Текст книги "Богоубийство (СИ)"

Автор книги: Морган Роттен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 36 страниц)

Марк прилег у костра, подложив руки под голову не в силах заснуть от мыслей о завтрашнем дне. Думал о надежде и вере в философском смысле. Поскольку, без того и другого он бы уже сдался. В этот момент в его боку закололо. Не так сильно, как раньше, но все же, его внутренности напоминали ему, что он не так уж и здоров. И завтрашняя попытка – абсолютная авантюра. Но с четко очерченными светлыми краями, касающимися его души.

Он чувствовал в себе что-то наподобие того, что люди называют душой. В области груди его она болела тупой болью, желая исцелиться. Верит ли он в исцеление? Марк не знал. Но что еще остается, когда не хочешь, чтобы твоя душа стала такой же мрачной, черной и никчемной, как у тех людей, от которых он спасся. Не спаслись его родители. За это болела его душа. Он чувствовал личную ответственность за свой успех. Будто он предаст их, упустив тот невероятный шанс, который появился у него, пусть и пугающий.

Марк смотрел на костер и думал, что все же очень хотел бы верить в исцеление своей души. Ведь, отчего же тогда цель в жизни? Оттуда же она и берется… из желания вылечить себя от бремени источающего червя в груди…

Эта картина не сходила с глаз Марка, настолько отчетливо он представлял себе это. Как он делает первый шаг в воду, немного прохладную, но достаточно теплую для того, чтобы не получить обморожения. Делает второй шаг, нащупывая дно, которое становится все глубже в синем океане, который, по сути, обнажает его, давая Марку некоторое время до прилива. Прилив опасен. Он может снести его в открытый океан, бросить на камень – добить его попытку зацепиться за жизнь в этой борьбе. Не только с природой, но и с самим собой. По существу с самим собой. Потому, что каким бы сильным соперником ни была бы природа, сам человек себе сильнейший враг.

Первый гребок. Бок немного тянет, но это поначалу. Поскольку, потом начинают болеть руки и спина. А Марк гребет. Гребет, возможно, смерть его гребет где-то рядом. И не была бы она так страшна без паники, которой Марк пока что не подвергался и всячески сторонился, стараясь иметь ровное дыхание.

Первый камень на пути. Можно передохнуть. Марк оборачивается назад, и видит остров, который не так уж и отдалился, как и материк, который практически не приблизился. Сложнейший путь, а осознание этого еще сложнее. Марк тяжело дышит. Ему это уже не видится. Не снится. Он это делает. Уже. Впереди большая гряда островков и отмелей. Некоторые из отмелей такие, что Марк дотягивается до дна кончиками пальцев. Но стоит проплыть чуть в сторону, и глубина океана увеличивается в десятки раз, как и течение, с которым также приходится бороться.

Явно переоценил свои возможности… Как-то так думал Марк, когда чуть не захлебнулся, почувствовав невероятную слабость в плечах и в мышцах пресса. Уже и мысли отходят на второй план. Все действия доводятся до автоматизма. Организм функционирует на грани возможности.

Изнеможение… Вот, что чувствует Марк…

Дышать все тяжелее. Боль обширнее…

Очередной закат… Сколько Марк их уже видел…

Солнце приближалось к горизонту. Так быстро…

А эта полоска суши, лишь только начала казаться больше и зеленее…

Волны все выше и пенистее…

Он не успеет до прилива… Он уже начинается... Уносит с собой отважного пловца на глубину… Порой вода далеко не символ жизни, и, плавая в ней, уж точно не стоит рассчитывать на эту жизнь…

Эмоции затухают, как лампочка… Как солнце, что скоро зайдет за горизонт… Впереди только вода… Последний видимый камень… Может быть, остаться на нем? Но проснется ли он завтра на нем? Не скроется под воду? Нет, нельзя… Или да? Или нет?..

Снова Марк глотнул много пенистой воды с волны, чуть не потопившей его в своей громадной массе. Волна против него. Широкая… Всесильная… Он никто против нее… и против следующей… их сотни… тысячи…

Нельзя так думать… Нельзя глотать воду… Нельзя смыкать глаза… Глаза… Они закрывались, не смотря на то, что Марк не прекращал движения…

Руки отпадают от плеч, как у куклы… Именно так он себя чувствовал в этот момент, признавая, что с каждой минутой все меньше сопротивляется стихии. Она сильнее в непомерное количество раз…

Он никогда не чувствовал себя так… Словно вода поглощала его сознание…

Вода…

Ее слишком много…

Долго…

Мучительно…

Невыносимо…

Запредельно…

Чувств практически не осталось…

Они умирают…

Покидают его…

Стефан Полански

Сентябрь, 1986 г.

XXV

Его лоб онемел.

От этого Стефан и проснулся, почувствовав, сквозь лобную кость, как во что-то упирается головой. Это стол.

Закончив главу, Стефан уснул прямо за ним. Чуть ли не впервые с ним было такое. Он писал почти всю ночь, написав довольно много, как для себя. Сам не верил, смотря на стопку отпечатанных листов, что лежали около его печатной машинки.

Разминая лоб одной рукой, второй он нащупал очки, которые успел, видимо, снять перед тем, как заснуть за столом. Надел их. Вспоминал, что всего лишь решил положить голову, и заснул. Выгибаясь, он услышал, как его позвоночник громко прохрустел в грудном отделе, сначала с небольшой болью, которая затем быстро оказалась приятной.

Почесав голову, и поправив очки, он еще раз дивно посмотрел на стопку листов. Слова… Много слов… И троеточие… Многообещающее, вдохновляющее его этим утром. Словно это была точка. Но Стефан любил троеточия. Возможно, поэтому он был рад тому троеточию, которое наблюдал внизу страницы, номер которой уже перевалил за двести, чего Стефан и ожидал от своего весьма компактного, по задумке, романа. Он приближался к своему логичному завершению. Он это уже точно знал, потому что видел перед собой, как нечто не проходящее. Перед глазами его была четкая картина. И как бы ни грела его эта уютная, совершенно не показная радость в груди, он стал убеждать себя, что нет повода довольствоваться проделанной работой, потому что нельзя быть довольным собой в полной мере, априори. И пора уже встать со стула и походить, что ли.

«Странно» – подумал он, – «Неужели, именно так чувствует себя писатель?» – наконец употребив к себе это слово в том самом смысле, в котором Стефан не желал относить себя к представителям данного ремесла, чувствуя неопределенное торжество перед фрустрацией. Словно бог, гордящийся проделанной работой. Все равно гордящийся, в какой-то мере. Стефану не понравилось это сравнение, и он быстро остепенил свои мысли, с трудом ступая на онемевшую ногу.

Нет, никогда он так не писал. Никогда у него не было такой продуктивной ночи. Никогда его пальцы так не болели!

Стефан пошел в ванную, чтобы привести себя в порядок. Умылся, почистил зубы, и понял один неприятный момент. Всю ночь, настолько увлеченный, он провел за печатной машинкой. Не с Анной.

Выйдя на террасу, в нем уже было чувство неловкости. Как и зачастую, Анна загорала под сентябрьским, более мягким, нежели летним, солнцем Сардинии. Ее ножки блестели от крема и аккуратного светло-золотистого загара. Длинные, стройные, прелестные. Когда Стефан выходил на террасу, это всегда было первым, что он видел. Некоторые вещи в жизни не меняются… наверное… Лишь потом, обходя Анну, он натыкался на собственные догадки, смотря ей в лицо – смотрит на него сквозь солнцезащитные очки, или нет? Или же чувствует его на каком-то ином уровне? Он поздоровался с ней, чтобы не быть в догадках, отчасти зажато:

– Доброе утро!

Анна молча лежала еще несколько секунд, после чего чуть сдвинула голову в сторону Стефана, сказав:

– Какая честь, мистер Полански! А я-то думала, отчего сегодня такое солнце дивное, отчего трава зеленее? А это вы решили пожаловать!

– К чему этот сарказм?

– Во-первых, не к чему, а от чего. А, во-вторых, не совсем это и сарказм, а по большей мере иронизация действительности.

– Действительности?

Анна кивнула.

– И что же ты называешь действительностью? Что это? – спросил Стефан, точно не желая задеть Анну.

Но она воспылала, сразу показав ему это своим взглядом, сняв очки.

– Послушай, умник! – резко начала она. – Давай без философских моментов, особенно, когда это некстати!

Ее взгляд устремился в него всей своей несдерживаемой силой. Как бы Стефан ни пытался пересмотреть ее (если бы даже захотел), у него точно ничего не вышло бы. Он опустил глаза, затем отвел свой взгляд вдаль, в сторону моря, и постарался сказать как можно спокойнее, чтобы ее больше ничего не раздражало в его словах:

– Прости, я всю ночь писал…

– Я заметила, что именно этой ночью к тебе приходила муза, – резко вставила Анна.

– И… мне осталась одна глава, я думаю… это будет всего лишь одна глава…

– Поздравляю, – сухо и отрывисто, но более тихим тоном сказала Анна; так, словно была вынуждена сказать это.

– И ты не спросишь, о чем я писал всю ночь?

Стефан чувствовал себя дезориентированным. Впервые Анна не спрашивала его об этом. Он присел около нее, желая заглянуть Анне в глаза, чтобы выяснить, что с ней случилось. Но в этот момент, она поняла, чего хочет он, и отвела свой взгляд. Он пропаливал над горизонтом дырку. Как луч света, несущий собой громаднейшую силу страсти, что была в ней. Разрушительная сила. Стефан коснулся ее руки. Она отдернула ее, но ничего не сказала, продолжая отворачивать от него свое лицо. Стефан коснулся ее подбородка. Настойчивее и серьезнее. Но очень мягко и приветливо спросил:

– Родная, чего ты? Что с тобой?

Анна продолжала демонстративно молчать. Стефан улыбнулся, отчасти не зная, что делать, отчасти, не понимая причину до конца, хоть и чувствовал себя не правым за то, что так беспардонно ушел в себя, хотя должен был уделить внимание этой ночью только ей. Ссоры ссорами, но глупо было закрываться в комнате, еще в день ее рождения!

– Ты обижаешься?

– Я говорила тебе…

– Да-да, прости, я помню! Обижаются только глупые люди! Я помню, – с ухмылкой дурака говорил Стефан, будто признает себя таковым.

Ему было очень неудобно в этот момент. Он чувствовал себя оправдывающимся, хотя конкретно этим он в данный момент не занимался. Поведение Анны давило на него. Особенно то, что и как она начала говорить последним временем.

– Что мы делаем, Стефан? – наконец-то посмотрев на него со скрытым требованием, спросила Анна.

– В смысле?

– Последним временем? Что мы делаем?

Стефан непонимающе смотрел на нее.

– Вот именно, что ничего мы не делаем! Ничего!

– То есть?

– Раньше мы вместе проводили время. С интересом и с азартом. Последние три ночи у нас даже секса не было!

– Я могу исправить это прямо сейчас, – наклонившись к губам Анны, чтобы поцеловать ее, сказал Стефан.

Анне показалось это нагловатым, и она бестактно выставила свою руку, отгородившись от лица Стефана, что выглядело весьма грубо.

– Не в сексе дело! Понимаешь?

– Я не понимаю! – признался он.

– Не понимаешь?

– Да, не понимаю! Скажи мне, в чем!

Анна скрестила руки на груди, которая двигалась туда-сюда от все более частых и глубоких дыханий. Стефан и сам чувствовал, как сердце его стало учащенно биться. Сам готов разнервничаться. Неужели, они снова поссорятся на ровном месте? Сразу с утра?

– В чем дело? – еще раз спросил он, стараясь оставаться максимально спокойным.

– Ты действительно ничего не видишь? Или, ты лишь притворяешься, а?

– Черт побери, Анна! Скажи ты уже прямо! Я не хочу играть в игру «угадай что»! Пожалуйста!

– Ты ничего не хочешь! И ничего не понимаешь, видимо! Ни в чем не видишь смысла! Ведь так? Так, убежденный нигилист? Ты и в наших отношениях не видишь смысла? Теперь ты скажи! Скажи мне прямо! Скажи как есть! Ну же! Говори!

– Что сказать?

Анна стала выглядеть все более разгоряченной. Внутри у нее все пылало, это заметил бы даже слепой, поскольку, она в прямом смысле стала очень горячей. От ее тела исходило такое тепло, которое можно было сравнить с разогретой сковородкой. Стефан в буквальном смысле обжигался ею. И не выдержав, он встал, заходив из стороны в сторону. Анна заметила, как начал нервничать он. Редкое, очень редкое явление. Сейчас он как всегда начнет взвешивать слова, даже будучи нервным. Он будет делать это, не даст осечки себе – вспылить! Как же он достал с этим! Лучше бы вспылил! Сказал бы то, что действительно думает…

– Ты не веришь в наши отношения? Просто ответь! – нетерпеливо выпалила Анна.

– Что значит, не верю в отношения? Анна, я не понимаю тебя!

– Какой же ты кретин! Ненавижу, когда ты так делаешь! Не делай вид, что не понимаешь! Не уходи от вопроса! Ты меня слышишь? Слышишь? – достаточно высоким и очень требовательным тоном говорила Анна, точно начиная скандал. – Ты живешь со мной, ешь со мной, пьешь со мной, спишь со мной… А ты… ты… Ты разве не замечаешь?

– Не замечаю что?

Анна замолчала. Стефан кротко посмотрел на нее.

– Так дело в этом?

– В чем?

– В том, что ты сейчас перечислила. Ты считаешь, что принимаешь меня, обходишься со мной, ухаживаешь… Так что ли?

– Я не это говорила, и уж точно не это имела ввиду! – сквозь зубы, прошипела Анна.

– А как же, – иронизировал Стефан.

– Скажи мне, разве я заслужила? Или, нет, задам вопрос по-другому. Разве я не заслужила? А?

– Не заслужила чего?

– Твоего признания, тварь ты! Невыносимая, несгибаемая ни перед чем тварь! – эмоционально выпалила Анна, чуть не заплакав, но сдержавшись, чтобы никоим образом не намекнуть Стефану на жалость к себе.

Он не должен видеть ее слез и сжаливаться над ней. Она не простит себе этого. Вот, только он и не заметил ничего. Лишь развернулся и пошел.

– Ты куда?

– Собирать вещи, если я правильно тебя понял.

Стефан пошел с террасы. Анна посмотрела ему вслед, на его спину. На то, как шел он отсюда с опущенной головой. От нее. Но пока не ушел. Что-то в ней переменилось, резко, она подскочила с лежака, и побежала за ним. Догнав Стефана в дверном проеме двери той комнаты, в которой он писал, она схватила его за руку, прежде чем он закроется в комнате. Спросила его:

– Ты уходишь? Куда?

Стефан опустил глаза, не зная, что делать в данной ситуации. Все зашло слишком далеко. Все стало непонятным. Он несмело посмотрел на нее, но ничего не сказал. Она сказала:

– Прости меня за то, что я устроила с самого утра! Это было действительно глупо! – положив Стефану руку на плечо. – Не делай и ты глупости, прошу тебя!

Анна с просьбой смотрела на Стефана, он видел это, и сам чувствовал, что не хочет уходить. Сам поддался эмоциям, пусть практически и не показал их. Он чуть приоткрыл рот, Анна тут же заткнула его своими губами. Они быстро упали на постель. Снова Стефан оказался снизу. Он не мог сопротивляться ей в такой момент. Когда она с жадностью пираньи нападала на его губы, сильно, но трогательно расцеловывая их. Как же его влекло в этот момент к ней. Все крепче он сжимал в своих ладонях ее упругие ягодицы. Все крепче становилось у него в штанах. Чувствуя это, Анна стала расстегивать ремень.

– Как же я хочу тебя! – тяжело дыша, чувствуя все большее влечение, говорила Анна.

– А как я хочу тебя! – снимая купальник с Анны, говорил Стефан.

Его руки обхватывали тонкую талию Анны. Сквозь поцелуи, они продолжали обмениваться страстными фразами друг с другом:

– Забудь обо всем! Просто забудь и отдайся мне, мой рыцарь!

– Забыть твой темперамент? Никогда!

– Никогда не говори никогда!

– Ты что-то делаешь со мной…

– Ты околдовал меня… ты!

– Не может быть…

– Может…

– Тогда мы околдовали друг друга…

* * *

Стефану снился сон. С таким ощущением натуральной свежести, каким бывает петрикор спустя минуту после дождя. А все от того, что во сне он ссорился с Анной. Не успел он уладить все вне сна, как конфликт возвращался в его голову, даже когда он не бодрствовал.

В этот момент он больше всего желал освободиться. От сна, который порождал в нем самые неприятные чувства. Поскольку, этот сон был сильнее всего остального на данный момент. И Стефан чувствовал себя беспомощным перед лицом беспощадной Анны во сне. Ее лицо было единственным белым пятном в темно-красной окружающей его обстановке, в которой он узнавал ее дом, но лишь абстрактно. Словно проваливался в яму, снова оказываясь здесь.

– Твоя любовь – чушь несусветная! Неужели ты всерьез, как наивный подросток, считаешь, что любишь ее? До сих пор? – давяще и с агрессией говорила Анна так, чтобы Стефан принял ее точку зрения, сдавшись перед ней раз и навсегда.

– Я верю в нее, – как можно спокойнее отвечал Стефан, но чувствовал головокружение, выводящее его не меньше, чем Анна.

– Значит, все-таки существует что-то такое, во что ты веришь? – заводила в тупик этим вопросом Анна, явно подковыривая Стефана. – Вот только, мне ты не говоришь, что любишь меня! Ни разу не говорил!

Стефану было сложно терпеть напор Анны. Ему самому очень хотелось кричать на нее, обороняться. Но пока молчал, хватаясь за лоб, не зная, как сдержать все эти мысли.

– Ты до сих пор любишь ее. Признайся. Она для тебя святая. Она идеал. Но скажи мне, чем я хуже? Чем я не заслужила подобное обращение, признание? Разве мой секс хуже? Разве мои чувства слабее? Сукин ты сын, неужели я не заслужила! – все более срывалась на крик Анна. – Паршивое, паршивое сердце!..

– Паршивое?..

– Именно! Иначе ты бы не относился так ко мне! Сколько лет прошло! Ты не можешь любить ее, признай!

– А ты не можешь знать этого наверняка!

– Знаю! Поверь мне.

– Нет, не знаешь! Поскольку, ты не знаешь, что такое любовь!

Стефан и сам не заметил поначалу, как громко и резко из него вырвалось это предложение. Совсем быстро осознав это, он понял, что сказал на эмоциях лишнее. Хотя, могут ли слова называться лишними, если они были у тебя на уме, но ты сдерживал их некоторое время? Просто не сдержал на языке?

Стефан замолчал, уткнувшись в пол. Анна пылающе смотрела на него, требуя своим взглядом смотреть ей в глаза. Иначе, она расценит его поведение как слабость. Она была возбуждена и агрессивна, как никогда. Грудь ее то наполнялась воздухом, то также опустошалась, поднимаясь то вверх, то вниз так, что Стефан видел это периферическим зрением. Всегда обращал на это внимание. Сколько силы было в этой груди. Сколько огня в ней горело. Может быть, ненависти?..

Стефан заметил, как Анна взяла в руку вазу, и успел увернуться. Ваза пролетела в нескольких сантиметрах от его головы, ударившись и разбившись о стену. Она сумасшедшая!

– Ненавижу тебя! – выкрикнула она в экспрессии, точно подтверждая догадки Стефана. – Ненавижу! Ненавижу! Будь ты проклят, неуправляемый, нигилистичный сукин сын!

Стефан с опаской смотрел на Анну, вовсе не узнавая в ней ее. Будто другой человек стоял перед ним, если вообще человек, судя по тому звериному состоянию, в котором пребывала Анна. Никогда она не была такой. Даже если этот сон в какой-то степени и продолжал реальность, вне сна она была более сдержанной, пусть уже и успела поселить в Стефане некоторую агонию, которая окончательно добивала его здесь – во сне.

– Так дело в ней?

– Что?

– Смысл в том, что ты ревнуешь меня к погибшей супруге? К моему прошлому? В этом дело?

– Ха! – как можно артистичнее выпалила Анна, стараясь подчеркнуть насмехательский тон. – Ревную? Что за глупое слово, Стефан? Видимо, ты сильно себя любишь…

– Тогда, я не понимаю причину нашего конфликта, Анна! Почему мы ссоримся? Что не так? Ты не хочешь быть со мной? Так и скажи! Или что? Чего ты хочешь?

– А чего хочешь ты, милый?

Стефан молча опустил глаза. Как же Анна ненавидела это. Она была готова взорваться, наблюдая за тем, как он задумался и поник в себе. А Стефан и не знал в этот момент, чего он по-настоящему хочет. Чего хочет она от него, такого неопределенного флегматика, желающего в конкретно этот момент лишь одного – поскорее убраться отсюда, из этого сна. Он понимал, что это сон, каким-то образом. Сам не знал, как. Как эпилептик, Стефан зачастую не различал границы сна и реальности, поскольку время от времени ходил во сне. Но когда сон выражал ярко-негативные эмоции, он почему-то знал, что это сон. И чтобы выбраться из него, зачастую, нужно изменить обстановку во сне. Выйти за какие-нибудь двери, например. Иногда он умел это делать – управлять снами. Особенно, когда понимал, что он внутри. Когда-то он старался убегать из снов с участием Мерилу, но потому, что ему было больно в этих снах. Сейчас же он хотел убежать от Анны, но от той боли, которая забивает гвоздь не в сердце, а в носоглотку, заставляя чувствовать себя бессильным, не в состоянии сделать вдох, подумать, осознать что-либо.

– Пошел вон! – сказала она. – Иди, и чтобы я больше тебя не видела!

Стефан увидел дверь. Наконец-то. Анна сама ему показала на дверь. Огромная, тяжелая дверь, высотой в два его роста. Такую еще с места нужно сдвинуть. Через секунду, когда Стефан уже был у двери, она показалась ему обычной. Метаморфоза. Но дверь по-прежнему нереально тяжелая. Ее невозможно сдвинуть с места. Гротеск… Декаданс…

Стефан обернулся, и посмотрел на Анну. Словно переспрашивал про себя, уверена ли она в своем решении, пока у него не получается открыть дверь. Может быть, в действительности сеньора не хочет, чтобы он уходил? По ее взгляду было непонятно. Но когда дверь вдруг поддалась, она сказала ему:

– Ты сам и давно до меня выбрал быть со смертью. С ней и живи. Просыпайся с чувством того, что она в твоей постели, как прежде. Но не я.

И теперь Стефан почувствовал в своем сердце гвоздь. Словно какая-то невидимая рука вбила его в сердце Стефана, а затем тянула за него вниз, опуская в желудок, прорезая плоть, что было еще больнее предыдущей боли. Затем тянула туда, в дверь, чтобы он не остался здесь ни на одну лишнюю секунду. Что-то держало его прямо за сердце. И оно болело, кровоточило, и билось в руке тьмы. Именно во тьме он оказался. Но она не могла забрать его. Стефан будто прирос к своему сердцу, его невозможно было достать из него. Не отпускал какой-то неестественной внутренней силой. А тьма держала, тянула его сердце вместе со Стефаном, не сдающимся ей.

Тьма стала превращаться в ночь. В безупречную, ту самую, что была до сна. Она превращалась в утро, в котором Стефан начинал просыпаться. Тревожно, судорожно, с быстро бьющимся сердцем в груди. Снова Стефан не увидел Анну в постели. Он никогда не видел, как она спит. Даже если это слишком раннее утро, как сейчас.

Стефану пришлось подняться с очень неприятным ощущением в груди. Горький осадок был в нем. Какое-то послевкусие. Он сразу же пошел справить нужду – единственное приятное ощущение этого утра. Смотря на себя в зеркало, он заметил несколько черных засосов, тянущихся от шеи к сердцу. Было странно видеть это, до сих пор пребывая в эффекте от недавнего сна. Какое-то противоречие было в нем. И как только Стефан смыл воду в унитазе, он услышал стук в дверь. Четкий, но тактичный. Три коротких раза, отмерянных до максимальной точности.

Стефан сразу понял, что это не Анна. Во-первых, она не так стучит. Во-вторых, вряд ли бы она стучалась бы в свою спальню. Кто же? Тихо подойдя к двери, он стал перед ней, ожидая, может быть постучат еще раз. К тому же, как так может быть, что дверь закрыта изнутри, раз ее нет в комнате? Или же, дверь не закрыта, и этот кто-то стучит из вежливости? Как всегда, в голове много глупых вопросов. Особенно много их становится в подобные моменты. Можно просто открыть дверь.

Надавив на ручку двери, Стефан открыл ее, тем самым поняв, что все же она не была закрыта на замок. Но также он увидел, ввергнувшись в некий конфуз, что перед ним высокий метис с непроницаемым лицом.

«Монсак?» – вопросил про себя Стефан, пока не в силах что-либо понять, – «Анна куда-то едет? Почему он здесь?» – продолжал он спрашивать своим непонимающим, растерянным взглядом. Монсак, посмотрев в глаза Стефана, вежливо сказал:

– Мистер Полански, доброе утро!

Стефан хотел поправить очки, но когда попробовал, то понял, что на лице их нет. Он кивнул головой в ответ, чувствуя себя глупо.

– У сеньоры Роккафорте предвидится срочная и очень важная встреча. У нее нет времени прощаться с вами, поэтому, она попросила передать вам, чтобы вы собрали вещи в течение тридцати минут, и покинули ее дом. Место в самолете уже забронировано.

– Что? – теперь уж точно чувствуя себя как полный кретин, спросил Стефан, – Она мне ничего такого не говорила… – будучи растерянным, продолжил он.

– Сеньора Роккафорте так велела, – кратко и невозмутимо сказал Монсак.

– Эмм… – все пытался прийти в себя Стефан. – А я могу ее видеть? Она же еще здесь, как я понимаю?

– Она не хочет вас видеть, мистер Полански.

В этот момент Стефан почувствовал, как сердце издало несколько отчаянных болезненных стуков, точно сжимаясь, не в силах то ли понять, то ли принять такую внезапную новость. Кровь будто бы сгустилась в венах, и в голове стало очень тяжело. Стала казаться ему свинцовой. В чем дело? Как бы Стефан не вопрошал, он точно не узнал бы причину в своей голове. Все также непонимающе, с каким-то вопросом он продолжал смотреть на Монсака, который словно читал в нем этот вопрос лучше самого Стефана, опережая его:

– Также сеньора Роккафорте просила напомнить вам, чтобы вы не забыли забрать с собой свою печатную машинку и текст рукописи.

– Что? Я… я не понимаю… Она выгоняет меня? – негодующе продолжал Стефан, понимая, что тот привкус, что остался у него после сна, все же имел причину.

Будто он доедал сейчас все то, что видел в нем. И это явно был очень неприятный вкус, с горечью и с солью.

Понимая, что иного выбора нет, Стефан и сам захотел домой в этот момент. Вспоминал о родной комнате, о виде из окна. Ему явно было здесь скучно. Анна, наверное, понимала это, сама почувствовав скуку с ним. Поэтому, взяла инициативу в свои руки. Сам он бы не посмел бросить ее. Так он подумал в данный момент.

Тупая верность… Чем больше сердце, тем легче нанести ему удар… Хотя, может быть она права, и оно всего лишь паршивое…

Стефан начал собирать вещи. В прошлый раз она, по крайней мере, оставила письмо. Сейчас же она явно была дома, но прислала Монсака, точно не желая видеться с ним. Как это назвать? Безумие? Или же, наоборот, так даже лучше? Не говорить «пока», «прощай», посвящая пламенные прощальные речи. Может быть так лучше? Попрощаться заочно… Как с чужим человеком…

«Ты никому не был родным, раз уж на то пошло» – критично подумал про себя Стефан, утрамбовывая вещи в чемоданы. Одиночество было его самым прямым родственником. А нигилизм был самым универсальным лекарством. Ведь, в чем смысл жизни? Как философ, он так и не ответил на этот вопрос. Как и на множество других вопросов, на которые способен ответить самый простой, неизощренный и нетребовательный к жизненным принципам обыватель жизни. Подобно червю, обманувшего себя, что он вдруг почувствовал крылья за спиной, превратившись в бабочку, Стефан признал свое истинное место, снова зарываясь под землю. Там его дом. И чтобы никто его не видел…

Выходя через центральный вход, ступая вниз по массивным ступеням, Стефан сразу же заметил карету, поданную ему, чувствуя меланхолию – точно осенний дождь внутри него. Все же момент был не лишен грусти. Хотелось ли ему плакать? Однозначно нет. Укорять себя? Возможно. Спрятаться от внешнего мира? Это точно! Этого он хотел. Пусть люди дадут ему почувствовать себя в своем панцире. Пусть больше никто не спрашивает его о книге. О том, как у него дела. Они всегда одни и те же. И вряд ли они интересуют кого-то настолько серьезно, насколько настойчиво бывает спрашивают об этом, точно доставая его из этого панциря. Хватит! Всего хватит! И раздумий тоже! Вечно они сливаются, сгущаясь, словно в небе облака, как сейчас над его головой. На Сардинии наступает сезон дождей, судя по всему. В его жизни тоже. Много ли в ней было солнца? Судя по всему, ему довольно.

Подойдя к карете, Стефан все же решил обернуться, посмотреть на второй этаж, на балкон, что нависал над центральным входом. На нем он увидел Анну. Широко опираясь на свои руки, она смотрела вниз, на него, сдержанным, но горделивым взглядом, выражающим вечное молчание, выказывающим некоторую вынужденность этого момента. Того, что она провожает его своими пламенными глазами. Чувствуя каждой клеточкой своей спины приближение Монсака, который также вышел посмотреть Стефану вслед. Надежный помощник поистине невероятной женщины. Даже сейчас Стефан считал ее прекрасной… А он дурак… Наглый дурак, который забрел в часть ее жизни… непонятно зачем и почему…

Заблудший философ опустил голову, пригнулся, и залез в карету. Ивозчик стегнул лошадей. Стефан уткнулся взглядом в свои колени и подумал о том, что ничто не вечно.

XXVI

Вернувшись домой, Стефан получил двойной удар, обнаружив в почтовом ящике повестку в суд двухмесячной давности. Он упал в кресло, потеряв остаток моральных сил, заставляя себя вчитаться в текст повестки еще раз. Нет, он ничего не перепутал. И уж точно ничему не удивился. Скорее почувствовал себя обреченным, отрешенным от всего. Ему было досадно, что его брат совершил это второй раз.

Убивший однажды, скорее всего, повторит. Как и предающий дважды. Люди не меняются. Стефан склонил голову, всей душой желая напиться. Он понимал, что он пропустил суд, проводя время с Анной. Он совершенно ничего не знал. И сейчас он даже не знал, в какой тюрьме отбывает свой второй срок его родной брат. Но он узнает. В этот раз он навестит его, пусть он и почувствовал в этот момент глубочайшее одиночество. Он всегда чувствовал его. Но пока он знал, что хоть один, а точнее, единственный член его семьи с недавнего времени на воле, где-то рядом, где-то живет своей размеренной жизнью, он не воспринимал это так близко к сердцу. Сейчас же оно треснуло необратимо, как бокал, который в принципе уже разбит. И теперь его точно пора выбросить на помойку.

Льюис, единственный живой человек, оставшийся в его жизни. Он неоправданно забыл о нем, пока все свое время посвящал Анне. И ему было очень неудобно от этой мысли сейчас.

Стефан стиснул зубы и встал с кресла. Нельзя позволить себе остаться дома. Льюис поддержит в любом случае. Четыре стены убьют его. Ему нужно выбраться. Стефан пошел в бар.

– Ты бы мог вдохновить миллионы людей не меньше, чем ты вдохновляешь меня, дружище! – подбадривал его Льюис, сидя на их месте в баре, попивая виски. – Ты совсем один. Прости, но все твои родственники мертвы. Брат снова в тюрьме. И нужно обладать величайшей силой, чтобы пережить это за какие-то несколько лет, вытерпеть эти явления смерти в твоей жизни, и просто жить. Ты огромный молодец, Стеф! Ты как никто другой держишь удар. Ты мужественно справляешься со всем тем, что подбрасывает тебе жизнь. Я бы так не смог, правда! И я бы очень хотел иметь такие стальные яйца, как у тебя! Серьезно. Может быть, поэтому ты нравишься только сильным женщинам. Самым сильным в этой жизни. Потому, что слабые сразу же чувствуют твою внутреннюю энергетику…