Текст книги "Богоубийство (СИ)"

Автор книги: Морган Роттен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 36 страниц)

Стефан снова усмехнулся. Она убедилась в том, что она права.

Стефан выпил виски, не в силах больше держать стакан в ожидании. Анна повторила за ним. Стефан обратил внимание на то, как она сделала это. Даже виски Анна пила галантно и с наслаждением, не позволив себе даже чуточку скривиться. Словно посмаковала его, не спеша глотнув, и посмотрев на Стефана. Ему понравилось это. Она заметила это в его взгляде и заказала еще.

– Не мне вам объяснять, Анна. Но раз уж вы затронули эту тему разговора, то позвольте мне сказать несколько слов. Свою скромную точку зрения насчет, так называемой категории «бог». Особенно, бог – как создатель. Этого бога, как создателя я бы вообще запретил, как представление, как… болезнь, от которой я бы с радостью излечил миллиарды людей, зараженных этой гиблой мыслью. Я не знаю более абсурдной истории в мире, чем библейскую историю о сотворении мира, людей, животных и прочего. Кучка пьяных тщеславных графоманов (а по-другому я их назвать не могу), воспользовавшихся своими знаниями письма, настрочили ту же самую противоречивую ересь, чем называют они то, что не подпало под выдумки описания их мира на то время. Их легенды, по-другому и не скажешь, в которой одна масса утверждений противоречит другой массе утверждений. С таким успехом, из книг Толкина можно было сделать библию – то же фэнтези с той же моралью, как и эти библейские истории. Уже в самом своем начале текста древнееврейской книги «Бытие» допускается грубейшая ошибка, когда вроде бы говорится, что не было ничего другого, даже света, был лишь одинокий бог, который был всегда, в этой бесконечности. При этом же, слово «Элохим», которым величают его те бородатые придурки, с древнееврейского означает «Боги» – во множественном числе. Странное имя, не правда ли, для бога, который вроде бы был один? Пусть, не суть. Пусть ребята не определились поначалу. Не определились и далее, называя его и «Яхве», и «Саваоф», и «Адонай». Этот одинокий мужик вдруг решил почувствовать себя творцом, и решил заняться творчеством от скуки. Мужик, парящий где-то в космосе, создал наш мир из всякой чуши, понимаете ли. Создал свет и тьму, а лишь потом Солнце и остальные звезды. Этакие неучи, астрономию вовсе не знали, видите ли. Это сейчас евреи гении, навязали двум миллиардам людей свою веру, на которой и зарабатывают. Не подумайте, что я антисемит. Это просто христиане – идиоты. Прошу прощения за не политкорректность, но уж стоя за трибуной, я так не выговорюсь, коль начал.

Анна увлеченно смотрела за тем, как увлекся Стефан своими «несколькими словами».

– Я начал немножечко отходить от темы. Обещаю, если придется, я выскажусь и по поводу иных «учений». Сейчас я говорил о боге, как о создателе. Чушь! Именно это я критикую, да! Но, если рассматривать бога с точки зрения отношения человека к чему-то трансцендентному, стремящемуся к познанию, к покою собственной мысли, и, так уж и быть, души, то есть место этому понятию. Почему я употребил слово «душа»? Потому, что у этого слова, у этого философского понятия, есть та энергетическая нагрузка, что измеряется силой, опять же, верой. Но не в бога-создателя. А, например, в себя, в свои силы. Душа – это энергетическая составляющая нашего мышления, опыта, эмоций, переживаний, нашего жизненного пути. Люди не молятся душе, но они молятся духам. И молятся богу. Их богу. Здесь уже не обязательно – создателю. Если создателю – то это лишь из страха попасть в то место, что придумали эти хитрые евреи для успешной манипуляции обществом – ад. Действительно, выдумка стоящая, оставляющая неизгладимое впечатление на примитивный нрав не задумывающихся, являющаяся преследуемой угрозой даже в критичном нраве, однако. Если же молятся не создателю – то тому богу, которого каждый носит в самом себе. Будет ли этим богом сам человек в своих глазах, будет ли этим богом мать в глазах ребенка, будет ли этим богом кровавый диктатор в глазах верного народа. Я лишь хотел сказать, что у каждого свой внутренний бог – тот идеал, которым питает себя человек на своем жизненном пути. Но путь, отведенный богом-создателем, этим еврейским богом с множеством имен и жесточайших изъянов я категорически не приемлю.

Наконец-то, Стефан сделал паузу, чуть выдохнув. Говорил он спокойно, пусть и с долей эксцентричности, но вовсе без экспрессии. Было видно, как его увлекал такой разговор. Видимо, Анну тоже. Она задала ему вопрос, после того, как они увидели новую порцию виски на столе:

– И что же, или кто же, бог лично для вас, Стефан?

Он опустил глаза, и посмотрел на виски.

– Анна, давайте лучше выпьем! – словно избегая ответа на ее вопрос.

Они выпили.

– В общем, агностицизм не для вас, Стефан? Или, я ошибаюсь? – с неким подвохом в голосе спросила Анна, словно поймав Стефана на какой-то мысли, которую наверняка решил утаить от нее он.

– Я не пойму, что вы имели ввиду, когда говорили о знаках зодиака, в которые вроде бы и не верите, но в некую закономерность, вроде бы и да.

– Не обращайте внимания. Та речь с моей стороны была излишней, мне лишь хотелось порассуждать в контексте дуализма.

– Ах, дуализма… Еще та штука… – усмехнулся Стефан.

– И все же, вы не ответили, что или кто бог для вас?

Стефан посмотрел в пустой стакан. Предложить выпить было уже не вариантом, пока, по крайней мере. Немного стеснительно, но и не особо скрывая того, что не хочет отвечать на вопрос Анны, Стефан перевел тему разговора, даже как-то беспардонно, словно уже был достаточно опьянен для этого:

– Хотите, я расскажу вам кое-что из своего будущего романа? Кое-что, совсем немножечко, но интересное.

Анна с все большим увлечением посмотрела на Стефана. Трудный затворнический нрав Стефана сделался опьяненным, а соответственно более привлекательным для Анны. Ей нравилось то, что сейчас происходило. Просто не каждому удавалось общаться со Стефаном на нужном для него уровне, и вызывать интерес к общению в нем. Собственно, точно так же было и с Анной, что явно понимал и Стефан. Очевидно было для обоих, что сейчас им интересно.

– Где вы остановились, Стефан? – спросила Анна.

– Остановился в Tom’s and John’s. Это небольшая сеть бюджетных отелей на восточном побережье.

– Фу! – позволила себе скривить лицо Анна, но постаралась сделать это с юмором, а уж никак не обидно. – Что за безвкусица, Стефан? Я уверена, он находится где-то в районе Бронкса.

– Да, вы правы. В Бронксе.

Анна закатила глаза на секунду. Стефана раззадорило это.

– Позвольте узнать, тогда, где же остановились вы, Анна?

– Плаза, – ответила Анна так, будто и не могло последовать иного ответа.

И Стефан бы присвистнул, если бы и сам не ожидал услышать это от Анны, и если бы был не настолько воспитан, все же, даже не смотря на то, как опьянел он. Даже с Льюисом он уже давно так не напивался. Сам не понимал, почему так быстро опьянел. Смотрел на Анну, и понимал, что та выглядит как стеклышко. Даже заказала еще, словно решила поиздеваться совсем тонко и не специально. Стефан посчитал стыдным отказаться, и принял это уже как вызов. Официант принес еще виски.

– Не хотите ли продолжить разговор в моем номере? – спросила Анна.

Стефан не поверил своим ушам, как и глазам почти не верил, если бы не держал крепкого Джима в руке.

– Что вы, Анна! – промолвил он нечто растерянно, после чего та сразу же предложила выпить, что еще больше сбило с толку молодого философа. Они выпили.

– Вы сказали, что расскажете мне кое-что интересное о своем романе. Вина мы продегустировали. Виски, видимо, тоже. Я думаю, уже нет интереса оставаться в этом месте. Скорее всего, завтра вам уже нужно будет уезжать в Белвью. Мне же придется вернуться в Милан. А пока сегодня не закончилось, мне бы очень не хотелось проводить остаток этого «сегодня» одной. А вот, в компании интересного молодого человека…

Стефан неистово засмущался, чувствуя, что сейчас сгорит от этого. Ему захотелось в уборную. Но он постеснялся сказать об этом Анне. С одной стороны, он мог бы там немного дух перехватить, подумать над своим ответом. С другой стороны, думать над ним он априори не имел права, видя это в ее безупречно пылких глазах.

– Или же вы не хотите этого? – спросила она, чуть переменившись в лице, словно не простит отказа.

Как же Стефан это не любил. Он был бессилен в таких моментах. Особенно, перед ней – такой… Он даже слов сейчас в голове подобрать не мог, настолько Анна пленила его мысли, словно украла и заточила в собственной тюрьме. Ему было дико неудобно за то, что он здесь попил и поел за ее счет. Теперь еще и в гости к ней идти? Этот вопрос читался в его глазах. Смущенный. Нерешительный. Анна сказала ему так, словно в последний раз.

– Решайтесь, Стефан! Я могла бы заказать виски в номер.

– Я… – начал было Стефан, продолжив у себя в голове «…боюсь автомобилей», но не сказал это вслух, посчитав лишним, она это уже знает.

Очень глупо будет сказать это, и очень обидно будет услышать это Анне. Он постарался включить мозг, пусть он уже и был в плену того ощущения, что явно шло у него откуда-то – из солнечного сплетения. Чувство, что обидит женщину отказом или же бестактностью, позволив себе много лишних слов, на самом деле, нестоящих их по-настоящему увлекательного диалога.

«При чем здесь автомобили? Я же в Нью-Йорке!» – подумал Стефан, – «От них никуда не деться здесь! И отговорка банальная!», – чувствуя все большее опьянение. В голове вырисовывались две хорошие новости. Первая – признание самому себе в том, что ты пьян, уже говорит о некоторой адекватности твоих мыслей. Вторая – будучи пьяным, ему, скорее всего, будет чуть легче ехать в автомобиле, хоть его и может начать подташнивать. Впрочем, самовнушение – штука сильная. На этой мысли Стефан также себя поймал, после чего, наконец-то, попытался избавиться от всех мыслей, мешающих ему дать простейший ответ женщине, жаждущей (наверное) этого ответа:

– Я… Я не смею вам отказать, Анна. Конечно, хочу.

* * *

Стефан был поражен величием тех апартаментов, что снимала Анна в отеле Плаза. Семнадцатый этаж, окна спальни выходят в сторону Центрального парка, окна огромного императорского зала выходят в сторону оживленной улицы. Хочешь покоя – Плаза. Хочешь немного людей и машин под окном – Плаза. День, ночь, простор и уют – Плаза. Не зря, как думал Стефан, этот отель заслужил такой славы, имея поистине аристократичный дух. Он и не мечтал в нем побывать однажды. И вот, он здесь. Внимает вид с балкона, смотрит на сигналящие внизу автомобили. Явно, вид на Центральный парк ему был более по душе. Он чувствовал опьянение, которое больше не давало ему столь смущаться от всего происходящего, привыкая. Но и явно наглеть он даже не думал.

Вернувшись с балкона, Стефан вошел в просторную светлую комнату, в центре которой стояла бордовая софа в стиле рококо, как нельзя лучше вписывающаяся в огромную декоративную нагруженность интерьера, представляющего собой ретроспективную композицию Франции времен Наполеона Бонапарта. Картуши на стенах, картины в стиле Франсуа Буше внушали Стефану торжественность и, в тоже время, ощущение безграничного покоя. Видимо, Анне нравился такой стиль. Ступив на мягкий ручной работы французский ковер, она нетерпеливо сняла с себя туфли и немного размяла свои изящные пальчики на ногах. Стефан старался не выказать своего внимания к ее ногам, на которые посмотрел бегло, как на свое слабое место в женщинах. Красивый педикюр, ровные, средней длины и правильной формы пальцы. Ему очень понравились ноги Анны, до мурашек по коже.

– Виски? – спросила она.

Анна сделала несколько шагов к небольшому серванту, стоявшему неподалеку. В нем находился бар. Стефан проследил за ней, за языком ее тела. За изгибами ее походки, которые были изящными даже, когда она уже не была на каблуках; за движениями ее хрупких, манящих плеч, плавно двигающими руками – абсолютно гладкими, без единой вены, отточенными в своих движениях. Как же он, порой, обращал внимание на такие детали во внешности женщины. Особенно такие, как сейчас: ему показался перевернутый крест, образованный четырьмя родинками на ее лопатке, открывшейся в этот момент. Это удивило Стефана. Сам не знал, показалось ли, или у Анны действительно так расположились родинки на спине. Но то, что он засмотрелся на ее вырез на спине, он признал, постаравшись унять в себе этот интерес, пока она не повернулась к нему:

– Стефан? – переспросила она, открыв сервант и посмотрев на него, такого замершего.

Стефан быстро подошел к ней, вынув руки из карманов своих брюк, сказав:

– Да, Анна! Позвольте я вам помогу! – нечаянно прикоснувшись своей рукой к ее руке, взяв стограммовые стаканы со средней полочки; на нижней был алкоголь; на верхней – сервиз.

Анна посмотрела в глаза Стефана. Тот сделал виноватый вид, и понурил взгляд, после чего, словно пытаясь реабилитироваться, сказал:

– Вовсе не стоит заказывать его, вы правы. Можно взять имеющийся. Этот неплохой! – посмотрев на бар, и протянув руку к старому доброму Дениелсу.

Анна продолжала смотреть на то, как Стефан пытался не показать своего стеснения, которое усилилось в нем снова.

– Вы же хотели эти, да? – спросил он, бросив на Анну скорый взгляд, и заметив, как та на него смотрит.

– Вовсе нет, – со скрытой улыбкой ответила Анна. – Я принесу другие.

– Эти вам не подходят? – спросил Стефан, удивившись, показывая на те, что были в серванте.

– Эти будут маловаты. У меня в спальне есть – в самый раз. Я схожу за ними. А вы пока располагайтесь, как вам будет удобно

Анна пошла босой походкой в спальню. Стефан невольно провел ее взглядом, поймав себя на мысли, что довольно ему уже плениться ее красотой. Сам себя не узнавал. Вдруг, почувствовал резкую боль во лбу, отдающую в переносицу, между глазами. Он чуть приспустил очки, зажав двумя пальцами переносицу, и прикрыв глаза, словно снимая эту боль.

– У вас болит голова? – спросила Анна, быстро вернувшись.

– Нет. Вовсе нет. Лишь небольшое помрачение. У меня такое иногда бывает. Не обращайте внимания!

– Точно? – переспросила Анна, держа перед собой большие стаканы, они даже немного пугали Стефана.

– Точно, – как можно убедительнее постарался сказать он.

– Тогда, прошу! – показала Анна на софу.

Стефан, словно осененный, снял с себя туфли, извиняясь. Анна уверила его в том, что ничего страшного в этом нет, что он забыл снять туфли – не обязательно. Это просто ее ногам захотелось отдохнуть. Ей наплевать на этот ковер, она не увидит его завтра, пусть он ей и понравился. Стефан наконец-то улыбнулся, и выполнил ту роль, которую был обязан выполнить: разлил виски по стаканам. Сделал это искусно, подумав и предпочтя налить ровно половину. Стаканы по двести пятьдесят граммов каждый. Нальет полный, она подумает, что он алкоголик и стремится напиться. Неполный стакан, подумает, что струсил. Половина – самый раз. Никогда золотая середина не мешала паритету сторон. Даже наоборот. С той мыслью и подал стакан Анне. Она спросила его:

– Любите кино?

Стефан пожал плечами. В принципе ему было все равно. Анна включила телевизор, но Стефан резко отреагировал, увидев Майкла Майерса в экране, сказав:

– Нет-нет, Анна! Прошу вас, можете переключить канал?

– Почему?

– Только не фильм об убийце! Я их терпеть не могу! Пожалуйста, прошу вас!

– Хорошо, мягко отозвалась Анна, переключив канал, и остановившись на романтической новинке под названием «Всплеск», заметив, что на этот фильм у Стефана острой реакции не образовалось.

Она отложила пульт в сторону, опрокинула локоть на спинку софы, таким образом, усевшись удобнее, так, чтобы хорошо видеть Стефана, оказаться к нему чуточку поближе. Закинула ногу на ногу, отчего ее платье чуть подернулось, оголив заметный участок ее гладкого бедра, вытягивающего ее стройные ножки далее к коленям, затем к голеням, затем к маленькой ступне и изящным пальчикам. В такой последовательности Стефан посмотрел на ее закинутую ногу, тут же оторвав свой взгляд и тупо посмотрев в телевизор, зная, что ничего интересного для себя в нем не увидит, но убежит от мыслей о ее ногах. Без единой вены, как ее руки. Идеально гладкая светлая кожа ее тела, наверняка, сводила многих мужчин с ума. Стефан старался держаться. Ему было легче напиться, с одной стороны. Что он и сделал, хорошенько глотнув своего виски. Анна пригубила свой, и сказала:

– Стефан, может быть скажете, откуда у вас такая фобия?

– Фобия?

– Да, ведь такой страх вряд ли есть врожденным. Я права? Если вам неприятно, вы так и скажите. Мне лишь интересно, не более.

– Да, боюсь эту историю будет неприятно и неуместно вспоминать в нынешнем контексте…

– Я понимаю. И то, что, скорее всего, она очень длинная, тоже не предрасположит вас поведать ее.

Стефан не понял, всерьез ли Анна это сказала, либо с иронией. Может быть, ей действительно было интересно узнать это. Но ему было неприятно вспоминать это. Он опустил свой взгляд и подумал несколько секунд. Чертова безотказность!

– Однажды, – начал он. – Я и моя супруга решили поехать к моим родителям. Начало марта, гололед. Шестого числа у меня был день рождения, но выехать решили на следующий день. Моя мать хотела, чтобы я погостил со своей супругой пару дней в родительском доме. Да и она была рада такому случаю. Мне немного не хотелось. Словно что-то чувствовал я в тот день. Понимаете, о чем я?

– Пока что, не совсем, – заинтересованно смотря на Стефана, ответила Анна.

– В общем, сели в мой Capri, на самом деле автомобиль моего отца. Он перестал на нем ездить, выйдя на пенсию, отдал его мне, хотя я, в отличие от него, водитель никудышный. Так вот, погода мерзкая. Ночью маленький минус. Днем маленький плюс. За что ненавижу этот месяц март, и возненавидел еще сильнее после этого случая. В общем, я не рассчитал запас топлива. Свернули на одну дорогу, была небольшая заправка там. У резкого спуска. Он мне тоже не понравился. Но заправиться нужно было. В общем, заправились, я выехал на дорогу, заметил, как юнец, работавший заправщиком, не закрыл колпак на автомобиле. Я выбежал закрыть его. Дело на несколько секунд, подумал я. В общем, во всем виноват я… Во всем… – Стефан сделал паузу, чуть надавив пальцами на переносицу, после чего продолжил. – Трак. Как раз выехал и, видимо, на спуске его занесло. Спуск резкий и скользкий, а такую махину если занесет, то она становится неуправляемой. Водитель ни в чем не виноват. Я даже не стал подавать в суд. Это я оставил автомобиль в неположенном месте. В общем, с большой скоростью он врезался в мою машину, в которой находилась моя беременная супруга. У меня лишь задело руку, которой я держался за ручку дверцы, будь она проклята. Ее заело… Я старался успеть открыть ее. Меня отшвырнуло в сторону. Когда поднялся, увидел ее… Мерилу… В этой смятке… Она и мой ребенок...

– Ребенок не выжил? – спросила Анна.

– Мерилу была на седьмом месяце беременности. Надежда была, но шансов не было. После такого удара… Медики старались спасти их жизни. Но ни Мерилу, ни Роберт – не выжили. Мой сын умер еще до смерти своей матери, как сказал мне хирург, сделавший кесарево сечение. Она же цеплялась за жизнь всю ночь, умерев под утро.

– Простите, Стефан. Мне так жаль. Как давно это было, если вам не трудно…

– В 1979 году. С тех пор я и боюсь автомобилей. Скорее всего, это психологическая травма, как сказал мне один психотерапевт, у которого я наблюдался после случившегося. И неизвестно, пройдет ли это вообще и когда-нибудь. В любой момент может случиться рецидив, сопровождающийся резкой давящей болью в голове, потерей сил и ориентации в пространстве, даже потерей сознания. Врачи называют это эпилепсией, приступы которой у меня несколько раз случались, но о чем я не говорил своему психотерапевту. Мне это не выгодно. Наблюдаюсь в неврологии с нарушениями сна, так я это называю.

– Но вы же живете один? Кто вам окажет помощь, в случае сильного приступа?

– Особо сильных не было. Был лишь один такой, более-менее опасный, но моя очень чуткая соседка поняла, что со мной что-то не так, когда услышала через стенку, что я упал. Стены у нас тонкие… Врачам врал о помрачении. Не хотел этого диагноза…

– Какой ужас, Стефан! – сказала Анна. – Еще раз, простите меня за то, что вынудила вас к такому неприятному разговору!

– Что вы? Не стоит! Вы хотели – я рассказал, – поскромничал Стефан, надпив виски.

Анна смотрела на него. На то, как он делает это. На его молчание. Несомненно, его молчание многого стоило, но его слова – еще большего. Она также решила помолчать, чтобы постичь Стефана в молчании. Тому, видимо, было очень удобно молчать. Но также, ему всегда было в тягость молчание женщины. Поэтому, он спросил после долгой паузы:

– Ну, а вы? – чтобы отвлечь Анну от неприятных мыслей, если они у нее возникли после его грустного монолога. – Замужем?

– Я вдова, – кратко заключила Анна.

– Вы правы, что-то общее у нас все же есть, – цинично подметил Стефан, не особо желая этого делать.

Анна уловила его настроение, сказав в шутку:

– Если что, все трое моих мужей умерли естественной смертью.

«Трое?» – подумал про себя Стефан, будучи уверенным в том, что Анна была замужем два раза точно, но что бы три… Он старался скрыть свою заинтересованность. Но Анну было не провести. Она решила добавить:

– Мой первый муж был генералом, очень ответственным и жестким человеком, но не умел держать при себе эмоции, за что и расплатился своей жизнью. Мой второй муж был помощником министра, как я сейчас. Его же погубила чрезмерная доверчивость и мягкотелость. Мой третий муж был нефтяным магнатом. Власти у него было намного больше, чем у двух предыдущих мужей вместе взятых. Но алчность… Она сожрала его, хотя он думал, что наоборот. Это и имела. С этим и живу сейчас.

Стефан кивнул головой в ответ.

– Так что же? – резко спросила Анна. – Вы собираетесь мне рассказывать о своей книге?

Стефан постарался быстро переключиться с темы мужей Анны на тему своей книги, но вышло довольно медленно. Алкоголь затормозил его реакции. У его мыслей были следы, и он старался как можно быстрее замести их, чтобы этого не было видно Анне. Пьяна ли она сейчас? Он не мог понять, судя лишь по одному ее внешнему виду, сам чувствуя себя довольно пьяным.

– Представьте себе изолированное общество. Общество, а точнее поселение радикалов-отшельников, состоящее приблизительно из трехсот человек. Изолировали они себя сами на одном из островов, скажем так, к северо-востоку от полуострова Лабрадор. Они выбрали очень скалистый и труднодоступный остров для ведения своего быта. В суровом климате с чертами редколесной тайги, даже тундры, они жили с мыслью, в которую верили. А верили они… Пока об этом не скажу. Скажу, что у них все было. Все, что было необходимым, скажу так. Источники еды, воды, огонь, укрытие и снасти с ремеслом – каждый в чем-то ловок (кто-то в охоте, кто-то в строительстве и т.д.). Они своевременно подготовились к своему идейному переселению – бегства от Третьей мировой войны, в скорое наступление которой они искренне верили, а может быть уже в ее происшествие во время их жизни на этом острове. В общем, ярко выраженное, радикальное клерикальное общество с идейным лидером. Так называемым, святым отцом, пастором, пророком, чье слово – единственный и неоспоримый закон, поскольку он – слагатель слов божьих. Он собрал этих людей, и подготовил их к этому переходу, тщательно все продумав и подготовив. Поэтому, их жизнь была налажена в той степени, которая требовалась. Без телевизоров, радио и остальных средств связи с внешним миром. Их не должны найти. Но они верят в приход Христа, который заберет их – «избранных». Так называл их идейный лидер, так мыслил о себе практически каждый поселенец. Но, в том то и дело, что «практически каждый».

Стефан сделал паузу, чтобы глотнуть слюну и виски вместе с ней. Анна больше не притрагивалась своими губами своего стакана, внимательно слушая Стефана. Тот продолжил:

– В поселении рождается мальчик с уникальной меткой на лбу. В том месте, где по индуизму находится третий глаз. То есть чакра, именуемая как «Аджна». Шестая чакра, отвечающая за сознательное восприятие окружающего мира. Этот мальчик по мере взросления демонстрирует отличные интеллектуальные и интуитивные способности, ярко выделяясь на фоне остальных детей, и даже большинства взрослых. Некоторые из них даже верят в его особенность и важное предназначение в их будущей жизни. Но…

Анна так и знала, что есть это «но», и не перебивала Стефана, терпеливо ожидая, пока он продолжит свою мысль:

– Но все больше наблюдая за окружающим его миром, этими людьми и их радикальным (практически инквизиционным) укладом жизни, этот мальчик, которого назвали Марком, что тоже символично… Он… В общем, я бы рассказал, если хотя бы начал бы формулировать эту мысль на бумаге. Сейчас она теряется в моей голове.

– Он и являет собой Иисуса? Или прообраз?

– Не то, что бы… В общем, не могу пока сказать что-то конкретное… Говорю, что застрял на этом объеме, который порождает во мне эту фрустрацию.

– Вы считаете, что этого мало?

– Что?

– Вы говорите, что вот дошел до определенного объема, не так уж много и написал. Но и это уже неплохо, хоть я и понимаю, что идея довольна объемна. Именно, поэтому достигнутый на данный момент вами объем, вы считаете ничтожным, никудышным, и вы сомневаетесь. От части, благодаря противоречивой человеческой психологии. С одной стороны, чтобы не поздно было бросить, что я вам просто запрещаю делать. Слышите меня? Запрещаю! С другой стороны некий страх или же последующее неудовлетворение потраченным временем, особенно касательно результата и восприятия этого результата лично вами и другими.

– Мне не важно мнение других людей. Я пишу для себя.

– И насколько же вы пишете для себя, Стефан? Не глупите, – иронично отозвалась на его слова Анна.

– Не глупить? Что это значит?

– Вы можете заработать кучу денег на одной лишь идее, которую, хоть и решили не хоронить в своей голове, но которую и в чулан запрятать вы вовсе не против, судя по тому настроению, которое вы питаете к своему труду на данный момент. Я же говорю вам, что вам всего лишь нужно написать ее и, что тоже немаловажно, показать. Продемонстрировать ее миру. Остальное уже не на вашей совести.

Стефан выдохнул типично для себя – с нотками упадка духа и отрицания осмысленности услышанных им слов.

– Сказать по правде, я все равно чувствую эту тупую пустоту в себе. Словно не могу пока творить, резко спохватившись. Но вам огромное спасибо за ваше честное мнение.

– Да что вы говорите? – включила пока что терпимого циника Анна, – Пустота? Действительно? – даже как-то насмехаясь, словно, чтобы поддеть Стефана, но в нужном смысле.

– Не знаю.

– Вам просто нужен стимул. Творческие люди часто называют его вдохновением, но в более безвозмездном смысле энтузиазма.

– Возможно.

– Кстати, а почему вы решили, что они должны были бы поселиться к северо-востоку от полуострова Лабрадор? И каков был ваш расчет, когда вы сказали, что ресурсов им вполне хватало бы?

– Ну, знаете. История знает многих моряков, а еще большее количество утаивает, которые погибли, пытаясь в свое время открыть Северо-Западный проход. Поверьте мне, далеко не частое судно и в наше время проплывает в сторону Баффиновой Земли, и то, по четко проложенному маршруту. Их лидер рассчитал, что этот остров останется сокрытым от многих глаз и посягательств. Ему поверили. Те, кто хотел также уберечь себя. И даже не лишь в контексте Третьей мировой войны, но и в контексте встречи с людьми как таковыми, вообще. Социофобы, понимаете? Причем, сознательные. Сознательный выбор каждого человека, отправившегося за своим лидером на край света. Там, где мир встречается со льдами Арктики, отпугивающими даже самых отважных мореплавателей, встречающих лишь тех, кто вынужден быть там. Ну, а ресурсы… Они также были оценены заранее. Вы же не думаете, что он повел их в пустыню, подобно Аврааму, по которой они бы бродили сорок лет? Это похоже на пустыню, но с оазисом среди скалистых берегов. С автономным отоплением и светом, с продовольствием в виде домашней птицы и мелкого рогатого скота, овощей, выращиваемых в созданных ими теплицах. Все продумано, понимаете? В море – рыба, тюлени. В заброшенных шахтах – уголь, на случай поломки электрообогревателей, вероятно, далеких от совершенства, но все же. Охота на песцов и зайцев. Ну и, конечно редко, на забредших белых медведей, которые в поисках пищи не то, чтобы проливы, а моря переплывают. И строжайшая клерикальная система управления – единственное, что напоминает в их обществе средневековье. Нарочная аналогия.

– Вы не любите эпоху Средневековья?

– Я там не был, я не могу сказать люблю я эту эпоху или нет. Я люблю эпоху, в которой живу я. А вот как-либо судить об эпохе Средневековья я могу иметь наглость, изучив множество исторических и теологических источников, указывающих на те, или иные моменты. Я думаю, эта тема займет много времени, не стану распространять свои мысли насчет этой мрачной эпохи. Я думаю, вы и так догадываетесь, каково мое отношение к ней. Вы же это имели ввиду, когда спрашивали, люблю ли я эту эпоху?

– Вы сказали, что они решили уберечься от Третьей мировой войны и людей. Вы думаете, что она будет в скором времени? Ведь, я так понимаю, события в вашем романе описывают недалекое будущее?

– А вы думаете, что ее не будет?

– Нет, я так не думаю. И мне бы не хотелось ее застать.

– Я думаю, мало кому хотелось бы.

– У меня на то особая причина.

Стефан вопросительно посмотрел на Анну, застыв в своем взгляде. Анна поняла, что ей придется ответить:

– На войне погиб мой старший брат.

– Ваш брат? – переспросил Стефан.

– Так точно.

– Он воевал за армию Италии? – позволил себе нескромный вопрос Стефан, после чего получил не менее скромный ответ Анны.

– Это не важно. Важно то, что происходит сейчас, – Анна чуть приблизилась к Стефану, сделав свой тон тихим и выразительным. – У вас, Стефан, очень сильная идея. Интересная завязка, пусть и с банальной отсылкой к библейской догматике. Но все гениальное просто. И ваш роман может стать великим. Я это вижу. И вам лишь нужно преодолеть свою фрустрацию. Я уверена, вы преодолевали ее не раз, когда писали очередной научный труд. Единственное отличие вашей идеи от того, что вы делали до этого – это ее художественность. Это роман. И вы должны его закончить. Иначе, считайте, что религия одолела вас, а вы, по сути имея хорошую артиллерию, просто сложили ее.

Стефану речь Анны показалась очень вдохновляющей. И сама она выглядела довольно вдохновленной и… расплывчатой. Если бы он еще не был так пьян… Все из-за этого. Он уже плохо связывал мышление с речью. Чувствовал, что его сознание резко затухает, как лампочка, а язык заплетается, как шнурок на ботинке. Почти никогда он так не напивался. Может быть, перенервничал? Он старался задать себе этот вопрос, облокачивая голову на спинку софы. Ему казалось, что это на минутку. И даже Анне он сказал об этом. Что вот, момент, и он встанет и пойдет, чтобы не бременить ее своим присутствием. Но голова так потяжелела, а руки стали настолько неподъемными. Он боролся с той мыслью, что уже не в состоянии подняться, но явно проигрывал и морально, и физически.