Текст книги "Александр Невский. Сборник"

Автор книги: Н. Чмырев

Соавторы: Францишек Равита,В. Кельсиев,Л. Волков,В. Клепиков,Николай Алексеев-Кунгурцев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 41 страниц)

VIII. В ЛИТОВСКОМ БОРУ

Суровый край!

Бесконечные сумрачные леса, кое-где перерезанные извилистыми, мутными ручьями да тропками, по которым удобнее пробираться зверью, чем человеку.

А зверья здесь не мало.

Начиная от юркой лисы и кончая страшным, гигантским медведем-стервятником.

А порою затрещит хворост, раздадутся кусты и выставится грозная рогатая голова бородатого тура или зубра.

Страшно встретиться и с вепрем, когда он пробирается сквозь чащу, срезая трёхгранными клыками, как прутья, молодые деревца и мигая тусклыми, маленькими глазками.

А дичины всякой иной сколько! Сила неисчерпаемая.

В летнюю пору стон по лесу стоит от крика, писка и рёва.

Теперь, осенью, не то.

Притих бор. Пообсыпались кусты, и не слыхать в них возни неугомонных пичужек. «Мишка» уж подыскивает берлогу, чтобы, как только дохнет стужей да снегом с полуночи, залечь на ложе из листьев и сладко дремать в своей тёплой шкуре.

Волки стали поближе к деревням пробираться. Целыми ночами уныло плачет голодная рысь...

Смерклось.

В поле, быть может, ещё светло, но под деревьями литовского бора теснится тьма.

Отряд «гусем» растянулся вдоль по узкой тропе.

Кони заморились, у всадников вид усталый. Видно, всем охота на ночлег.

С земли плывёт чуть приметная сизая пронзительно-сырая дымка.

Хорошо бы теперь костерок из валежника или из сухостоя – да кашки бы отведать!

Ехавший впереди всадник поглядел на вершины сосен, на которых мерк свет, попридержал коня.

   – Нет, сегодня до Вильны не добраться – промолвил он и потом приказал: – Стой. Будет. Станем на ночлег.

Повторять приказания не пришлось.

Всадники живо спрыгнули с коней, привязали кто где и разбрелись.

Вскоре по бору пошла гулкая перекличка, а ещё немного времени спустя, задымились и приветливо затрещали костры.

У самого большого из них сел на разостланной медвежьей шкуре князь тверской Михаил Александрович.

Вид у него усталый и угрюмый.

Вышла незадача: думал засветло до Вильны добраться, а пришлось заночевать довольно далеко от неё.

   – Не первый раз езжу, а впервой такое. Не к добру. А пора бы быть в Вильне: и люди и кони притомились в далёком и трудном, многонедельном пути.

   – Изволь покушать княже, – предложил ему какой-то боярин.

Чуть отведал князь вкусной каши и отбросил ложку:

   – Не хочу.

Лёг на спину на шкуре и смотрит на небо, на котором уже загорелись нечастые звёзды.

«Где моя звёздочка? Не та ль вон, что то вспыхнет ярко, то чуть мерцает».

И вдруг вздрогнул: сорвалась его звезда и скатилась к востоку.

«Нет, должно, не моя», – постарался утешить он себя.

А сердце тоскливо заныло. Его давно уж мучают злые предчувствия. Словно чуется что-то недоброе.

И отчего? Разве ему в диковинку воевать с Димитрием? Правда, на сей раз война будет полютее.

Зато он, Михаил, к ней и подготовится как следует.

Орда да Литва чего-нибудь да стоят. Нахлынут – сметут Москву.

А не пойдут они, и он не станет войны затевать. Только бы согласием заручиться, тогда вали...

Беда, что стар стал зятёк Ольгерд-то. На подъем тяжёл. Видано ли дело: два года Русь не тревожил.

Ну, да авось – тряхнёт стариной. Опять же сестра уговорить поможет...

Закрылся плащом князь, положил голову на седло.

От костра веет теплом. Слышится сдержанный говор и мерный шум лошадей, жадно жующих овёс.

Подкралась дрёма, запутались мысли. Куда-то далеко унёсся лес. Сладкий сон охватил усталого князя.

Очнулся он, когда сквозь вершины деревьев брезжил рассвет. Было прохладно и тянуло сыростью. Со всех сторон нёсся дружный храп.

Князь собирался повернуться на другой бок, когда почувствовал на себе чей-то взгляд. Посмотрел в ту сторону и разом сел, протирая глаза.

По другую сторону чуть тлеющего костра сидел человек могучего телосложения, одетый в звериную шкуру мехом наружу и шапку, украшенную парой турьих рогов. Человек этот смотрел на Михаила Александровича и насмешливо улыбался во всё своё широкое, плоское, с выдающимися скулами лицо, с обветрившейся загрубелой кожей.

Князь без труда признал в нём одного из приближённых Ольгерда – Литовия Свидрибойлу.

Михаил Александрович всегда недолюбливал этого литовца, похожего больше на разбойника, чем на княжеского вельможу.

Быть может, в этой нелюбви играло роль и то обстоятельство, что Свидрибойло был убеждённый язычник, и князю тверскому «претила его поганая вера».

   – Как ты сюда попал? – спросил наконец князь.

   – На ногах дошёл. Вон и мои молодцы тоже.

При этом он указал на группу литовцев, сидевших или лежавших невдалеке.

   – А хороши вы, русские, – продолжал литовец, громко хохоча, – вас всех хоть голыми руками бери. Ну, чтобы мне стоило перерезать всю твою дружину, как баранов: спят, как у себя дома на печи.

   – Голыми-то руками не бери – обожжёшься, – проворчал князь, которому не нравился смех литовца.

   – Будто? – продолжал тот на своём картавом, ломанном языке. – Мы и не сонных русских бивали. Гикнешь, ухнешь – бегут, как бабы.

   – Однако эти бабы и вам бока не раз мяли, – ответил князь всё ещё стараясь сдерживаться.

И продолжал, переменив тон:

   – Скажи лучше, как здесь очутился.

   – А пошёл с людьми туров бить. Да ночь в лесу застала. Назад далеко, надо было дождаться рассвета. Хотели костры разложить. Глядь, будто мерцает вдали. Мы на огонь пошли да вот к вам и выбрались. Смотрим, лежат человек десятка три и храпят себе знай. И хоть бы кто на страже... Я хотел было уж поучить как следует, по-свойски, как спать чужакам в литовском бору, да узнал тебя. Княжий шурин! Не тронь, значит, а стоило бы, право, стоило.

   – Ученье-то твоё не больно нужно, – угрюмо процедил князь.

Свидрибойлу словно радовало, что Михаил Александрович злится. Он не любил русских вообще, а князя тверского в особенности; причина крылась в том, что Михаил, как шурин великого князя литовского, пользовался довольно большим влиянием у Ольгерда, а это вызывало зависть Свидрибойла – одного из ближайших советников Ольгерда.

   – Русский, да в такую честь попал, – раздражённо говаривал порою литовец.

Он искал случая уронить репутацию тверского князя в глазах литовского. Но пока это ему не удавалось, и ему приходилось только злобствовать да «изводить» недруга насмешками и глумлением.

   – Ой ли, не нужно? Нет нужно, нужно поучиться.

Ратные люди – а что малые ребята. Диво бы ещё, вас боги охраняли.

Зачем нам ваши боги?

Да ведь вы же, русские, безбожный народ.

Что погани-то вашей не кланяемся?

Погани? – переспросил литовец, бледнея.

А то чему же? Разным пням да колодам. Истинного-то Бога не знаете.

   – Истинного? У нас настоящие боги, хорошие боги, – проговорил литовец прерывистым голосом. – Ваша вера никуда не годится... Вас боги не слышат. Не хочу и слышать о вашей вере и вашем Боге...

Михаил Александрович вскочил как от удара и крикнул, топнув ногой:

   – Молчи, раб, литовский пёс. Не богохульствуй!

   – Я раб? – шипящим голосом промолвил литовец, тоже встав. – Я раб? Я – литовец свободный... Я такой же князь, как и ты... Я литовский пёс?.. Покажу же я тебе, как этот пёс кусается. Эй, люди!

Литовцы вскочили.

Михаил Александрович тоже не дремал. Он схватил рог, висевший у него через плечо на стальной цепочке, и гулкие, поющие звуки тревоги пронеслись по лесу.

Тверитяне разом проснулись и схватились за оружие.

Толпа их быстро окружила князя.

Свидрибойло стоял во главе своих литовцев, которые по численности не уступали тверитянам.

Казалось, два отряда вот-вот кинутся друг на друга.

Но Свидрибойло медлил подавать знак. Он знал, что, каков бы ни был исход побоища, его постигнет лютая кара от сурового Ольгерада, который не любил прощать своеволия.

Со свой стороны Михаил Александрович не спешил с нападением, так как тоже опасался, что эта стычка может иметь неприятные для него последствия у литовского князя.

   – Стой! – сказал наконец литовец, простирая руки к своим воинам. – Зачем станем зря кровь лить? Он меня обругал рабом и псом... Нам с ним и сразиться. Князь, тебя я вызываю на поединок!

   – Хоть сейчас.

При всех своих недостатках Михаил Александрович был очень храбрым человеком; он не раз смотрел в лицо смерти и не испугался вызова могучего Свидрибойла.

   – Пусть боги нас рассудят, – продолжал литовец.

   – Не боги, а Бог. Я согласен на суд Божий хоть сейчас.

   – Нет, подождём, когда приедем в Вильну. Там будем биться перед самим князем и иными людьми. Никто не скажет, что я убил тебя из засады: я тебя честно убью в открытом бою.

   – Ты думаешь, что убьёшь меня? Ладно. Я готов ждать. А теперь на коней и в путь.

Все поспешили к коням, и вскоре оба отряда, почти смешавшись, потянулись по лесу.

Вражда между литовцами и русскими была как-то сразу забыта.

Только князь да Свидрибойло старались держаться поодаль один от другого.

Солнце всходило.

Румянец загорелся на вершинах угрюмых сосен. Берёзы с остатками пожелтелой листвы рдели, как золотые.

Из чащи полз, поднимаясь, пригретый туманный пар.

Промелькнула поляна, ещё тёмная среди озарённых деревьев, но уже обласканная отсветом зари.

Не успевшие улететь пичужки кое-где встрепенулись в кустах.

Пронеслось и замерло протяжное мычанье зубра...

IX. ПОЕДИНОК

Ольгерд пировал.

За огромным столом, протянувшимся во всю длину лучшей комнаты Виленского замка, сидели литовские вожди, русские князья и польские паны.

Литовцы первенствовали – русские и поляки были только гостями, и не все добровольными.

Князь смоленский, например, приехал потому, что был данником Литвы.

Быть может, он себя вовсе не весело чувствовал на пирушке полудиких язычников-литовцев.

Вероятно, и многие из поляков чувствовали себя не лучше. По крайней мере, они очень задумчиво покручивали усы.

Но Ольгерд мало заботился о настроении гостей-чужеземцев.

Он хотел веселиться, и его желание было законом.

И раскинулся стол, и уставился яствами, и полный вином турий рог передавался из рук в руки, и войделот вдохновенно запел, прославляя подвиги великого князя литовского.

Как старый лев, сидел седовласый старик Ольгерд среди шумного, но трепетавшего от одного его взгляда собрания.

Положил он на стол могучие руки, обросшие, как у зверя, шерстью, откинул голову и слушает войделота, и гордая улыбка скользит по его лицу.

   – Да, да, он могуч, и никто не сравнится с ним!..

Слушает Кейстут, старый вождь литовский, слушает Витовт – молодой орлёнок, и по их лицам также скользит горделивая улыбка и огнём светятся очи.

Но невеселы польские паны, угрюмо сидит посол немцев-крестоносцев, понурились русские князья.

Для них эта песня тяжка, их позор воспевает старый войделот.

Прозвучали последние аккорды. Замерли. Оборвалась песня...

Среди всеобщего молчания слышно только, как звякают кубки да глухо звучит турий рог от удара о другой.

В узкие окна льётся солнечный свет и играет на золочёной коже, покрывающей скамьи.

Задумалась сестра Михаила, великая княгиня литовская.

Задумался и Ольгерд, но дума его – гордая дума.

   – Кто меня осилит? Кто дерзнёт стать противу меня? Польша? Немецкие рыцари-монахи? Ха-ха!

И ему хочется смеяться.

   – Славен ты, великий княже, – раздался голос князя тверского, – всех ворогов ты сломил. Но один ещё у тебя остался.

Ольгерд нахмурился и спросил:

   – Кто?

   – Великий князь московский.

Ольгерд хмуро усмехнулся:

   – Не боюсь я его.

   – Конечно. Я знаю, что ты силён и никого не боишься. Но его надо сломить, а то... он соберётся с силой и... тебя самого сломит.

   – Меня?! Да он и с Ордой не может справиться.

   – Дай срок; придёт время – справится. А ты помни, зятёк, о чём я тебя просил, что говорил: помоги мне сломить Москву – от этого тебе же будет великая польза.

   – Я сказал тебе – подумаю, – нехотя промолвил в ответ Михаилу зять.

Дело в том, что до пира у них зашла об этом беседа. Князь литовский, по-видимому, был не особенно склонен выступать на поддержку тверского.

Он отлично понимал, что Тверь не чета Москве, успевшей собрать «под себя» множество областей.

Он не раз оказывал помощь шурину, но каждый раз Михаил проигрывал.

Очевидно, дело безнадёжно. Тверскому князю не тягаться с московским.

Варвар Ольгерд везде и всюду ценил силу.

Ему начинало казаться, что не стоит поддерживать Михаила, бессильного, вялого...

Свидрибойло, сидевший невдалеке от тверского князя и Ольгерда и слышавший их разговор, грубо расхохотался.

   – Помогать тебе? Что за нужда! – воскликнул он. – Зря лить литовскую кровь: московцев-то тоже голыми руками не возьмёшь. Тебе с князем московским не совладать, а нам что за дело? Наберись силёнки. Но, конечно, московский князь не тебе чета.

Князь литовский недовольно покосился на вмешавшегося в разговор Свидрибойлу.

Михаил Александрович вспыхнул и вперил в литовца-врага пылающий взгляд.

   – Лес-то ты не забыл? – промолвил он. – Или струсил да уж на попятный.

   – Я струсил! – вскричал Свидрибойло. – Ладно, покажу я тебе, трус ли я.

Он встал и, низко поклонясь Ольгерду, сказал среди притихших гостей:

   – Великий княже! Меня на днях князь тверской обидел... И решили мы меж нами устроить суд богов. Дозволь нам выйти «на поле».

Князь литовский посмотрел на Михаила и спросил с удивлением:

   – Ты с ним хочешь биться?

   – Да, и если можно, сегодня же, – ответил Михаил Александрович.

   – О том и я прошу, – заметил Свидрибойло.

   – Добро. Как будете биться?

Пешими на бердышах,– промолвил тверской князь.

   – Хорошо, согласен, – ответил его противник.

Ольгерд посмотрел в окно.

Солнце за полдень... Времени терять нечего... Идите, приготовьтесь к бою, а я велю землю утоптать.

Он встал.

Все поднялись. Пир был прерван.

Поединки в эту эпоху были обычным явлением. Бились все – и знатные и простолюдины. Рыцарских турниров, как в Западной Европе, не существовало ни на Руси, ни в Литве, но вызов на «суд Божий» или «в поле» никого не удивлял.

Кровавый поединок являлся лишь интересным зрелищем.

Спустя каких-нибудь полчаса галерея замка, выходившая на обширный двор, была сплошь покрыта любопытными участниками недавнего пира.

Ольгерд и его жена, трепетавшая за участь брата, находилась тут же.

   – Он убьёт Михаила, – шептала она мужу.

Тот в ответ только пожимал плечами.

Даже если бы желал, он не мог отменить поединка. «Суд Божий» являлся чем-то священным в глазах всех, не исключая и самого великого князя.

На дворе спешно городили верёвкой пространство в несколько квадратных сажен, плотно умяли влажную почву и посыпали песком.

Послышался звук рога, и противники вышли «на поле» с разных сторон.

Михаил Александрович был одет в кольчугу тонкой византийской чеканки и такие же сапоги. Голову прикрывал шелом овальной формы, со стальной пластиной для защиты лица.

На левой руке был надет круглый, выпуклый к середине щит с золотой насечкой; в правой он держал превосходной стали обоюдоострый бердыш на длинной рукояти из крепкого дерева.

На Свидрибойле был тёмный панцирь, очевидно немецкой работы, поверх которого была наброшена на плечи волчья шкура. На голове – плоский шишак с двумя рогами по бокам. Щит был овальный и блестел как зеркало: средство ослепить противника отражённым солнечным лучом.

Бердыш его был громадных размеров. Владеть им могла только такая сильная рука, как у Свидрибойла.

Противники остановились в нескольких шагах друг от друга и ждали сигнала.

Зрители имели время сравнить их.

Сравнение получалось не в пользу тверского князя.

Он был среднего роста, плотен, очень широк в плечах и тонок станом; его стройная фигура казалась слабой рядом с литовцем.

Тот производил впечатление настоящего Голиафа.

Огромного роста, широкий, с могучей грудью и длинными руками с широкою и большою кистью, он являлся страшным противником.

Князь тверской оглянулся на зрителей. Кроме небольшого числа русских, на лицах которых выражалось сожаление, остальные – и немцы, и поляки, и литовцы – смотрели на него насмешливо.

Казалось они думали:

«Ишь сунулся биться с Свидрибойлом. Ужо он задаст тебе!»

Сестра – великая княгиня – была бледна и едва сдерживала слёзы.

Князь тяжело вздохнул, снял шелом и троекратно перекрестился. Потом туже затянул пояс, крепко сжал рукоять бердыша и стал ждать.

Свидрибойло стоял, помахивая бердышом, и улыбался.

Он заранее был уверен в победе. До сих пор ещё никто не побеждал его в поединках, а своего противника он считал неопасным. Он полагал, что тверской князь не выдержит и первого удара.

Послышался отрывистый звук рога.

Все смолкли и с жадным любопытством уставились на бойцов.

Толпа разного люда, сбежавшаяся смотреть на поединок, плотнее придвинулась к огороженному «полю».

Противники стали медленно сходиться.

Когда между ними оставалось всего несколько шагов, литовец, дико вскрикнув, одним прыжком очутился подле Михаила Александровича и нанёс удар.

Князь принял удар на щит и, слегка подавшись в сторону, с быстротой молнии ударил Свидрибойлу.

Этим ударом он продемонстрировал и удивительную ловкость, и страшную силу: оплошавший противник не успел прикрыться щитом; бердыш князя опустился на его правое плечо, и кусок воронёного панциря со звоном упал на землю.

Литовец пошатнулся. На мгновение его рука, державшая оружие, онемела и бессильно опустилась.

Между тем князь не медлил. Второй удар в бок привёл в ярость Свидрибойлу.

Он забыл осторожность и, собрав все силы, стал бешено наступать на противника.

Страшный бердыш литовца со свистом прорезал воздух, грозя пополам разрубить князя, но везде на пути встречал ловко подставленный щит.

Князь оставался хладнокровным. Казалось, он словно не ведёт смертельный бой, а забавляется. Глаза его неотступно следили за противником, и он то подставлял щит, то ударял, то отскакивал в сторону.

С обоих бойцов градом лился пот, у того и другого щиты были иссечены.

Вдруг Свидрибойло с удвоенною силою завертел бердышом и с размаха опустил его.

Князь отпрянул в сторону.

Бердыш литовца попал в пустое пространство; великан не удержал равновесия и тяжело рухнул на землю всем своим громадным телом, звеня доспехами.

Михаил Александрович подбежал и занёс бердыш над его головой.

Свидрибойлу ждала неминуемая смерть.

Литовцы громко вскрикнули.

Но князь внезапно опустил бердыш, не нанеся удара.

   – Живи, дарю жизнь! – промолвил он и усталою походкой пошёл с «поля».

Свидрибойло тяжело поднялся и схватился руками за голову.

   – Лучше бы убил, лучше бы... – не сказал, а скорее простонал он, смотря вслед князю полным ненависти взглядом.

Люди того времени больше всего на свете ценили силу и отвагу. Все те, которые до поединка смотрели на Михаила Александровича с насмешкою, теперь приветствовали его громкими криками.

Во мнении Ольгерда он также разом возвысился.

   – Нет, он молодец... Он настоящий воин... Умеет постоять за себя.

Он ласково взглянул на подошедшего тверского князя и промолвил:

   – Ты мастер биться... хорошо, хорошо бьёшься. И знаешь, я решил: я тебе помогу против Москвы.

Михаил Александрович просиял, его победа принесла великолепный плод.

Сестра приветствовала его возгласом:

   – Я так боялась, так боялась за тебя...

На глазах её блестели радостные слёзы.

   – Господь помог, – ответил ей брат. – Ведь я сражался за истинную веру.

Про Свидрибойлу все забыли.

Он между тем пробрался со двора, озираясь, как гонимый волк.

В душе его кипело бессильное бешенство.

Подарив жизнь, тверской князь нанёс ему этим новое оскорбление.

Значит он, Свидрибойло, настолько ничтожен в глазах Михаила Александровича, что князь не опасается оставить его живым.

Князь кинул ему жизнь, как собаке подачку...

Если так, то он, Свидрибойло, отомстит. Тверской князь увидит, что он опасный враг.

Да, да! Для того только и жить остаётся, чтобы отомстить.

Он прошёл в свой дом, стоявший неподалёку от дворца Ольгерда, снял доспехи и приказал оседлать коня. Он бешено носился на коне по пустынным полям, подставляя ветру разгорячённую голову. Скачка его несколько успокоила. Вернувшись домой, он стал усиленно обдумывать своё положение.

Для него самым важным было сохранить своё влияние при дворе.

Результатом его размышлений было то, что на другой день он как ни в чём не бывало появился во дворе.

Он даже улыбался, объясняя всем и каждому победу тверского князя простою случайностью.

   – Я поскользнулся... Он и налетел... Не будь этого, разве он смог бы меня одолеть?

Ольгерд принял его сначала суховато. Но затем, по-видимому, остался доволен его объяснением победы князя случайностью: в глубине души Ольгерду было неприятно, что литовец побеждён русским. Объяснение Свидрибойла спасало честь литовцев.

С Михаилом Александровичем Свидрибойло круто изменил обращение.

Он сказал, что теперь, когда князь подарил ему жизнь, всякие счёты между ними должны быть забыты, что теперь он, Свидрибойло, его преданнейший друг и готов пожертвовать за него, в случае надобности, своею жизнью, которую он будет вечно считать принадлежащею князю.

Он повторял это ежедневно, и Михаил Александрович поверил его преданности.

Конечно, он не мог видеть, каким злым огнём вспыхивают иногда глаза литовца, какая злобно-насмешливая улыбка кривит порою его губы.

На княжеском совете новый «преданнейший друг» тверского князя горячо ратовал за необходимость поддержки Михаилу Александровичу.

Тверской князь, разумеется, знал об этом и был искренне благодарен «другу».

Но он не мог знать, что, когда Свидрибойло остаётся наедине с Ольгердом, он поёт иную песню. Он, правда, не отказывается от того, что Твери надо помочь, иначе сильно возвысится Москва, но добавляет, что подать помощь надобно позже.

   –  Зачем торопиться? – говорил он. – Пусть они подерутся, а мы потом успеем встать на сторону Твери. Зачем нам первым лить за чужих литовскую кровь? Пусть, наконец, тверскому князю вперёд поможет Орда. Нам будет выгоднее прийти тогда, когда Москва будет обессилена.

Слушал старый князь литовский эти речи и не мог не согласиться, что Свидрибойло судит здраво.

Вследствие этого хотя Ольгерд твёрдо обещал помощь Михаилу Александровичу, но, когда тот требовал немедленного выступления, ему отказывали.

Причины приводили разные. То часть войска надобно теперь выслать к немецкому рубежу, то поход глубокою осенью неудобен: надо подождать зимы, когда реки замёрзнут и дороги станут хорошими.

Как ни бился тверской князь, кроме обещания ничего не получал.

Видя Михаила Александровича грустным, Свидрибойло выказывал ему притворное сочувствие.

   – Будь моя воля, я бы сейчас пошёл с войском, – говорил он, – но великий князь не хочет. Я его и так и этак уговаривал... Он все говорит, что ещё время терпит.

Время-то, может быть, действительно терпело, да князю-то не терпелось.

Напрасно он прибегал к сестре с просьбой «похлопотать» за него перед мужем; хлопоты её не увенчивались успехом: влияние коварного княжеского друга было сильнее.

Однажды, как бы желая утешить печального Михаила Александровича, Свидрибойло подал ему совет:

   – А знаешь, княже. Поезжай к себе и начни войну с Москвой. Как только об этом узнает Ольгерд, он сейчас двинет рать тебе в помощь.

   – Так ли?

   – Голова моя в том порукой.

Князь тверской ухватился за эту мысль.

Совет казался ему хорошим; тем более что он засиделся в Вильне, да и хотелось поскорей ринуться на Москву.

Заручившись снова твёрдым обещанием Ольгерда оказать ему помощь, он уехал в Тверь, полный надежды, что теперь справится с Димитрием Иоанновичем.

Ко времени его прибытия в свою область Вельяминов и Некомат ещё не вернулись из Орды.

Приходилось ждать их и медлить с открытием военных действий.

Литва Литвой, но и Орда нужна.

Кроме того, посланцы должны были привезти от хана новый ярлык на великое княжение. Тогда повод к войне был бы самый законный.