Текст книги "Богоубийство (СИ)"

Автор книги: Морган Роттен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 36 страниц)

– Так это ты принес тот труп, который ты называешь Линдой? Ты – бесстыдный некрофил, смеешь называть себя спасителем? – возмущенно поддерживал дискуссию Джулиан.

– Не я назвал этого человека Линдой, и не я убил это Божье создание. Ты – безмерный лжец, смеешь называть себя преподобнейшим? – будто насмехаясь, но с абсолютно серьезным лицом спрашивал Марк.

– Не слушайте его! – растерянно выкрикнул Джулиан, оборачиваясь на людей. – Вы разве не слышите, он бредит! И несет ахинею! Он еретик! Разве не помните, как…

– Они помнят все, Джулиан! И даже больше, поскольку они не стадо овец, как ты привык думать! – уверенно перебивал Марк. – Они помнят каждое твое убийство, посредством которого ты лишь запугивал людей, тем самым укреплял свою власть. Они помнят, что обещал ты им тогда, там, в Мэдисоне, в котором на самом деле нет войны. Я там был и видел это.

– Врешь! – поспешил выкрикнуть Джулиан, но уже услышал, как толпа тихо загомонила в обсуждениях.

– Я видел все, люди! Я видел, как два с половиной десятка лет подряд Джулиан врал вам, говоря, что Мэдисона нет. Что Нью-Йорка нет, Лос-Анджелеса и Сан-Франциско тоже, по-видимому. Что часы на площади города уж давно остановились. Но они идут. И дети ходят в школу, а их родители на работу. А если не ходят, то ездят на тех автомобилях, которые вы тогда и представить себе не могли. Войны нет!

– Войны нет? – стали задаваться вопросом люди, смотря друг на друга, очень желая в это поверить.

– И не было? – спросил из толпы один смельчак.

– Она закончилась, мой друг! И вам пора очнуться, мои дорогие. Пора проснуться от этого дурного и страшного сна, в который вас погрузил этот гнусный лицемер. В Мэдисоне, как и в других городах, 2039 год от Рождества Христова, если вы вдруг забыли счет годам. Это, чтобы вы поняли, как долго этот человек, назвавший себя пророком, водил вас за нос ради того, чтобы быть хозяином собственной маленькой утопии на острове, который он назвал Спасением. Но это ли для вас спасение, хочу я вас спросить? Так вы хотите жить?

Джулиан почувствовал спиной десятки укорительных, просверливающих в нем огненные дыры взгляды. И подняв глаза, он лишь подтвердил свое чувство, увидев точно такой взгляд у Брюса, пока что имеющего силы молчать, как и остальные, но только от бессилия. Чтобы линчевание не началось сию секунду, он постарался сказать хоть что-то в данный момент, иначе смысл слов Марка явно перевесит всю его тридцатилетнюю работу.

– Что вы его слушаете? Неужели, вы верите ему – человеку, явившемуся ниоткуда, расписавшему стены кровью, сжегшему нашу церковь? А?

– Ты думаешь, у меня нет доказательств?

– Доказательств? – затрясся Джулиан.

«Почему никто не выстрелит в него из толпы? Почему никто не побежит на него?» – задавался вопросами Джулиан, точно чувствуя скорое поражение, явно не зная, что делать в этот момент. Толпа сейчас была управляема им все меньше. Голодная, несчастная толпа, явно безвольная в отсутствии независимого желания жить. Послушает ли она его в этот раз? Или же, она и вовсе более ни на что не способна?

– Скажи мне, был бы я таким лжецом, если бы не показал эти фотографии Мэдисона – города, который вы точно запомнили таким, но лишь в чем-то. Посмотрите, на его улицы. Какие они сейчас? Кто-нибудь узнает бизнес-центр? А рынок? С одной стороны картинка все та же, но она и другая, не правда ли? Люди в совершенно другой одежде, автомобили уже не те, что вы запомнили, когда покидали родной город! Посмотрите! – сказал Марк, бросив в толпу бумажный пакет со стопкой фотографий.

Люди тут же стали рассматривать их, передавая из рук в руки, бурно обсуждая, слезно вспоминая родной город. Не только пальцы от недомогания, но и голоса их дрожали от осознания того неведения, которое многие почувствовали в себе сейчас.

– Скажи мне, был бы я таким лжецом, если бы не привез вам эту банальную бутылку воды, маркированную 2039-ым годом ее производства? – сказал Марк, бросив в толпу полулитровую бутылку газированной воды.

Люди уже и забыли, что это такое, испытывая неопределенность при звуке, испускаемом бутылкой в момент ее открывания.

– Скажи мне, был бы я таким лжецом…

– Довольно! – перебил его Джулиан. – Нас больше и правда все равно на нашей стороне!

– Правда? – спросил Марк.

– Тогда почему ты один? Где спасатели? Кто-нибудь, кто вывезет нас с острова, чего мы делать не собираемся, кстати?

Марк поднял руку и показал небольшой черный предмет, сказав:

– Видите это? Раньше мы говорили по телефонам. Сейчас же благодаря этому небольшому, но очень мобильному устройству, я вызову бригаду спасателей, и через полчаса она уже будет здесь. Веришь, Джулиан? Хочешь, проверим?

– Нет! Ты обманщик! Почему ты сразу не прибыл с ними, а прибыл один? Может быть, нет никаких спасателей, потому что и людей вовсе нет? А ты сейчас устраиваешь это шоу для чего-то! Я знаю, ты просто мстишь! Признайся, сын мой!

– Я уже сказал тебе, что я не сын твой!

– Верно! Ты – лжец!

– Лжец – это ты, Джулиан. Первым, кто кричит «вор», является сам вор. Люди, на вашем месте я бы сбросил этого лицемера со скалы, как это он сделал с вашими близкими друзьями, а в чьем-то случае, даже с родственниками!

– Ты провоцируешь мой народ на насилие? Этому ты собрался их учить?

– Ты занимался этим все двадцать пять лет, подонок! Ты смеешь еще что-то говорить?

– Дети мои, я не пойму, почему вы все еще слушаете этого еретика? Разве вы не видите, что это волк в овечьей шкуре? Он вернулся, чтобы разрушить нашу истину и наш быт! Или забрать нас на войну, чтобы мы стали пушечным мясом! – выкрикнул Джулиан, смотря на неопределенные, но очень увлеченные лица.

– Войны нет! – еще сильнее выкрикнул Марк, так, чтобы больше не поднимать этот вопрос. – Есть только те видимые смерти, которые ты здесь породил: Линда, твой брат Кристофер, моя семья, семья Мортимера, и десятки других семей, на которые ты посмел поднять свою гнилую руку мнимого правосудия. Ответь мне на вопрос, Джулиан. Насколько нужно быть тщеславным, чтобы убить родного брата? А жену? Ее ты тоже убил? Почему ее нет с нами? Ты думал, что ты создал мир для этих людей. Но на самом деле ты разрушил их мир, посадив их в клетку. И ты должен ответить за это!

– Да! – выкрикнул тот человек, что до сих пор стоял на коленях вблизи Марка, оборачиваясь на толпу.

Выкрикнул и «еретик», который полчаса назад должен был упасть на камни. Джулиан посмотрел на того и на другого, затем бросил растерянный взгляд на толпу, все еще неопределенную. Лишь единицы пока что вслух поддерживали Марка. Но стояли. Никто не сдвигался с места. Словно в ожидании чьей-то четкой команды, распоряжения. Также стоял и Брюс, все еще в неопределенности. Джулиан искал в его взгляде поддержку. Но наткнулся лишь на вдумчивый холодный расчетливый взгляд. Он понимал, что он его последний рубеж. Его палач. Его поддержка. Не дай бог он сейчас поверит Марку. Но тот что-то взвешивал в мозгу.

– Этот человек заточил вас в тюрьму, в которую вы попали добровольно путем обмана. Он сбил вас с толку. И вы не виноваты в этом. Виноват он! В том, что взялся отвечать за ваши судьбы, но распоряжается ими вовсе не так, как обещал, – говорил Марк, замечая, что толпа все более заводится и верит ему, словно не осталось уже чего-либо, во что эти люди еще способны верить. – Он обманывал вас много лет! Он убивал ваших мужей, ваших братьев, детей, близких соседей. Неужели вы не понимаете этого? Не бойтесь признать! Сейчас он ничего не сделает с вами всеми! Он один! Совсем один! Даже без бога!

– Безбожник! Бог всегда со мной! И это ты сжег нашу церковь! Еретик! – выкрикнул Джулиан, лишь бы не молчать.

Он был растерян. Все были настолько вовлечены в разговор, что даже и не заметили, как солнце начало постепенно темнеть, еще сильнее. Марк посмотрел на него, сказав:

– Знаешь ли ты, Джулиан, кто такой еретик, коль каждого непокорного им обзываешь? Видимо, знаешь ты хотя бы один из тех множества путей, которые ведут в бездну погибели. На сии-то пути растлитель увлекает образ Божий, чтоб чрез это найти какой-нибудь доступ, разделяя в нас мысли. Давно ли ты, растлитель, читал Григория Богослова, чтобы упрекать в ереси меня, лжец ты, и иуда!

У Джулиана отняло речь. Один из людей в толпе указал в небо, заворожено смотря на то, как солнечный диск стал темнеть, выкрикнув:

– Смотрите! Что это?

Все посмотрели, подняв головы. Даже Джулиан увлекся тем, что увидел. Дисковидное тело стало перекрывать солнце, постепенно делая его темнее, оставляя все меньше светлого участка. Затмение? Никто никогда не наблюдал его на острове.

– Послушайте меня, люди! Если вы верите в спасение, то верьте мне! – сказал Марк, подняв руку, усиливая влияние своих слов, – И следуйте за мной! Но без него! – показал он на Джулиана.

– Что? Нет! – растерялся Джулиан, увидев, как решительны стали взгляды островитян.

И пискнуть не успел, как несколько людей, что находились к нему ближе остальных, схватили его: кто за плечи, кто за голову, за ноги. И поволокли его, сопротивляющегося, к мысу Смерти. На тот самый край, на котором преподобнейший еще сегодня находился по иную сторону жизни. Ирония, но как посветлел его взгляд от той надежды, что он стал испытывать, когда посмотрел в глаза человеку, недавно приговоренному им к смерти. Как же он надеялся на его прощение в этот момент. На его помилование. Будто поменялись местами. Но человек лишь торжествующе схватил его за волосы, помогая остальным нести святого отца к его суду.

– Убить еретика! – сказал он с еще большей иронией, чем той, которую являл сам собой этот момент. Настолько плачевный и трагичный для Джулиана, что он даже готов был раскаяться в этот момент, если бы не плакал. Слезы заполнили не только его глаза, но и все его нутро, сковав полностью. Он с трудом дышал, судорожно хватая воздух ртом, полным лжи.

Марк вошел в толпу, и сдержанно спросил Джулиана, зная, что тот наверняка услышит его, пусть и не поймет его до конца, чувствуя нарастающую агонию в груди:

– Вы верите в ад, святой отец? По-настоящему? – подчеркнуто, демонстрируя собственное превосходство в данный момент. – Не слышу. Святой отец, верите ли вы в то место, в которое отправляли этих бедных и несчастных людей? Видятся ли вам во снах их лица?

– Прости! Прости меня, сын мой! Боже мой, прости! – закатывая глаза, проговаривал Джулиан, но практически никто, кроме Марка этого не слышал, настолько тихо звучали его слова.

Марк прицокнул языком, подняв голову на солнце. Джулиан увидел шрам на его шее, который оставил медведь, и еще более ужаснулся. Он не верил тому, что это в действительности происходит. Что такое бывает.

– Как быстро все меняется в жизни. Не правда ли, святой отец? Вроде бы, живете себе не один десяток в привычном укладе жизни, думаете, уже ничто и никогда не помешает вам и далее укреплять свою власть над кучкой покорных путем репрессий. Но не тут то было. Наступают перемены. Рано или поздно, – иронизировал Марк.

Когда настало тому место, люди спустили Джулиана на землю, бросили, как визжащую от испуга свинью, чувствующую скорую смерть, чтобы остаток времени он провел на ногах, и остаток пути прошел сам. Сам стал на край не в силах как следует посмотреть в глаза кому-либо. Этот слабый взгляд… Поистине, прячущийся взгляд предателя, слабого, немощного внутри себя… Марк по-прежнему его наблюдал. Даже в момент, в который Джулиан мог бы попытаться показать свою мужественность, борьбу за жизнь, он прятал глаза.

Марк подошел к нему. Вышел из полукруга, в котором до сих пор находился и Брюс. Один на один. Только священник и спаситель, если бы можно было назвать эту сцену такими именами. Марк посмотрел на его голову, опущенную вниз, и прошептал на ухо:

– Как чувствуете себя, святой отец? Как еретик? Или как изгой? Или как преданный? А?

Джулиан затрясся от слов Марка. Внутри себя он молил о пощаде, но вслух был не в силах вымолвить и слова.

– Посмотри! – взяв его за челюсть, и направив его взор в небо, на солнце, сказал Марк.

Остальные также посмотрели, как солнце все более перекрывалось темным диском. Уже наполовину, порождая ночь посреди дня.

– Видишь, что происходит с твоим светилом? Видишь, как твой мир погружается во мрак?

– Зачем? – выдавил из себя Джулиан.

– Что? – все также крепко держа челюсть Джулиана в своей руке, спросил Марк.

– Зачем ты вернулся? Как ты выжил?

– Не кажется ли вам, святой отец, что это чудо Божье? Что сам Бог велел, чтобы я выжил? Или же, вы сами не верите в ту истину, которую проповедовали нам все эти годы?

Джулиан захныкал и закрыл глаза. Марк продолжал держать его лицо по направлению к солнцу.

– Ты хочешь знать, зачем я вернулся? Разве это не очевидно? Я вернулся, чтобы освободить этих людей от такого ублюдка человечества, как ты!

Марк толкнул Джулиана в сторону утеса. Не более десяти метров разделяли Джулиана от обрыва, вниз которого он боялся глянуть больше всего в данный момент. Смотреть в глаза своему страху, чувствовать его дыхание над своим ухом, его приобнимающую руку на плече – нет более нестерпимого чувства. Теперь он это понимал, как все те, кто был сброшен по его распоряжениям туда, вниз, в бездну. Все сжималось в нем в эту минуту. Сердце сжималось, давя на собственные стенки, готовые порваться, как и сосуды, что сжались у него в голове.

Джулиан упал, споткнувшись, когда обернулся на Марка. Тот медленно зашагал в его сторону.

– Пощади! – выкрикнул Джулиан. – Прошу тебя, Марк! О, спаситель!

Но Марк не поверил его лести.

– Мои глаза и без того полны пыли, святой отец! – сказал он со сдержанным возмездием в голосе.

Земля уходила из-под ног Джулиана. Он держался за нее на четвереньках, выглядев жалким и ничтожным организмом, слабым настолько, чтобы настолько же безумно хвататься за жизнь, как за ниточку, что вот-вот порвется. Волю к жизни – ничего кроме он сейчас не испытывал.

Заметно потемнело. Люди подняли свои головы и снова посмотрели на солнце. Оно находилось в стадии затмения приблизительно на три четверти. Скоро останется лишь тоненькое солнечное кольцо вокруг темного диска, что продолжал свой небосводный ход. Некоторые с открытым ртом смотрели на это, при этом стараясь не упустить развязку, что происходила прямо перед ними, пассивными свидетелями которой все сейчас выступали.

– Это чудо! – воскликнул кто-то из толпы, тем самым усиливая общее мнение, подогревая интерес к происходящему.

Марк схватил Джулиана за шиворот, приподнял, настойчиво, и даже грубо, поскольку тот желал остаться на земле. Но не долго ощущая немощное сопротивление пастора, Марк силой оттолкнул его поближе к центру полукруга, чтобы люди хорошо видели его лицо. Пусть сами удостоверятся в покаянии грешного.

– Эмпатия, святой отец. Это так человечно, на самом деле, – начал Марк, держа его за плечо свободной рукой. – Но порой, так сложно, и даже невозможно понять, хотя бы немного, другого человека. Его истинные мотивы, что двигали им по ходу всех тех действий, что он совершал. Не важно, хороших ли, или плохих. Нет четкой грани между добром и злом. Свои действия ты совершал для «бога». Того «бога», которого представлял ты в своих речах и суждениях. Но не того «бога», о котором ты думал на самом деле. Потому, что думал ты лишь о себе. Ты почему-то решил, что сам можешь быть богом своего маленького мира, естественно не без изъянов, но которые ты вправе разрешать самыми бескомпромиссными действиями. Ты решил, что можешь распоряжаться судьбами других людей, почему-то всегда, именно всегда делая выбор в пользу смерти. Ты поклоняешься ей, но так хочешь жить в данную минуту. Ты – лицемер, Джулиан. Мне даже мерзко произносить твое имя после того, что сделал ты, на что обрек три сотни людей. Их ли вина, что они пошли за тобой? Да. Но не их вина в том, что они оказались обманутыми. Чувствуешь разницу? А, преподобнейший?

В этот момент затмение стало кольцеобразным. Оно достигло того самого пика, в котором будет находиться совсем чуть-чуть. Людей поражало это зрелище. Они безмолвно внимали ему, слушали Марка, и абсолютно бездействовали. Остров накрыла полуночь. Лишь краешки летнего солнца напоминали о небесном светиле сейчас.

– Как видишь, пришла твоя пора! Пора тебе искупить свою вину перед теми людьми, которых ты обрек на смерть. И может быть, тебе посчастливиться увидеться с Богом. Ты же веришь в него на самом деле, а? Увидишься со всеми остальными, с Мортимером, с моими родителями.

Голос Марка стал тяжелым, наполненным скрытой болью и сдержанной ненавистью.

– Хочешь увидеться с ними, а?

– Не надо, прошу тебя!

– Я бы очень хотел видеть их живыми сейчас!

– Прости, Марк! – заливаясь слезами, тихо выговаривал Джулиан.

– Что? Серьезно? Ты просишь прощения у меня? Почему же не перед Богом? Ты не ответил. Ты веришь в него?

– Марк не делай этого, молю тебя!

– Почему ты молишь меня, а не Бога? Потому, что вся сила в моих руках сейчас? Да? Почему?

– Не надо…

– Кайся! Кайся перед всеми этими людьми! Чтобы они слышали! Чтобы они знали!

– Марк, ты же… ты же был такой маленький, смышленый… ребенок… ты… я… предал тебя… как Понтий Пилат предал Христа…

Марк посмотрел на Солнце. Затмение пошло на спад. Кольцо разорвалось. Вокруг постепенно начало светлеть.

– Время умирать, – сухо заключил Марк.

– Нет! Нет! Пожалуйста! – заметался Джулиан, начав сопротивляться, чувствуя давление руки Марка на своем плече.

– Тогда кайся! – надавив еще сильнее, выкрикнул Марк, после чего ударил Джулиана прикладом ружья под коленную чашечку.

Джулиан упал на колени. Марк приставил дуло к его затылку. Перед глазами Джулиана тут же возникли лица родителей Марка, лица других людей, чьи смерти были на его совести. Он признавал свою жестокую ошибку. Сможет ли он покаяться в ней?

Марк смотрел на его трясущийся затылок, и вдруг, почувствовал себя на месте Джулиана. Но не буквально, а абстрактно, в мыслях. Ведь сейчас он делал то же, что делал Джулиан на протяжении многих лет. Нравилось ли ему это? Не пора ли остановиться? Он для этого здесь, или нет?

День становился все более освещенным. Солнце обнажало свои золотистые плечи все больше. Марк смотрел на голову Джулиана, чувствуя его страх перед ним. Ни за что он не посмотрит в его глаза. Больше никогда. Он и раньше не умел. Но Марку так хотелось их увидеть. Так хотелось разглядеть то, как Джулиан испустит дух на его глазах, чувствуя покаяние перед смертью. Он вовсе не желал ему смерти как таковой. Он не чувствовал кровожадности по отношению к Джулиану. Не чувствовал в себе желания убийства. Лишь чувство возмездия преобладало в нем. И чувство ценности человеческой жизни. Не мог он просто взять и отобрать ее, даже в смысле мести.

Марк обратил внимание на то, как Джулиан шепчет себе что-то под нос. Затем поднял глаза и голову, несмело, но стремительно смотря в небо. Точно молится. Марк обошел его, чтобы лучше рассмотреть его лицо. Трагичное, кающееся, уповающее в собственной неправоте. Какого же было его удивление, когда Джулиан набрался смелости и посмотрел сквозь слезы в его глаза. Словно отпустил все в этой жизни, покаялся в грехах, смирился со своей плачевной участью, отчасти враждебной по отношению к собственной жажде к жизни, но успокоенной от осознания близости поражения. Марк, стараясь не отвести глаз, и не опустить ружья, стал выглядеть застопоренным. Словно решал спор в своей голове в данный момент.

Он видел покаяние в глазах Джулиана. Он признал свои ошибки. Не в голос, не перед всеми. Но он сделал это. Возможно, на более личном уровне, а соответственно – правдиво, перед самим собой. Хватит ли этого, чтобы Марк его простил? Если бог готов простить смертный грех, стоит лишь чистосердечно, искренне, душевно покаяться, готов ли в таком случае простить этот грех человек? Способен ли сам не пойти на грех ради возмездия? Марк пока не мог найти ответа, но он точно был близок к нему. И он точно знал, что Джулиан не простил бы. Такому человеку нельзя оставаться в живых, однозначно. Но ему ли решать?..

Его палец чуть напрягся, а запястье чуть не дрогнуло, когда Марк решил не опускать своего ружья, все еще направляя дуло в сторону святого отца, ощущая весомость оружия в руке и человеческой жизни перед ним, мечась между ними в ментальном выборе, ради которого он промышлял это все эти годы.

Солнце все больше открывается. Сейчас народ проснется и станет не так управляем немой сценой. Всего лишь несколько минут затмения. Затмило ли бога? И кто он такой? Может быть, бог – это жизнь? И все эти люди обрели свой разум лишь на час затмения, поскольку и так живут в нем? Сейчас все станет, как прежде… Марк знал это…

Тень стала практически черной, почти такой, как и земля. Марк продолжал смотреть в серые, безжизненные глаза Джулиана, ожидая, когда же он опустит свои глаза, отведет свой взгляд в сторону. Он не может выстрелить в него, пока он смотрит ему в глаза. Именно сейчас. Сбросить со скалы? А смысл? Марк потерял смысл пребывания здесь. Ему так хотелось посмотреть в глаза всех этих людей, найти в них ту жажду к жизни, которую испытывал сам, будучи смертельно раненным тогда. Когда переплывал океан, ел то, отчего ему становилось лишь хуже, жил с мыслью о том, чтобы вернуться и спасти этих людей. Но он был уверен, что если сейчас отвернет свой взгляд от взгляда Джулиана, то есть, тот все же пересмотрит его впервые в жизни, то он не увидит желания в глазах этих людей. Нервные окончания его спины чувствовали это. Почему-то, именно спина становится самой чувствительной частью тела в подобные моменты. Когда либо ты выступаешь предателем, либо предают тебя. В любом случае, болит не сердце, как думают многие. К этому моменту сердцем не чувствуешь. Чувствуешь спиной.

Марк продолжал смотреть в глаза Джулиану. День снова вступил в свои самые светлые права. Солнце снова стало круглым. Марк затаил дыхание. Словно затаил жизнь в легких. Плавный поток ветра обдул его лицо, принесши с собой аромат полевых цветов и соленый запах моря. Ему вспомнились родители. Слезы накатились на его глазах. Палец напряженно прикоснулся к курку…

Звук выстрела рассек воздух, напугав чаек, что взлетели в небеса. Сегодня они были невероятно голубыми…

Стефан Полански

Январь, 1987 г.

XXVIII

Стефан сидел в мягком бордовом кресле вблизи камина, потрескивающего и отбрасывающего свет на его лицо в полутемной комнате. Он размышлял одновременно обо всем и ни о чем, четко не различая мысли и не определяя их смысловую нагрузку. Пассивная задумчивость – это все, что его на данный момент устраивало, не заставляло чувствовать себя беззащитным, уязвимым в теле тьмы. А именно так он все больше себя чувствовал. Словно эта тьма все больше поглощала его, снова окрашивая напыщенный богатством интерьер в черно-багровые тона. Периферическим зрением Стефан наблюдал за тем, как хаотично двигались язычки пламени в камине, точно ощущая какой-то неестественный жар. Но не от камина. А внутри.

Держа в руке бокал с Барбареско 1981 года (откуда-то он это знал, точно, дни и ночи с Анной прошли не зря), Стефан ощущал своей спиной что-то неладное. Какую-то обеспокоенность, все больше чувствуя себя частью этой мрачной комнаты с темно-красными шторами, за которыми точно была непроглядная ночь. Его не покидало чувство, будто когда-то он уже был здесь, пусть и не узнавал интерьер. Наверняка, в каких-нибудь апартаментах госпожи Роккафорте найдется какая-нибудь вроде этой комнаты, от этого и такая уверенность – единственная на данный момент.

– Как тебе? – прозвучал ее нежный, шелковистый, всеохватывающий, но такой тихий и тактичный голос из-за спины.

Стефана охватила дрожь по телу. Он посмотрел на бокал, все еще полный. Странно, но сухой привкус этого вина уже присутствовал у него во рту. Он услышал приближающийся звук каблуков – ровные, но не громкие, пусть и уверенные и целенаправленные шаги. Точно Анны. Почему-то, он начал испытывать волнение в данную минуту, чувствуя, как она подходит к нему сзади. Ее пальцы прикоснулись к его мочкам ушей, плавно спустившись ладонями на плечи. Длинные, идеально ровной длины красные ногти сразу же обратили на себя внимание Стефана, кротко бросившего на изящные пальчики Анны свой взгляд. Он сделал нервный глоток слюны, стараясь успокоиться, внешне точно не выглядев взволнованным. Но он знал, что Анна чувствует все, что происходит в нем в данный момент.

– Как по мне, терпкости не так уж и много, как для сухого вина. Но и не мягкое. Мне кажется, аромат – сильная сторона этого вина.

– О, да! – сжав плечи Стефана сильнее, произнесла Анна, – Аромат сводит с ума! Я бы упивалась им день и ночь. День и ночь, милый… – гладя его щетину, словно выражая скрытую возбужденность, непонятно отчего.

Анна обошла Стефана, и села рядом в свободное кресло, точно такое же. Мягко и грациозно опустилась в него, обнажив свою длинную ногу разрезом до самого бедра. Это красное платье было самым откровенным из всех, что видел на ней Стефан когда-либо. Его волнение стало еще горячее, Стефан стал чувствовать, что еще немного, и начнет потеть. Особенно при виде Анны. Будто не видел ее целую вечность, будучи неготовым к такому агрессивному яркому образу, но и ощущение того, что она не покидала его ни на секунду все это время, также не отпускало его. Он смотрел на ее красную губную помаду, на ее изысканный, не броский макияж, на ее платье – снова и снова, делая паузу лишь только в те моменты, когда моргал, причем не часто. Этот открытый верх с обнаженными плечами и глубоким декольте. Это платье с открытой спиной. Стефан уже разбирался в платьях Анны. Он чувствовал себя рабом в этот момент. И чувствовал агонию, как стоявший на краю пропасти, смотрящий вниз на камни и пенистые волны, предатель самого себя.

Он сделал глубокий успокоительный вдох, и набрался сил, чтобы отвести свой взгляд хотя бы на мгновение. Иначе, он тут же умрет от той энергии, что несла собой Анна сейчас. Точно деструктивной, а не созидающей. Он посмотрел ей в глаза, и снова пленился, теперь ее взглядом. Как всегда, излучающий невероятную уверенность, целеустремленность и скрытую доминантность, ее взгляд пылал не меньше того огня, что был в камине, отблескивая, что парадоксально, неким холодом, возможно лишь внешним, но и демонстрирующим внутреннее тотальное спокойствие. Стефан точно не смог бы такое описать, если бы пришлось, так он подумал в данный момент, почему-то вспомнив о книге. Вот так и Анна решила вспомнить, но о своей жизни, что было весьма неожиданно для Стефана.

– Знаешь, когда-то давно, я была в маленьком городке под Тулузой. Ничем не примечательный, типичный южный французский городишко. Я ни разу не слышала, чтобы в нем производили какое-нибудь вино. По крайней мере, в производственных масштабах. Так вот, это было очень романтичное, отчасти декадентское время моей жизни, когда я любила подобные путешествия. В никуда. Обычно это были вот такие небольшие городки на юге Франции и на севере Италии. Центральную улицу этого городка можно было пройти с одного конца в другой не более чем за пять минут. На краю самой маленькой, извилистой, мощеной улочки жил один мужчина. На вид средних лет, такой себе типичный южный француз. Смуглый, кучерявый и очень воспитанный. Очень сдержанный, и обходительный. Впрочем, все триста человек населения этого городишки могли бы сойти под это же описание. Все как один составляли целостную картину этой провинциальной, живописной, тихой, неспешной, но не скучной, а спокойной и уютной жизни. Так получилось, что он принял меня в свой дом. Маленький, аккуратненький домик, словно собранный из картона, настолько он казался игрушечным, что ли. И я почувствовала себя внутри этой игрушки. Я… я просто бежала. Конкретно в тот период это было даже не путешествие, а бегство. Да, Стефан. Именно бегство.

Анна задумалась.

– Отчего? – вырвал ее из своих мыслей Стефан.

Анна посмотрела на него, затем снова куда-то, но уже не отсутствующим взглядом, а скорее ностальгическим, продолжив:

– Каждый бежит. Все мы – бегущие люди. Кто-то бежит куда-то. А кто-то от чего-то, или от кого-то. Я же не знаю, куда или от чего, или от кого бежала на тот момент. Просто бежала. Чтобы не стоять на месте, наверное. Так вот, этот человек с большим почтением и трепетом принял меня, накормил. У него была самая прелестная запеченная утка из всех, что я пробовала когда-либо в своей жизни. При том, что этот мужчина был одинок. Он жил без женщины. А в доме так прибрано и чисто. Из уважения друг к другу мы говорили немного, больше улыбались. Я и французский на то время знала намного хуже, чем сейчас. Поэтому, разговоров у нас было немного. Как только я надломила первый кусочек мяса с этой утки, он вдруг вспомнил, словно понял, что мне нужно. Понял лучше самой меня…

Анна сделала паузу, чтобы надпить вина, будто лучше вспоминала, снова переживая этот момент в таких подробностях, в которых она это пересказывала. Стефан внимательно слушал, к своему удивлению запоминая каждое ее слово.

– В общем, он предложил мне спуститься в его винный погреб. Вина в нем было немного. И сам погреб был небольшим, еле развернешься с бочкой. Но условия были что надо. Влажность, температура. Меня удивило это. Опять же, судя по первому впечатлению, я думала, что в этом городке в основном все занимаются сырным продуктом. Но, не суть. С верхней полочки он достал самую темную бутылку. На ней был огромный слой пыли, и даже паутину свил паук когда-то. Но однажды она была надпита. Видимо, давно. В ней не хватало приблизительно одного бокала. Словно до меня этот человек либо сам выпил бокал этого вина, либо же всего лишь раз напоил им кого-то. Наверное, особенного гостя. Я видела, как трепетно и аккуратно он держал ее в руках. Он даже не предложил мне, поскольку он и так видел, что я хочу, а я хотела, видя это. Это вино…

– Почему именно его?

– Он знал.

– Что знал?

– Он сказал мне, что если я хочу прекратить свой бег, то мне следует попробовать. Это уже после того, как он увидел мой огонь в глазах, что загорелся при виде этой темно-темно гранатового цвета бутылки. Он сказал, что оно успокоит меня, и даст мне то, чего я так хочу.

– А чего же ты хотела?

– Я хотела очень многого. Всего и сразу. Но чего конкретно, по-настоящему чего хочу – понятия не имела. Но я должна была обрести это понятие.

– В общем, ты выпила его?

– Мы вернулись на кухню. Сели за стол. Утка почти не остыла. Я видела это по пару, извивающемуся в воздухе, но я более не прикоснулась к ней. Он достал широкий бокал и отмерял в него ровно столько вина, насколько я представила себе эту линию в нем. Линию жизни, наверное. Он сказал мне, что этот бокал обязательно нужно выпить до дна. Чтобы не больше капли вина осталось на его стенке. И я выпила. Неспешно, но в три глотка. Раз, два, три… Знаешь, особо не посмаковала его. Не повертела на языке, не побила им об небо, не облизнула губы им. Но я осознала истину. Ведь она была в нем. В этом вине. Я тогда поняла, что второго такого вина я больше нигде не выпью. Даже у него. И, кстати, он оказался абсолютно прав.