Текст книги "Александр Невский. Сборник"

Автор книги: Н. Чмырев

Соавторы: Францишек Равита,В. Кельсиев,Л. Волков,В. Клепиков,Николай Алексеев-Кунгурцев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 41 страниц)

VI. КОЗНИ

   – Ох, братцы, не на пользу нам эти деньги будут, – проговорил один из кабальных своим товарищам, выходя из хором на обширный боярский двор.

   – Мне тоже думается, не за праведное дело получили мы эту казну! – поддакнул Пётр.

   – Ну, словно вороны закаркали! И что несут только! Не на пользу! Была бы казна в руках, а польза всегда будет! – огрызнулся третий.

   – Ой ли? – подсмеялся Пётр. – А по-моему, так Семён правду молвит. Чай, видел и слышал, с какими заклятиями отпускал нас боярин? И век бы нас не видать, и смертью лютою грозил, и сдаётся мне, что земли обещанной нам не получить.

   – Что так?

   – Да так, не дойдём мы до неё, дорогой ещё он нас уходит. На что мы ему нужны теперь? А его опаска берёт, чтобы мы чего не рассказали.

   – Оно, по-моему, похоже, – подтвердил Семён.

   – Я так и думаю: Христос с ним и с землёй его; лучше отправиться нам в какое-нибудь другое княжество – в Тверь али Суздаль, там нам попокойнее будет, не найти ему там нас! – говорил Пётр.

   – Вестимо, так и сделаем! – согласился с ним Семён.

   – Вы, братцы, как знаете, так и делайте, а я пойду землю выбирать, не дарить же и ему, недаром на душу грех принимали, – говорил третий.

   – Твоё дело, как хочешь, так и делай; только гляди, потом не покайся.

   – Не в чем будет каяться-то: я его приказ строго сдержу, а он своё слово исполнит.

   – Тебе лучше знать, а нам своя шкура дороже боярской земли, да и душе грех, почитай, немало придётся отмаливать.

Проводив холопов, Всеволожский задумался. Если бы он совершил это дело один! А теперь налицо три живых свидетеля, явная улика, от которой не отделаешься!

   – Опростоволосился! – со злобой проворчал боярин. – Опростоволосился как дурак! И как не догадался?! С ними бы там же нужно было покончить, а теперь, поди, пойдут разговоры; все холопы диву дадутся моей щедрости и милости; пойдут расспросы, какой-нибудь и проболтнется! Экая дурь напала на меня! – чуть не крикнул он, стукнув кулаком об стол. – Что же теперь делать-то, что делать? – растерянно повторял он. – Ума не приложишь. Нешто удавить её, змею подколодную, да с камнем на шее в Волхов спустить, пускай пропадает там! Один только ничего не поделаешь! С теми порешить? Сам не смогу, а поручить кому другому, тоже не сподручно! А впрочем, что ж, ведь я в их животе и смерти волен. Кто они? Закабалённые, беглые! Кому ж я ответ за них давать буду? Порешить их, и конец. Только ушли ли со двора? Справиться самому негоже, пусть тиун придёт – да скажет, что пропали они, так-то будет ладнее! – успокоился Всеволожский.

   – А с этой? Ну, эта не уйдёт, крепки запоры, крепок и камень; лбом двери да стены не проломить, пускай там издыхает. Одначе поглядеть надо, как-то они работу свою сделали, – проговорил он, вставая с места и направляясь к выходу.

Взяв восковую свечу, он начал спускаться по лестнице; сойдя в коридор подвала, он начал осматривать стены. Замурованная дверь была так искусно заложена, что её нельзя было различить.

   – Постарались молодцы, – с усмешкой произнёс Всеволожский, но вдруг вздрогнул и побледнел.

Из-за двери до него донёсся задавленный, заглушённый крик отчаяния.

   – Кричит, проклятая! – прошептал Всеволожский. – Кричит; так-то и услышит её кто-нибудь. Сюда-то я никого не пущу, а в саду, пожалуй, слышно, а я сдуру ещё и стекло расшиб. Что за дурь на меня напала ноне! – говорил он в отчаянии, бросаясь опрометью на лестницу. Свеча от быстрого движения погасла; боярин спотыкался; сзади него раздавались крики; оторопь напала на Всеволожского; с трудом добрался он до верха лестницы и только тогда вздохнул спокойнее, когда очутился в покоях.

   – Нужно в сад, в сад, не слыхать ли оттуда? – шептал он, бросая погасшую свечу на пол и бросаясь в сад.

   – Жива я, жива, жива! – явственно доносился из подвала охрипший голос обезумевшей от ужаса боярыни.

Дрожь пробирала Всеволожского.

   – Кричит, проклятая, кричит! – бормотал он, растерянно осматриваясь по сторонам. – Чем ей глотку-то заткнуть, чем?

Недалеко лежал огромный камень. Глаза Всеволожского блеснули радостью.

   – Вот погоди же, кричи теперь хоть не своим голосом, – говорил он, бросаясь к камню.

С натянутыми на висках жилами, с напряжёнными мускулами рук принялся за тяжёлую, непосильную для себя работу, подбиваемый страшными криками жены. Камень сдвинулся с места и начал тихо "подвигаться. Вот и окно. Ещё несколько усилий, и камень, вдавив во внутрь железную решётку, наглухо закрыл окно. Крики затихли.

   – Ну вот и ладно, – заговорил весело боярин. – На несколько дней хлеба хватит, а там околевай себе!

Боярыня долго лежала без памяти, наконец очнулась и открыла глаза. Сначала не поняла, где она, что с нею. Вскочив на ноги, с ужасом огляделась. Сверху пробивались в небольшое окно солнечные лучи и освещали страшную обстановку подвала-могилы.

   – Господи, где я? Где я! Неужто он меня в могилу, в склеп унёс? – в ужасе, цепенея, говорила боярыня. – Неужто он меня с собой взял. Где же он, где?

С отчаянием закинула боярыня руки на голову и застонала; от холода дрожь пробегала по её телу. Она отчаянно закричала; этот крик и услыхал боярин.

   – Господи, похоронили, – с помутившимися глазами кричала боярыня, – да я жива, жива!

Вскоре что-то тяжело грохнуло о железную решётку, и в подвале наступила могильная темнота.

Сама не своя повалилась Марфуша на разбросанную солому и зарыдала, горько, страшно зарыдала несчастная.

Более или менее успокоенным возвратился боярин в свои хоромы, точно камень тяжёлый, такой, какой он сейчас ворочал только, свалился у него с плеч.

   – Теперь только тех покончить, – думал он, – а там всё будет хорошо.

Прошло часа три. Всеволожский сидел глубоко задумавшись, обдумывая какие-то планы. Наконец он поднялся, лицо его было спокойно, – видимо, какая-то удачная мысль созрела в его голове. Он хлопнул в ладоши. Со страхом выглянула из-за двери старуха.

   – Что ж это до сей поры Марфы нет, аль без меня засыпаться стала? – с насупившимися бровями спросил старуху боярин.

   – Не ведомо мне, боярин, отчего нетути её, а кажись, она завсегда вставала рано! – отвечала старуха.

   – Поди покличь её, а коли спит, так побуди!

Не прошло и десяти минут, как возвратилась старуха.

   – В опочивальне боярыни нетути, должно, встала!

   – А коли встала, так я тебе кликнуть её велел, аль не поняла?!

   – В саду нешто? – робко, с замиранием сердца проговорила старуха.

   – Где хочешь ищи её, а чтоб она была здесь!

Старуха пропала часа на полтора; боярин ходил по хоромам и довольно улыбался. Снова явилась старуха, бледная, трепещущая, и прямо повалилась боярину в ноги.

   – Ты что? – крикнул на неё Всеволожский.

   – Хочешь, боярин, казни, хочешь милуй: виновата я, окаянная! – завопила она не своим голосом.

   – В чём виновата-то?

   – Везде бегала, везде искала, боярыни нигде нетути!

   – Да куда же ей деваться? – грозно, наступая на старуху, спрашивал Всеволожский.

   – Не знаю, милостивец, не знаю, кормилец. Покаюсь, грешница, я её со вчерашнего дня не видала.

   – Как со вчерашнего? – зыкнул боярин.

   – Да так, отец родной! Вышла она это в сад, а там…

   – Что там? Говори, старая чертовка, – не то задушу, не жить тебе на свете! – гремел боярин.

   – Ох, грех, ох, нечистый попутал! – вопила старуха.

   – Да говори же, окаянная!

   – В скорости, боярин, какой-то разбойник в дом ворвался...

   – Ну, дальше-то что?

   – Дальше-то? Дальше, милостивец ты мой, я выскочила на крыльцо, начала народ созывать, никто не вышел; побежала я в людскую, меня же оттуда взашей вытолкали, не захотели с чёртом связываться.

   – Да что ты мне, окаянная, сказки сказываешь! Дело говори! Что дальше-то было?

   – Дальше-то? Дальше ничего не ведаю. Боярыни я больше не видала; с перепугу-то я в уголке заснула, пока ты, кормилец, не разбудил меня!

   – Да куда же ты смотрела, старая чертовка, на то ли ты в дому приставлена? А? Говори, проклятая?! – расходился не на шутку боярин.

   – Прости окаянную меня, грешницу, уж больно я перепугалась!

   – Перепугалась?! – кричал боярин, пиная ногами, валявшуюся на полу старуху. – Перепугалась? Погоди, треклятая, я тебя ещё пуще перепугаю, погоди ты, анафема! Запорю, повешу, удавлю я тебя!

   – Помилуй, пощади, отпусти душу на покаяние! – вопила старуха.

   – Пошла вон, проклятая!

Старуха быстро вскочила на ноги и бросилась было за дверь.

   – Стой!

   – Что прикажешь, милостивец? – слезливо проговорила старуха.

   – Ступай в людскую, пошли холопов! – приказал боярин.

Старуха опрометью бросилась за дверь.

   – Ну, дай Бог, чтобы и дальше так шло! – бормотал боярин. – Кажись, теперь всё ладно!

При одном шуме холопских шагов боярин преобразился, на его лице явилась суровость, в глазах заблестело бешенство.

   – Ворота на запоре были? Никто после меня или раньше не выходил со двора? – строго спросил он выступившего вперёд тиуна.

   – Никто, господин, не выходил, птица через забор не перелетала!

   – Так ли? Не лжёшь ли?

   – Как перед Богом, так и перед тобою, господин, говорю, никто не выходил! – уверял тиун.

Боярин злобно усмехнулся.

   – А куда же дружинник девался? – спросил он.

   – Какой такой дружинник? – спросил, словно ничего не зная, тиун.

   – А вот что меня вздул, черт-то? – выскочил незваный-непрошеный челядинец.

   – Как вздул? – спросил боярин, хмурясь.

   – Ох, как он, чёртов сын, боярин, вздул! Доныне ребра болят; только он не выходил отсюда.

   – Куда же он девался?

   – Так мне и мнится, что это сам черт был.

   –  Сам ты дубина, черт! – вскипел боярин. – А тебя, – обратился он к тиуну, – за твоё незнайство я свинопасом сделаю!

   – Прости, боярин, правду молвлю! – взмолился тиун.

   – Ну, ладно, расправа с тобой потом будет, а теперь собери всех до единого холопов, разошли по всем закоулкам, разыщи мне боярыню; её без меня здесь украли; не разыщешь ежели, голову свою сложишь!

Вздрогнули холопы. Новость о пропаже боярыни поразила их как гром. Тиун был сам не свой, ему, по-видимому, хотелось что-то сообщить боярину и боялся он. Всеволожский заметил это.

   – Ну, что же мнёшься-то?

   – Прости, боярин, холопы у нас не все!

   – Что ты, как сорока Якова, затвердил: прости да прости, скоро ль прощенью конец будет? Как так у тебя холопы не все? – грозно спрашивал Всеволожский.

   – Ты, господин, изволил утром давеча оставить трёх кабальных.

   – Ну? Дальше-то что? – не без тревоги спросил боярин.

   – Пропали они немало времени...

   – Дальше-то, дальше молви!

   – Пришли это они в людскую да и похваляются, что ты взмиловался над ними, отпустил их на волю, земли обещал; вот они и пошли, сказывают, к Ладоге.

По мере того как говорил тиун, боярина одолевала всё более тревога. Когда же тот кончил, Всеволожский совершенно успокоился; он понял, что холопы не проболтались, но ему невозможно было сознаться в том, что он сам отпустил их.

   – Так они так и ушли? – с напускною суровостью спрашивал боярин.

   – Ушли, милостивец!

   – На что же ты-то у меня поставлен? А? – загремел во гневе Всеволожский. – Так-то у тебя всякий холоп придёт да скажет, что с моего соизволения он уходит, а ты и отпустишь? Какой же ты опосля этого тиун? На кой ты мне прах опосля этого нужен? Ведь тебя удавить мало!

Тиун, перепуганный гневом Всеволожского, повалился на пол.

   – Помилуй, господин, прости за оплошность.

   – Простить я тебя не прощу, а вот тебе моё решение! Как тебя зовут? – обратился он к видному, рослому парню.

   – Никандра, – отвечал тот.

   – Будь с этого времени ты тиуном, а этого, – говорил боярин, указывая на прежнего тиуна, – отдери батогами нещадно!

   – Благодарствую, господин, за милость! – молвил Никандр, валясь боярину в ноги.

   – Потом разыщи во что бы то бы ни стало боярыню. А за беглыми пошли погоню! Да пусть захватят с собою верёвок, на первом же дереве повесить их. Без этого не возвращаться домой! Вот мой приказ. Теперь ступайте!

Холопы вышли, причём новый тиун не замедлил отдать приказание маленько попридержать своего предшественника, что холопы, частью недовольные многим при его управлении, не замедлили исполнить. И вскоре до боярских ушей донеслись отчаянные крики бывшего тиуна.

Услышав крики, Всеволожский невольно поморщился.

   – Ни за что, дьяволы, парня дерут, а я ещё сказал нещадно драть его, запорют, анафемы, на радостях до смерти! Да что же делать, нужно же вид было показать!

А крики становились ужаснее, отчаяннее; они почему-то коробили боярина, и он велел закончить экзекуцию.

   – Ну, теперь, кажись, всё! – проговорил боярин. – Всё улажено, пора подумать и о других делах, поймать бы этого дружинника!

Весть о воскресении из мёртвых боярина Всеволожского облетела весь Новгород. Весть эта сначала поразила всех страхом и ужасом, но страх прошёл, и все начали с любопытством ожидать появления боярского. Прошло три дня, но Всеволожский не выходил, не делал шага из своего двора.

Но настал день, в который боярин не выдержал и волей-неволей смешался с толпой новгородцев.

С раннего утра загудел в Софийском соборе призывный колокол. С раннего утра народ повалил толпами в собор. Услышав звон, Всеволожский затуманился, но стал собираться.

Боярин спешил в собор. На площади перед собором стояла княжеская дружина, только далеко не вся.

«Что за оказия, зачем это здесь собралась эта горсточка?» – невольно думалось боярину.

Он вошёл в храм. Народу было много. Но при его появлении все со страхом расступались и давали ему дорогу. Всеволожский прошёл вперёд и остановился как вкопанный.

Впереди всех стоял в походном воинском костюме князь Александр Ярославович. Лицо его было светло, безоблачно, глаза с усердием были устремлены на образ Спасителя; он, казалось, не принадлежал земле, он весь отдался молитве.

Злоба, ненависть закипели в душе Всеволожского при виде этого ясного святого лица; много бы он отдал, чтобы это лицо хотя бы на мгновение отуманилось горем, печалью.

Кончилась служба; князь подошёл к кресту и набожно приложился к нему; все двинулись за ним, один только Всеволожский не трогался с места и стоял словно окаменелый; глаза его горели непримиримой злобой. Он увидел и узнал в числе окружавших князя Солнцева.

Начали выходить из собора, двинулся за другими и Всеволожский. Когда он вышел, князь был уже на коне. Владыка обходил ряды дружины и кропил их святою водою.

Всеволожский не стал дожидаться конца церемонии, а спешно направился к своему дому. Немало удивляло его, что его бывшие сторонники словно не узнавали его, сторонились.

   – Что за притча такая, аль переметнулись? Да, теперь подумать, подумать нужно, – говорил он, возвратясь домой, – на приятелей надежды никакой, вишь, от меня, как от супостата, рыло воротят; приходится, видно, одному доканчивать дело. Ну, что ж, смогу и один, только вот поспрошать нужно, что это такое творилось ноне, что такое праздновали? Уж не в поход ли собрались? Ну, если так, на моей улице был бы праздник!

Размышления его были прерваны приходом древнего старика – боярина Мунина, родственника Всеволожского.

   – Ну, теперь вижу, что люди не солгали мне, – обнимая хозяина заговорил пришедший, – вижу, что жив.

Обрадованный Всеволожский засмеялся:

   – А ты думал, что помер?

   – Как, родимый, не думать! Сказывали, что тогда на мосту сгиб ты, утопили тебя, вишь; не поверил было, говорят, своими глазами видели, а там и вправду пропал ты.

   – Тонуть тонул, да Господь помиловал!

   – Где же ты пропадал всё время-то?

   – У добрых людей. Огневица у меня была, спасибо им, отходили меня.

   – И впрямь спасибо! А я уж и на помин души твоей в церкви подавал, только прослышал, что воротился ты; признаться, не поверил я, только нынче внучек прибегает и кричит мне, что видел тебя на площади. Дай, думаю, пойду погляжу своими глазами, уверюсь, а ты и вправду обрёлся.

   – Обрёлся-то я, родимый, обрёлся, только не на радость, – проговорил горестно Всеволожский.

   – Что так?

   – Да так, пришёл домой, да жены и не застал.

   – Как не застал? Где же она?

   – Христос её знает, в тот вечер и сгибла, как я вернулся; так и не видал её.

   – Батюшки мои, куда же ей деваться-то! Уж не порешила ли она с собой с горя, что ты пропал, ведь она была баба добрая, любила тебя.

   – А я её нешто не любил? Как холил, как берег её! Да вот сами себе злодеями и стали, эту проклятую дружину призвали на свою голову.

   – А что ж дружина?

   – То, что как начал я расспрашивать про жену, мне и сказали, что передо мной какой-то дружинник силою ворвался в дом; с той поры жена и пропала.

   – Куда же дружинник-то девался?

   – А леший его знает! Так полагаю, что он за Марфой и пробрался сюда. Баба молодец, вдовой считается, кто на такую бабу не польстится; он и уворовал её.

   – Надо искать!

   – И то ищу. Теперь, полагай, один в доме остался, всех холопов разогнал.

   – Ах ты, грех какой! Поди ж ты: то она была от живого мужа вдовой, а теперь ты стал вдовый от живой жены.

Всеволожский в отчаянии развёл только руками.

   – Да, накликали мы себе беду этой дружиной.

   – Что делать, без неё тоже неладно было, шведы совсем одолели нас.

   – Что ж, сами не справились бы, что ли?

   – Трудненько, родимый! Отвыкли мы ворогов отражать.

   – Эх, болтовня одна, князю угодить хотели, позвали опять; а без князя куда не в пример лучше было. Да скажи на милость, что это на площади ноне творилось? Зачем дружина собралась?

   – Это князь в поход отправился ноне.

   – В поход? – засмеялся Всеволожский. – Против баб, что ли?

   – Каких баб? Против шведов! – недовольным голосом проговорил Мунин.

   – С такой-то горсточкой против шведов? – смеялся Всеволожский. – Ну, воин же ваш князь, нечего сказать, знает он воинское дело!

   – Ну, ему лучше знать, что делать, ни разу ещё ни один враг не одолевал его.

   – Ну, а я знаю то, что не воротится он назад, а только опозорит Великий Новгород да дорогу шведам укажет к нам.

   – Что за непутёвые речи ведёшь ты, родимый! – с неудовольствием проговорил Мунин.

   – Чего непутёвого сказал-то я? Правду одну молвлю, слепым таким, как вы, не хочу быть.

Мунин махнул рукой и взялся за шапку.

   – Куда же, боярин? – заговорил Всеволожский. – Погоди маленько, не обижай! Отведай хлеба, соли! Я хоть и без хозяйки теперь, а всё же кое-что найдётся.

   – Нет, спасибо тебе, родимый, за ласку и привет, а мне домой пора, недосуг, я только и пришёл на тебя поглядеть.

Оставшись один, Всеволожский задумался; какая-то мысль сильно занимала его. Наконец он улыбнулся и быстро вышел в сад. Ему стало страшно даже стен, он боялся, что они узнают его мысли и выдадут его тайну.

   – Да, только бы посрамился он, не станут тогда они кичиться своим неодолимым князем. Только кого послать? Боязно верить теперь людям. Вон родич и тот за ворога стоит. Самому лучше. Оно и кстати: скажу, жену пропавшую поехал разыскивать, и сам тем временем успею шведам сообщить что нужно. Пусть его разобьют хорошенько. А пока он доберётся до Невы, я и назад успею вернуться. Так, значит, и надо сделать!

VII. ОСВОБОЖДЕНИЕ

Рано собрались гости к боярину Симскому на другой день после отъезда князя; в числе гостей находился и Солнцев. Все были веселы, довольны. Старая, враждовавшая с князем партия была уничтожена; оставшиеся, может быть, и не искренно, но всё-таки примкнули к князю. Опасаться было нечего: настало старое, доброе, покойное время.

Один только Солнцев был мрачен; веселье не шло ему на ум. Вот уже три дня прошло с тех пор, как он не виделся с боярыней и не имел об ней никакой весточки. На другой же день стало ему известно, что Всеволожский остался жив, но что делалось у него в доме, ему было неизвестно.

«Два раза оживает, проклятый, ну в третий раз уж не увернётся! И как это не пришиб я его! Ведь теперь замучает он мою голубку, житья ей не даст; а я ещё сказал, что не вернётся он больше! Повидать бы её хоть на минутку, поговорить с ней; да как теперь проберёшься к ней, чай, одной стражи наставил невесть сколько».

И всё пуще и пуще сжимается его сердце, всё глубже и глубже зарывается грусть-тоска постылая, гложет она сердце, сосёт его, словно змея лютая. Угрюмо глядел дружинник на весёлых, пирующих гостей; их веселье ещё более растравляло его тоску.

В покой вошёл ещё один боярин.

   – Чудеса у нас стали твориться, – заговорил он после приветствий, присаживаясь к столу.

   – Что такое? Аль вести какие? – посыпались вопросы.

   – Уж на что лучше! То мёртвые из гробов встают, а то ещё и лучше бывает.

   – Да не томи, говори, что такое?

   – Всё, Всеволожский наш!

При имени Всеволожского Солнцев вздрогнул и поднял голову.

   – Аль начудил чего?

   – Чего начудил, над ним начудили!

   – Как так?

   – Да так, какой-то дружинник у него жену украл!

Симский взглянул на Солнцева; тот сделался бледнее стены. Он вскочил с места и, задыхаясь, спросил:

   – Кто тебе это говорил, боярин?

Все с удивлением смотрели на Солнцева: для них непонятно было его волнение.

   – Кто говорил-то? Да родич его Мунин.

   – Когда же украли её? – дрожащим голосом продолжал спрашивать Солнцев.

   – Да в тот самый вечер, как он воротился домой. Пришёл он ночью, а жены его и след простыл.

   – Врёт Мунин! – сорвалось невольно с языка у Солнцева.

   – Вот те и раз! Да ты откуда знаешь, что он врёт?

   – Кабы кто из дружинников украл его жену, мне было бы ведомо это! А коли пропала его жена, так он сам над ней что-нибудь злое учинил!

   – И мне тоже сдаётся, – согласился Симский.

   – Да что вы, бояре?! Кабы что-нибудь он над ней сделал, так постарался бы концы в воду схоронить, а то теперь, чай, двор у него на запоре; всех своих холопов разогнал на поиски и сам вчера же куда-то ускакал на розыски.

Солнцев заметался, отыскивая шапку. Симский схватил его за руку и отвёл в сторону:

   – Ты что это мечешься как угорелый?

   – Пойду искать её, живую или мёртвую!

   – Да где же будешь искать-то?

   – Пока и сам не знаю! А чует моё сердце, что найду её, только какою найду-то, может, мёртвою?

   – Полно тебе, что выдумаешь!

   – Где же ей деваться-то? Ведь я тебе рассказывал всё! А вон говорят, будто он и не видал её.

Симский задумался. В это время вошёл холоп.

   – Тебе что? – быстро спросил его боярин.

   – Посадника тут нетути?

   – Чай, сам знаешь, что нет! Тебе зачем его?

   – Да там холоп какой-то пришёл, говорит, нужно очень, дело какое-то важное есть до него.

   – Так пускай и идёт к нему, чай, дорогу знает.

   – Был у него, дома нетути; у других бояр был, и там не нашёл, уж сюда пришёл. Коли, бает он, и здесь нет посадника, так предоставь меня, бает, перед очи какого ни на есть боярина.

   – Что за чудо? Погоди маленько, – обратился Симский к Солнцеву, – я ту же минуту ворочусь.

Наконец дверь отворилась и вошёл Симский. Лицо его было бледно; он был сам не свой.

   – А какой это там холоп приходил? – спросили его.

   – Делать ему нечего, он и тревожит, вишь, со шведом ему драться захотелось, так позволения пришёл спрашивать идти за дружиной следом!

Гости рассмеялись. Солнцев нетерпеливо посматривал на Симского; он заметил перемену в его лице и понял, что вызывали боярина именно по делу, его касавшемуся. Он схватил шапку и начал отвешивать поклоны гостям. Симский его не удерживал, но едва только Солнцев скрылся за дверью, как он догнал его:

   – Постой, погоди!

Тот остановился.

   – Дело есть, останься, обожди вон хоть в этом покое, пока все не разбредутся.

   – Да какое дело-то?

   – Эх ты какой! Ну, боярыню твою разыщем, знаю, где она.

Затрясся Солнцев, еле на ногах устоял.

   – Правду ль ты молвишь? Жива ли она?

   – Жива, у себя в дому, понял? Ну, а теперь сиди и жди!

   – Да ведь они, дьяволы, до поздней ночи не уйдут!

   – Да раньше ночи мы ничего и не поделаем; сиди ты только спокойно, всё сделаем!

Скрепя сердце остался Солнцев. Хозяин пошёл к гостям. Те, видя боярина расстроенным, начали расходиться. Симский их не задерживал. Позвав холопа Всеволожского, Петра (а это он приходил), Симский вместе с ним вошёл к истомившемуся Солнцеву.

   – Ну, вот он тебе всё расскажет, – проговорил Симский, указывая на Петра.

Пётр рассказал всё, что происходило в доме Всеволожского. Дружинник застыл от ужаса при этом рассказе.

   – Что ж, наше дело подневольное, – продолжал Пётр. – Я было заикнулся, так он, боярин-то, чуть не убил меня там же на месте. Как ушли мы от него, так он за нами вдогонку чуть не всю челядь свою послал. Я-то убежать успел, а товарища на дерево вздёрнули. На душе у меня так тяжко было, что самому было впору петлю на шею надеть. Господь с ним и с его деньгами-то! Вот как открылся вам, так словно и полегчало на душе.

   – Что же мы сидим-то, что сидим? – чуть не застонал Солнцев. – Она, может, помирает теперь аль и совсем померла, а мы тут побасёнки разводим!

Симский невольно взглянул на окно начинало темнеть.

   – Погоди маленько, – проговорил он. – Сам знаешь: теперь нельзя разгром делать: светло ещё; вот маленько потемнеет, тогда и пойдём.

   – Можно с Волхова подъехать к саду, дорогу я знаю, никто не увидит.

Симский задумался.

   – Твоя правда. Погоди, сейчас холопов кликну, – проговорил он, выходя из покоя.

Не более как через полчаса две лодки отчалили от сада Симского. В первой сидели: Симский, Солнцев и Пётр, а в другой пять человек холопов. Солнцев сам работал вёслами; лодка неслась как стрела, но ему казалось, что она еле двигается. Наконец подъехали к густым, купающим свои ветви в Волхове ивам. Лодка ткнулась в берег, и почти в то же мгновение Солнцев очутился в саду. За ним выскочили остальные; в руках холопов были заступы, ломы, за поясами торчали ножи и топоры.

   – Ну, веди теперь! – обратился Солнцев к Петру.

Тот пошёл вперёд, за ним двинулись остальные. Мёртвая тишина господствовала на когда-то шумном дворе боярина Всеволожского. Словно замер дом; только собака, услышав шаги, лениво тявкнула и спряталась в свою конуру. Пётр вошёл в хоромы. Душа у него была не на месте; он боялся встречи со Всеволожским. Но в доме царила та же мёртвая тишина. Пётр робко подошёл к подвальной лестнице. В последнем покое, как привидение, стояла перепуганная насмерть старуха. Она хотела крикнуть, хотела бежать, но ноги не повиновались, не хватало голоса; она только с ужасом глядела на вошедших.

   – Уберите-ка ведьму! – приказал Симский холопам, указывая на старуху.

Те бросились на старуху, повалили её на пол и скрутили ей ноги и руки кушаками. Старуха от страха не пикнула.

   – Ну, теперь дальше! – торопил дружинник.

   – Без света туда нельзя идти! – заявил Пётр.

   – Что же ты раньше не сказал? – вскипел Симский. – Мы дома бы взяли свечей, а здесь где их искать?

   – Вон небось ведьма-то знает, – проговорил Солнцев, указывая на небезызвестную ему старуху.

   – В поставце! – еле проговорила та.

В поставце нашли свечи, зажгли и начали спускаться по лестнице. Гул шёл под сводами коридора от шагов вошедших. Пётр внимательно всматривался в стену.

   – Вот здесь, кажись.

   – Ну, ребята, принимайтесь за работу! – скомандовал Симский.

Грузно ввалился лом в стену. В один миг с грохотом посыпались кирпичи. Стала видна дверь, и из-за неё послышался не то задавленный крик, не то тяжёлый стон.

Этот тяжкий звук, однако, вернул Солнцева к жизни.

   – Жива! – крикнул он, осеняя себя крестом.

Дверь, однако, была заперта. Дружинник, выхватив у холопа топор, принялся за работу. Искрами летели щепки; не прошло десяти минут, как дверь рухнула. Схватив в руки свечу, Солнцев бросился в подвал. В углу, с широко раскрытыми глазами, в одной изодранной сорочке, с обнажёнными плечами и грудью, протянув руки вперёд, как бы защищаясь, стояла боярыня. Она была словно поражена параличом. Она узнала Солнцева и, принимая его за привидение, пришла в ужас.

   – Миша! Михайло?! – шептала она в страхе.

   – Я, я, родимая, солнышко моё красное! – задыхаясь, бросился Солнцев к боярыне.

Вошли остальные и не без ужаса смотрели на ополоумевшую почти женщину.

   – Обманул, обманул, – говорила между тем боярыня, – сказал, не придёт, а он меня в могилу с собою унёс, в склеп запер!

«Четыре дня, – бормотал Симский, – как с голоду то не померла, а маленько, кажись, рехнулась. Что же с ней теперь делать, куда девать её? Здесь оставить нельзя, вернётся сам, ещё хуже наделает, убьёт, пожалуй».

   – Михайло Осипович, а Михайло Осипович! – окликнул он Солнцева. – Боярыню держишь в одной сорочке в подвале, нещто это дело! Одеться ей нужно, а там дальше подумать, что делать с ней. Мы уйдём в покои, а ты проводи её и к нам приходи, там что ни на есть придумаем.

И Симский с холопами начал подниматься наверх, в хоромы.

Вскоре к нему явился и Солнцев.

   – Что же теперь делать? – спросил его Симский.

   –  Не знаю, – в раздумье заговорил он, – только мнится мне, что здесь её оставлять нельзя.

   – Вестимо, из могилы добыли да опять старому дьяволу на растерзание отдавать? А он, того и гляди, явится.

   – Нетто к посаднику её отвести, пусть он вступится.

   – К посаднику?.. Вестимо, он должон вступиться, на то он и посадник, только ладно ль это будет?

   – Почему же не ладно-то?

   – А то что посадник должон будет дело разобрать, шум подымется; сам узнает, где его жена, волей иль неволей опять возьмёт её для измывания. А по-моему, так сделать, чтобы он не знал и не ведал, где боярыня! Пропала, мол, без вести, украли её лихие люди – и конец; пускай ищет ветра в поле.

   – От него, старого, не укроется, что это мы с тобой взяли боярыню.

   – Что ж он, дух свят, что ли?

   – Не дух свят, а старуха выдаст.

   – Старуха отродясь меня и не видывала и не ведает, кто я.

   – Меня видывала.

   – Что ж за беда? У тебя её не найдут, да опять как ему и шум-то поднимать? Ведь не одни мы ослобоняли боярыню, народу с нами не мало было, зашумит ежели, так на свою же голову.

   – Да нетто холопам против боярина поверят? Скрыть-то её, я сам знаю, следовало бы, только, коли не к посаднику, уж и не знаю куда, ума не приложу.

   – Постой, погоди! – вдруг оживился Симский. – Погоди, Михайло Осипович, никак, я придумал!

   – Что такое? – встрепенулся дружинник.

   – К посаднику ни мы с тобой не пойдём, ни боярыню ни пустим, а метнёмся мы с тобой да с нею совсем в другую сторону.

   – Куда такое? Говори!

   – Пойдём мы ко владыке да и поведаем ему всё.

Солнцев при имени владыки невольно вздрогнул; он понимал, что, рассказывая о Всеволожском, нужно будет рассказать о себе, о своём грехе. Как взглянет ещё владыка на их проступок, не осудит ли он их больше, чем Всеволожского.

   – Ну, что задумался-то? – нетерпеливо спрашивал его Симский. – Раздумываться тут долго нечего, не у себя в дому, а в чужом. Того и гляди, нагрянет хозяин со всею челядью, тогда ау! Силой возьмёт боярыню.