Текст книги "Александр Невский. Сборник"

Автор книги: Н. Чмырев

Соавторы: Францишек Равита,В. Кельсиев,Л. Волков,В. Клепиков,Николай Алексеев-Кунгурцев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 41 страниц)

А ночь всё больше и больше надвигалась на небо, чёрным покровом окутывала она землю, засверкали на нём только мириады звёзд. Чуть не над головой молодых людей защёлкал раскатистою трелью соловей. Заслушались они и, сами не замечая того, всё больше и больше сжимали друг друга, всё сильнее и сильнее клокотала их кровь и туманились головы.

В воздухе пронёсся вихрь, с шумом зашелестели листья деревьев, в воздухе повеяло прохладой; эта прохлада отрезвила их.

   – Ох, быть грозе! – проговорила боярыня, взглядывая на небо. А по нему уже ползли чёрные, зловещие тучи. Молния резко пронизала небо, и загрохотал гром.

   – Пора, Миша, пора, голубчик, – говорила боярыня, – гляди, и дождик стал накрапывать, того и гляди, ливень будет.

   – Как не хочется-то, Марфуша, уходить от тебя, кабы ты знала!

   – Что ж теперь, родимый, делать нам с тобой? Оставаться тебе здесь нельзя, перед людьми зазорно. Погоди маленько, дольше ждали, а там уж на век не расстанемся! Вот из похода вернёшься, тогда и свадьбу сыграем.

   – А может, и раньше?

   – Как же раньше-то?

   – Да так. Князь не хочет брать с собой всей дружины, может я и останусь в Новгороде, тогда кто же мешает нам пожениться.

   – Эх, кабы так-то было!

А гром всё сильнее и раскатистее разносится, молния всё ярче и ярче блещет, освещая зеленоватым светом деревья и хоромы.

   – Ну, прощай, прощай, родимый, право же, пора! Ведь коли так сбудется, как ты говоришь, расставаться тогда не придётся, – говорила Марфуша.

Возле них раздался дикий, нечеловеческий хохот, страшным эхом раскатился он по саду.

Солнцев и Марфуша, поражённые ужасом, отскочили друг от друга.

   – Леший! Леший! – шептала в испуге боярыня.

А хохот рокотом продолжал разноситься по саду. Вдруг молния зигзагами пронизала небо, и Солнцев с Марфушей в двух шагах от себя увидели бедного, с сверкающими от гнева глазами боярина Всеволожского.

Марфуша вскрикнула, побледнела и повалилась на мокрую траву. Солнцев не помнил себя от ужаса.

   – Раненько, раненько стали миловаться, – говорил между тем Всеволожский, – раненько стали собираться свадьбу играть, когда покойнику и сорок дней не вышло! Похоронить бы следовало его сначала да поминки справить, а потом уже о свадьбе-то думать.

   – Чур меня, чур, – в ужасе шептал Солнцев, – исчезни, окаянный!

Привык дружинник сражаться с живым врагом, привык не бледнеть перед явною смертью в боях, но встречаться с выходцами с того света, с нечистою силою ему было не по силам.

   – Что ж молчишь-то, дьявол? Не узнал меня, что ли? – гремел грозный голос боярина.

   – Чур меня, чур! – продолжал бормотать перепуганный насмерть Солнцев.

   – Чего чураешься-то?! Чураются только от чертей да леших, а я, слава Те Господи, жив ещё. А ты думал небось, что убил меня? Богатством моим да женой хотел завладеть? Прошибся, парень, маленько, поспешил больно, видишь – живёхонек я, разделаться с тобой пришёл, – проговорил он злобно, бросаясь на Солнцева. Его жилистые, старые руки схватили дружинника за горло.

Солнцев почувствовал на своей шее тиски, опамятовался. Он увидел, что имеет дело не с нечистой силой, не с привидением, а с живым человеком, со своим злейшим врагом, которого он считал умершим. Самообладание вернулось к нему, но в глазах у него от удушья позеленело. Он собрал последние силы, схватил левой рукой за боярскую бороду, а правой нанёс удар в висок Всеволожскому. Тот мгновенно выпустил шею дружинника и как скошенный сноп тихо повалился на землю.

   – Авось теперь не встанешь, окаянный! – приходя в себя, проговорил Солнцев.

   – Что же теперь с Марфушей делать? Марфуша! – окликнул её Солнцев.

Ливший дождь освежил боярыню и привёл её в себя.

   – Видел, Миша, видел? Из могилы пришёл? – трясясь всем телом, шептала в ужасе Марфуша.

   – Видел, голубка, видел! Да теперь уж он больше не придёт.

   – Ох придёт, убьёт он меня!

   – Говорю, милая, не придёт; пойдём, я тебя сведу в покой; тебя всю промочило.

С трудом поднял дружинник Марфушу и на руках донёс её до хором.

   – Уходи, Миша, я лягу, отдохну! – говорила совершенно обессилевшая боярыня.

Солнцев поцеловал её и направился к двери.

   – Не придёт, говоришь? – снова переспросила его боярыня.

   – Говорю, нет!

   – А как же он сейчас приходил-то?

   – Завтра всё расскажу, а теперь успокойся, усни.

Солнцев вышел, он чувствовал себя нехорошо.

«А что как этот живучий старый черт опять отойдёт?» – думалось ему, когда он проходил по двору.

Дождь лил как из ведра; собаки забились по конурам; челядинцы, увидев возвратившегося боярина, перепугались насмерть и забились по углам, творя втихомолку молитвы. Солнцев прошёл двор, отпер калитку и вышел на улицу.

«Теперь волей-неволей, а нужно идти к Симскому, – думал он, шагая по грязи. – Жив этот окаянный аль нет, оповестить его всё-таки нужно. Бог весть, что может быть!»

И он зашагал по знакомой улице. Постучав в ворота, он стал ждать под проливным дождём, пока отопрут ему калитку.

   – Кто там? – послышался из-за ворот оклик.

   – Боярин спит? – вместо ответа спросил дружинник.

   – Нет, у него гости. А ты кто таков будешь?

   – Княжеский дружинник Солнцев.

   – Милости просим! Вас-то и велено дожидаться, – проговорил прислужник.

Загремел засов, и распахнулась калитка.

Солнцев прошёл в хоромы. За большим столом, уставленным кубками и жбанами, сидели все знакомые люди с покрасневшими лицами, между ними вёлся оживлённый разговор. При входе Солнцева у всех вытянулись лица: страшен показался им дружинник. Промокший, с прилипшими ко лбу и щекам волосами, бледный, с горящими лихорадочным блеском глазами, Солнцев действительно был страшен. К нему выскочил Симский:

   – Откуда ты, что с тобой?

   – Слыхали вы про чудеса? – вместо ответа спросил Солнцев.

   – Про какие чудеса?

   – Чтоб мёртвые выходили из гробов?

Всех передёрнуло при этих словах.

   – Как не слыхать – слыхали, только сами не видали что-то ни разу.

   – Ну а я видел!

   – Где? Кого? – послышались вопросы с разных сторон.

   – Все вы знаете, что Всеволожский сгиб в бою?

   – Вестимо, знаем, твоих рук дело.

   – Неужто он?

   – Своими глазами видел! – проговорил Солнцев.

   – Что ж, живой или мёртвый?

   – Видел живым, а теперь не знаю, может, и умер.

Это известие сильно поразило гостей, расстроило пир.

Все полезли с расспросами.

   – Ничего не знаю, говорю только, что видел!

   – Да где видел-то?

   – На улице встретил! – солгал Солнцев.

Последнее известие ещё более смутило бояр. Все стали подниматься, хватаясь за шапки. Напрасно упрашивал их хозяин ещё посидеть, все заспешили домой.

   – Я у тебя заночую, дело есть, – во время суматохи шепнул Симскому дружинник.

Тот только махнул рукой.

   – Скажи ты, на смех, что ли, наговорил им страховины? – спросил боярин, когда гости ушли.

   – Нет, правду я сказывал!

   – И встретил ты старого черта на улице?

   – Нет, не на улице. Вижу, боярин, что от тебя таиться нечего, ты ведь не выдашь!

   – О чём говоришь? Вместимо, нет!

   – Ну так слушай же! Помнишь, ты говорил мне ныне, когда мы от князя шли, про зазнобу?

   – Как не помнить, помню: аль угадал?

   – Угадал, что греха таить!

   – Кто же такая?

   – Чего же теперь таиться-то: жена этого самого черта Всеволожского.

Симский даже привскочил.

   – Что ты? Эдакая красавица, да где же ты зазнал её?

   – Зазнались мы с ней, ещё когда ребятами были, потом много лет не видались, а свиделись тогда, когда князь приехал впервой в Новгород. Как увидал я её, и не знаю, что подеялось со мной: света Божьего невзвидел я. Ну, потом стали почаще видаться, полюбились один другому, стали уже мы с ней и о свадьбе подумывать, да не так должно Бог судил: разлучили нас, выдали её за Всеволожского. Чуть ума я не решился тогда. Потом опять встретились. Не один раз в её же саду мы виделись с ней: последний раз было это перед побоищем. Как свалил я своего врага в Волхов, зело обрадовался, думал, конец всему моему горю, да и она, голубка моя, радёшенька была. Я-то извёлся весь, хотелось повидаться с ней. Оттого я и ушёл от тебя.

   – Так вот оно дело-то какое, – промолвил Симский.

   – Пошёл я к ней свидеться, и забыли все горе, опять заговорили о свадьбе. А тут гроза. Вдруг над самыми головами как захохочет дьявол. Блеснула молния, осветила всё, глядим, а он перед нами, окаянный, стоит.

   – Может, показалось?

   – Где показаться! Как живой стоит! Боярыня от страха повалилась на землю, а я, что же, покаюсь, хоть и не труслив, а тут опешил. А он-то хохочет, он-то хохочет, а потом как бросится ко мне да и хвать меня за горло; тут уж я опамятовался, хватил его в висок, он и повалился.

   – Жив?

   – Шут его знает, может, и помер; ударил-то я его куда как сильно; стар он, вряд ли вынесет.

   – Где же он пропадал столько времени?

   – Бог весть! Где-нибудь таился да козни разные проделывал.

   – Надо проразузнать, а коли не убил ты его, то присматривать за ним, а то, того и гляди, князь уйдёт в поход, он смуту и заведёт здесь.

V. КАЗНЬ

Когда дружинник столкнул Всеволожского с моста и он рухнул в Волхов, холодная вода вернула ему сознание; боярин опамятовался и, несмотря на сильную тупую боль в голове, вынырнул и напряг последние силы, чтобы доплыть до берега. Он напрягал последние усилия, но намокшая одежда мешала; боярин выбился из сил, кажется, два-три взмаха – и он пойдёт ко дну.

Вдруг перед ним мелькнуло что-то тёмное; боярин последним усилием схватился за плывшее бревно, и течение понесло его.

Далеко уже остался позади мост, затихли шум и крики дравшихся вольных новгородцев, исчез и Новгород. Всеволожский потихоньку направляет бревно к берегу. Перекрестился боярин, когда почувствовал под ногами землю. Но потрясения, перенесённые им за этот день, сломили его, в глазах потемнело, голова закружилась, и он рухнул на землю.

Таким его и увидели с лодки проплывавшие мимо отец с сыном. Немало труда стоило перетащить боярина в лодку.

Солнце было уже низко, когда рыбаки добрались до своей избушки. С участием встретила старуха хозяйка неожиданного гостя, внимательно осмотрела его и улыбнулась.

   – Ничего, жив будет, – проговорила она и принялась хлопотать около бесчувственного боярина.

Три недели пролежал Всеволожский. Наконец на четвёртой неделе, утром он открыл глаза и огляделся. Простая обстановка избы поразила его, он не мог понять, каким образом здесь очутился. С удивлением глядел боярин и на хозяев.

   – Скажите, добрые люди, кто вы такие? И почему я здесь?

Оторопелый старик, не отвечая, бросился за перегородку.

   – Авдотья, а Авдотья?! Никак, наш больной опамятовался!

   – Что, родимый? – участливо обратилась вошедшая хозяйка. – Полегчало тебе?

   – Да ничего, бабушка, – проговорил боярин, – только вот подняться не могу, словно всё не моё.

   – Известно, об этом что и говорить: три недели без памяти лежал!

   – Три недели?

   – День в день; и угодил же тебя лиходей какой-то!

Всеволожский начал припоминать, что с ним было, как он попал сюда. И память начала воскресать.

Три недели прошло с того страшного дня, и в три недели много воды утекло. Вороги одолели его, все планы рушились, всё пропало! Гневом закипело сердце: кабы сила, сейчас бы полетел в Великий Новгород, силушки оставили его.

   – А скажи, добрый человек, – обратился старик ко Всеволожскому, – кто таков ты будешь? Как нашли мы тебя, сумнение нас взяло: по облику да по одёже ты боярин, а как тебя занесло к нам всего мокрого да в крови, ума не приложим.

Этот простой вопрос смутил Всеволожского; скрываться не было ему причины, но и открываться не хотелось. Бог весть у кого находится он. Не вороги ли и они?

   – Вам не всё равно, кто я, за вашу доброту и уход я заплачу щедро! – угрюмо проговорил Всеволожский.

   – Нам от тебя ничего не нужно, – огорчившись, проговорил старик, – коли и приютили и выходили тебя, так это мы по-человечески, не из-за корысти; а не хочешь открыться нам, так и не нужно, твоё дело. Только одно скажу: добрый человек скрываться не станет, а коли ты лиходей, так лучше бы оставался там на берегу!

   – Вишь, что вывез-то! – с сердцем заметила старуха. – До седины дожил, а ума не нажил.

Смутили Всеволожского слова старика.

   – Не лиходей я, дед, а боярин новгородский Всеволожский.

   – Ну, так и есть! То-то, вижу, обличье твоё мне знакомо: ведь ты кушать всегда изволишь мою рыбу; я тебе её поставляю.

Прошла ещё неделя. Всеволожский стал вставать с постели, силы заметно прибавлялись, могучая, крепкая натура брала своё.

   – Ну, теперь, скоро можно и домой отправляться. Ох, что-то дома-то делается, – что Марфуша-то, чай, вдовой себя считает, эх, скорей бы, скорей.

Прошло ещё две недели. Всеволожский почти совсем окреп и начал собираться в Новгород.

В один день по Волхову пронёсся колокольный гул.

   – Что за праздник? – тревожно спросил боярин.

   – Князя встречают! – весело ответил хозяин.

   – Какого князя, что городишь-то? – вскричал боярин.

   – Ничего не горожу! – обиженно проговорил рыбак. – А князя, говорю, встречают, Александра Ярославовича, какого же ещё другого!

Белее мела сделался боярин, невольно схватился за сердце, готовое разорваться.

А звон продолжается и словно тяжёлым молотом бьёт по старой боярской голове, терзает его озлобленное, наболевшее сердце.

«Коли так, коли этот звон проклятый слышен, значит, Новгород не далеко. Может, хватит силушки добрести, – раздумывает боярин, – только бы на дорогу попасть».

   – Ну, прощайте, добрые люди, – проговорил Всеволожский, входя в избу и обращаясь к хозяевам. – Поблагодарил бы я вас за ваш уход, да ничего со мной нетути; будете в городе, заходите ко мне, будете дорогими гостями, в долгу не останусь, век буду вас помнить.

   – Да ты куда же это собрался-то? – спросил старик.

   – Нужно в Новгород, ничего не знаю, что там деется.

   – Э, что ты, боярин, какой тебе Новгород! Ты ещё очухайся: тебе и до половины не добраться, свалишься, – говорила хозяйка.

   – Как-нибудь добреду!

   – Нет, боярин, не пущу я тебя, – решительна проговорил старик.

   – Нельзя мне оставаться больше, дело не терпит.

   – Ну, коли уж так хочешь в город, я свезу тебя в лодке, а так не пущу.

Начались сборы, и через полчаса рыбак работал вёслами, не без труда справляясь с течением Волхова.

Солнце всё ниже и ниже садится, быстро надвигается ночь, вдали чёрным пятном обрисовалась туча.

   – Быть грозе! – промолвил рыбак.

Всеволожский тревожно взглянул на надвигающуюся тучу.

   – Успеем ли добраться до места? – проговорил он.

   – Недалече осталось, – успокоил его старик, налегая на весла.

Действительно, они въехали в город; вдали зачернел мост; невольная дрожь пробежала по телу боярина при виде этого моста. А вон вдали затемнели деревья и его собственного сада. «Жена небось спит уже, – думается ему. – Пожалуй, как увидит, перепугается насмерть; ведь без вести пропал, видели, как с моста свалили. Ох, попадись только мне этот молодчик, разведаюсь я с ним! Теперь Марфа небось за вдову слывёт; женихи, чай, присватываются. А что, как она замуж вышла?»

   – К саду аль к улице причаливать? – перебил его думы вопросом рыбак.

   – К улице! – отвечал Всеволожский.

Начал накрапывать дождь, сверкнула молния, вдали прогрохотал гром.

   – Ну, в пору приехали! – говорил рыбак.

Лодка толкнулась носом в берег.

   – Ночуй у меня, – говорил Всеволожский, – куда ты ночью поедешь, в грозу-то?

   – Ничего, дело привычное! Теперь я по течению в один миг доберусь домой.

   – А то ночуй!

   – Благодарю, боярин! Дай тебе Бог час добрый, – проговорил старик, отталкивая от берега лодку.

   – Заходи ко мне! – крикнул ему вдогонку боярин и зашагал по улице.

А дождь лил всё сильнее и сильнее. Он подошёл к воротам и постучал молотом, но ответа не было никакого. Он постучал сильнее, послышались чьи-то шаги и ворчанье.

   – Ну уж день! Разносили черти гостей. Кто там? Чего нужно? – послышался оклик челядинца.

   – Отвори! – шумнул боярин.

Челядинец, услышав знакомый голос, оторопел и невольно перекрестился.

   – Отпирай же! – начиная сердиться, кричал боярин.

   – Да кто ты таков будешь-то? – дрожа от страха спрашивал слуга.

   – Аль господина своего не узнал, иродов сын?

Но иродов сын, вместо того чтобы отворить калитку, опрометью бросился в людскую.

   – Чур меня, чур! – кричал он, поднимая на ноги всех и рассказывая о появлении покойника.

Дождь между тем усиливался; боярин вышел из себя и начал неистово стучать. На дворе появилось несколько челядинцев. Они со страхом подошли к воротам и отперли калитку. Увидев грозную фигуру Всеволожского, они на мгновение окаменели от ужаса, но, придя в себя, бросились бежать в разные стороны.

   – О, дьяволы! – кричал боярин. – Погодите-же, завтра я вас всех переберу.

Он направился к дому. Дверь была не заперта. Покои все пусты. Он вошёл в спальню, постель не была тронута.

   – Где же Марфа? Куда все провалились?

Обойдя ещё раз дом, он заметил дверь в сад отворённой.

   – Неужто в дождь таскается по саду? – с сердцем проговорил он и вышел в сад. До него донеслись голоса: один голос его жены, другой – мужской. Недобрым сжалось боярское сердце.

   – С кем это она там? – ворчал боярин и осторожно, крадучись, направился на голоса.

Сверкнула молния и осветила обнявшихся Солнцева и Марфушу. Заходила кровь боярина, кипучим ключом заклокотала в его жилах: ему хотелось броситься на них и задавить, задушить разом. Ещё более бешенство охватило его, когда он в своём сопернике узнал дружинника, своего убийцу, своего врага злейшего.

Настало прощанье. Марфуша обвила своими белыми, полными руками шею дружинника, впилась в его губы поцелуем да так и замерла.

«Меня никогда не обнимала так, всегда от меня рыло воротила», – со злобой он подумал, и дикий, не человеческий, сатанинский хохот вырвался из его наболевшей, клокотавшей гневом-злобою груди.

Он бросился на врага, схватил его за горло, но, почувствовав удар, обессиленный долгой болезнью, свалился на землю.

Долго лежал без памяти боярин; чуть не вся ночь прошла, но живучая натура на этот раз не подвела.

С трудом приподнялся он с земли и обвёл вокруг себя мутным взглядом. Наконец мало-помалу к нему начала возвращаться память. Боль сдавила грудь. Слишком глубокое оскорбление было нанесено ему. У него во доме чужой, пришлый, пришлый из враждебного лагеря человек соблазняет его жену, обнимает, целует её, говорит при нём, при живом муже о свадьбе, наконец чуть не убивает его, и всё это разом обрушивается на его седую, опозоренную голову. У Всеволожского захватило дыхание, и жгучие, горькие, старческие слёзы ручьями хлынули из боярских глаз. Долго рыдал старик, долго не мог он удержаться от слёз, а вдали забелела полоска зари. Измученный, обессиленный, поднялся боярин, утёр полою кафтана глаза и направился к дому.

«Что же теперь сделать с ней, окаянной? – думал он, едва плетясь. – Что с ней сделать? Убить мало!»

Он вошёл в покои и, обессилев, прислонился к стене.

«Пойти к ней? Покончить с ней разом?»

Но вдруг какая-то мысль осенила его.

   – А! Управлюсь я с тобой, змеёй подколодной, отплачу тебе за ласки да поцелуи злому моему ворогу! – шептал он яростно.

У дверей покоя, который служил для пирушек и заменял приёмную комнату, растянулась старуха, гнавшаяся вечером за Солнцевым; она сладко спала. Всеволожский со злобой толкнул её ногой. Старуха вскочила и, взглянув на боярина, обезумела от страха.

   – Что глаза таращишь, окаянная? – зашумел на неё боярин.

   – Чур меня, чур, исчезни, исчезни! – вопила ополоумевшая от страха старуха.

   – Вот я тебя, старая чертовка, почураюсь! – кричал Всеволожский. – Вставай, проклятая! Пойди побуди холопов да пришли ко мне!

Старуха опрометью бросилась из хором. Боярин вошёл в покой и бессильно опустился на скамью, обитую дорогим бархатом.

Через полчаса бледные, трепещущие холопы вваливались один за другим.

   – Хотел я вас, – начал строго боярин, – батожьём отодрать, оно и следовало бы, да черт с вами, на этот раз прощаю.

Вольные, свободные новгородцы, состоявшие, вследствие кабалы, холопами боярина Всеволожского, переглянулись и оправились. Во-первых, они узнали в боярине живого человека, во-вторых, избавлялись от порки.

   – Останьтесь здесь трое, а остальные отправляйтесь!

Холопы переминались, не зная, зачем оставаться: ну-ка друг друга драть прикажет?

   – Ну, что мнётесь?

   – Кому, боярин, прикажешь остаться, мы не вольны в этом! – заявил робкий голос.

   – Останься ты, ты и ты! – ткнув пальцем, проговорил боярин. – А остальные пошли вон!

Указанные остались со страхом, остальные бросились в дверь.

   – Слушайте, – обратился к оставшимся боярин, когда вышли остальные, – слушайте и запомните то, что я вам скажу! Не легка ваша холопская доля, на воле куда веселее жить.

Холопы переглянулись, не понимая, к чему ведёт речь боярин.

   – Хотите, я отпущу вас на все четыре стороны? Будете жить по-старому своим хозяйством.

   – На твоём корму, боярин, нам вольготно: и жёнка и детишки сыты; а отпустишь нас, с голоду помрём или опять к тебе или другому кому в кабалу попадём, – заявил один из холопов. Другие покосились на него.

   – А ты своего господина не перебивай, коли он говорит, – непривычно мягко заговорил боярин. – Нетто я отпущу вас на волю без всего, не наградив вас ничем за верную вашу службу, и денег дам, и землицы дам; стройтесь и живите себе с Богом; а коли какая нуждишка явится, смело ко мне приходите, николи не откажу, всегда помогу!

Поражённые холопы со слезами повалились ему в ноги.

   – Ну, будет, будет, вставайте, раньше времени нечего валяться. Говорю, сделаю вам добро на всю жизнь, только, чур, помнить то, что я скажу вам, – переменил тон боярин. – Даром я ничего этого не сделаю, должны вы мне службу сослужить!

   – Жизнь отдадим за тебя, благодетель!

   – Сегодня вы службу сослужите, да так, чтобы ни одна живая душа не ведала про это дело, так, чтобы самые стены ничего не видали и не слыхали. Ежели же кто-нибудь из вас проврётся аль слух какой пройдёт, не жить вам всем троим на белом свете. Каждый друг за дружкой следи и себя соблюдай! Чай, меня знаете, на дне морском найду, из-под земли выкопаю, умру, из могилы явлюсь и самую лютую казнь придумаю! – гремел Всеволожский.

Холопы, поражённые таким резким переходом, стояли ни живы ни мертвы.

   – Так ежели хотите жить да благодушествовать, должны делать так, как я приказываю!

   – Что прикажешь, то и сделаем! – подобострастно проговорили холопы.

   – Только, чур, уговор помнить! Или награда щедрая, или смерть! А теперь пойдёмте со мной, – проговорил он, тяжело поднимаясь с места и направляясь к стене, на которой висело несколько массивных ключей. Подойдя к ним, он осмотрел их и один снял с гвоздя.

   – Теперь пойдёмте! – проговорил он, направляясь к двери.

Холопы последовали за ним.

Проводив Солнцева, Марфа Акинфиевна долго не могла уснуть после таких страшных минут. Долго металась она, горя как в огне, наконец усталость и пережитые тревоги взяли своё, она закрыла глаза и забылась. Но и во сне не было ей покоя, и во сне мерещился ей страшный покойник, весь унизанный раками, окровавленный. К утру тяжёлый сон напал на неё, она едва дышала. В покое было душно; она бессознательно сбросила с себя одеяло и разбросалась на постели.

Из-под белой тонкой сорочки высунулась её роскошная нога с розовыми ноготками, из-за расстёгнутой сорочки тихо колыхалась белая лебединая грудь, чёрные распустившиеся косы рассыпались по плечам, на щеках играл румянец.

Вдруг дверь отворилась и на пороге показался боярин Всеволожский; из-за его спины выглядывали холопы.

При виде раскинувшейся красавицы жены на одно мгновение дрогнуло сердце боярина, и он остановился; но это продолжалось только мгновение. При воспоминании о вчерашней сцене, при мысли о том, что, может быть, эта красота, это роскошное тело служило утехой и радостью его злейшему врагу, его снова охватило бешенство.

   – Возьмите её! – прошипел он охриплым от бешенства голосом. – Возьмите!

Холопы подошли к боярыне и схватили её один за ноги, другой за плечи.

Боярыня проснулась и в испуге открыла глаза. При виде холопов, при взгляде на вновь явившегося мужа она вскрикнула и замерла.

   – Несите за мной! – проговорил боярин, выходя из спальной.

Пройдя в сени, открыл творило и начал спускаться по лестнице. Холопы вслед за ним несли бесчувственную боярыню. Спустившись, Всеволожский оказался в коридоре, по обеим сторонам которого находились крепкие двери. Он подошёл к одной из них и отпер её.

Жалобно застонала она на своих заржавевших петлях. Боярин толкнул её и вошёл в небольшую конуру с каменным сводом; вверху, саженях в двух от пола, было пробито небольшое оконце, заделанное решёткой, сквозь которое едва пробивался дневной свет.

Оглядев внимательно этот каменный мешок, этот склеп для покойника, он обратился к холопам:

   – Ступай кто-нибудь один, – принеси два снопа для соломы да рогожу!

Один бросился к выходу. Не прошло четверти часа, как приказание было исполнено.

   – Брось вон в этот угол! – приказал Всеволожский.

   – Бросьте падаль-то на солому, – последовало дальнейшее распоряжение.

Холопы ослушались боярина. Не бросили они бесчувственного тела, а положили бережно на солому. Что-то страшное чуялось в холопском сердце, и не рады были они боярской милости.

   – Ну, выходи теперь! – продолжал распоряжаться боярин.

Бледные, трепещущие вышли холопы. Боярин вышел вслед за ними и запер на замок дверь.

   – Ступайте принесите кирпича и замуруйте эту дверь, – проговорил боярин.

Ужас охватил холопов.

   – Боярин! – робко заикнулся один из них.

Зверем взглянул на него Всеволожский.

   – Тебе что? – спросил он его.

Холоп молчал.

   – Тебе что, спрашиваю я?

У холопа захолонуло от ужаса сердце.

   – Помилуй, боярин, – всё-таки решился он промолвить, – помилуй, христианская ведь душа!

Адским огнём сверкнули глаза боярина.

   – Делай то, что я приказываю, а будешь говорить, живой отсюда не выйдешь! Уговор знаешь? Когда кончите, приходите ко мне! – закончил он, направляясь к лестнице.

Взойдя наверх, Всеволожский тяжело вздохнул, затем вышел в сад и направился к Волхову. Долго стоял он на берегу в тяжком раздумье, наконец решительно махнул рукой.

   – Э! Чего тут думать, собаке подлой подлая и смерть! – проговорил он и взмахнул рукой. Тяжёлый ключ со свистом описал дугу и скрылся в Волхове.

Задумавшись шёл назад боярин. Подошёл к хоромам и начал рассматривать окна подвала.

Остановившись у одного из них, он толкнул его ногою. Разбитое стекло со звоном полетело вниз в подвал.

   –  Оно самое и есть, – проворчал боярин, – нужно хлеба бросить, а то, пожалуй, с голода поколеет; пускай сначала маленько помучится, а там и уморить можно, – решил он, направляясь в хоромы.

   – Ну, теперь и отдохнуть можно, с одной управился; теперь до доброго молодца нужно добраться, с ним счёты свести, а там уж и до князя с его другами доберёмся! – заключил он.

Около обеда явились бледные, измученные холопы. Мрачны были их лица, недовольство собой выражалось на них. Вошли они в покой и остановились у дверей, опустив глаза в землю. Исподлобья поглядел на них боярин: как ни был он озлоблен, но в душе всё-таки был не совсем спокоен; неприятно было ему видеть участников своего преступления; многое он бы отдал, чтобы никогда не встречаться с ними, чтобы навеки сделать их немыми.

   – Покончили? – спросил он их отрывисто, глядя в сторону.

   – Кончили, боярин!

   – Ну, ладно, подождите, я сейчас приду! – проговорил Всеволожский, поднимаясь с места и выходя в другой покой.

Тишина наступила по уходе боярина. Кабальные стояли, переминаясь с ноги на ногу, словно боясь взглянуть друг на друга; на душе у них было нехорошо.

Один из них тяжело вздохнул.

   – Чего, Пётр, стонешь? – чуть не с сердцем спросил его товарищ.

   – Тяжкий грех сотворили мы, не простит нас, окаянных, Бог! – тихо промолвил Пётр.

   – Не простит? Чай мы не по своей воле сокаянствовали, приказано было. За то теперь будем на воле отмаливать свой невольный грех, а то нешто лучше бы, кабы он покончил с нами там, в подвале? Умерли бы всё равно без покаяния, а боярыню не мы, так другие бы замуровали!

   – Путь бы другие и грех этот на свою душу принимали.

   – Дурак ты, как погляжу я!

Послышались тяжёлые шаги, и боярин вошёл в покой.

   – Вот берите себе на обзаведение, – сурово произнёс он, подавая каждому по объёмистому кошелю, – землю сами выберете, какая понравится, только, чур, уговор, выбирайте подальше, так, чтобы никто из вас никогда не попадался мне на глаза, пока умру, чтобы я не видел вас!

Ежели же кто из вас проболтается про нынешний день, тому лучше было бы не жить на белом свете, того я везде найду, и помрёт тот самою лютою смертию! Так и помните, и теперь уходите на все четыре стороны!

Кабальные молча вышли из покоя; боярин задумчиво смотрел им вслед.