Текст книги "Богоубийство (СИ)"

Автор книги: Морган Роттен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 36 страниц)

Льюис больше был не в силах, чтобы не рассмеяться с собственной истории. Она ему так льстила, и так веселила его, что порой, он забывался и думал, что другим история «Шесть дюймов» также по душе. Стефан всем своим видом показывал, что по крайней мере с ним это не так.

– Она скакала на мне, как на коне! – продолжил после своего смеха Льюис, – А ее мясистый (не жирный!), а именно мясистый крепкий орех так взял меня по самые яйца, и не отпускал, что я думал, что и останусь в нем навечно, или переломает моего героя пополам. Какие сильные у нее там были мышцы! Наверное, занималась с помощью упражнений Кегеля. Скакала без устали, текла немало раз, но все чаще стала спрашивать меня, мол, когда, да когда, ведь скоро ее олень вернется. А меня это так заводило. Я хотел делать с ней это вечно. И пусть он застанет нас, зато в какой момент! Но в общем-то, как ни странно, подумал я головой, и стал поторапливать себя. Все же, репутацию не нужно себе портить. Я частенько умел вовремя, за пять минут до прихода таких вот оленей. Стараюсь, стараюсь. Чувствую, что еще нет. Уже и за грудь ее хватаю, уже и отрабатывать внизу начал, по встречной, но все никак. Она кричит мне: «Давай быстрее, скотина!», переживала за меня, – с улыбкой говорил Льюис. – Хотела, чтобы я закончил. И в общем, как только я это делаю, в третий раз за день испускаю свое семя, уже немножко с болью, слышу, как проворачивается ключ в дверном замке, как отщелкивается, мать его! Я быстро начал одеваться, но оба мы поняли, что я не успею. Не вытерся, ни хрена. Она тоже. В общем, не знаю, как она после этого, но мне пришлось спрыгнуть со второго этажа (хорошо хоть на втором жила) прямо в трусах и босому на холодный тротуар. И зачем носки снял? Как ударился пятками! Она успела мне кинуть штаны и куртку в окно. Кричу ей: «Туфли!» Зараза, так и не выкинула мне их. Наверное, буцнула сразу же под кровать, чтобы ее олень не заметил. Ну, а я так и пошел…

Льюис выдохнул с облегчением. Как же ему хотелось снова рассказать это. Снова улыбнулся, но уже сдержанно, добавив:

– В общем, я что хотел сказать, мой друг. Не дрейфь! И не думай. Чем больше думаешь, тем больше девушки это не любят. Они любят, когда мы лажаем. Потому, что когда мы лажаем, мы учимся быть героями. А как ты станешь героем для своей девушки, боясь обложатся? Мои шесть дюймов выдержали то испытание. Вот и тебе бояться нечего! Поверь мне. Не ищи никакого скрытого контекста. Женщины сами не знают, чего они хотят. А если та редкая особь и попадется, которая знает, чего хочет, так лучше не стоять у нее на пути, а если уж стал, то подчинись. Поверь мне! Иначе женщина будет спокойно смотреть, как ты захлебываешься в своей крови после ее удара ножом по твоему горлу.

– Какой ужас, Льюис! – не выдержал Стефан.

– Ладно, здесь я уже переборщил с метафорами. Ты понял, что я имел ввиду. Будь, что будет. Не парься насчет женских мотивов. Голову сломаешь.

– Даже не знаю… – задумчиво протянул Стефан, думая об Анне.

– Оглянись на свою жизнь! Что ты делаешь последние несколько лет? Читаешь лекции, пишешь статьи, забиваешься в своей квартире, время от времени общаешься со старушкой, живущей с тобой на одной лестничной площадке, раз в неделю позволяя себе выход в бар, и то, пока я тебя не потяну. Ты сам почти никогда не предлагаешь. Но не в этом суть. А суть в том, что же это за жизнь?

– Моя жизнь, Льюис! – инфантильно заключил Стефан.

– Да. Но что у нее за направление? Ты и сам не знаешь! Потому, что у твоей жизни нет мотора. Ты словно заглохший катер посреди океана, который гонит тебя по направлению ветра. А ты и не сопротивляешься. Пусть так. Да? Нет! Возьми и зажги мотор! Поплыви навстречу! Полети! Поползи! Ты озадачен. Почему?

– Не знаю, Льюис. Но в чем-то ты и прав.

– В чем-то? Стеф, признайся, что ты согласен со мной на все сто. Я же твой друг, и понимаю тебя как никто другой, и вижу в тебе это. Засевшее чувство опасения или же банального нежелания сделать шаг в непривычную сторону. Но что ты теряешь? Свой нос, который ты свесил? Так и собираешься сушить его, прицепив прищепкой к веревке для мнительных меланхоликов?

– Я не мнительный меланхолик!

– Тогда, в чем проблемы?

– Ни в чем!

– Да ладно?

– Да!

– Послушай, Стеф! Вот, только не обижайся! Хорошо? Постарайся понять то, что я скажу тебе сейчас.

Льюис заглянул в глаза Стефана, чтобы увидеть в них готовность воспринять информацию. Стефан пожал плечами, и сказал:

– Ну, хорошо. Давай.

– Серьезно, Стеф! Без обид. Я скажу прямо, что думаю. А думаю я следующее. Тебя до сих пор тянут (и будут тянуть, я уверен) самые трепетные чувства к Мерилу. И это понятно, ты по-настоящему любил ее, как никого больше никогда не полюбишь. И не нужно пытаться этого делать! В этом я солидарен с тобой, а я уверен, что ты и не хочешь. Что ты по-прежнему любишь ее. Но ты закрылся от мира, от людей. И воспоминания о ней тяготят твое сердце тем бременем, которое не дает тебе ни настоящего, ни будущего. Чувствами ты еще в тех днях, и в том времени. Но, пожалуйста, Стеф! Пойми меня правильно. Прошлого не вернуть. Храни память, но не убивайся по прошлому. Пусть оно не будет комом в твоем горле. Ясно, что оно имеет отпечаток на твоей нынешней жизни. Но твоя нынешняя жизнь никудышная, извини. Ты не позволяешь себе лишней улыбки, общаясь с противоположным полом. Ты не изменишь Мерилу, если начнешь, хотя бы, более милое общение с кем-нибудь из девушек. Позволишь хотя бы одной из них приблизиться к тебе чуть ближе, чем ты позволяешь. Ты отличный умный парень. Я уверен, что ты нравишься девушкам. Но ты слишком закрыт. Ты не изменишь ей…

– Я изменю своим принципам.

– Каким? И что для тебя эти принципы? Очередная глупость…

Стефан не ответил. Во-первых, он уже чувствовал себя пьяным (был пьянее, чем Льюис, хотя зачастую бывало наоборот), а во-вторых, ему было сложно признать это, но во многом он был согласен с Льюисом. Даже во всем. Но почему-то, выстраивал внутри себя этот невидимый барьер, который и сам не в силах был терпеть. Действительно, что он теряет?

– Ты отказался от должности заведующего кафедрой. Ты знаешь, кого назначили? Старый пердун, если он видит нас с того света, и если он есть, тот свет, наверняка теперь смеется над нами. Потому, что лучше бы им стал ты. Но не важно. Момент упущен. Теперь ты отказываешься от отпуска, который тебе дают свыше, просто так. Потому, что Анна так захотела.

– Вот это меня и настораживает.

– Расслабься, Стеф! Получай удовольствие. Пойми же ты, наконец, что тебя никто и ничто не держит. Ты – свободный человек. Разве не так?

«Не так» – подумал наперекор Льюису Стефан, – «Свободы не бывает. Бывает лишь степень ее относительности. Для кого-то это одно. Для кого-то – другое. Но по сути, никто из нас не свободен».

Стефан опустил свой взгляд. Он всерьез думал над словами Льюиса. Над смыслом своих мыслей. Боковым зрением видел взывающий взгляд Льюиса, признавая его дружескую заботу. Он хотел для него лучшего. Старался растормошить. Всегда старается. Что же с ним не так? С этим принципиальным и занудным философом, закрывшемся в своем мирке? Он прав. Льюис во всем прав. Зачастую он абсурден. Но вот она, эта воля! Абсурд – это и есть воля. Такая же, как у творца. Вот, почему он захотел творить. Он захотел воли. Свободы. Не важно, в какой степени. Какой же он дурак, на самом деле!

Стефан думал все это о себе, после чего чуть вдохновенно поднял взгляд на Льюиса. Пиши, что хочешь! Делай, что хочешь! У тебя есть свобода, которую ты хочешь! Лишь распорядись ей правильно, используй ее умело, а то сойдешь с ума, и станешь отупевшим самоубийцей.

– Знаешь, Льюис… – начал Стефан, чувствуя, что хочет, наконец, сказать откровенно, Льюис и сам заметил в нем это. – Пожалуй, я соглашусь с тобой. Ты прав. Насчет всего, что сказал мне только что. Мой друг… Ты… ты настоящий друг!

Льюиса тронули эти слова. Он даже на несколько секунд застыл. Редко он слышал такое от Стефана. Почти никогда. Словно пытаясь вернуть свой голос, он сказал, потрепав Стефана по плечу:

– Ты молодец, Стеф! – с трепетом в голосе, затем, постаравшись вернуть более привычный шуточный тон. – А эти кретины… Им кто-то другой лекции почитает. Подождут.

Стефан чуть ли не впервые за весь вечер по-настоящему улыбнулся, почувствовав благодарность, что и решил высказать вслух:

– Спасибо тебе, Льюис! Правда. Ты всегда меня поддерживаешь. Знай, я всегда тебе помогу, как ты помогаешь мне.

Они закинули руки друг другу на плечи, после чего еще немного поговорили обо всем подряд, поистине не важном для обоих, словно и забыли этот момент откровенности, который на самом деле засел в памяти каждого на всю жизнь. Перед тем, как пожать друг другу руки, у каждого зазвенел свой биологический будильник. У Стефана это был будильник, который звал его домой. У Льюиса – подталкивающий к знакомству с очередной забурившейся в этом баре более менее незнакомой красоткой. На том и разошлись.

Вечер оказался очень теплым. Поэтому, Стефану было приятно зашагать медленной походкой в сторону дома, особенно ни о чем не задумываясь. Не спеша он пошел, даже присвистнув пару раз. Почти никогда у него такого не было. Он смотрел на ясное ночное небо, на звезды, освещающие ему путь, и просто наслаждался этим. Луной, с ее открытым немым ртом. Он любил наслаждаться окружающей средой. Почему же он так редко это делал, почти никогда не обращая на это внимания? Он даже решил приостановиться, чтобы посмотреть на нее повнимательнее. На ее кратеры, словно пятна на лице. У нее они тоже были. Конечно, покрывали большую часть ее лица, в отличие от его одного единственного пятна на виске. Но все же…

Все же у него зарождалась какая-то мысль. Стефана осеняло в этот момент. Вот сейчас он посмотрел на небо, и, казалось бы, что в этом необычного? В этом моменте? Но именно такой неуловимый момент и рождает ту мысль и ту идею, которую писатели, скульпторы, художники передают сквозь поколения. Его взгляд переменился. Он осознал это. Перед его глазами всплыл его роман. Видимо, не в полной мере он представлялся ему доселе. Одна маленькая деталь может наделить его тем скрытым смыслом. Именно эта деталь, которая и осенила его голову сейчас. Видимо, всему свое время. Каждой идее. Она придет только тогда, когда творец будет по-настоящему готов к ней. Неважно, как он изобразит ее. Главное, что изобразит.

Его начала греть эта мысль. Греть факт того, что его осенила она, прямо сейчас, на улице. Он продолжал смотреть на луну. Мысленно благодарил ее с трепетом в душе, до конца и самого себя не понимая в этот момент. Как же ясно ему сейчас представлялась концовка. Он знал начало, он знал конец. И это главное. То, что между этими двумя точками – всего лишь линия, соединяющая их.

Почувствовав себя вдохновленным, Стефан дернулся с места. Зашагал так быстро, прокручивая в голове одну и ту же мысль, чтобы она не забылась, пока он придет домой. Лишь бы она не потеряла свое истинное предназначение. Может быть, зря он был так к себе самокритичен?.. Ненароком ему вспомнилась Анна и ее слова поддержки.

Туфли застучали каблуками по тротуару почти бегом. Узкая фигура в темноте передвигалась быстро, удлиняясь тенью от одного фонарного столба к другому. Стефан думал о ней. Об этой мысли. И об Анне. Она наравне с этой мыслью о книге лезла в его голову, словно напоминала о себе. Стефан вспоминал ее слова, ее манеры, поведение. А ее взгляд! То, как она держит осанку! Почему мысли о ней стали отвлекать его от главного? Или же она и была главным? Стефан мог себе позволить такие мысли? Или они сами, не спрашивая его, пленили его разум? Скорее всего. И есть ли смысл сопротивляться мыслям? Стефан признавал, что нет. Он не смог сопротивляться ей, ее манерам, утонченности, ее вкусной женской зрелости, которая, возможно, пленила его. Но сам он этого не знал, пока что. Такой человек остается в памяти навсегда. Он будет вызывать интерес, даже если ты узнаешь о нем абсолютно все и он просверлит в тебе дырку насквозь. Он будет в твоем сознании независимо от твоих желаний. Как же все стало смешиваться в его голове…

Стефан настолько увлекся этими мыслями, что и не заметил, как оказался под родным подъездом. Он посмотрел на часы. По меркам миссис Трефан сегодня он засиделся. Да и выпил лишнего. Как же ему не хотелось тревожить ее. Хоть и понимал, что по существу, она сама себя тревожила, вечно выжидая его шаги за своей дверью. С ее тупой, но, все же, такой милой верностью; с ее типично женской, но, все же, такой материнской заботой. Наверняка, она ждала своего любимого соседа. Стефан постоял минутку, чтобы успокоить мысли, дыхание, с той надеждой, что может быть, сегодня ему удастся пройти настолько тихо, и незаметно провернуть ключ в дверном замке, что она и не выйдет, во что особо и не верил. Такого ни разу не было. Но вдруг. Раз в году и палка стреляет.

Неспешно вошел в дом. Поднялся по ступенькам, прислушиваясь к звукам каблуков, стараясь ступать на носки. Воткнул ключ в дверной замок. Не успел услышать звук открывающегося замка. Зато услышал этот звук за своей спиной. С привычным чувством умиляющей досады, он замер, свыкаясь с мыслью, что через несколько секунд должен будет повернуться к миссис Трефан и постараться быть доброжелательным. Тут же попытался принять внешний вид, который показал бы, что он трезвее, чем есть на самом деле. Хоть и понимал всю тщетность этой банальной попытки. Миссис Трефан было не обмануть. Стефан даже представлял себе, что как только он подходил к дому, она уже унюхала запах алкоголя. Так и представлял ее шпионом СССР в шутку.

Типичные фразы, типичные милые отговорки. Все как всегда. Их особый добрососедский ритуал не менялся. «Зачем ты так напился?», «Почему так поздно?» – типичные вопросы миссис Трефан. «Не беспокойтесь», «Все хорошо, идите спать», «Спокойной ночи» – типичные ответы мистера Полански. Как всегда, ему хотелось в максимально короткий промежуток времени закончить с ней разговор. Тем более, сейчас, когда в нем пылала его писательская мысль. Будет ли он винить соседку, если он вдруг забудет ее?.. Отчасти. Но себя корить он будет больше. Это типично для писателей. Сейчас он ловил себя на мысли, что теперь может легко понять настоящего писателя. Потому, что только настоящий писатель и поймет ту искреннюю душевную боль, которая появляется после того, как тот забывает то, что хотел записать. И Стефан очень надеялся, что не забудет. У него не получалось быстро отмазаться от разговора.

– Маменька родная, Стефан! – восклицала старушка.

– Не переживайте! – уставал успокаивать ее Стефан. – Хотите, я приду к вам в это воскресенье? Недавно меня угостили таким вкусным печеньем. Я его принесу…

– Не стоит, Стефан! У меня тоже есть очень вкусное печенье!

– Нет, такого вы не пробовали! Вы должны его попробовать!.. – настаивал Стефан, тем самым заканчивал разговор на приятной ноте, дабы поскорее.

Старушка смеялась, умиляясь опьяненной добродушностью Стефана. «Нынче молодежь уже не та. Наплевать на стариков» – в шутку говорила она.

– Да-да. Спокойной ночи, – соглашался Стефан, закрывая за собой дверь, и оказавшись за ней, устало выдохнул с облегчением.

Пошел на кухню, чтобы чего-нибудь попить. Хотя бы воды. Так хотелось пить и сделать паузу. Знал, что мысль уже не убежит. Уже был уверен в том, что удержал ее. Хоть и хотел поскорее записать, так она чесала ему мозг.

С радостью обнаружил молоко в холодильнике. То, что нужно. С удовольствием выпив его, Стефан выбросил бутылку в мусорное ведро, после чего решил прилечь на минутку. Ему хотелось сформулировать мысль как можно четче и яснее, чтобы ему уже не пришлось кардинально переделывать ее потом, хоть и знал, что придется. Все же, в каком-то смысле писатель он был скучный и дотошный. Насколько серьезно он все же относился к своему труду при всем своем нежелании его широкой огласки. По-прежнему он даже как-то отчасти стеснялся его, тем самым, стесняя свои мысли о нем. Это нормально? Стефан не знал, поскольку в нем сейчас говорил абсурд.

Абсурд – составляющая всех вещей, по сути. Он чувствовал себя писателем и не чувствовал себя им одновременно. Возможно, не стоит думать об этом вообще?

Стефан посмотрел на пишущую машинку, и подумал о Мортимере. Наверняка, ему сейчас было холодно, он забился в какой-то пещере, либо же соорудил укрытие среди камней, пытаясь выжить. На острове в свои права вступала зима. А он мерз, и Стефан чувствовал это. Он представлял себе картину, которую должен был описать следующей. А мысль… Хватит заметки. Она будет в самом конце. А нужно писать все по порядку. Так решил Стефан. Он не понимал писателей, которые писали частями, затем стыковали их, меняя местами, расширяя. По сути, каждый писатель непонятен другому по-своему. Возможно, поэтому он недолюбливал их на самом деле, особенно их общества, хоть и любил читать их?

Стефан вдруг почувствовал, как вверху желудка его стало подташнивать. Еще чуть-чуть, и станет подниматься вверх по пищеводу. Он понял, что перепил. «Не сейчас, Мортимер! Сейчас кое-что другое» – подумал он, и побежал в ванную. Подбежав к унитазу, он быстро поднял крышку, склонившись над ним.

Рвал и думал, что есть вещи абсолютно неизменные в этом мире, и в его жизни, в частности. Думал, что завтрашнее утро обязательно напомнит ему о сегодняшнем вечере, что уже сделает сегодняшний вечер незабываемым в какой-то мере. И что он пообещает себе больше так не пить, что будет самообманом, пока подобный вечер не повторится вновь. И по сути, ничего не забывается абсолютно, просто человеку свойственно болеть от желания повторить приятное, пусть оно и чревато неприятным. Гедонизм ломает людей…

Странно, но когда Стефан размышлял обо всем этом, чувствуя горечь от рвоты в горле и во рту, он вдруг снова подумал об Анне. В этот самый момент…

IX

Джулиану снились его руки в крови.

Сарай… Темный, мрачный, сырой, пугающий. В нем бывал только он и его младший брат Кристофер. Он все меньше верил в своего брата, поскольку его недоверчивый страх к этому грязному месту усиливался, и это чувствовалось. Джулиан ощущал это. Он знал запах страха. Он даже чувствовал свой. Свой же больше всего и ненавидел. Как же ему, при этом, хотелось чувствовать запах трусости в других.

Кристофер… Беспрекословный, но явно не такой покорный родной брат, родная кровь, все более становился неприятелем. Его взгляд все чаще был укоряющим, пусть и молчаливым. Джулиан чувствовал, что это до поры до времени. Тот упрекал его внутри. За то, что делал он. За смерти на мысе. В его сарае. Джулиан знал, что Кристофер не простит ему ту самую невинную смерть, на которую он обрек юную девушку.

Она не захотела задрать подол своей шикарной юбки, которую ей сшила мать. Юбки, которая скрывала длинные красивые ноги, между которыми возжелал побывать Джулиан.

Линда… Щуплая, но такая красивая милая девушка, которой едва исполнилось шестнадцать лет. Образцовая овечка. Мягкотелая, покорная, глуповатая. В тот день святой отец подошел к ней во время одной из прогулок. Девушка так же свободно коротала время. Он сказал ей, что покажет и обучит ее кое-чему важному. Она доверилась, поскольку и подумать не могла, что отец Джулиан покажет ей венозный детородный орган, пульсирующий от желания применить грубую мужскую силу для удовлетворения потребности, появившейся в нем.

Он и сам не знал, почему он решил сделать это. Возможно, она настолько затмила его разум. А возможно, его разум был больным… Он говорил ей не кричать. Она здесь все равно одна, кроме него никого больше нет. И никто ей не поможет. Ни ее мать, заболевшая тяжелой болезнью. Она уже не пригодна для их общества. Ее не будут зря кормить слишком долго. Ей придется смириться. Никто другой не посмеет за нее заступиться. Он сам все решит.

Все в тумане… Но при этом, во сне, как наяву. Словно и не было тех двенадцати лет, что сейчас разделяли этот сон с тем событием. Сон, который в мельчайших подробностях напоминал ему о том дне. О том гадком чувстве, которое он испытал, когда увидел, что убил Линду. Но и это же гадкое чувство придавало ему уверенности, чувства власти. Противоречие – вместо тысячи слов.

– Кристофер, мне нужна твоя помощь! – крикнул своему брату Джулиан, заметив, как тот вернулся с рыбалки.

Тогда у них было абсолютное взаимопонимание и доверие. Возможно, именно до того момента, как думалось между сценами Джулиану. Ведь, когда его брат зашел в сарай, пригнувшись, поскольку был довольно высоким и сильным юношей, и увидел эти черные косы с бантами, его взгляд резко переменился. Он не мог поверить, что его брат убил молодую девушку, которую все так хорошо знали и любили. Тем более, застав картину в таком виде. А именно, она лежала на столе лицом вниз, в неестественной позе, так, словно мучилась перед смертью. С ее головы стекала кровь. А на руках ее были видны синяки. Кристофер, как никто другой, заметил это в долю секунды, сразу же прикрыв за собой дверь.

– О боже, что случилось, Джулиан? – воскликнул тот, после того, как, наконец, преодолел тот ступор, что зародился в нем в тот момент.

Это был удар по голове. Он был уверен. Джулиан выглядел спокойным и уверенным в том, что говорит. Но взгляд его выражал нездоровое возбуждение, выдающее его волнение. Но скорее, не от содеянного. Не от поступка, как такового. А от результата, как он сказал, борьбы.

– Совсем ума лишилась, брат мой! С ума сошла! В ней сидел бес! Мне пришлось применить жестокие меры! – сказал он, словно и сам в это верил.

– Как так? – переспросил он с недоумением, глянув на труп юной Линды так, словно тот еще выделял некую долю тепла, быстро остывая.

– Вот так, мой брат. Вот так. Дьявол может в каждого вселиться. В каждого, – подчеркнуто сказал Джулиан, после чего взял тряпку в руки и постарался утереть руки от крови.

Кристофер все еще не мог свыкнуться с той реальностью, что предстала перед его глазами. Ему было сложно думать. Еще сложнее говорить. Но он понимал, что свыкнуться нужно как можно скорее.

– Что же теперь? – спросил он, отчасти чувствуя себя виноватым; это его брат убил девочку потому, что якобы в ней сидел бес; он не знал, верить ли этому до конца, но скорее всего его брат не питал чувства вины, даже наоборот – выглядел так, словно совершил правосудие.

– Ее мать, конечно, расстроится, узнав, что ее дочь пропала. Мы никому не скажем, что на нее нашел бес. Сейчас ты расчленишь ее, чтобы поместить ее в мешок. А затем ты отнесешь ее так далеко, куда мы запретим ходить нашим людям. К белому дьяволу.

– К белому дьяволу? – переспросил Кристофер.

«Расстроится» – повторил он про себя. Ее материнское сердце разорвется на части. Расстроится – абсолютно не то слово.

– Да. Ты знаешь этот остров получше наших многих следопытов и охотников. Ты изучал его перед поселением. А ее мать я возьму на себя.

Что именно имел ввиду Джулиан, когда сказал последние слова, Кристофер и понятия не имел. Но он знал, как он относился к тяжело больным. И его взгляд излучил такое глубокое потрясение, что Джулиан навсегда запомнил это. Тот момент, когда взгляд Кристофера изменился навсегда, который уже не будет прежним. По-прежнему смиренный, любящий своего брата, верный ему. Но отныне замкнутый, словно пытающийся разглядеть новую истину в этом всем. Непонимающий взгляд сопровождал решения Джулиана даже тогда, когда Кристофер вынужденно стал палачом, толкая людей со скалы. С десяток еретиков он сбросил вниз на камни потому, что его брат обрек их на муки вечные. Он словно спрашивал его: «Почему?», но не вслух. И пусть он стал делать это с неким автоматизмом, но девочка… Ни в чем не повинная юная девочка. При чем здесь она?

Джулиан знал, что Кристофер не забудет. Видел это в его реакции. Тот носил в себе это много лет. Во дворе раздался голос мальчика.

– Это Габриэль! – сказал Джулиан, узнав в юном голосе своего сына, – Закрой дверь на замок! Закрывай! – резко, но тихо скомандовал святой отец.

Кристофер послушался.

– Мой сын не должен этого видеть, – произнес Джулиан. – Ты меня понял? Понял, что я имею ввиду?

– Понял, – сказал Кристофер.

– Сейчас он войдет в дом, и заметит, что меня нет. Наверняка начнет искать. Поэтому, я сейчас выйду, и пойду в дом вслед за ним. Увлеку его писаниями. У тебя будет сорок или пятьдесят минут на то, чтобы сделать все. Через пару часов стемнеет. Еще через час самые бодрые совы уже будут спать. Поэтому, выйдешь по ночи. Я скажу всем, что ты решил пойти в ночную охоту. Вернешься под утро. Слышишь меня?

Джулиану на момент показалось, что его брат не слушает его, поскольку он так потупил свой взгляд, что выглядел отстраненным.

– Слышу я, – по-настоящему с оцепенением осмысливая все происходящее, сказал Кристофер чуть погодя.

Джулиан видел скорбь в глазах своего брата. Они словно вопрошали о том, была ли ее смерть оправданной? Стоило ли так расправляться с ней? Поэтому, святой отец положил руку на плечо своему брату, и сказал тихим, успокаивающим тоном:

– Брат, послушай меня! Ты ни о чем не должен сожалеть. Слышишь меня?

– В нее правда бес вселился? – спросил Кристофер, после чего увидел всем знакомый, словно фирменный взгляд его брата.

Это было то выражение лица, с которым Джулиан рассказывал проповеди, глаголил истину, обрекал людей. Словно только в этом выражении сама истина божья. Словно и оспаривать нечего. Кристофер сник от этого взгляда, поскольку Джулиан был непредсказуем, когда принимал облик исполнителя судьи Всевышнего.

– Поверь мне, брат! Это уже была не она! – сказал он так, словно говорил о себе самом с полчаса назад, естественно, не показывая своей скрытой параллели даже родному брату, которого по-настоящему любил.

Он чувствовал любовь к своему брату. Он вертелся во сне, когда ему представлялось на самом деле доброе, наивное, доверяющее лицо Кристофера, который все спрашивал, переживал:

– А что же мать? Что же ты ей скажешь? Как успокоишь и так нездоровое ее сердце?

– То же самое, что и остальные о ней подумают. Сам я ничего не скажу.

– Тебя наверняка с ней видели. Кто-то, но видел. Поверь мне, Джулиан, вариант «она пропала» – банальный и не правдоподобный. Тем более, что ее начнут искать.

Джулиану очень понравилось, как Кристофер в этот момент стал рассуждать. Словно сообщник в одном деле, пусть и вынужденный, особенно поначалу. Но ему не хотелось инсценировать ее смерть. Его действительно могли с ней видеть. Возможность того, что она пропала был менее подозрительным.

– Люди догадаются, – продолжал Кристофер.

– Люди не догадаются, если ты будешь держать язык за зубами. Ну, а начнут искать – пусть ищут. Заодно, проверим, насколько лучше остальных ты знаешь остров.

Кристофер снова стал выглядеть крайне негодующим. Он словно выказывал то удивление, которое рождается при виде игры в русскую рулетку. Неужели, его брат так мыслил, при всем случившемся, вдобавок?

– Не волнуйся ты! Я поспособствую тому, чтобы никто из наших не забрел далее перешейка. А пройдет пару дней, я выброшу ее окровавленную куртку в одном месте, наши рыбаки по любому заметят. Вот все и подумают, что она погибла.

– Да, но некоторые все равно не успокоятся, пока не увидят хотя бы останки ее тела…

– Тсс! – вдруг заткнул своего брата Джулиан.

– Пап, ты в сарае? – раздался приближающийся голос за дверью, который, видимо, решил не заходить в дом, а сразу проверить, в сарае ли его отец.

– Да, Габриэль. Я здесь. Занимаюсь важным делом, но сейчас закончу. Ступай в свою комнату, и открывай Евангелие от Марка, четырнадцатую главу. В ней есть один очень увлекательный момент, который я бы хотел, чтобы ты повторил, пока я приду. Затем мы обсудим с тобой это.

– А к тебе можно? – спросил мальчик.

– Делай, что сказано! – мягко скомандовал Джулиан.

Габриэль молча послушался отца, и тот увидел в одной из самых широких щелей в двери, как сын его пошел в дом. Мальчик, того же возраста, что и Линда. Он резко повернулся к Кристоферу, и сказал:

– Ты знаешь, что делать. И я тоже. Не отходи от оговоренного, и все будет по-нашему. Ты меня понял?

Кристофер кивнул в ответ. Джулиан подошел к нему, и протянул свои ладони к его лицу, обняв его. С таким трепетом он сделал это, что даже чуть не растрогался, смотря на своего брата, и свои руки, обнимающие его лицо. Вот только руки… Они то и стали пробуждать его в этом ретроспективном сне. Они словно хватались за его брата. Но при этом, ему так хотелось покинуть этот сон. Сон цвета крови. Крови, вид которой он спокойно мог вынести в жизни. Но не в этом сне. Повторяющемся… багровом… в сне, с жизнью в трупе этой девушки.

Руки не оттирались. Не было Кристофера. Не было сарая. Была лишь тьма. А где-то в ней, совсем непроглядной… Она… живая, но в мертвом теле… И страх к ней брал Джулиана за горло. А он, словно пытался покончить с этим, вытирая руки. Но чем больше он их вытирал, тем больше крови видел на них. Она преследовала его в виде своей же крови. Ее дух витал, не отпуская его. Все узнают… Все равно… Это был страх… Это был дьявол…

Этот сон…

Джулиан вскочил с кровати насквозь мокрый, в холодном поту. С тяжелой одышкой, он долго старался вглядеться сквозь темноту, и рассмотреть свои руки. Постепенно успокаивал и выравнивал свое тяжелое дыхание, видя, что все в порядке. Пока что. Так и должно быть…

* * *

– Папа, как думаешь, что это за корабль? – спросил Марк, стоя с Джеком на берегу, и показывая вдаль – на восток, на тонкую полоску, разделяющую небо и море, на которой и находился корабль еле зримой точкой.

– Не знаю, сынок, – ответил папа, также наблюдая за тем, как тот медленно, по миллиметру преодолевает свой путь, направленный на север.

– Это военный корабль? Или, как говорит отец Джулиан, он дрейфующий, и на нем нет людей?

– Не знаю, сынок. Я не знаю, – агностически отвечал Джек, видимо, правда не имея предположений.

– А может быть, на его борту обычные рыбаки или торговцы? Быть может, и нет… – «войны» хотел сказать, но не договорил Марк, остановив себя.

Он доверял отцу свои мысли. И дело было совсем не в этом. Его отец принял очень удобную позицию – отвечать на все вопросы своего сына «не знаю». Эта же позиция иногда и огорчала Марка. Взрослеющего, все больше понимающего мальчика, который становился подростком, который уже формировал свое мнение. Неужели, у его отца нет этого мнения? Он не понимал его. Поэтому, и не знал, поймет ли его отец, если он откроется ему полностью. Безгранично добрый, умный, воспитанный, талантливый человек, обучивший и научивший его почти всему. Сейчас в их лица подул сильный ветер, и они оба отвернулись от берега, придерживая шапки на головах. Марк все равно старался посмотреть на своего отца, увидеть в его взгляде хоть немного того, что он хотел в них увидеть. Какое-нибудь осмысление, а не овечью последовательность. Он же должен это понимать! Неужели он спокойно живет с той мыслью, что война убила всех, или делает это сейчас, или не делает? Неужели, неведение дает больший покой, нежели истина или же тщательные ее поиски?..