Текст книги "Богоубийство (СИ)"

Автор книги: Морган Роттен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 36 страниц)

– Знаете, Стефан! Довольно сильная у вас идея! Много вы написали на данный момент?

– Пара-тройка глав осталась, я думаю, до конца.

– Можете заработать много денег на своей идее.

– Ах, и вы туда же!

– В смысле?

– Анна мне тоже самое твердит.

– Вы разве не согласны с ней?

– Не то, чтобы не согласен. Я понимаю, для сознания человека естественно – получать вознаграждение за свой труд. Ведь, нет ничего более человечного, чем труд. Но мне оно не нужно. Я не для этого пишу. Понимаете?

Сьюзи кокетливо пожала плечами, игриво порхнув изящными изгибами худых ключиц, ожидая от Стефана развития его мысли.

– Это как искусство ради искусства. Понимаете? Процесс, ориентированный на самого себя, а не на окружение, которое и демонстрирует результат. Естественно, результат имеет значение…

– То есть, вы пишете для себя? Я правильно вас поняла? Прошу прощения за то, что перебила!

– Да-да! Только я хотел сказать это не так, но суть такая же. Просто, я читаю лекции, провожу семинары для своих студентов, пишу статьи и тезисы для ученых и тех, кому это нужно в какой-то мере и степени. Это моя работа. За нее я получаю вознаграждение. За книгу мне вознаграждение не нужно. Я делаю это для себя. Это моя отдушина, что ли. Не ради потехи самолюбия, ни в коем случае. Чувствую нужду высказаться так, как не могу высказаться в своих научных работах и в рамках своих курсов, дисциплины. Это что-то вроде благородного труда, который деньгами не измеряется.

– Как же вам сложно жить в этом мире, Стефан, – сказала Сьюзи так, будто пошутила, но со всей серьезностью в глубине очаровательных глаз.

Стефан не понял. Поэтому, особо не раздумывал, когда Сьюзи предложила ему:

– Может быть, сопроводите меня в сад? Хочу покурить, жуть как хочу. Вы не курите?

– Нет.

– В таком случае, вы все равно проявите свои лучшие джентльменские качества, и не оставите меня одну в темном саду, а? Тем более, насколько я поняла, вам не особо здесь интересно.

Стефан усмехнулся в ответ, показав рукой, что сопроводит Сьюзи. Уж эта кокетливость, искусность манер и выбивающая его из колеи женская игривость! Не способен отказать. Устрицу пришлось оставить, как это сделала Сьюзи, словно передумала есть ее, а он словно и не хотел изначально, а так – от скуки. Приподнял локоть, и повел Сьюзи размеренным шагом к массивным ступеням, спускающимся к полутемному кипарисовому саду.

– Вам не наскучило все это общество? – прямо спросила Сьюзи, остановившись у одного из кипарисов.

Место было прикрыто от сторонних глаз. Стефану было здесь уютно. Смотрел на то, как Сьюзи подкуривает сигарету, неспешно отвечая вопросом на вопрос:

– Наскучило ли мне?

– Да. Я почему спрашиваю. Смотрю в ваши глаза и вижу в них нечто иное, не то, что вижу в глазах типичных обывателей этой великосветской галабурды, извиняюсь за выражение. Просто я сама такая. Как в поговорке, рыбак рыбака… Вы и сами все понимаете, я думаю. Вижу, что вам все это не нужно. Вы не собираетесь этим пользоваться. Делать себе состояние, карьеру. По-настоящему, вам это не нужно. Потому, что есть что-то, что держит вас там, откуда вы родом. Где живете большую часть своей жизни. Верно? Поэтому, у вас есть эта свобода выбора, с одной стороны. У этих людей существует привязанность к деньгам, власти, имуществу, влиянию, статусу. Я бы даже сказала – зависимость от этого. Понимаете? Порой власть этих людей может превзойти все ваши самые смелые ожидания, поверьте мне. Некоторым из присутствующих здесь Никсон лично задницу подтер бы. Ни в коем случае, не камень в огород вашего президента. Просто, вспомнился его визит… ну, да ладно… Я о том, что на первый взгляд может показаться, что в руках этих людей все, что может быть на белом свете, и на том тоже. Но поистине, все как раз наоборот. Они не держат все в руках. Они этими руками держатся, хватаются за это все, провисают над пропастью, держась за два края. И если они попытаются сделать выбор, отпустят одну из рук, то какие бы силы ни были в этих руках, в той одной руке ее не хватит, и любой из этих людей канет в пропасть, в эту бездну, над которой они висят сознательно. Под вами же нет бездны, вы не держитесь, вы стоите на ногах, у вас есть выбор. Все еще. И, возможно, вы даже сейчас это понимаете и признаете, но вы все равно в этом обществе. Вы принимаете его, не выступаете против, но вы и не за него. Вы не его часть. Вы здесь наблюдатель. И являетесь частью другой вселенной. Вы с другой планеты. И этих людей там никогда не будет, на той планете. Они не поймут. Они и не попытаются.

Сьюзи решила сделать паузу в монологе, глубоко и долго затянувшись сигаретой, задумчиво выпустив дым изо рта. Стефан молча внимал, не возражая, и не поддерживая. Сьюзи посмотрела на него украдкой.

– А знаете, правильно! Храните свой выбор. Храните эту силу в себе, и не растачивайте зря, ни на кого, ни под каким предлогом. Потому, что спина – это очень уязвимое место.

– Даже на вас? – хитро спросил Стефан, но тут же понял, что Сьюзи говорит куда более серьезнее, чем это выглядит.

– Даже на меня. Поверьте, человек предаст. И дело в том, что сделает он это в момент вашей самой большой слабости, беспомощности, он словно будет ждать именно этого момента. Чтобы вы не смогли воспротивиться этому, словно беззащитная букашка, раздавленная под его пальцем, демонстрирующим его власть и вашу безысходность таким образом. Такой сам себя подчеркивающий жест хитрости, ничтожности, уничижительности…

– Вау! – многозначно произнес Стефан, не понимая, с чего вдруг возник именно такой разговор, стараясь не перебить Сьюзи.

– Да. К сожалению, а возможно к счастью, не я такой циник, – продолжила Сьюзи, пустив дым изо рта. – Это общество цинично. А мы в нем живем, и пусть не рождаемся, но становимся потом такими, как наше общество, увы. Потому, что по-другому никак. Испокон веков, мы, западные люди – трусы, льстецы и лицемеры. Даже Шекспир был лицемером, писав о любви, когда ему за это платили. Так что…

Сьюзи решила не продолжать свою мысль. Она казалась ей весьма завершенной на данном этапе. Затянулась сигаретой, посмотрела на Стефана. Тот продолжал сдержанно смотреть на нее. Ей осталась одна затяжка. Она решила с удовольствием растянуть ее, посмотрев на луну. Стефан тоже посмотрел на нее.

– Серьезно, Стефан! – решив не молчать, продолжила его собеседница. – Вы можете не принимать всерьез все то, что я вам только что наговорила. Но попытайтесь хотя бы не забыть того, что я вам сказала. Даже если предположить, что слова ничего не значат, что это всего лишь слова… Есть люди, которые говорят так. Но иногда, и даже зачастую, слова решают многое, куда большее, чем действие. И поверьте мне, у вас есть самое настоящее сокровище в груди. Потому, что вы не с этой планеты. Эта планета обречена. Вы же, счастливый человек. Просто примите это.

Стефана загнали в угол слова Сьюзи. Он не знал, что сказать в ответ. Она так уверенно говорила о нем, словно знала его всю жизнь. Кого-то она напомнила ему в этот момент, но кого, Стефан не смог понять. И факт в том, что это не был пустой разговор. Сьюзи почему-то, и для чего-то начала его. Почему? И для чего? От скуки ли? Разговора ради ли? Новые вопросы, над которыми он, наверное, станет ломать голову по старой дурной привычке. Слишком много их в его жизни. Поселяют тревогу, как поселили следующие слова Сьюзи, что вышли из ее уст, когда она посмотрела на открытый балкон с террасы, что выходил в сторону сада:

– Похоже, что ваша сеньора вас обыскалась, – кивнув Стефану головой, показывая в ту сторону.

Стефан поднял глаза и увидел подтверждение слов Сьюзи. Ищущим, покровительствующим взглядом Анна искала Стефана среди деревьев и кустов. Видимо, около фуршета она уже была. Стефан сделал шаг, скрывшись за кипарисом. Сьюзи заметила, и ее это насмешило.

– Что случилось? – спросила она.

Стефан стал выглядеть растерянным, его лицо стало озадаченным, ищущим укрытия. Как у школьника в общественном месте, прячущего свою эрекцию в штанах. Он посмотрел на Сьюзи, и предложил ей вопросом:

– Может быть, выкурите еще одну сигарету?

* * *

Вечер продолжался. Анна выпивала больше обычного. Зачастую Стефана не удивляло то, в каких количествах она могла выпить, при этом в более трезвом состоянии, нежели он, вернуться домой. Но сейчас Стефан наблюдал за тем, что Анна рискует превысить норму, при которой она спокойно могла проснуться раньше него, организовать завтрак без малейшего намека на похмелье, не теряя своего шарма, словно такие женщины, как она, никогда не превышают норму, и не напиваются, даже если пьют много. Лишь грустнеют на внешний вид, становятся непонятливо отстраненными, задумчивыми, весьма далекими от понимания других людей. Как Анна в этот момент. Загадочна и строптива на внешний вид. Очередной бокал вина точно не давал ей расслабления и хорошего настроения. Скорее, наоборот.

– Что-то не так, милый? – спросила она многозначно, заприметив, как Стефан озадаченно смотрит на нее.

– Хотел спросить то же самое, – пока что сдержанно ответил он.

– Да? И что во мне не так?

– Ничто. Просто, пьешь ты, будто с цепи сорвалась. Вот и интересуюсь, может быть у тебя что-то не так?

– Ах, вот оно что? – хитро вопросила Анна, с ноткой надменности в голосе, которую уловил Стефан, и ему сразу стало неприятно от этого.

Он тут же сделался скованным. Взгляд Анны стал невероятно сильным и стремительным, как у охотящейся тигрицы, которой только и дай какого-нибудь кролика на растерзание. Ее зрачки чуть ли не выходили за границы ее карих глаз, расширившись настолько, что Стефан не был уверен, возможно ли вообще такое. Разве что, у наркоманов и умалишенных бывают такие безмерные зрачки. Но он не хотел подобных ассоциаций, зная, что это станет погружать его в еще более глубокую мысленную дыру, и лишь предложил:

– Давай поедем домой, – ненавязчиво протянув свою руку к бокалу вина Анны, но она показательно отдалила его от Стефана.

– Домой? – переспросила она.

– Да, домой.

– Так все-таки, это и твой дом тоже?! Наконец-то, ты признал это! – громко сказала Анна, наигранно, как умеет.

Но Стефан не подал виду. Спокойно, но уже более настойчиво продолжил протягивать руку в сторону бокала, чтобы забрать его из руки Анны, взять ее и повести домой. По-другому он не мог себе представить продолжение этого вечера, явно пахнущего жареным. Вот, только с чего вдруг?

– Анна, любимая… – начал он, но тут же напоролся на сарказм Анны.

– О! «Любимая», как мило! Ты так редко это говоришь. Мне даже кажется, что впервые слышу…

– Послушай! – сказал Стефан чуть более резко, все же постаравшись схватить бокал в руке Анны, но как можно аккуратнее, чтобы не пролить его на ее платье, или на свой костюм.

Но получилось наоборот. Оба вцепились в бокал и дернули за него так, что вино выплеснулось им на руки. Почувствовав это, Анна сделала демонстративный жест, означающий, что она отдает бокал Стефану добровольно, так, словно он должен подавиться им, ей это вино больше не нужно.

Стефан молча посмотрел на бокал в руке и на саму руку, красную и липкую от вина. Анна развернулась и пошагала от Стефана. Быстро и уверенно. Стефан постарался как можно быстрее оставить бокал хоть где-то, чтобы броситься вдогонку. Стряхнув рукой, с запятнанным рукавом он побежал вслед за ней в сторону выхода.

– Постой, Анна! Куда же ты! – догнав и приобняв за талию чистой рукой, сказал Стефан, пытаясь задержать ее, но Анна лишь замедлила ход, но не остановилась.

– Ты же хотел домой! Ну, так пошли! – спокойно и убедительно сказала она.

– Ты из-за меня так…

– Ха! – наигранно издала Анна. – Мистер Полански, так небрежно себе льстите, и в открытую. Постеснялись бы.

– А вы, сеньора Роккафорте… – начал Стефан, тут же заметив, как резко остановилась Анна, и как пылко посмотрела на него.

Словно в ожидании вызова. Давай, только осмелься бросить мне его. Этот вызов станет для тебя малейшим из двух зол, которые ты можешь ощутить на себе. Давай, скажи мне, что хотел сказать! И будешь раздавлен, как червяк! Как овощ высохнешь под палящим солнцем той любви, что вдруг превратилась в жаркий ад из светоча жизни. Так выглядел ее взгляд. Уже не животный. Какой-то мистический. И Стефан, ощутив всю скрываемую силу в нем, продолжил, тщательно взвешивая слова:

– …Не будьте столь экспрессивны, а то меня это заводит… – с долей юмора, подчеркивая свою готовность к мирному диалогу.

Почему-то, чувствовал сожаление о том, что начал этот разговор. Но Анна не хотела этого видеть. Отгородилась. Выстроила стену почему-то. Что-то в ней вдруг перевернулось.

– Экспрессивность Сьюзи вас также заводит, мистер Полански? – с глубочайшей претензией в голосе сказала Анна, с ноткой обиды даже, что звучало довольно угрожающе, будто чего-то она ему уже не простит.

Стефан протянул свою руку к ее руке, прикоснулся, а она отдернула руку, отпрянув, не желая чувствовать прикосновение его руки. Он сделал шаг вперед, ей навстречу, она сделала шаг назад, отступила. Он развернул к ней свои ладони, показывая всю доброту своих намерений, она же сомкнула свои в цепкий замок, а затем скрестила руки на груди. Он постарался заглянуть ей в глаза так, чтобы увидеть в них готовность к примирению, она лишь отвела взгляд, чуть ли не впервые, словно отвернулась, готовясь к войне.

– О чем ты, Анна? – спросил он с легкой ухмылкой, будто никакой серьезности в этот момент их разговор не несет.

– Ты думаешь, я дура? Думаешь, я не знаю? Я все знаю! Все! И вижу людей насквозь!

– Может быть, не станем переходить на личности, и раздувать из мухи…

– Из мухи слона? – нетерпеливо перебила Анна, задышав глубже и чаще.

– Давай не будем выяснять отношения.

Анна гневно отвела взгляд. Никогда Стефан не видел ее такой. Собственно, как никогда бы не подумал, что такой разговор у них произойдет однажды, что было весьма наивно и бездумно с его стороны. Сам признавал. Когда-то это должно было случиться. Вопрос лишь в том, из-за чего? По какой причине?

– Я готов поговорить с тобой об этом дома. Хорошо? – спокойно и смиренно говорил Стефан, стараясь не привлекать внимания посторонних. – А сейчас советую тебе успокоиться. Ты согласна?

– Успокоиться? – с сарказмом повторила вопрос Анна. – Ничего другого ты сказать не сумел, да?

– Позволь мне взять тебя за руку, – протянув свою, сказал Стефан.

– Успокоиться? Ха! – все же не успокаивалась Анна.

– А что я могу еще сказать?

– Я просила тебя, Стефан! – громко вырвалось из груди Анны, пылающей и движущейся снизу вверх, затем намного тише. – Я просила тебя не разговаривать с ней! Просила?

Лицо Анны сделалось ранимым, что не делало приятно Стефану, который (пусть и в шутку) про себя признавал нелепость причины этой ссоры. Он напрягся. Анна была женщиной зрелой, умела взвешивать не только слова, но и поступки, сдерживать эмоции, думать, прежде чем делать. Она была мудрой женщиной, Стефан признавал это. И раз уж она так выпалила, явно он задел ее чувства. Видимо, в ней они точно были, исходя из этого…

– Пойдем, – сдержанно сказал Стефан, не теряя джентльменского шарма, предложив даме взяться рукой за свой локоть, всем своим видом показывая, что он не теряет равновесия.

Анна посмотрела на изгиб руки в его локте, и взялась за него своей рукой. Будто и нехотя. В ней до сих пор бурлили чувства. Стефан знал. Но также он знал, что у любого чувства есть свой срок. И скорее всего, эти переиграют прежде, чем они окажутся в постели и сольются в нескольких позах, после чего примут прохладный душ, посмотрят фильм перед сном, выпьют по бокалу красного вина, наслаждаясь каждой секундой пребывания друг с другом. Но они не забудут. Ничего. Оба будут держать в голове этот момент. Особенно Анна. Она что-то накапливала… Стефан чувствовал ее все сильнее…

XXIII

Традиционно, Анна на свой день рождения никого не позвала, ограничившись выслушиванием поздравлений по телефону. Телефон сеньоры Роккафорте в этот день разрывался от звонков. Но даже это не уберегало Стефана от дурных мыслей. В этот раз ему думалось об этом дне – дне рождения Анны. Будто бы этот день был настолько загадочным и неизученным, что просто терялся во времени для его воображения. А возможно, не для него одного. Ведь никто не знал точно, сколько ей лет – истинная женская загадка. И пусть у этого дня была конкретная дата, а точнее число и месяц, год выпадал из исторического процесса, словно и не было такого года. А даже если и был, вряд ли он когда-нибудь узнает этот год. Его всегда путали, так или иначе меняя последнюю цифру, время от времени. Каким-то образом, у Анны это получалось. То ли это Министерство культурного наследия, культурной деятельности и туризма Италии, то ли обычная справочная информация – все равно. Хотя, откуда об этом может знать Стефан, если он в этом даже не уверен? И могут ли вообще быть какие-то основания для этой уверенности? Как всегда, Стефан умел загнать самого себя в мысленный тупик. Одно он знал точно: у него особенный билет на этот день, раз уж он был единственным непосредственным участником дня рождения Анны Роккафорте.

Пока Анна принимала поздравления, Стефан также много думал и о том, что последним временем их ссоры заметно участились. Причем, причины для этих ссор все расширялись, становясь все более нелепыми. К тому же, как думал он, начинала их Анна. И очередной его вопрос состоял в том, почему. Почему? Разве все так плохо? Ведь им же хорошо вместе. Он уже и забыл, как они пришли к таким розням, хотя совсем недавно он не мог избавиться от того чувства, будто бы обременяет ее своим обществом. И что интересно, чувствовал и сейчас. Но уже в другом смысле. Не в том, что они друг друга еле знают, составляя таким образом друг другу какие-то неудобства, что ли. А в том, что теперь они знали друг друга настолько хорошо. И как разомкнуть этот чувственный замкнутый круг, и стоит ли вообще, если ты рискуешь выпасть из него, не зная, что принесет тебе это? Неизвестность… Точно как у Джека, подумал Стефан, вспомнив о том, что пора бы напрячься, и продолжить свой роман. Перелезть через этот перешеек его мыслей, оставив их по ту сторону. Это будет единственным верным решением. Наверное…

Стефану очень захотелось писать в этот момент. Сесть за стол, вставить чистый лист бумаги в печатную машинку, сделать абзац, написать первое слово, а за ним второе, составить предложение, бегущее за его мыслями, уносящими его туда, подальше от всей этой реальности. Именно в такие моменты душевных терзаний, непонятных по своему происхождению, хочется высказаться на листе бумаги, поделиться мыслями, будто отпустить их с неким трепетом и облегчением. Словно избавляясь от грусти, делающей тебя счастливым в каком-то роде.

Стефан стал думать о своем романе. О том, как семья Лоуэллов бежит с острова. Точно так же, как и он. От жизни. И от смерти. Последние годы только этим и занимается. Убегает от всего. И таким образом – сев за пишущую машинку, он запросто убежит и от нее. Ему не придется очередной раз с ней ссориться, а затем мириться. Хотя бы на один раз сократить это он был в силе сейчас. Тем более, что есть желание.

Закрыться… Ему нужно закрыться, сесть за машинку, и начать писать. Когда в жизни много приятного, то и писать особо незачем. Нельзя забывать о той черноте, о той бездне, которая поглощает ранимого идиота, начинающего писать от этого. Именно от этого. Начал бы он писать, искать в себе подобный способ поделиться мыслями, если бы чернота его души не стала пожирать его изнутри, угрожая пустотой? Она и сейчас его пожирает, но медленнее. Растягивает боль, которая является удовольствием, неким спасением, отчасти. Может быть, поэтому человеку свойственно мученичество? Ведь люди копируют Христа ради спасения. Каждый день приносят себя в жертву тем, кто этого и не оценит, но последует их примеру, а кто-то воспользуется ролью насильника. Почему?

Почему все так? Ты живешь в своей ущербной квартирке, сидишь в комнатушке, творя произведение, которое по существу никто не оценит. Никто не будет читать эту книгу две тысячи лет. А ведь, этот никто и правда – никто. Кто он? Этот равнодушный обыватель, потребитель всякого дерьма, ни во что не ставящий тебя. А ты его, в свою очередь. Потому, что на самом деле он настолько одинок в этом прекрасном белом мире, насколько одинок ты. Ведь если существует одинокая человеческая душа, значит, существует и вторая такая. И с одной стороны ты не можешь надышаться этим, еще и еще. Подавай тебе эту вольность, которую ценишь ты с трепетом, но ничего не делаешь с ней, когда получаешь ее. Хочешь смерти. Но, скорее всего, если она придет прямо в эту секунду, то ты будешь не готов к ее нависшему над тобой образу. Вот, почему готовность и желание – противоречащие друг другу вещи. И вот, вдруг из своей комнатушки ты переносишься в иной мир. В твоей жизни появляются пальмы, бассейны, редчайшие виды вкуснейшего вина, ты встречаешь влиятельнейших людей, занимающих руководящие посты в лидирующих европейских странах, становишься частью их общества благодаря красотке, которая оплачивает за тебя все, лишь бы ты, такой особенный, не меркантильный и, что важно, такой одинокий, и этим очаровывающий, был рядом с ней. Будто она чувствует все твои муки, тем самым заглушая свои. Странно, но Стефан не замечал этого в Анне. Возможно, он слепой? Ведь как это назвать тогда? Когда вроде бы понимаешь человека, но и не понимаешь его совсем. Не знаешь его, по сути… Ты допускаешь мысль, что жизнь меняется, пусть даже люди в ней – нет. Свершается в ней нечто такое, что не можешь ты до конца понять. Ну, есть в твоей жизни богатая красавица, которая заботится о тебе, вдохновляет тебя, поддерживая твое творческое начало, еще и секс с тобой ей приносит огромное удовольствие. Ешь, пьешь, трахаешь ее. На что жаловаться? Действительно, как у львов… Как говорил Льюис. А ей даже нравится это. Приносит ей удовольствие. Она улыбается, когда делает тебе приятно. А раз улыбается, значит и ей приятно в этот момент. Разве что, она искусно притворяется. Но, тогда зачем? И какой смысл делать это на протяжении года? Почему? Ведь сейчас уже не так все гладко. Тебя уже порядком знобит и коробит от того напряжения, которое вдруг берется ниоткуда между вами. Ты не понимаешь причину. Она неизвестна. А неизвестность, как ты уже написал в своем романе, пугает. И тебе хочется скрыться, убежать подальше от этого. Вернуться в свою квартирку, забиться в комнатушке, забросить чистый лист бумаги в печатную машинку, почувствовать то удовлетворение, которое приносит тебе этот труд… Довольно рассуждений…

Стефан опустил голову, которая уже достаточно разболелась для того, чтобы избежать очередной ссоры с Анной. Пусть делает, что хочет. Она сама себе испортила свой день рождения, который она, между прочим, не отмечает. Она взрослый человек, и способна сама себе найти занятие.

Стефан так подумал, признав, что ни душевных разговоров, ни секса, ни просмотра кино перед сном у них сегодня не будет. Он никак не оценивал свой поступок, явно не корректный. Но как поступить по-другому, он попросту не знал. Он устал мириться. Поэтому, молча ушел в комнату, в которой он оставался еще в свой самый первый раз, в которой и выдавил из себя одну главу за полгода. Представляя ее ущербной, он поставил на стол печатную машинку, с трепетом проведя по ее боковым бортам своими пальцами, заметив немного пыли. Тяжело выдохнул от представления того, какой сложный момент предстоит ему написать в его книге. Порой, такой момент хочется оттянуть настолько, чтобы он и пропал вовсе из сюжета. Но без него никак. И чем дольше будешь тянуть, тем меньше шансов, что справишься с ним. Просто прогнешься под его тяжестью, и будешь ходить с этой тяжестью внутри…

– Слишком мы с тобой затянули, – сказал Стефан, смотря на печатную машинку, вспоминая тот день, в который сел и напечатал первые слова своего романа.

* * *

Семью Лоуэллов вели навстречу с мысом Смерти. Сегодня их ожидала казнь.

Еще вчера все эти люди, что окружили их, переживали о состоянии Джека, выздоровление которого оказалось довольно длительным и болезненным процессом. Думали о Люси, такой сильной женщине, которая недавно вытерпела нападение медведя на ее сына, также чуть не погубившего его, выхаживающего Джека изо дня в день. Думали и о Марке, о его чудесном выздоровлении, о том, каким он будет умным и сильным человеком, очень важным для их общества, судя по его быстрому взрослению и развитому складу ума.

И сейчас, развитый не по годам, как морально, так и физически, Марк сопротивлялся, что было духу. С круглым пятном в центре лба, он, словно с меткой, оказывал впечатление на каждого, кто придавал этому значение. Все еще много кто придавал. Но это было кардинально противоположное значение тому, что было сегодня. Сегодня его пятно назвали меткой Антихриста. И сейчас его вели вместе с его семьей на казнь. И в спины кричали им:

– Предатели! Еретики!

Кричали не от того, что так думали сами. Марк знал это и видел в их взглядах. А от того, что овцы, увидевшие волка, будут кричать потому, что им страшно. Они не знают, что им делать в таком случае, призывают пастуха…

Это были самые тяжелые шаги в жизни Лоуэллов. С каждым последующим шагом, они видели, как мыс сужается, приближая их к своему краю. До него оставалось около пятидесяти метров. Обычно, в месте сужения, все, кто шествовал за еретиками, замыкали круг толпой, таким образом, отцепляли выход тому, кто попытается сбежать. Насколько помнил Марк, никто и не пытался. Обычно, это было делом безвыходным, а значит – бессмысленным. Лучше пасть с гордо поднятой головой, пусть и с заплаканным лицом и разрывающимся на клочья сердцем.

Марк не верил тому, что происходит с ним сейчас. Во что превратилось их общество, называющее еретиком каждого, кто хоть в чем-то провинится.

Режим… Люди, попавшие под его тотальное действие – попадают в неведение. Становятся варварами, сами того не принимая. Не осознавая того, что если их бог существует, то нравится ли ему лицезреть подобное? Быть почетным зрителем постапокалиптического театра, который сам и создал?

Брюс уже предвкушал процессию, стоя рядом с Джулианом, в ожидании того, когда же Лоуэллов приведут к лику их наказания. Джек, не в силах больше идти, упал на колени. Мужчины, которые вели их семью, стали пинать его, стегать и поднимать, но он не мог, валился с ног, настолько он был слаб. Не в состоянии подняться, не то, чтобы дать им отпор. Люси упала рядом с ним, обнимая его. Мужчины стали поднимать ее, разъединять членов семьи, чтобы лишить их всяческой поддержки друг друга.

– Отец! – выкрикнул Марк, успев высвободиться на некоторое время.

– Все хорошо, сынок, – с отдышкой ответил Джек, в лице которого была нескрываемая слабость и боль, которую он испытывал не только телом, но и душой.

– Прости меня! – прошептал Марк, понимая, что это его последняя возможность поговорить с отцом так близко, насколько ему сейчас позволили это сделать.

Джек понял, за что извиняется Марк. Поэтому, он поспешил взять его ладонь, и сжать ее покрепче, сказав, пока их не разъединили:

– Сейчас прилив… Справа от камней… там глубина… у тебя будет шанс… если ты сам спрыгнешь…

Марк посмотрел ему в глаза не зная, бредит ли отец. Или же знает, о чем говорит. Как же он хотел увидеть в его глазах не обреченность, а уверенность. Видеть его сильным, а не поверженным. Был бы он сейчас на ногах, возможно, они бы смогли противостоять. Хотя, о чем он думает? Двум сотням обезумевших людей? Безнадежность была единственным логичным следствием происходящего. Вот, только мириться с этим следствием Марку не хотелось.

Люси успела обнять Марка и Джека, перед тем, как их попытались разъединить снова. Люси выкрикнула диким лепетом, как зверь, защищающий свое семейство. Так отчаянно и громко, что Джулиан, подошедший к ним, сказал остальным:

– Не трогайте. Пусть будет так, как есть, – посмотрев на Брюса, настроенного и готового приступить к практической части устранения очередного очага зла на их острове Спасения.

Люди стали полукругом, оставив лишь коридор в сторону мыса. Ветер обдувал их лица, трепал волосы, нагоняя черные тучи. Их взгляды были неизменчивы. Чьи-то решительно жестоки, чьи-то скрывали свои истинные чувства сожаления. Но такие взгляды Марк практически не уловил. Что же со всеми ними? Он вырвался из объятий матери, решив, что не так должно все закончиться для их семьи. Он сделал протестующий шаг вперед, смотря им в лица:

– Послушайте! – выкрикнул он.

Отец Джулиан иронично улыбнулся.

– Марк… – сипло и бессильно протянул Джек.

– Сынок! – выкрикнула мать, не отпускающая отца, иначе он свалится на землю.

– Как ты смеешь! – резко сказал Брюс, подойдя к Марку.

Тот обернулся на него, встрепенувшись от угрожающего внешнего вида палача.

– Нет-нет, – спокойно остановил его своими словами Джулиан. – Он имеет право на последнее слово.

Брюс послушался Джулиана, и пальцем не тронул Марка, который молча посмотрел на Джулиана, всем сердцем желая ему той же участи. Но как переубедить двести слепых упрямцев, которых никто до этого переубедить не смог? Они сами должны себя переубедить! Никто другой этого не сможет. Но он, по крайней мере, попытается…

– Люди! Послушайте! Ради Бога послушайте, я вас прошу! Я вас умоляю! Посмотрите правде в лицо! Посмотрите! И спросите себя, за что вы обрекаете нашу семью на смерть? Это достойно смерти?

– Ты поступил против нас. И твой отец, когда пошел на юг, чего делать нельзя, – сказал Брюс.

– Нельзя? Разве за это убивают? Вы за это лишаете нас жизни?

– Мы вершим правосудие, – продолжил Брюс.

– Правосудие?

– Да. Кто против Бога, тот враг его. Кто враг его, тот наш враг. Кто наш враг, тот достоин смерти, ибо мы люди праведные, отстаивающие волю Божью, а враг наш, в таком случае, подлежит устранению.

– Устранению? Вы слышите? Единственное, что вы устраняете – это свой страх! Слышите? Вы просто трусы! Иначе это назвать нельзя, – как можно громче стал говорить Марк, надеясь на то, что его слова, таким образом, будут звучать убедительнее. – Вместо того, чтобы встретиться со своим страхом лицом к лицу, решить проблему, вы убегаете от нее, сбрасываете со скалы. Очень умно! Очень!..

– Мальчик, ты заблудился, – спокойно, но с принципами лучшей декламации произнес Джулиан.

– Нет, это вы заблудились! Это вы нарушаете Божьи заповеди! Разве не так? Почему вы убиваете собственноручно, когда сказал Бог «не убей»?

– Что? – насмешливо произнес Джулиан, чувствуя, как градус их спектакля становится горячее, готовясь к словесной перепалке с весьма не глупым юношей.