя:

   – Вот оружие нетленное, пусть служит он вам вместо шлемов!

Вскоре после поездки великого князя в Троицкую лавру было назначено выступление.

Медленным, но неудержимым потоком потекли войска к городским воротам Москвы.

Духовенство сопровождало их с иконами и хоругвями, окропляло святою водой.

День был ясный.

Солнце сверкало на оружии ратников, золотило ризы духовенства, озаряло толпы плачущих женщин и детей.

В это время великий князь молился в храме Михаила Архангела над прахом погребённых там его предков.

Когда он вышел, ему подвели боевого коня.

Он обнял жену рукою, уже одетою в кольчужную рукавицу, вскочил на коня и промолвил:

   – Бог наш заступник!

И поскакал к воинству.

Словно невиданная, сверкающая река заструилась, разлилась на много вёрст среди полей.

Звенит оружие, ржут кони.. Висит в воздухе плач остающихся... Но всё меньше и меньше их... Редеют толпы...

Вот уж воинство одиноко стремится вдаль от родных святынь...

Молчаливы воины. Их лица серьёзны, и спокойным огнём горят очи...

В Коломне с Димитрием Иоанновичем соединилась полки полоцкие и брянские, предводимые сыновьями умершего Ольгерда, перешедшими на службу Москве.

Под Коломной великий князь сделал смотр воинству.

В стройном порядке отправились необозримая русская рать.

Тихо шелестели десятки знамён, осеняя стальные шеломы и шишаки.

Гордо реяло чёрное великокняжеское знамя с золотым изображением Спасителя.

В рядах оказалось более ста пятидесяти тысяч воинов.

Князь с умилением смотрел на этих ратников, поднявшихся на защиту родины, и печалью сжималось его сердце, при мысли, скольким из них не придётся больше увидеть своих оставленных отцов, матерей, жён и детей.

Он медленно проезжал вдоль рядов, когда вдали показались два запылённых всадника.

Они подскакали к великому князю. Один из них поспешно спрыгнул с коня и приблизился к Димитрию Иоанновичу.

   – Великий княже! – сказал он с низким поклоном. – Я боярский сын Андрей Кореев... Был в Рязани и убег оттуда... Привёз скорбную весть – князь рязанский Олег изменил тебе... Он заодно с Мамаем и Ягайлом…

Лицо великого князя омрачилось.

   – Хоть и грустна весть, но спасибо тебе... Был некогда на Руси Святополк Окаянный, таким же хочет, видно, быть и князь Олег.

Он тронул коня.

   – Великий княже! – воскликнул Кореев. – Окажи милость, дозволь мне с холопом в войско стать.

   – Становись, друже, – с ласковой улыбкой ответил князь.

Андрей Алексеевич и Андрон тотчас очутились в рядах воинов.

XVIII. МАМАЕВО ПОБОИЩЕ

Русское войско подошло к Дону, за которым стояли татары.

Возник вопрос: переходить реку или нет.

Голоса в великокняжеском совете разделились. Между тем надобно было спешить, чтобы не дать Мамаю соединиться с Ягайлом.

В разгар спора прибыл в стан Димитриев запылённый, усталый инок и вручил великому князю письмо.

Оно было от преподобного Сергия. В нём святой игумен убеждал Димитрия Иоанновича не медлить и идти вперёд.

   – Час суда Божьего наступает, – сказал великий князь и отдал приказание перейти реку.

7 сентября 1380 года воды Дона кишели людьми.

Вброд, вспенивая воду, переправлялась конница. По наскоро устроенным мостам тяжело шагала пехота. На том берегу, у речки Непрядвы, стали готовиться к битве.

Наступила ночь на 8 сентября, сырая и холодная. Андрей Алексеевич, кутаясь в широкий кожух, грелся у костра и думал:

«Увижу ли я завтра после боя те звёзды, что теперь мерцают? Или примет меня мать сыра-земля? Сбудется по воле Божьей, а не по моей. А драться буду лихо».

На противоположной стороне костра сидел Андрон, тихо мурлыча песню.

   – Бердыш я наточил, а сабля востра ли? – проговорил Кореев и, вынув саблю, попробовал лезвие.

   – Туповато. Как думаешь, надо поточить, Андрон?

   – Малость надо. Это я тебе живой рукой.

И, раздобыв мягкий камень, холоп принялся за работу.

   – Может, завтра кого-нибудь из нас и не будет, – промолвил Андрей Алексеевич.

   – А не стоит об этом думать. Помирать когда-нибудь надоть. Завтра али через десять годов... А за веру да за родную землю как не постоять! И, ей-ей, я не думаю, убьют меня али нет. Что Бог даст – и шабаш.

И речь, и выражение лица Андрона были совершенно спокойными.

Кореев помахал саблей и вложил её в ножны.

   – А что, боярин, не пора ли спать? – спросил Андрон.

   – А и то доброе дело. Давай соснём.

И оба, повернувшись ногами к костру, поплотней завернулись, поудобнее устроили головы на сёдлах, заменявших подушки, и чуть не одновременно заснули.

Подобно им поступили и все другие воины Димитриевой рати, разбросанной на пространстве нескольких вёрст. У всех была одна мысль:

«За родную землю постоять – постою. А жив ли, мёртв ли буду – на то Божья воля».

Чуть блеснул свет – загудели рожки.

Проснулись, оправились московские ратники и начали стягиваться к знамёнам.

Наступил грозный день 8 сентября 1380 года.

Остатки войска перешли Дон и присоединились.

Близился час битвы.

Димитрий Иоаннович построил войско в боевой порядок и определил, какой части войска быть в засаде, под начальством внука Калиты князя Владимира Андреевича, Димитрия Михайловича Волынского и некоторых других.

В этот отряд попали и Кореев с Андроном.

Кореев был в прекрасной кольчуге и стальном островерхом шеломе; на левой руке он держал щит, в луке седла высилось копьё, у пояса покачивалась сабля, а в правой руке он держал тяжёлый бердыш, похожий на тот, его любимый, которым он убил медведя, но, к сожалению, оставленный в Рязани.

Вооружение холопа Андрона было гораздо проще, но основательнее.

Его господин ссудил кольчугой, правда грубой и тяжёлой; но зато её едва ли мог бы перерубить топор. Щита и шлема он совсем не имел, а вооружён был огромным топором на длинном древке и ужаснейшей дубиной, способной расплющить, казалось, любого панцирника.

Оба они были на копях и находились в первых рядах засадного отряда.

Войско тронулось навстречу врагу.

Дорогой Кореев не раз сетовал, что довелось ему попасть в засадный отряд.

«Другие будут драться, а я только смотреть буду», – думал он.

Но как бы то ни было, приходилось покоряться.

В шестом часу дня достигли Куликова поля – обширной равнины, кое-где с небольшими холмами – и увидели неприятеля.

Казалось, на них ползло не войско, а туча, тьма тем.

Оба войска остановились на расстоянии нескольких десятков сажен одно от другого.

Русский засадный отряд ушёл за лесок, откуда наблюдал за ходом сражения, оставаясь скрытым от татар.

Наступил страшный момент ожидания.

В обеих громадных ратях наступило на мгновение безмолвие.

Говор смолк.

Слышен был шелест стягов и звон вынимаемого оружия.

Тишина.

Вдруг из неприятельских рядов выделился огромный всадник и поскакал к русскому войску.

Ему навстречу вынесся на белом коне инок Пересвет, наклоня копьё.

Тёмная схима реяла как крылья; наконечник копья блестел как серебро.

Миг... и два пустых коня побежали по равнине.

Инок лежал мёртв, татарский богатырь бился в предсмертной агонии.

Два потрясающих рёва вырвались с той и с другой стороны.

Великий князь, Ослябя и многие военачальники ринулись вперёд.

За ними двинулась вся рать, сверкнув доспехами.

Татары кинулись навстречу как бешеные...

Всё смешалось среди пыли и неистовых криков.

На пространстве десяти вёрст триста тысяч людей убивали друг друга.

Пощады не было.

Тетивы луков молчали. Резались грудь на грудь.

Страшное, кровожадное чувство поднималось в груди Кореева.

«Скоро ли?» – думал он, судорожно сжимая бердыш и жадными глазами следя за ходом битвы.

И вдруг, о ужас! часть русской рати поколебалась. Татары врезались в неё, как железный клин в мягкое дерево, – рубят, гонят...

Сейчас они возьмут великокняжеские знамёна.

Димитрий Волынский промолвил:

– Теперь и нам пора!

Засадные полки вылетели из-за леса и как буря ударили по неприятелю.

Татары дрогнули, стали отступать, сперва медленно, потом всё скорее.

Ещё раз собрались, чтобы дать отпор, но не выдержали и вдруг побежали, охваченные ужасом.

На бегу оборачивались, наносили удары и... вновь бежали.

Мамай, наблюдавший с кургана, заскрежетал зубами и воскликнул:

   – Велик Бог христианский!

И поскакал с поля битвы.

Кореев ринулся в битву вместе со всеми.

Его бердыш работал на славу, а рядом тяжко бухала дубина Андрона.

Вдруг какой-то конный татарин сбоку ударил его бердышом.

Удар был неожиданным, и юноша не успел прикрыться щитом. Шлем погнулся, в глазах потемнело.

Он лишился сознания и рухнул с коня...

Когда пришёл в себя, то первое, что увидел, было лицо Андрона.

   – Слава Богу, ожил, – сказал холоп. – А я и смотрю: ран нет, только обмер. Давай водой поливать. Стать можешь?

   – Могу. А что татары?

   – Фью, татары! Я чаю, и теперь не опомнились. Вконец побиты.

Андрей Алексеевич разом вскочил на ноги.

Он был на небольшом пригорке. Внизу колыхалась победоносная русская рать. Великий князь в страшно иссечённых латах проезжал по рядам.

Отовсюду неслись радостные крики.

Юноша закрестился часто-часто. Потом побежал с холма, встал в ряды и сам закричал неистово-радостно.

Верный Андрон ему вторил густым и хриплым басом.

XIX. РАЗБИТЫЕ НАДЕЖДЫ

Отец Михаил, двинувшийся в путь с такою пышностью и почти уверенный в получении престола митрополита всея Руси, подвергся очень скоро опасности.

Едва путешественники миновали Рязанское княжество, как в степях половецких их охватил ужас: на них надвигалось громадное скопище татар.

Однако в данном случае Митяй показал себя истинным, сильным духом мужем.

Он один не растерялся.

Зная, что татары уважают русское духовенство, он выехал вперёд и закричал надвигавшимся хищникам, что хочет видеть хана.

Имя хана было священно в глазах татар.

– Он хочет к хану – поведём к нему!

И Митяя с его спутниками привели в город Сарай.

Отец Михаил и там сумел повести себя так, что новый главный хан Тюлюбек, – номинальный владыка, так как всем управлял Мамай, его дядя, – выдал ему ярлык для безопасного проезда. Ярлык этот начинался очень оригинально: «Мы, царь Тюлюбек, дядиною Мамаевою мыслию...»

После этого наши путники благополучно добрались до Крыма, сели в Кафе на корабли и поплыли к Константинополю.

И плавание также проходило благополучно.

Не далеко было до царственной Византии, когда Митяй вышел на палубу освежиться.

У него болела голова и во всём теле чувствовалось недомогание.

Лучи месяца серебрили воду. Вдали, как неясный призрак, возносился купол Святой Софии – Божьей Премудрости...

Константинополь был виден. Цель была почти достигнута. Патриарх его непременно посвятит. Разве он осмелится ослушаться главного своего благотворителя, великого князя московского?

Быть может, через несколько дней он, отец Михаил, будет уже стоять в храме Святой Софии, как признанный и посвящённый митрополит всея Руси.

Что-то кольнуло в боку... Что-то ударило в голову...

И вдруг Митяй покачнулся, ухватился за борт и крикнул слабым голосом:

– Помогите!

Его свели, вернее, снесли в каюту. Он впал в беспамятство и к утру скончался, когда корабль был у самого Константинополя.

Его похоронили в предместье Галате.

Таким образом предсказание святого Сергия исполнилось.

Судьба другого честолюбца – епископа Дионисия – оказалась также печальной.

Он достиг Царьграда, но так как не имел княжьей грамоты, был наречен не митрополитом, а только архиепископом; в судьбище же ему входить не пришлось, так как Митяй умер.

Дионисий вернулся на Русь.

Великий князь полюбил его за ум и начитанность и на этот раз сам отправил его к патриарху, чтобы тот нарёк его митрополитом всея Руси.

Воля княжья была исполнена. Дионисий получил сан митрополита всея Руси, но... на обратном пути его остановил князь киевский Владимир Ольгердович.

Дело в том, что в Киеве находился ранее поставленный митрополит Киприан, которого, однако, Димитрий Иоаннович не хотел признавать общерусским духовным владыкой.

Теперь также поступил с Дионисием и князь киевский:

   – У Руси есть уже митрополит – Киприан. Тебе незачем ехать!

Дионисий был взят под стражу и скончался в неволе.

Было позднее утро.

Пахомыч, несколько постаревший, но значительно раздобревший, сидел в барских палатах и, выслушивая доклады ключников, зычно покрикивал.

За несколько лет он совсем вошёл во вкус владения большою вотчиною и чувствовал себя уже не холопом, а настоящим господином.

Тем более что и копеечка про чёрный день была отложена не малая.

Вдруг вбежал холоп, не то растерянный, не то обрадованный, не то испуганный, и крикнул:

   – Боярин прибыл.

На мгновение воцарилось молчание.

   – Полно врать то. Какой боярин, – проговорил Пахомыч, и в то же время лицо его стало покрываться бледностью.

В сенях послышались шаги, и вошёл Андрей Алексеевич в сопровождении Андрона.

Пахомыч сидел остолбенев. Потом встал, качаясь, и пробормотал:

   – С приездом-с!

   – Спасибо. А ключником у меня Андрон. Он тебя и усчитает.

Андрон и усчитал так, что долго потом Пахомыч кряхтел: все незаконно нажитые деньги были от него отняты.

Это была единственная «месть», которую себе позволил молодой человек.

На Кучковом поле, где ныне монастырь Сретенский, толпилось неисчислимое множество народа.

Из-за голов видна была большая плаха на высоком лобном месте, в ночь построенном.

   – Ведут! – послышался говор.

Вели Некомата и Вельяминова.

Перебегая то в Литву, то на Русь, они нигде не могли найти себе пристанища; наконец они вернулись – больно уж потянуло их в родные места, тут их и накрыли.

Изменникам нет пощады. Решение княжье было – казнь.

Некомат шёл угрюмый. Вошёл на эшафот, молча перекрестился и положил голову под топор.

Вельяминов, ставший красавцем ещё пуще прежнего, сказал:

   – Братцы! Много я грешил. Грех до добра не доводит. Вот чего я добился... Живите как Бог велит. Простите, православные!

Поклонился во все стороны, перекрестился и склонил свою прекрасную голову.

Много лет прошло с тех пор. Кто помнит о Митяе, о Некомате и Вельяминове, о князе Михаиле?

Имя Олега если и запомнилось, то память о нём не добрая.

Но кто не знает о Димитрии Донском? Кто не знает святых угодников Алексия и Сергия.

В чём разница первых и вторых? В том, что первые служили только себе и стремились к благам земным, а вторые – служили общему благу и стремились к Богу.

И ещё через много веков не умрёт память о Димитрии Иоанновиче, и всегда будут стекаться толпы богомольцев к святым мощам Алексия и Сергия.

Франтишек Равита
НА КРАСНОМ ДВОРЕ

I. ВЕЧЕ

В ту эпоху Киев был уже большим гордом и разделялся на две отдельные части: на Гору, или княжий двор, и Подол, находившийся у подножия Горы. Настоящий город и укрепление составляла Гора, на которой помещались княжьи дворы, дома бояр, церкви и монастыри.

В центре города жил Изяслав на княжьем дворе, называвшемся также Ярославовым. Рядом с ним находились терема Ольги, несколько церквей и обширный двор деместиков, или певцов. На другом конце Горы, называемом Софийским, жили воеводы и бояре.

К концу княжения Ярослава селились на Подоле, где возникло народное самоуправление, ставшее сильной оппозицией княжеской власти. У киевлян там был свой торг и своё вече.

Князья, сидевшие на Горе, косо смотрели на эти собрания, однако народ, находясь вдали от гридней и дружины, чувствовал себя свободнее и охотнее отзывался на вечевой звон.

Вот и сейчас на Подоле было беспокойно, народ волновался и шумел.

Не так давно Изяслав с дружиною вернулся из похода, предпринятого им с помощью Святослава Черниговского и Всеволода Переяславского на половцев. Поход был неудачным. Хотя братья и соединили свои войска, половцы всё равно оказались сильнее и победа осталась за ними. Князьям пришлось спешно возвращаться по домам, под защиту крепких городских стен. Половцы, увидев слабость неприятеля, начали совершать набеги на Переяславское княжество, а затем, переправившись через Неводницкий перевоз, обошли по берегам Лыбеди вокруг Киева и стали грабить и разорять его окрестности.

Внутрь города нельзя было проникнуть, так как длительная осада тоже была невозможна – для этого половцам не хватало сил. Поэтому они нападали на сёла, деревни и на городские предместья, наводя ужас на жителей. В опасности находился и Подол.

Однако Изяслав не делал ничего для обороны города и защиты киевлян: он только сидел в своём дворце и пировал с дружиною.

Это и вызывало неудовольствие киевлян.

   – Нам нужен князь не для пиров, – слышались голоса недовольных, – а для защиты.

   – Место дружинников не в княжеских палатах, – говорили другие, – а на поле боя.

Вес эти высказывания доходили до слуха Изяслава вызывая у него ярость. Нередко доставалось и воеводе Коснячке, который не боялся говорить князю правду.

Как только в народе началось брожение, Коснячко поехал на княжий двор.

   – Скверно, князь, – сказал он, – половцы разоряют нас, а ты держишь у себя дружину, кормишь, поишь её да одеваешь...

   – Потому что я со своею дружиною добываю золото, – отвечал подгулявший князь. – Если дружина при мне, значит, и вся сила на моей стороне.

   – Быть может, ты прав, княже, – задумчиво сказал воевода, – но народ бунтует! Если ты со своею дружиною не желаешь защищать народ, то он сумеет сам себя защитить от врага.

Изяслав закусил усы.

   – Воевода! – грозно заметил князь. – Сегодня ты не на боярском совете!.. Когда позовут тебя, тогда и будешь говорить...

Ответ был ясен, и воевода, нахмурясь, вернулся домой.

После возвращения воеводы домой, за час или за два до захода солнца, на Подоле зазвучал вечевой колокол.

Звон раздавался до захода солнца. Колокол созывал людей не только с одного Подола, но и со всех окрестностей, составлявших с Киевом одно целое. Конные и пешие люди шли по дорогам и тропинкам по направлению к Подолу, на площадь перед Турьей божницей, где, по обыкновению, происходило вече киевлян.

Из великокняжеского двора был послан один из гридней узнать, по какому случаю народ собирается на вече.

Гридня вернулся поздним вечером и сообщил князю, что киевляне собрались на совет, чтобы обсудить, как им избавиться от половцев. Он также передал приглашение киевлян прийти на вече.

Приглашение насторожило Изяслава, и он решил не ходить на вече. Вместо этого он собрал дружину, велел выкатить из подвала две бочки мёду, позвать музыкантов и плясунов и начал пировать.

Народное вече, созванное так внезапно в Киеве, не прошло незамеченным и воеводою Коснячкою.

Было около полуночи, когда Коснячко вышел из терема, сел в саду на лавочке и начал прислушиваться к отдалённому шуму, долетавшему с Подола. Слышно было ржание лошадей, топот копыт и возгласы народа. Это его заинтересовало, он встал, вышел за ворота и отправился в башню, стоявшую возле его сада. Оттуда о стал смотреть на Подол и прислушиваться. Луна ярко светила, но старые глаза воеводы, увы, ничего не видели. Лишь отдельные слова, угрозы и жалобы долетали до его слуха.

Долго сидел воевода, прислушиваясь к вечу, как вдруг до его слуха долетело пение. Это был хор серебристых девичьих голосов, раздававшийся из светлицы его хором и разносившийся среди ночной тишины далеко над Подолом и Днепром.

Коснячко поднял голову и улыбнулся. Это пела его дочь Людомира с подругами.

Слушая пение, старик, казалось, забыл о той буре, которая кипела у его ног на Подоле. Он давно лишился жены, сыновей у него не было, так что единственной его утехой на старости лет была дочь Людомира, называвшаяся уменьшенным именем Люда. Это была стройная девушка с густыми белокурыми волосами и румяным, несколько продолговатым, привлекательным личиком.

Допев песню, Люда встала и весело произнесла:

   – Довольно петь, мои подруженьки... Уже полночь и пора спать. Я пойду попрощаюсь с тятей, – прибавила она и вышла на террасу; она знала, что её отец любит вечерами сидеть там.

Оглядевшись вокруг и не видя его, она окликнула:

   – Тятя! Тятя!..

В ту же минуту скрипнула калитка и показался старый воевода. Он был без шапки. Лёгкий осенний ветерок раздувал его седые волосы, серебрившиеся при луне.

Люда живо подбежала к нему и повисла на шее.

   – А я, тятя, искала тебя, чтобы попрощаться, – сказала она. – Пора спать.

Отец поцеловал её в лоб.

   – Спокойной ночи, моя ласточка, – нежно сказал он.

Вдруг за калиткой послышался топот лошади; воевода поднял голову и начал прислушиваться. Стук копыт приближался к ним; наконец кто-то остановился у ворот, соскочил с коня и начал привязывать его к кольцу.

«Дурные вести», – подумал старик.

Калитка скрипнула, и на пороге появился красивый молодой человек. Это был Иван Вышатич, сын посадника из Вышгорода, друга воеводы. Иван был тысяцким в Берестове и из любопытства поехал на вече.

Подойдя к воеводе, он снял шапку и низко поклонился старику.

   – Бью челом вам, воевода, – сказал он и, повернувшись к Людомире, прибавил: – И тебе красна девица!

После этого он снова обратился к воеводе:

   – Я был на вече у Турьей божницы... Увидев издали огонёк в ваших хоромах, решил заехать.

Вышатич говорил отрывисто, с остановками, как бы обдумывая, что сказать. Видимо, он хотел сообщить что-то воеводе, но ему мешала Людомира.

Старик понял его и, попрощавшись с дочерью, велел ей идти спать.

Оставшись наедине, они уселись у рундука.

   – Ну, что слышно? – спросил старик.

   – Печальные вести, – сказал Вышатич. – Народ галдит и несёт чушь про вас и про князя...

   – Чего же они хотят? – спросил воевода.

   – Хотят прогнать половцев... Говорят, что если князь не желает защищать ни нас, ни нашего имущества, то мы сами должны защищаться. Многие считают, что у нас уже нет ни князя, ни воеводы, ни дружины, которые защищали бы нас от врагов, а потому мы должны искать нового князя, воеводу и дружину.

Коснячко внимательно слушал Вышатича.

   – Не дружины и рук у нас нет, – сказал он, подумав, – а ума... Разве народ не видит этого? Правду говорит пословица: горе голове без ума, но горе и рукам без головы!

Разговор их продолжался не долго. Было уже поздно, и Вышатич, откланявшись, уехал домой, а воевода пошёл в опочивальню отдохнуть, решив с рассветом поехать к Изяславу, чтобы ещё раз поговорить с ним. Он хорошо знал характер киевлян и предвидел печальные последствия ночного веча.

Как только занялась утренняя заря, воевода был уже на ногах, приказал оседлать коня и поехал к князю.

А на Подоле всё кипело, как в котле: народ продолжал шуметь и уже собирался идти на Гору.

Настало утро, солнце уже давно взошло, а воевода всё ещё не возвращался, и напрасно Людомира с беспокойством поджидала его на террасе...

Вдруг перед воротами раздался топот лошади и замолк.

«Верно, отец», – подумала Людомира, вставая с лавки.

Калитка отворилась, и вошёл Иван Вышатич.

Он был бледен.

   – Где отец? – спросил он тревожно.

   – Уехал на княжий двор и ещё не возвращался, – ответила она.

   – Скверно! – невольно вырвалось у Вышатича.

Людомира, ничего не понимая, молча смотрела на него.

Вышатич отвёл свой взгляд и объяснил:

   – Народ пошёл с веча на Гору. Быть беде.

   – Так скачи туда и предупреди отца, – всё ещё до конца не понимая грозящей опасности, но сердцем чувствуя неладное, сказала Людомира. – Скачи быстрее.

Молодой тысяцкий приподнял шапку, поклонился и ушёл. Быстро сел он на коня и помчался на княжеский двор.

Не прошло и получаса после отъезда Вышатича, как дорога из Кожемяк к Княжескому концу начала оживляться; конные и пешие толпы увеличивались, занимая площадь между Кожемяцкими воротами и хоромами воеводы.

Испуганная Людомира приказала запереть ворота.

Вскоре кто-то подошёл к оконцу в частоколе двора воеводы и начал громко кричать:

   – Эй... вы... Отоприте ворота!..

   – Позовите сюда воеводу Заячью Шкурку!.. – крикнул другой. – Пусть идёт на совет... Народ просит его.

   – Пусть даст нам, копей и мечей, и мы сами прогоним половцев.

   – И без дружины обойдёмся!

Толпа всё росла и росла.

Людомира послала отрока к окну в частоколе, велев сказать, что воевода уехал на княжеский двор.

   – Неправда! – крикнули за воротами. – Мы видели, как отсюда выходил тысяцкий из Берестова. Значит, воевода дома!

   – Вышатич не застал воеводы, – прокричал в ответ отрок.

   – Так мы найдём его... Если он воевода, пусть ведёт рать на половцев, а не сидит дома, словно заяц в лесу.

   – Пойдём к князю! – послышались голоса.

   – Пойдём!

   – Нам не таких надо князей!

Вдруг из толпы выехал один всадник и громко закричал:

   – Братцы, разделимся! Пусть одна половина идёт на княжий двор и требует от князя коней и мечей, а другая – к темнице, в которой заперт князь Всеслав... Если Изяслав не хочет княжить, то мы освободим Всеслава и посадим его на княжий престол. Пусть княжит и защищает нас!

Речь эта понравилась толпе, и она быстро разделилась на две половины. Одна двинулась за двор Брячислава через мост и ворота Святой Софии к Княжескому концу, а другая повернула назад и отправилась к месту заключения князя Всеслава.

Изяслав знал о волнении народа, но, имея при себе дружину, не боялся его.

На всякий случай он послал воеводу Коснячку к митрополиту Георгию с просьбой поспешить на княжеский двор и помочь усмирить народ.

Едва воевода успел уехать, как перед воротами княжеского двора стала расти толпа.

Великокняжеский двор был обнесён таким же частоколом, как и хоромы воеводы Коснячки; фасадом он был обращён к Десятинной церкви и Бабьему Торгу, а задней частью примыкал к каменным стенам, окружавшим Гору.

Изяслав сидел со своей дружиной в сенях, когда услыхал какой-то шум на дороге. Один из бояр выглянул через окошечко в частоколе и отскочил с испугом. Казалось, что внизу и на площади вокруг Десятинной церкви собрался весь Киев.

   – Княже! – сказал он со страхом. – Народ пришёл с веча!

Изяслав, окружённый дружиною, вышел из сеней, чтобы подойти к калитке. Ему загородил дорогу сын Мстислав.

   – Негоже тебе держать речи перед бунтовщиками, – сказал он. – Останься с дружиной, а я пойду к ним...

   – Да, останься, князь, – поддержали его дружинники.

Мстислав выглянул через форточку в частоколе и обомлел: княжеский двор казался окружённым огромной толпой со всех сторон.

Кто-то из толпы заметил Мстислава, выдвинулся вперёд и крикнул нахально:

   – Княжич! Половцы почти каждый день делают набеги на наш город, и никто не защищает его.

   – А разве мой отец не ходил на половцев? – спросил Мстислав.

   – Ходить-то ходил, да толку никакого. Не князь победил половцев, а они – князя. Он вернулся домой, а они за ним...

   – Князь держит дружину не для нас, а для музыкантов и плясунов, – громко пошутил кто-то.

Мстислав побагровел.

   – Чего разорались, бараньи головы... Не вам, дубье, приказывать князьям!

Разгневанный княжич ни с чем вернулся к отцу.

Мятежники, не получая никакого ответа от Изяслава, неистовствовали и начали напирать на ворота княжеского двора.

   – Дело принимает скверный оборот! – заметил князю его приближённый Чудин.

Изяслав посмотрел вперёд и заметил новую громадную толпу, приближавшуюся к Княжескому концу.

   – Ну, вот и митрополит с крестом! – радостно проговорил он.

А народ всё громче ревел:

   – Князь, давай коней и оружие или иди вместе с нами на половцев!

Плохо, князь, – продолжал Чудин. Пошли людей в темницу и прикажи им убить Всеслава!.. Он – причина всего зла.

Толпа, замеченная Изяславом, постепенно приближалась к воротам. Впереди ехал всадник в грязном выцветшем кафтане, с густой бородой и длинными усами.