Текст книги "Александр Невский. Сборник"

Автор книги: Н. Чмырев

Соавторы: Францишек Равита,В. Кельсиев,Л. Волков,В. Клепиков,Николай Алексеев-Кунгурцев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 41 страниц)

XIII. ВЕЧЕ И КНЯЗЬ

Не долго радовались победе новгородцы. Вскоре страшная весть поразила их.

Ещё продолжались пиры, ещё ходили бояре с отуманенными головами, как в Новгород явились несколько татар и прямо отправились в княжеский терем. Молнией облетела эта весть Новгород.

   – Татары в Великом Новгороде! Что им нужно? Ни одного татарина ещё не видал вольный город. Завладели всею Русью, ну пусть владеют, а какое им дело до Новгорода, какое им дело до князя?

И невольно забились сердца вольных граждан; оскорбление, унижение почувствовали они.

   – Да, князь сумеет с ними справиться, князь не даст в обиду!

Но это не успокаивало, перед теремом княжеским собралась многотысячная толпа.

   – Порешить их; как покажутся, так и порешить!

   – Вестимо, они опоганили Великий Новгород!

   – Бить татарву поганую, живота лишить!

Князь слышал эти крики. Хорошо он знал самонравных новгородцев, знал, что у них слово не расходится с делом, знал, какая участь ожидает незваных гостей, пришедших с небывалыми для вольного Новгорода требованиями. Знал он всё это и невольно трепетал за будущее.

   – Вся Русь под рукой великого хана, – говорили между тем татарские послы князю, – один Новгород уклоняется от дани, он должен платить её.

   – Но вы Новгород не покорили! – отвечал князь. – За что же он будет платить вам дань?

   – Если он не хочет платить её добровольно, то мы покорим его. Наша несметная рать стоит недалеко. В случае ослушания мы не оставим камня на камне! – угрожали татары.

И нельзя было не согласиться с ними. Силы князя были ничтожны перед неисчислимыми полчищами татар. Задумался глубоко, тяжко князь. Наконец он поднял голову.

   – Ответа я вам дать пока не могу: как решит весь Новгород, так тому и быть, а пока получите ответ, будьте моими гостями!

   – Нам сейчас нужен ответ! – нагло говорили татары.

   – Я сказал уже вам, что никакого ответа теперь вам дать не могу! – гордо и резко отвечал князь. Если вы хотите получить его, то должны ждать!

   – Это значит отказ, так мы и передадим хану, а ждать нам нечего! – заносчиво произнесли татары, направляясь к выходу.

   – Безумцы! – закричал князь, хватая одного из них за руку и подводя к окну.

Остальные остановились.

   – Гляди, ты видишь то море, слышишь эти крики? – спрашивал с необычайною суровостью князь.

Татарин побледнел.

   – Знаешь, о чём кричат они? Они требуют вашей смерти. Едва вы покажетесь, они разнесут вас на куски! Поняли, почему я вас до ответа оставляю у себя? Я не хочу вашей крови, не хочу накликать беды на Новгород, не хочу его гибели.

Татары были бледны, они молчали.

   – Что ж, – говорил один из них, сверкнув глазами, – пусть убьют нас, тогда от вашего Великого Новгорода останутся одни развалины.

   – С кого же тогда вы будете брать дань? – спросил князь. – Ответа вам не долго ждать, а пока я вас, вас же жалеючи, не выпущу от себя!

Татары волей-неволей должны были согласиться. Князь тотчас же послал одного из дружинников за посадником. Не прошло и часа, как явился старый, почтенный посадник. Князь передал ему требование татар. Уныло повесил голову старик.

   – Я знаю, – говорил между тем князь, – что для вольного Новгорода это требование тяжкое, неслыханное оскорбление, ещё ни одного раза ни один татарин не ступал ногой на новгородской земле. Но что же делать? У них в каких-нибудь двух днях пути стоит целая орда. Моя же дружина горсточка перед нею, лишиться её – значит не только отдать на разорение Новгород, но также отдать и всю область во власть шведов и ливонцев. Татары одолеют нас. Сам знаешь, что они сделали с Киевом, Владимиром и другими городами, то же ожидает и Великий Новгород. Новгород богат, ему не в тягость заплатить дань, зато мы и будем знать только одну эту дань и больше ничего!

   – Сам знаю, князь, – говорил посадник, – что ты молвишь правду, молвишь так, потому что любишь наш Новгород, жизни своей за него не щадишь. Кабы я был властен, я бы и ох не сказал, заткнул бы глотку этим коршуньям и знать бы их не хотел. Да ведь ты сам знаешь нашу вольницу, что с ней-то поделаешь, как ей-то дело растолковать? Не поймёт она ничего.

   – Нужно сказать ей вею правду, – решительно проговорил князь.

   – Да ведь она и правду разуметь не захочет, – с грустью промолвил посадник, – погляди только, что на улицах творится, бунта боюсь.

   – Бунта? А нешто нельзя их унять?

Посадник не без удивления взглянул на князя.

   – Кто же их унимать будет, коли они сами себе господа, ведь они люди вольные, никому не подначальные!

Князь задумался; в словах посадника была правда; новгородскую вольницу обуздать было невозможно, это испытал на себе и сам князь, когда по приговору веча он должен был удалиться из Новгорода.

   – Так как же быть-то, ответ татарам надо дать? – говорил князь.

   – Вестимо надо, только мы с тобой ответа давать не можем, ответ должен дать сам Великий Новгород.

   – Хочешь собрать вече?

   – Как же без него-то? Без него ничего не поделаешь.

   – Не будет никакого толка!

   – Будет ли, нет ли, а без него нельзя; ни я, ни ты, князь, не вольны в Новгороде и ответов за него давать не можем.

   – Делать нечего, боярин, созывай вече, да скажи им ясно, какая беда грозит Новгороду. Коли не хотят исполнить требований татарских, как хотят, мне что ж, я выйду драться с татарами, только не одолеть мне их, а головы своей мне не жаль положить за Новгород, – говорил князь.

   – Ответ-то скоро ль нужен? – спросил посадник.

   – Вестимо, скоро, насилу задержал их, ведь не сносить бы им головы!

   – Что говорить; нам с тобою, князь, сносить бы её ноне, не то что татарве поганой, – с грустью молвил посадник.

   – Ну, боярин, наши головы больно дороги, чтобы ими распоряжались Новгородцы.

Посадник сидел понурив голову и ничего не отвечал.

   – Так я пойду, коли такое спешное дело, – проговорил он, поднимаясь с места.

   – Иди, боярин, да после веча тотчас приходи ко мне: каков ни на есть, а надо ответ дать!

:– Коли Бог приведёт, так приду, а теперь прощай!

Задумчиво глядел князь вослед посаднику. Знал он, как тяжело было старику переносить унижение, тяжелее, быть может, чем самому князю, считавшемуся до сих пор единственным, свободным и независимым русским князем. Чуяло княжеское сердце, каков будет ответ новгородского веча, и все гибельные последствия этого ответа ясно рисовались перед его глазами.

   – Так нет же, пусть что будет, пусть дерутся они там себе на вече, а перед Богом я ответчик, – за Святую Софию, Великий Новгород и их буйные, непокорные головы. Покориться нужно, несмотря на все унижение и заставлю их покориться, – решительно проговорил Александр Ярославович.

В это время в покой порывисто, быстро вошёл молодой человек, сын князя Василий Александрович. С удивлением взглянул на него князь, ещё никогда не бывало, чтобы сын без зова, сам по своей воле являлся к нему. Лицо князя омрачилось.

   – Тебе что, Василий, нужно?

   – Правда ли, отец, что в Великий Новгород пришли татары и теперь сидят здесь, у тебя в хоромах? – горячо спросил Василий Александрович.

Князь ещё более нахмурился.

   – Если бы и правда, тебе что нужно?

   – Коли правда, что ж ты их не отдашь на расправу новгородцам?

   – Давно ли яйца стали курицу учить? – строго спросил князь. – Как ты смел прийти ко мне с такими речами?

   – Отец, – несмотря на гнев князя, заговорил решительно Василий, – отец, за честь и свободу Новгорода ты жизни своей не щадил, не пощажу и я также, потому что честь Новгорода для меня дороже всего на свете, и умру я за неё. Я первый подниму руку на тех поганых татар, которые своим приходом опоганили Великий Новгород.

При этих словах князь вытянулся во весь рост, в глазах загорелся гнев; в первый раз ещё в жизни приходилось выслушивать дерзкие, решительные речи сына.

   – Пошёл прочь! – грозно крикнул он Василию, указывая рукою на дверь.

Василий невольно повиновался, но в глазах его горела решимость.

Князь несколько раз прошёлся по палате, гнев его не утихал.

   – Неужто мне придётся начинать с него, с сына? – говорил он. – Честь Новгорода! Да знает ли он, что ради этой чести я не только не дорожил жизнью, но готов перенести и оскорбление и унижение, готов унизить себя, ехать к хану на поклон, только бы цвёл Новгород, только бы не лилась христианская русская кровь, не горели бы города и сёла, а он мне толкует про честь!

А набатный колокол уже гудел, созывая новгородцев на вече.

Из княжеских хором вышел посадник, грустный, словно его сердце чуяло беду неминучую. Едва только показался он на улице, как его окружил рассвирепевший народ.

   – Зачем поганые пришли? Отчего их не выдают нам?

   – Идите на вече! – тихо молвил в ответ посадник.

   – Зачем вече? Мы и без веча расправимся с погаными!

Но посадник не отвечал, продолжая идти на Ярославов двор.

Народ всё прибывал и прибывал. С трудом взобравшись на помост, посадник махнул звонарю рукой, и звон прекратился, но гул голосов, крики толпы перешли в какой-то рёв. Долго стоял посадник в ожидании, когда явится возможность говорить. Наконец толпа начала мало-помалу стихать.

   – Вольные люди Новгорода, – заговорил наконец посадник, – избавились мы от одной беды, от одного ворога – шведов, теперь повисла над нами другая беда, явился другой ворог – татары. Последняя беда страшная, неминучая, справиться с ней никак невозможно. Пришли послы татарские к князю и требуют дани!

   – Подай их сюда, мы им покажем дань! На куски разорвём, костей не оставим! – заревела толпа.

Посадник переждал, когда этот рёв прекратится.

   – Ия так думал, и мой совет был бы таков же, – покончить с ними, и конец!

   – Так подавай их сюда, давай, не выйти им из Новгорода живыми, опоганили они его!

   – Какая дань? Новгород всегда был вольный, никому он дани николи не платил! – слышались крики.

   – Одна лиха беда, – продолжал посадник. – В двух днях от Новгорода стоит их орда. Убьём мы послов, тогда целая орда навалит на Новгород и оставит только груды камней.

   – Пусть князь выходит с ними на ратное поле!

   – И князь, и я так мыслили сначала, – говорил посадник, – да, как видно, ничего не поделаешь. У князя дружина не велика, если взять и всю, какая наберётся, рать новгородскую, так и то справиться с ними не под силу. Вспомните-ка, как вся Русская земля, опричь только нас, выходила против татар. Что ж, нетто устояла она? А русская рать куда больше нашей была, и ту сломила поганая сила татарская. Где уж нам тягаться с ними. Поглядите, что они сделали из Русской земли, где теперь Киев, Владимир, Суздаль, где другие города? Остались одни развалины. Неужто и нам из Новгорода сделать то же? Мы богаты, дань не обездолит нас; так, по-моему, отпустить послов татарских с миром, дать им дань, и пусть они себе уходят подобру-поздорову восвояси, была бы только цела наша область да вольности. Я так мыслю, а как вы решите, так тому и быть, – заключил свою речь посадник.

Словно громом оглушили последние слова толпу. Несколько минут стояла она ошеломлённая, окаменелая. Вдруг оживилась, почувствовала глубочайшее оскорбление. И кем же нанесено оскорбление? Излюбленным посадником!

   – Продал он нас татарам! – послышался чей-то крик.

   – Продал! Иуда, предатель! Покончить с ним! – заревела толпа, надвигая вперёд, к помосту.

Посадник побледнел; он видел всё более разраставшуюся ярость толпы, он понял безысходное положение и кротко покорился своей участи, только глаза его с укором глядели на толпу.

Вот начали взбираться по лестнице его палачи, но он не дрогнул. Поднимается над его седой головой дубина, толпа с ненавистью смотрит на него, а он стоит спокойно, смотрит на них с укором, бледность, разлита по его лицу, бледность спорящая с сединами. Опустилась дубина, и из седой старческой головы хлынула кровь. Посадник рухнул на помост и тотчас же полетел на землю, столкнутый своими палачами. Толпа при виде крови опьянела и пришла в неистовство.

XIV. БУНТ

Может быть, Симский и не был уверен во владыке, но во всяком случае он не обманул боярыню, обещав добыть ей разрешение от обещания идти в монастырь. Это разрешение он принёс ей на другой же день.

Не верила ушам своим боярыня.

   – Чего разрешение, – говорил весело Симский, – владыка и на свадьбу тебя благословил.

Закраснелась боярыня, зарумянилась, не верилось ей её счастью.

   – Ох, боярин, столько я горя натерпелась за всю свою жизнь, – говорила она, – что и не верится мне теперь ничему хорошему.

   – Эх, боярыня, не век же веченский горе тебе мыкать, – утешал её Симский, – пора и счастье испытать. Вот приедет друг сердечный, Михайло Осипович, мы весёлым пирком и за свадебку, а я вот каким дружкой буду, сама увидишь!

Боярыня смеялась, была весела, счастлива.

Снова стала она расцветать, снова молодость начала возвращаться к ней.

Прошла неделя, и вдруг боярыня затуманилась, почуяла она, что что-то неладно начинает делаться с ней. Перепугалась насмерть.

   – Не знаю, – раздумывала она, – как это бывает, а чудится мне, что я матерью стала!

Страх охватил её при этой мысли.

   – Господи! Хотя бы Михайло скорей ворочался, что я буду без него делать, – томилась она, – сраму-то, сраму что будет. Ведь никто не скажет, что от мужа ребёнок. Какой муж! Сколько лет жила с ним, ничего не было, а как не стало его, так и ребята пошли. Господи Боже? Куда же мне теперь девать свою головушку бедную!

Сидит боярыня и слезами заливается.

«А хорошо было бы, кабы он поскорей вернулся, – в другой раз думается ей. – Хорошо бы, уж куда хорошо, у нас бы мальчик был, непременно мальчик, – мечтает она, – и весь в Михайлу! Как бы я любила его, Господи, как бы любила».

И снова загорается краска на её лице при этих мыслях, снова глаза искрятся счастьем.

Прошло ещё несколько дней. Встала боярыня утречком рано, в эту ночь особенно что-то плохо спалось ей. Встала она, и какая-то кручина явилась на сердце, словно беду какую чует.

«Чтой-то только делается со мной? Знать, это всё от этой болезни моей», – думает она.

И ходит боярыня из угла в угол по хоромам, не находит места себе. Тошнёхонько ей. Вдруг до неё донёсся шум с улицы.

   – Знать, опять что-нибудь неладное, что за вольница народ, что за разбойник! – говорит она.

Послышался стук в ворота; видит, холоп побежал к ним, отворяет их.

«Кого это Бог даёт? Не боярин ли?» – думается ей.

Ворота распахнулись, и в них как молния верхом на коне влетел всадник, подскакал к крыльцу, соскочил с коня и стал его привязывать.

   – Михайло! – вырвался крик у боярыни. – Михайло, родимый, голубчик! – дрожа всем телом от радости, кричала боярыня, бросаясь навстречу любому.

   – Светик ты мой, радость моя, – шептала она, обвивая руками шею дружинника.

   – Марфуша, Марфуша! – говорил бессвязно счастливый Солнцев.

   – Приехал, родимый, заждалась я тебя, голубчик ты мой! Думала сначала, что убили тебя, панихидку по тебе служила!

Солнцев не говорил ничего, у него не находилось слов, он только глядел на свою красавицу боярыню и не мог оторвать от неё глаз.

   – Теперь уж не расстанемся никогда, правда, мой желанный? – спрашивала боярыня, ласкаясь и прижимаясь к Солнцеву.

   – Зачем, голубка, расставаться, теперь нужно о свадьбе думать, чем скорей повенчаемся, тем лучше, на этой бы неделе свадьбу сыграть.

   – А что я тебе, Мишутка, молвлю, какое слово, – закрасневшись, проговорила боярыня.

   – Какое такое, Марфуша?

   – Нагнись, давай ухо!

   – Ухо? Зачем? – удивился Солнцев. – Говори так, ведь здесь никого нет!

   – Нет, нельзя так, нужно на ухо, – стыдливо говорила боярыня.

Солнцев с улыбкой нагнулся и подставил ей ухо. Боярыня, раскрасневшись, закрыв глаза, тихо прошептала несколько слов.

   – Да неужто правда? – радостно воскликнул Солнцев.

   – Правда, правда! – конфузясь, говорила Марфуша.

   – Ласточка ты моя сизая, голубка ты моя, Марфушенька, вот уж подлинно-то обрадовала ты меня! – говорил весело Солнцев, обнимая боярыню и целуя её. – Это нам Бог за всё наше горе посылает!

Вдруг он остановился и начал внимательно вслушиваться.

   – Что ты, касатик, что, родимый? – тревожно спросила боярыня.

   – Никак, всполох бьют! – проговорил, прислушиваясь, Солнцев.

   – Какой всполох, Господь с тобой!

   – Так и есть всполох, вечевой колокол, – говорил дружинник, поднимаясь и выпуская из рук боярыню.

   – Тебе-то что? Ну, всполох так и всполох, нешто редко его бьют; вон тут раз без тебя корова вече созвала.

   – Как корова? – удивился Солнцев.

   – Да так, хозяин её обижал, кормил скверно, она ушла да и давай с голоду верёвку грызть, что к вечевому колоколу привешена; народ и сбежался, – рассказывала боярыня.

   – Ну и что ж? – засмеялся Солнцев.

   – Заставили хозяина кормить её! – смеялась в свою очередь боярыня.

   – Ну, сегодня знать не корова собирает вече; когда я ехал, народу на улицах видимо-невидимо было, – говорил Солнцев, – должно, что-нибудь да не так.

   – Что-нибудь пустое, – говорила боярыня.

   – Что-то, чует сердце моё, неладное! – тревожно говорил дружинник. – Узнать бы надо.

В это время звон прекратился.

   – Что же это, Миша, не успели свидеться, а ты уж и уходить хочешь!

Солнцеву самому не хотелось расставаться с боярыней, и он остался.

Прошло более часа; на улице послышался страшный шум. Солнцев снова вскочил.

   – Нет, Марфуша, идти надо, – решительно заявил он, – что-то неладное творится.

   – Господи, да когда же это покой настанет, – взмолилась со слезами боярыня. – Маешься, маешься, час какой-нибудь выпадет, и то отнимают. Вот треклятый-то народ!

   – Марфуша, голубушка, да ведь я не надолго, я узнаю только, что на вече было что за шум такой, – успокаивал её Солнцев.

Выскочив на улицу, забыв про коня, поспешно бросился дружинник к Ярославову двору.

Народ с дубинами, с топорами метался в разные стороны; лица всех были ожесточены, глаза блестели злобою, ненавистью.

   – Друг, скажи, что такое, зачем вече? – обратился Солнцев к одному из бегущих.

Но тот только злобно взглянул на него и побежал дальше. В это время Солнцев натолкнулся прямо на Симского. Тот был вооружён, вместе с ним бежал также и княжич Василий Александрович!

   – Боярин, слава Тебе Господи! – закричал, обрадовавшись, Солнцев. – Скажи на милость, что приключилось?

   – Ступай отсюда, тут тебе не место! – с сердцем проговорил Симский.

Ахнул дружинник. Не ожидал он такой встречи, такого приветствия.

   – Ты за что же осерчал-то? Скажи хоть, что приключилось?

   – А то, что твой князь вместе с посадником продают нас татарам!

   – Христос с тобой, что ты, в уме ли, боярин!

   – С посадником расправились, разнесли окаянного на куски, теперь очередь за татарами, что у князя спрятаны, не выдаст добром, силой возьмём их, а уж живых отсюда не выпустим.

Солнцев не верил ушам своим. «Зачем же здесь княжич?» – думалось ему.

   – Зачем же здесь княжич? – повторил он вслух вопрос свой.

   – За правое дело стоит он, за честь новогородскую! – отвечал за княжича Симский.

   – Против отца идёт! – невольно вырвалось у Солнцева.

Гневно за эти слова взглянул на него княжич.

   – Ну, разговаривать нечего, собираться скорей нужно! – говорил Симский, бросаясь бежать дальше; за ним вдогонку пустился и княжич.

«Спешить надо, к князю спешить!» – мелькнуло у Солнцева.

И он пустился в свою очередь бегом к княжескому двору.

«Эх, коня забыл», – подумал он с досадой.

Приходилось бежать мимо Ярославова двора; с ужасом увидел Солнцев, как там тешился обезумевший народ над изуродованным трупом посадника.

Он вбежал на княжеский двор.

Князь нетерпеливо ходил по покою.

   – Что не идёт он? – говорил он о посаднике. – Пора бы и вечу кончиться, аль без драки не обошлось? Ох, вольница, вольница, горе только с тобою!

В покой вбежал бледный, задыхающийся Солнцев. При виде его князь улыбнулся.

   – А, Михайло воротился! Ну слава Тебе Господи, – ласково проговорил он.

   – Беда, князь, сзывай дружину скорей! – проговорил Солнцев вместо ответа.

   – Какая беда?

   – На вече убили посадника, сейчас сам видел, как над его телом тешатся, собираются к тебе все, хотят силой взять татар!

   – Силой, у меня? – грозно проговорил князь. – Нет, пусть они сначала за старика посадника расплатятся.

   – Прости, княже... – начал было, но остановился Солнцев.

   – Что такое?

   – С ними вместе... к ним пристал, – продолжал Солнцев, но снова замялся и остановился.

   – Да говори, Михайло, толком, кто пристал, к кому пристал?

   – К ним, к бунтовщикам...

   – Да кто же... кто?

   – Страшно молвить, княже! Княжич Василий Александрович.

   – Лжёшь, Михайло, лжёшь! – побледнев, проговорил князь.

   – Истину молвлю, княже, сам своими глазами видел.

Эта весть будто подкосила князя, он едва устоял на ногах.

   – Сын... на отца!.. – беспомощно проговорил князь, опираясь рукой на стол. – Свету конец, что ли? – продолжал он. – Вот что, Михайло, – вдруг энергично заговорил он, обращаясь к Солнцеву, – беги, скорее созывай дружину, нужно поучить бунтовщиков.

С убитой душой бросился Михайло исполнять приказание княжеское. Тяжко ему было за боярина Симского.

«И что попритчилось ему? – думал дружинник. – Ополоумел совсем, белены словно объелся».

Созывать, однако, дружины ему не пришлось. Все дружинники, услышав новгородские новости, зная о бунте, сами без приказа бросились на княжеский двор. Вскоре воротился и Солнцев.

Князь вышел на крыльцо, ему подвели коня; он бодро вскочил на него и поехал к площади, за ним двинулась и дружина.

Площадь кипела вооружённым народом, впереди всех были княжич Василий и Симский.

Гневом загорелись глаза Александра Ярославовича при виде вооружённого сына. Он скомандовал дружине – и та бросилась на нестройную толпу бунтовщиков.

   – Не бейте, а вяжите их, расправа после будет! – послышался голос князя.

Толпа между тем заколыхалась и бросилась в стороны. Дружинники начали хватать бегущих и вязать их.

Князь поехал по городу. В каких-нибудь два часа Новгород был усмирён.

«Глупый народ, – думал с грустью князь, – сам не знает, чего хочет, сам на себя беду накликает и головы свои из-за этого кладёт. Когда только в Новгороде порядок и правда настанут?»

Он въехал на двор; там окружённые дружинниками стояли со связанными руками бунтовщики, между ними находился и княжич, только из уважения к сану свободный, не связанный.

   – Ему-то что ж за свобода? – строго спросил князь. – Он лучше других, что ль? Его вина ещё больше. Свяжите и его!

Побледнел княжич, со злобою стиснул зубы и гневным взглядом проводил отца, всходившего на крыльцо.

«Что с ними теперь делать? Судить их? Коли так, мне придётся самому судить их, не отдавать же их на суд вечу. А каков мой суд? Они провинились, стало, наказать их нужно, чтоб другим не в повадку было!»

   – Что же теперь делать с ними? – спросил Александр Ярославович задумчиво.

   – Повадки, княже, давать им не след, хоть раз поучить их надо, а то дашь спуску, они и в другой раз смуту затеют, – отвечали дружинники.

   – Я и сам так мыслю, – молвил князь. – Наказать нужно, только как наказать-то?

   – Как наказать? А так, княже, чтобы страх на всех нагнать!

   – В княжиче ты сам волен, ему можно по юности и отпустить вину, а остальных следовало бы казнить смертию.

Князь вздрогнул, на его лице показалась краска.

   – Коли наказывать, – твёрдо молвил он, – так наказывать всех одинаково.

Все молчали.

   – И я то же молвлю, что молвил и князь, – заговорил Солнцев. – Все одинаково виноваты, всем и наказание должно быть одинаковое!

Князь быстро взглянул на Солнцева.

   – А у нас на Руси, – продолжал тот, – ещё николи не важивалось, чтобы кого из княжеского рода казнили смертию.

   – Да нетто мы говорим, чтобы княжича казнили? Мы про других!

   – Про кого такого? Не про тех ли, что на дворе связанные стоят?

   – Вестимо, про них!

   – Да нетто они только и виноваты? Виноваты они тем, что в руки попались. А уж коли казнить за бунт, так надо казнить весь Новгород, потому он весь бунтовал!

   – Нельзя же, Михайло, им и повадку давать, – проговорил князь.

   – Твоё дело, княже, я только молвил то, что думал! – сухо проговорил Солнцев.

   – И смертью казнить не дело, – продолжал князь, – и так отпускать негоже, а думаю я так сделать: запереть их всех в тюрьму.

   – Что ж, коли присудил в тюрьму, так в тюрьму их и засадить, – подтвердили дружинники. Солнцев сидел насупившись и угрюмо молчал.

   – Так тáк тому и быть, – молвил князь, – идите да скажите, чтоб их отвели туда.

   – А как же княжича? – спросили дружинники.

   – Что же княжич? Он такой же бунтовщик, и его туда же.

Дружинники вышли, остался один Солнцев.

   – Что, Михайло, аль молвить мне что хочешь? – спросил его князь.

   – Милости хочу просить, княже!

   – Милости? Какой?

   – Отпусти, княже, боярина Симского, не виноват он!

Князь нахмурился.

   – Как же не виноват, коли он впереди всех бунтовщиков был, коли он коноводом был! И как же я отпущу его, коли остальные будут в заключении, ты видишь, я и сына не пожалел.

   – Я про княжича не молвлю, в нём твоя воля, а я прошу тебя за Симского. Не виноват, говорю. Ты сам знаешь, как он дрался на Неве со шведом, дрался за честь Новгорода, и теперь он отстаивал честь Новгорода же, тяжко ведь вольному боярину покоряться татарве поганой. Слушай, княже, никто так не был предан тебе, как боярин Симский; отпусти же его, это для меня будет великая от тебя награда!

   – Отпустить его – отпустить значит всех, это тоже будет не дело, – говорил князь, – ты сам сказал, что все одинаково виноваты, за что же я одного помилую, а другие в тюрьме будут сидеть?

   – Отпусти всех! – тихо произнёс Солнцев.

Князь в изумлении уставился на него.

   – Что ты, Михайло, молвишь?

   – Отпусти, говорю, всех!

   – Чтоб нынче они опять бунт затеяли?

   – Не затеют они, князь, теперь ничего, увидали, что им не под силу бороться с тобой, смирились они, правду молвлю тебе.

Князь задумался.

   – Погоди, Михайло, подумаю.

   – Опять и то, княже, когда они пошли против тебя бунтом, ты вправе был усмирить их, а наказывать не вправе, скажут, вольности их нарушаешь. Соберут вече да тихонько, без всякого бунта, и поклонятся тебе!

Лицо князя затуманилось при последних словах.

   – Не из-за княжения, Михайло, я бьюсь. Нет, люб и дорог мне самый Новгород; жаль мне его гибели да разрушения; сам знаешь татар, чай, понимаешь, что они сделают, если отказать им в дани? Ведь они пустыню сделают изо всей области, камня на камне не оставят в городе, вот о чём болит моё сердце. А они и понимать этого не хотят, толкуют одно: вольность да вольность. Заплатят дань, вольность эта при них же останется, не будут они знать и видеть у себя татар, не то что в остальной Руси, где засели поганые. А не заплатят, куда и вольность их денется, поделаются просто холопами татарскими, не ведают они этого, не понимают, да и понять не хотят. А нетто мне любо было глядеть на нынешнюю свалку, нетто любо кровь лить! Один Бог знает, как тяжко на сердце! – проговорил князь со слезами.

Солнцев угрюмо молчал, уставившись в пол, не мог он не согласиться с князем.

   –  Опять и то, – продолжал тихо князь, – нетто хорошо они сделали, убивши старика посадника? За что они пролили его кровь? Что ж, и это простить им?

   – Князь, да кого же обвинить в этом убийстве, небось голытьба это сделала!

Князь молчал, по-видимому не зная, на что решиться. Молча прошёлся он по палате.

   – Ну, ин быть по-твоему! – проговорил князь, останавливаясь перед Солнцевым. – Пусть будет так, пойди отпусти их всех.

Вспыхнул от радости Солнцев, чуть не земной поклон отвесил он Александру Ярославовичу.

   – По смерть, княже, не забуду твоей милости, – говорил он, кланяясь вторично, – голову свою положу за тебя, живот свой отдам!

   – Что это ты за Симского так хлопочешь? – спросил, улыбаясь, князь.

   – Как же мне не хлопотать за него, княже, когда он для меня пуще брата, да что брата, отца родимого; он меня и от смерти спас! – говорил Солнцев.

   – Да, да, помню, – молвил князь, – так ступай и выпусти их.

Солнцев снова отвесил поклон и торопливо направился к двери. |

   – Постой, погоди, суровым голосом заговорил князь.

Солнцев с тревогой взглянул на него.

   – Отпусти только новгородцев, а княжича оставь там!

   – Княже, помилуй! – решился просить Солнцев.

   – Не проси, Михайло, – перебил его князь, – он виновнее всех, он против отца пошёл, на отца руку поднял! Теперь ступай.

Солнцев спешно вышел из палаты.