Текст книги "Александр Невский. Сборник"

Автор книги: Н. Чмырев

Соавторы: Францишек Равита,В. Кельсиев,Л. Волков,В. Клепиков,Николай Алексеев-Кунгурцев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 41 страниц)

Обряд окончился; старик нагнулся к ней за поцелуем; она стояла безжизненная, но едва коснулись её губ старческие, мёртвые губы мужа, она с отвращением отшатнулась назад, вскрикнула и зашаталась. Её подхватили под руки и вынесли из церкви.

Потянулись с той поры дни для Марфуши хуже адской жизни. Мается молодая день, мается она и ночь, нет ни минуты покоя бедной, и вечно перед её глазами торчит старый, постылый муж.

Наконец проглянуло для неё и солнышко. Нежданно-негаданно встретилась она с Солнцевым. Грустна, тяжела была первая их встреча. Потом боярыня ухитрилась свидываться с любым по-старому: теперь отца не было; если и грозен был для неё старый муж, так этого она не так и боялась, как отца, да и провести его умела. Уж больно он много думал об уме своём да хитрости, а таких-то перехитрить легче. Только после этих свиданий тяжко было ей возвращаться в свою опочивальню и глядеть на постылого мужа.

А ныне вот Бог и счастье послал. Угорела она от этого счастья; о чём думала, мечтала всю свою мученическую жизнь, всё сбылось нынче, и постылого нет, знать, знамения небесного испугался, и вправду, должно, говорил Михайло, что кому не к добру оно, а нам к счастью. Дай-то Бог!

III. ЗА КНЯЗЯ

После описываемых событий прошло три недели, и тревожные слухи достигли Великий Новгород. Исконные враги – шведы, появившись в области новгородской, начали опустошать сёла и деревни, лежащие по берегу Невы и Финского залива. Каждый день доходили до Новгорода слухи один другого тревожнее. Смутились новгородцы; знали они, что не совладать им с врагом: невольно вспоминался князь с его стойкой и крепкой дружиной.

А теперь что делать? Наберётся, положим, рать, да какая рать-то будет? Толпа толпой: как встретится с ворогом, так и даст тягу. Храбрости хоть и не занимать новгородцам, да к ратному делу не приучены они; да к тому же и воеводы искусного нет.

И невольно смотрят люди здравомыслящие со злобой на голытьбу и бояр, заставивших князя оставить Новгород беззащитным. Всеволожский, наоборот, радовался этим тяжёлым обстоятельствам, он видел, что его планы удаются: «Пусть подумают, пусть вече созовут да спросят посадника, как быть, что делать. Посмотрим, что выдумает старый, а тут и я слово молвить буду; поглядим тогда, кому быть в Великом Новгороде посадником. Только людей подготовить на всякий случай нужно!»

И начал Всеволожский людей подготовлять. Полон двор у него голытьбой набит, пир горой идёт, день и ночь празднует оборванная полуголодная толпа, распевает пьяные песни, величия хлебосольного хозяина и клянясь живот свой положить за него.

Ведает об этом Симский и его приятели, сторонники княжеские, ведают и как будто ничего не видят.

В доме Симского тишина; сам он запёрся и никуда не ходит; только поздним вечером к его дому подходят какие-то люди, сидят с боярином взаперти далеко за полночь и выходят от него с набитыми деньгами мешками.

Видит Всеволожский, что дело у него начинает как-то расклеиваться, голытьба убывает со двора, остаётся только такая, которую впору метлой со двора гнать.

«Что за дело такое? – думается ему. – Уж не вороги ли мои козни строят!»

А того и не знал он, что эта самая голодная голытьба, клявшаяся положить за него живот свой, гуляет на стороне, что имеется у неё денег вволю и что она же при первом случае сломит ему шею.

Ночью в хоромах Симского собрались княжеские сторонники.

   – Так, значит, голытьба наша?

   – Голытьба что, об ней и толковать нечего, а вон приятели Всеволожского не наделали бы чего!

   – Я так смекаю, что без Волхова не обойдётся!

   – Вестимо, мы уж смекали об этом!

   – Дело, пожалуй, будет жаркое.

   – Какое будет – не знаем, а только наша возьмёт.

   – Посадник-то что? Готов ли?

   – Видал я его нынче. С Богом, говорит, начинайте дело святое.

   – Когда же вече созывать?

   – Да медлить нечего; завтра ранечко утром и ударим в набат.

В это время в покой вошёл Солнцев. Симский бросился к нему навстречу и обнял.

   – Вот уж подлинно друг, лучшего времени и придумать не мог, как явиться сегодня!

   – Что так?

   – А то, что пригодишься; завтра дело будет. А теперь милости прошу к столу садиться да не побрезговать хлебом-солью: чай, сейчас только с дороги, поустал да и проголодался.

   – Правду молвишь, боярин, – весело проговорил Солнцев, отвесив поклон гостям и присаживаясь к столу.

   – Из Пскова? – спросил его Симский.

   – Прямо оттуда. Вспомнил, что ты зазывал к себе, ну вот и завернул, думаю завтра утром и дальше отправляться.

   – Э, нет! Завтра-то ты не уедешь; говорю: дело есть!

   – Да какое такое дело у тебя стряслось?

   – А ты вот откушай сначала да винца заморского хлебни; вино знатное, привезли недавно купцы немецкие, а о деле поговорить ещё успеем!

Гости один за другим стали расходиться, остались только хозяин да Солнцев.

   – Вот теперь потолкуем и о деле, – заговорил боярин. – Дело такое, что тебе придётся к князю гонцом ехать.

   – Зачем?

   – Да поведать ему, чтобы в поход собирался, а бить челом поедут уж наши именитые люди.

   – Не возьму я никак, боярин, в толк, о чём молвишь ты.

   – Чай, слыхал, что-нибудь про шведов?

   – Слыхать-то слыхал, да князю-то что до этого. Чай, вольные новгородцы сами сумеют отбиться от ворогов: народ они, почитай, храбрый.

   – Ты не смейся, – заговорил Симский, – чай, знаешь, что нам не совладать с ворогом, потому рати у нас нет, да и воеводы не найдёшь. Вот мы и подстроили дело так, как я тебе прежде сказывал.

   – Что ж, голытьбу, что ли, подкупили?

   – Подкупили, нет ли, только дело станет по-нашему.

   – Небось и Всеволожский за это время не дремал!

   – Пусть его и бодрствовал, только не взять ему ничего.

   – А коли засупротивничает, ведь, чай, сам знаешь, какое у вас вече: согласятся все, да один не согласен, ну и конец, все и соглашайтесь с этим одним обалделым.

   – Зачем соглашаться, нешто те, кого больше, не сильнее супротивников?!

   – А коли сильнее, так, значит, бессильных-то в Волхов аль так дубиной пришибить?

   – Вестимо дубиной аль в Волхов спустить всякого ворога и супротивника Великому Новгороду и Святой Софии.

   – Ну и порядки! Как пораздумаешься о ваших делах да порядках, так просто не вольные вы люди, а вольница!

   – Что правда, то правда, греха не утаишь. Говорю, спокон века не могли с собой справиться.

   – А выгнать бы эту голытьбу, куда спокойнее бы было.

   – Эх, Михайло Осипович, друже ты мой, не в голытьбе вся беда; голытьба что! А вот эти бояре, да люди торговые, да именитые, что думают не о Великом Новгороде, а о себе только, да ради себя же и подбивают нашу голодную голытьбу, вот наше горе, вот кого извести бы следовало, тогда и порядок у нас другой пошёл бы, и смут да раздоров не было бы! Так-то!

   – Пожалуй, и так!

   – Не пожалуй, а наверное! Ну да что об этом толковать, дело этим не поправишь, а лучше ляжем-ка на покой, уж скоро рассветать станет, а завтра дела немало нам с тобой.

А Всеволожский между тем не спит, самые тревожные мысли одолевают его.

   – Неужто всё дело прахом пойдёт? Вот шведы всё больше и больше забираются к нам, того и гляди, к самому Новгороду подступят, самое время делать дело. Напугать народ разорением, да убийством, да пожарами, свалить всю беду на посадника, что он до сих пор ничего не делает, что он продал Великий Новгород ворогу, оттого и рати не собирает, не поздоровилось бы старому, в один миг с посадников его столкнули бы, а то, пожалуй, заставили бы за измену и воды волховской хлебнуть. Тут-то и делать бы, да что же делать с этой проклятой голытьбой? Нажралась, напилась да и отхлынула; сыта, что ли, стала или сытнее моего корма нашла? А что как правда? Что как вороги мои переманили её? Да нет, этого быть не может! Все притихли, ни о ком ничего не слыхать!

На что уж Симский, и тот, словно монах в монастыре, запёрся в своих хоромах: носа никуда не кажет. Нет, этого не может быть!

Со двора донеслась пьяная песня. Боярин вскипел гневом.

   – Вишь, чёртово отродье, перепилось, что с ними поделаешь, да и много ли осталось их!

Он захлопал в ладоши; вскоре на порог явился заспанный холоп.

   – Пойди, – отдал боярин ему приказание, – да уйми эту сволочь: что они, дьяволы, глядя на ночь, разорались!

Холоп вышел. Боярин заходил по покою; сердце у него не на месте, ходит он взад и вперёд со своими тревожными, тяжёлыми думами.

   – Нешто пойти на все: возьмёт моё – ладно! Сгибнет дело – пусть его. Была не была: ударю в набат, сегодня же ударю, как только закопошится народ на улице, как-нибудь справлюсь и со своими оборванцами. Остальные что? Бараны! Загалдят мои, к ним и другие пристанут: таков уж норов у них, – порешил он.

Но от этого решения ещё тревожнее стало ему, какая-то робость, страх закрадывались в душу.

В это время розовым покровом загорелось небо, и блеснули блестящие золотые солнечные лучи.

   – Скоро заутреня, – проговорил боярин, – а как кончится она, так и в набат будет впору бить. Скоро нужно и оборванцев своих поднимать, а то с ними мало ли провозишься!

В это время пронёсся над Новгородом, в утреннем воздухе, удар колокола.

   – Вот и к заутрене, только что-то словно не вовремя, кажись, раненько! – молвил боярин, набожно крестясь. – Пора голытьбу поднимать. – И вдруг он побледнел: послышался второй удар, вслед за ним третий, четвёртый; над Новгородом разносился тревожный набатный звон.

   – Что это? Пожар? Нет, нет, это вечевой колокол! – побледневшими губами шептал боярин. – Неужто я опоздал? – О проклятые!

А звуки набата будили мирно спавшее население города. Боярин наконец опомнился, схватил шапку и выбежал на крыльцо.

На дворе вповалку спало человек тридцать пьяной голытьбы. С отчаянием взглянул на них боярин:

   – Что я с ними сделаю, что сделаю?!

А по улице шумными толпами бежал народ на Ярославов двор. Слыша этот шум и топот, боярин всё более приходил в ярость.

   – Вставайте, дьяволы, оглашённые! – кричал он на спавшую голытьбу.

Но никто и не повернулся, казалось, архангельская труба не в состоянии была бы разбудить их. Он бросился на двор и начал пинками поднимать голытьбу. Некоторые открывали глаза, перевёртывались и, казалось, засыпали ещё слаще. С налитыми кровью глазами, боярин, не помня себя, начал избивать их. Некоторые стали подниматься.

   – Будите их, дьяволов! Слышите звон, зовут на вече! – кричал боярин.

В это время звон прекратился, на улицах затихли шаги, настала тишина, только гул многотысячной толпы доносился издалека. Наконец смолк и этот гул.

   – Началось! – с ужасом произнёс боярин. – Началось, опоздал я!

Голытьба лениво поднималась – у всех от вчерашней попойки трещали головы, все с недоумением оглядывались красными глазами, не понимая спросонок, где они и зачем поднимают их так рано.

   – Берите остолопы, топоры, ножи – всё, что под руку попадётся! – кричал боярин.

Голытьба опомнилась, Всеволожский бросился на улицу, за ним двинулась и оборванная толпа.

   – Опоздал, опоздал! – шептал в отчаянии боярин.

Между тем далеко ещё до начала набата Симский и переодетый горожанином Солнцев были готовы, ожидая первого удара колокола. Наконец он послышался. Они вышли на улицу, и когда пришли на Ярославов двор, он был чуть не полон собравшимся народом.

   – Важно, – проговорил, усмехаясь, Симский, – все – наши, наша возьмёт.

Наконец набат смолк. Вскоре на помосте показался посадник и раскланялся с народом. Наступила мёртвая тишина.

   – Православные, вольные люди Великого Новгорода, – заговорил посадник. – Вам всем ведомо, что лютый, исконный враг наш, шведин, ворвался в наши области, жжёт наши сёла, грабит и убивает народ. По Неве и по морю Балтийскому живой души не осталось, и всё оттого, что у нас нет рати и некому наказать ворога.

   – Рать собери, все пойдём бить шведина! – послышался чей-то одиночный голос, но никто не поддержал его.

   – Рать собрать всегда можно; знаю я, что и пойдёте вы все. Новгородцы трусами никогда не были, похрабрее будем шведов, да беда лиха в том, что рать-то наша не обучена ратному делу, да и учить-то её некому: воеводы у нас нет. Бывал я, правда, в походах, дрался и с ливонцами и со шведами, да куда же я теперь гожусь на ратное дело? Сами видите, стар я. Коли найдётся кто у нас годный в воеводы, что ж, выберите его и пусть он ведёт вас на ворога, а защитить нашу область нужно.

Посадник смолк. В толпе пронёсся гул; начали толковать; слышались некоторые боярские фамилии; гул становился всё громче и громче, один голос выкрикнул даже имя Всеволожского. Дрогнул Симский при этом имени.

   – Ну, теперь пора! – проговорил он и двинулся к помосту.

   – Православные, дозвольте слово молвить! – обратился он, сняв шапку, к вечу.

Посадник отошёл в сторону, толпа смолкла, Симский повёл речь:

   – Посадник наш правду молвил, что нам не совладать со ворогом, потому нет ни рати обученной, ни воеводы нет. А ворог разоряет нас: того и гляди, что к самому Новгороду подойдёт. Вестимо, защищаться будем, только какова защита будет. Настанет у нас голод, настанет мор, половина Великого опустеет, да и вороги не мало перебьют. И всё это нам будет в наказание, за грехи наши, недаром послал нам Господь знамение: покаяние наше нужно. Помните, когда у нас был князь со своею дружиною, приходил ли в нашу землю какой ворог? Нет! А теперь как почуяли, что мы без защиты остались и что рати у нас нет, они и пошли разорять нас. Воеводы между нас не найти, и искать нечего, а, по-моему, нужно нам бить челом какому-нибудь князю, чтобы он вступился за нас!

Симский поклонился и замолк. Подошёл посадник.

   – Волите ли вы бить челом князю? – спросил он.

Толпа молчала. Симский тревожно обежал её глазами. Вдруг раздался крик Солнцева:

   – Волим!

   – Волим, волим! – подхватили тысячи голосов.

Симский облегчённо вздохнул.

   – А коли волите, – продолжал посадник, – так надо знать, какому князю челом бить. Князей на Святой Руси много, только все сидят по своим родовым городам, вряд ли кто согласится к нам идти.

Снова в толпе молчание, снова Симский выступает вперёд.

   – Вече решило бить челом князю, – заговорил он, – какому же бить-то? Никаких князей мы не знаем: можем ударить хорошему, а можем и ошибиться. Тогда опять пойдут у нас споры да ссоры с ним. На что, по моему разуму, лучше князя Александра Ярославовича. Мы его знаем, он добр, умён и храбр. Не один раз заступался он за нас. Мы виноваты перед ним, да он по доброте своей простит нам вину нашу. По-моему, так и просить о защите Александра Ярославовича!

   – Александра Ярославовича! – криком порешило вече.

   – Не волим, не волим его! – послышался яростный крик подоспевшего в это время Всеволожского.

   – Не волим! – поддержали его оборванцы.

Толпа замерла.

   – Не волим! – неистовствовала небольшая кучка людей.

Возле неё поднялись дубины, послышались крики и стоны.

   – Пора, начинается! – проговорил Симский, бросаясь с лестницы.

   – Уймите супротивников! – закричал он толпе.

Та ринулась к сторонникам Всеволожского и одним натиском вмиг отбросила их в сторону.

Видел Всеволожский, что с этой силой не совладать ему: сомнут, убьют – и дело будет окончательно проиграно. Оставалась одна надежда на мост: там если и проиграется дело, то всё-таки можно защищаться, а почему знать, быть может, в конце концов и он верх возьмёт. Надежда всё ещё не покидала его.

   – На мост, ребята, за мною! – крикнул он своей голытьбе.

Та беспорядочной толпой бросилась на Волховский мост. Княжеские сторонники нагоняли её. Всеволожский остановился на мосту и приготовился к защите.

Началась свалка: Волхов гостеприимно принимал в свои холодные волны новгородцев, защищавших свою вольность.

Вдруг глаза Солнцева сверкнули, он увидел Всеволожского. Он бросился на него, но боярин вовремя заметил нападение. Крепкою, сильною рукою схватил он дружинника за грудь, тот погнулся, но в то же мгновение со всего размаха нанёс сильный удар в висок боярину. Всеволожский зашатался и со стоном рухнул в Волхов.

Побоище между тем ослабевало. Голытьба, увидев гибель Всеволожского и не зная, за кого ей драться, бросилась бежать. Мост опустел. Сторонники князя взяли верх.

На другое утро рано отправился Солнцев к князю, а вслед за ним двинулись и новогородцы бить челом о помощи Александру Ярославовичу.

IV. ПЕРЕД ПОХОДОМ

Ликует, радуется Новгород; улицы его приняли праздничный вид, площадь переполнена народом. Все смотрят с ожиданием на городские ворота, где стоит посадник с лучшими именитыми людьми Новгорода.

Сегодня ожидают возвращения Александра Ярославовича, который, как рассказывали посланные к нему бить челом, принял их ласково, забыв нанесённую ему обиду, и обещал вступиться за Новгород.

В Софийском соборе ожидал прибытия князя владыка в полном облачении, окружённый всем новгородским духовенством.

Наконец по улицам пронёсся гул; проскакал всадник по направлению к собору, что-то сказал, и тотчас же загудел соборный колокол; его подхватили колокола остальных церквей. Гул висел в воздухе над Новгородом; звон колоколов сливался с кликами народа. Владыка с крестом в руках вышел на паперть.

Наконец показался князь на белом коне, как и прежде красивый, приветливый, ласково раскланивающийся с народом. Его окружили посадник с новгородцами и ближайшие дружинники, среди которых находился и Солнцев. Сзади двигалась дружина.

Князь, подъехав к собору, соскочил с коня, приложившись к кресту, вслед за владыкой вошёл он в собор. Колокола смолкли, началось молебствие. Среди толпы стояла и боярыня Всеволожская. Напрасно старалась пробиться она вперёд, поближе к собору: громадная толпа и дружина, стоявшая на площади перед собором, не позволяли ей сделать шаг вперёд.

Но вот молебен кончился. Снова загудели колокола, двинулось шествие. Князь направился к опустелому и теперь снова оживившемуся двору. А за ним повеселевшие и ободрённые приездом князя новгородские бояре.

Слушая россказни новгородцев о разорении новгородской земли шведами, князь добродушно улыбался, оглядывая ласковым взглядом своих лучистых очей.

   – Знаем тебя, княже, – говорили бояре, – в обиду нас ты не дашь, сам по себе, ты, кажись, разнёс бы не то что шведскую рать и всю их волость и области, да ведь что один-то ты поделаешь? А что, как у них рать-то несметная, а у тебя дружины и вполовину их не хватит: ведь одолеют они тебя.

   – Вот что, бояре, я скажу вам, – заговорил князь.

В деле ратном никто, как Бог. Поможет он нам, так будь шведов видимо-невидимо, а я со своей дружиной справлюсь с ними; коли же Господь захочет наказать нас за грехи наши, тогда шведы и с горсточкою воинов разнесут нас по ветру. Но мне думается, что шведы к нам не пойдут: делать им здесь нечего.

   – Как, княже, не пойдут, – закричали бояре, – как не пойдут, когда у них и воевода уже есть, – Бюргер ему прозвище.

   – Слыхивал я про Бюргера – воевода он знатный; только опять-таки молвлю вам: не пойдут к нам шведы, – говорил князь.

   – Нешто они узнали, что ты, княже, воротился к нам? – говорили бояре.

   – Про то не ведаю. Коли они захотели воевать вас, так для них всё равно: здесь я или нет. В этом деле всё ратное поле решает, а в ратном деле, говорю, никто, как Бог.

   – Про то что и говорить, – гомонили бояре, – без Него, Батюшки, ничего не поделаешь.

   – Так вот я и молвлю вам так: если бы шведы захотели завладеть Новгородом, так они это давно бы сделали, и мне, пожалуй, пришлось бы пробиваться к вам. А ежели они и разоряют наши берега и грабят наших посельцев да жгут их сёла и деревни, так это не рать шведская делает, а какие-нибудь ватаги бродячие. Мудреного нет, что, проведав о том, что наши сёла беззащитны, двинется и рать шведская, да не сёла, а и города начнёт разорять.

   – Как же быть-то теперь, княже?

   – Быть так, – заговорил Александр Ярославович, – денька через два, Бог даст, заберу часть своей дружины да ц двинусь с нею поскорее к Неве; всей рати не след брать: разгоню разбойников, нагоню на них страха – и делу конец. А уж тут вы без меня управляйтесь да за порядком глядите, на то у вас есть посадник, человек почтенный: не слушаться его да не повиноваться ему и перед Богом грешно, и перед людьми стыдно!

Посадник встал и отвесил князю низкий поясной поклон.

   – Спасибо тебе, княже, за твоё доброе, ласковое слово! А теперь, дорогие гости, – дело мы покончили, так пора и думы об этом бросить; милости прошу за трапезу; не обессудьте только, коли чем не угожу: вам ведомо, что я только приехал, а хозяйка моя не прибыла ещё, княгинюшка.

Князь пошёл к трапезной, за ним двинулись и остальные.

Долго, быть может, просидели бояре у приветливого и радушного князя, кабы не догадался подняться с места старик посадник.

   – Благодарствую тебе, княже, за ласку и угощение, а нам пора и по домам расходиться. Ты поход не малый сломал, устал небось, пора и отдохнуть тебе, а впереди ещё труды ратные! – говорил старик.

   – Да, маленько устал, да не беда, отдохнуть-то ещё успею, – добродушно говорил князь.

Но гости один за другим оставили княжеский дворец.

Симский вышел вместе с Солнцевым.

   – Ну, что ж, – заговорил он, – пойдём ко мне кончать пирушку, благо она хорошо началась!

   – Не можно мне, боярин, – отвечал Солнцев, – тут у меня одно дело есть.

   – Да какое у тебя дело может быть, кроме ратного?

   – А может быть, и ратное: почём знать, чего не знаешь.

   – Уж не с бабой ли какой ты войну затеял? – проговорил Симский, искоса взглядывая на Михаила. Тот вспыхнул.

   – Как так с бабой?

   – Как с бабами воюют, известно! Только напрасно всё это: без бабы куда лучше. Вон я, например, хоть и не долгий, а всё-таки без неё век прожил.

   – Нет, не зайду: говорю, дело есть!

   – Ну, ин быть по-твоему. Прощай, значит, а когда дела-то свои покончишь, тогда завёртывай: кто-нибудь ещё подойдёт.

   – Поздно будет, пожалуй!

   – Что за поздно! У меня, друже, всегда рано, когда запирую. А попировать мне зело хочется: так на душе весело да радостно!

   – Может, и зайду, а теперь прощай, – проговорил дружинник, поклонившись и пускаясь дальше.

   – Заходи, буду ждать! – крикнул ему вслед Симский.

Солнцев подошёл к углу улицы и невольно оглянулся. Боярин стоял у ворот и глядел ему вслед. Досада разобрала Солнцева. Ему нужно было свернуть в сторону, но он прошёл дальше, боясь, чтобы Симский не выследил бы его до Марфуши. Длинна были улица, давно уже скрылся дом Симского. Оглянувшись назад, оглядевшись по сторонам и убедившись, что за ним никто не следит, Солнцев быстро завернул за первый же угол и чуть не бегом направился к дому бывшего своего врага Всеволожского.

Задыхаясь, подошёл он к воротам и схватился за тяжёлый деревянный молоток. Чуть не громом прокатились по двору эти удары.

Перепуганный насмерть челядинец распахнул калитку, поглядел на Солнцева враждебно.

   – Чего стучишь? Кого тебе надыть? – грубо спросил он. Кровь бросилась в голову Солнцева от этой грубости.

   – Аль не узнал, хамово отродье?

   – Чего узнавать-то! Много вас нынче налезло к нам; всех не будешь знать, да и не зачем, на кой вы нам прах! – огрызнулся челядинец, притворяя калитку.

Не стерпел Солнцев, двинул его кулаком – и калитка распахнулась.

   – Ты чего же дерёшься-то, разбойник, душегуб! Сейчас кликну клич: по руками, по ногам свяжем да к тиуну и предоставим тебя! – шумел челядинец, поднимаясь с земли.

Но другой удар снова повалил его и заставил смириться.

   – Вишь, дьявол! – ворчал присмиревший прислужник. – Этак он и насмерть пришибёт: что с ним поделаешь!

Кричать он не решался, а, с трудом поднявшись, заперев наскоро калитку, охая, направился в свою избу поведать товарищам, что в их двор затесался черт в образе дружинника.

Солнцев, разделавшись с привратником, быстро направился к хоромам: ему было и досадно и смешно.

«И чего я это расходился, зачем поколотил его, – думалось ему, – дурак он, и бить его не следовало. Ну да ничего: напередки поумнее будет и перед носом калитки захлопывать не будет».

Быстро взбежал он на крыльцо боярских хором и распахнул дверь. На лавке сидела какая-то древняя старуха. При входе Солнцева она с испугом вскочила и злобою сверкнула глазами на дружинника.

   – Тебе чего надоть? – прошипела она.

   – Где боярыня?

   – На што тебе боярыня? Нешто тебе боярыню можно видеть, она теперь по мужу-покойничку убивается; да и виданное ли это дело, чтобы молодые парни ко вдовам ходили!

Терпение снова начало оставлять Солнцева.

«Что за денёк такой задался?» – невольно пронеслось у него в голове.

   – Боярыня где, я тебя спрашиваю, старая чертовка! – крикнул Солнцев.

   – Нетути её!

Солнцев не стал слушать её и направился к двери.

   – Ты куда, охальник, разбойник! – завопила старуха. – Не ходи дальше, не пущу я тебя, – продолжала она, ковыляя к дружиннику, но Солнцев вошёл уже в следующий покой, там никого не было; старуха остановилась, затем повернула назад; выбежав на крыльцо, она завопила не своим голосом, призывая на помощь.

Между тем Солнцев обежал все покои: боярыни нигде не было. Он вышел в сад. Под густо разросшейся яблоней, унизанной сочными, крупными плодами, на скамейке сидела Марфа Акинфиевна. Услышав шаги Солнцева, она подняла голову и, увидев его, вскочила и бросилась было к нему с протянутыми руками; но вдруг руки эти опустились.

   – Марфуша, радость моя, голубка, – шептал дружинник, обнимая её.

Но боярыня тихо отклонила его от себя.

   – Марфуша, да что же это? – бледнея, спрашивал Солнцев. – Ты отталкиваешь меня! Аль не люб я тебе стал, так говори, решай уж разом.

   – Зачем ты обманул меня? – тихо, сверкнув глазами, спросила боярыня.

   – Я тебя обманул? – удивился Михаил Осипович. – Да чем же? Когда?

   – Помнишь, – перебила его боярыня, – помнишь, тогда ты прибежал ко мне весёлый такой, радостный, говорил, что я вдовой стала; я, грешница окаянная, тогда обрадовалась ещё!

   – Ну что же, ведь ты того покойника-то не любила.

   – Ты сказал, – продолжала боярыня, – что боярина покойного убили...

   – Ведь не жив же он, – значит, я правду сказал.

   – Да как убили-то? – простонала Марфа Акинфиевна.

Солнцев начинал догадываться.

   – В бою, с моста в Волхов столкнули...

   – О Господи, кто же столкнул-то его, кто его грешную-то душу погубил! – чуть не плача говорила боярыня. – Ведь ты же, ты утопил его. Помню, как ты тогда прибежал ко мне с боя, на тебе была кровь, может, и мужнина кровь, а я тебя ласкала, миловала. Ах, Михайло, Михайло, грех-то ты какой сделал, грех, да и меня ввёл в него.

Встал во весь рост Солнцев, глаза его горели огнём, губы дрожали.

   – Кто же это тебе сказал? – отчётливо, резко проговорил он.

   – Старуха от челядинца слышала, она мне всё рассказала, как ты покойника-то и за ноги с моста в Волхов стащил! – проговорила чуть слышно, глядя не без страха на разгневанного Солнцева.

   – Да кто сказал тебе, что я обманул тебя? – продолжал Солнцев.

   – Ведь ты же мне не так рассказывал, – робко проговорила Марфуша.

   – Я тебе сказал, что мужа у тебя больше нет, что сгиб он в бою, а рассказывать о том, как он сгиб, мне не до того было; пойдём-ка лучше присядем да и потолкуем, – продолжал он, беря Марфушу за руку и подводя её к скамейке.

Та послушно шла за ним. Они сели рядом.

   – Скажи ты мне, – начал Солнцев, – скажи, за что винишь? Мужа ты не любила, чего же жалеешь его?

   – Не любила я его, правда, но зла никогда я не желала ему; зачем же убивать его? Ему и так недолго оставалось жить, пусть бы умирал своею смертию, и как бы мы с тобой счастливы были тогда.

   – А теперь что же? – задыхаясь, чувствуя на душе холод, спрашивал дружинник.

   – Теперь не то! Люблю я тебя, Миша, видит Бог, как люблю, может быть, и грех тяжкий гак любить, да как вспомню, что покойника ты убил, так и захолонет сердце, так страх какой-то всю и обоймет; убежала бы куда, скрылась бы; не знаю, что делать с тобой. Вот ныне утром я ещё ничего не знала, выбежала к собору встречать тебя, а как про грех твой узнала, так и не знаю, что сделалось со мной, не знаю, куда деваться: и видеть-то тебя хочется, и речей твоих ласковых послушать, и боязно тебя и страшно! Молиться хотелось; прежде, бывало, как помолишься, так всегда легче станет, а ноне и молитва нейдёт: лепечу слова как полоумная, сама не понимаю, что говорю; велик, должно быть, Миша, наш грех с тобой, коли Бог и молиться не допускает, разум отнимает.

   – Да про какой грех ты говоришь, – нетерпеливо проговорил Солнцев, – в чём мы согрешили с тобой; в чём провинились, скажи на милость!

   – Всё в том же: ты убил старого боярина, а я, окаянная, обрадовалась этому, думала покой, счастье да любовь найти.

   – А что же, нетто ты не нашла их?

   – Нет, – задумчиво проговорила боярыня, – нет, Михайло, ничего не нашла я теперь, кроме страха: так вот и мерещится мне покойник, теперь, кажись, и ночей от страха спать не буду.

   – Слушай, Марфуша, ты всё про грех какой-то толкуешь, а в чём этот грех, я никак в толк не могу взять. Ну, я убил этого старого черта, мужа твоего, так ведь у меня и в мыслях не было убивать его: не выходил я на большую дорогу, не был станичником и не поджидал его за углом, а встретились мы с ним в честном бою, за правду стоял я, сама знаешь. Одолей он меня, и меня унёс бы теперь мёртвого Волхов; у меня было больше силы, чем у него, ну, его доля помирать, а моя жить. Какой же тут грех, из-за чего ты мучаешься да боишься?

   – А зачем ты его за ноги в Волхов свалил? Может, он и жив остался бы?

   – А тебе и любо было бы, кабы он пришёл к тебе мучить да измываться. Скажи мне на милость, если бы ты видела змею, что она ползает, чтобы укусить тебя, ты бы её ударила, оглушила бы и оставила затем, чтобы она, очухавшись, тайком подкралась к тебе и снова укусила? Нет, Марфуша, гадин всегда нужно изводить, а твой муж был такой гадина, каких ещё никогда и на свете не видывал!

Солнцев замолчал, молчала и боярыня. Уставив глаза в землю, она задумалась. Солнцев тихо обнял её и привлёк к себе, она не сопротивлялась.

   – О чём задумалась, солнышко моё красное? – тихо, нежно спросил её Солнцев.

   – Да вот об твоих речах!

   – Что же, не по сердцу они тебе, что ли?

   – Нет, вот как ты говоришь всё, ну и спокойней делается, потому правду говоришь, а как останусь я одна, так меня сомнение и начнёт брать: и жалко старого, и противен он мне.

   – Что ж, лучше бы было, когда вместо меня здесь сидел старый да обнимал бы тебя, а меня где-нибудь на дне Волхова раки бы ели? – спросил Солнцев.

При этих словах Марфуша задрожала и крепко схватилась за руку Михайлы.

   – Ох, не говори, не говори так, Миша, – заговорила она с испугом, прижимаясь к нему.