355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Миколас Слуцкис » Поездка в горы и обратно » Текст книги (страница 33)
Поездка в горы и обратно
  • Текст добавлен: 8 сентября 2016, 21:36

Текст книги "Поездка в горы и обратно"


Автор книги: Миколас Слуцкис



сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 40 страниц)

– Куда катим? – Пегасик гостеприимно распахивает дверцу.

– Домой, милый, домой!

Ей кажется, что дом далеко-далеко. Гораздо дальше, чем выплывшая из забытого учебника географии таинственная Земля Франца-Иосифа.

– Дежурный по городскому управлению милиции, майор …скас. Заберите, пожалуйста, гражданина Ральфа Игермана. Наше учреждение – не гостиница для странствующих артистов! – Резкий и строгий голос майора рассыпался от сдерживаемого смеха.

– Игерман? Ральф Игерман в милиции? Который час, товарищ майор? – Его фамилию, выпаленную скороговоркой, Лионгина не уловила.

– Половина пятого. Точнее – четыре часа тридцать три минуты по электронным часам!

Из телефонной трубки, крепко прижатой к уху, в голову и шею вонзаются иголочки. Подкашиваются ноги под широкой и длинной – до пола – ночной рубашкой. Не паркет, а раскаленный камень. Но ей не горячо. Тело заледеневшее, и его треплет нервная дрожь, подступила и отпустила тошнота.

– Какое-то недоразумение, товарищ майор. – Лионгина спрашивает и отвечает, а голос хриплый, неузнаваемый. – Не думаете ли, что нам удобнее было бы разобраться во всем утром? Как очутился у вас этот Игерман? – Притворно зевнула, снова подступила тошнота.

– Невероятные приключения! – Майору наверняка приятно поболтать с женщиной, судя по голосу, молодой. Некоторое развлечение среди ночного дежурства. Возможно, представляет себе теплую, еще не до конца проснувшуюся. – Да он сам расскажет. Не удивляйтесь, если узнаете, что прилетел на НЛО. На неопознанном летающем объекте. Как это будет по-литовски, ума не приложу. Короче говоря, на летающей тарелочке! Мои ребята со смеху покатываются. Шутник!

– Он – артист, которого мы ждали? Вы в этом уверены, товарищ майор?

Лионгина нисколько не сомневается он!

Звонок вырвал из сна – глубокого, без видений, из забытья, какое случается перед несчастьем или болезнью, – но и во сне, подсознательно, ждала она Рафаэла. Прислушивалась, готовая открыть, если постучат. На ветру билась отклеившаяся намокшая афиша. Он! Мрак в квартире и в мире вспыхнул от молнии, одним концом упирающейся в землю, другим грозящей черным безднам неба. В ослепительном ее свете Лионгина увидела дорогу слякотную, в ухабах, по которой брела долгие годы. Думала, что всю прошла. Оказывается, не всю? Пышный, нетронутый луг, раскинувшийся за обочиной, звал к себе – так бы и помчаться стремглав, однако отливал он мертвенной белизной. Абсурд – белая трава, как абсурд и звенящее в голове предупреждение: берегись, начинается! Что начинается? Было темно, как и положено тому быть в половине пятого, когда электричество еще не ожило и каждый проползающий за окнами сноп света бьет по глазам. Она внимательно прислушивалась к собеседнику и отвечала ему, но ее сущность затаилась где-то рядом с мыслями, не решаясь ступить на белую траву. Обманчивый луг исчез, пальцы ног поджимались, чтобы не задеть ненароком камешка, – она стояла под чужими, выжженными солнцем небесами, над краем разверзшейся – снова разверзшейся! – пропасти.

– Не проверив, милиция тревоги не бьет. Заслуженный артист Туркменской ССР и Якутской АССР. Почетный нефтяник Тюмени. Хотя он и не наш гость, позвольте сказать вот что: осенней ночью неуютно без крыши над головой.

– Расписания НЛО у нас не имеется, товарищ майор!

Нервная дрожь и невнятная галлюцинация продолжались. Она все еще была пассивной наблюдательницей, хотя метко отразила выпад.

Майор смягчил тон:

– Если не удосужился сообщить о своем приезде, претензий нет.

– Какие в полпятого могут быть претензии? Товарищу Игерману заказан номер в «Гинтарасе». Спокойной ночи, майор.

– Спокойной ночи и прошу прощения за беспокойство, товарищ Губертавичене!

– Гляди-ка, и фамилию мою узнали! – Ей не хотелось оставаться в темноте и пустоте.

– Милиция все знает, товарищ Губертавичене. Не подумайте плохого, шучу. Связался с директором Гастрольбюро и получил ваш телефон. Приятно поговорили. Спокойной ночи!

– Всего хорошего, товарищ майор! – В ее голосе звякнул ледок. Я вся обросла льдом, одним ударом не разбить, посетовала Лионгина, продолжая торчать возле телефона.

Что же дальше? Она вдруг забыла, почему стоит босая, где была перед этим, а главное – куда надо идти. Через мгновение – целую вечность – переступила с ноги на ногу. Не легкие, без мозолей и выступающих вен ножки, которыми гордилась, а чугунные тумбы, дрожащие, словно чем-то тяжелым ударили под колени. Едва шевельнется – провалится сквозь землю. И все-таки сдвинулась. Тут же услыхала, как клацнули зубы, кто-то, уперев ей в затылок острие, толкал к бездне. Шершавый, потрескавшийся, с колючими гранями камень рассыплется в прах, и она взмахнет руками, как птица. Еще шажок. Еще. Я уже была там, пустите! Никто ее не толкал – сама стремилась туда, где когда-то стояла, замирая от ужаса и счастья. Вытянутые руки наткнулись на что-то твердое, холодное. Лионгина ждала слов, которые окончательно отрезвят: чего шаришь в темноте? Зажги свет! Услышала лишь невнятное бормотание.

Не зажигая света, пошла на голос. Она была не одна в цепенящем душу пространстве. В нос ударил запах навощенного паркета. Теплый, успокаивающий. Уютно замерцала полированная поверхность мебели, темнота кипела от многочисленных бликов улицы. Это ее квартира, ее ковры, ее кроткие, словно прирученные звери, кресла. А вот и частое, затрудненное, будто удерживаемое рукой, дыхание. Слившись с мраком, затаилась неподвижная дышащая масса. Затаилась и манит к себе душным теплом. Моя постель. Мой Алоизас. Утром будет занудно упрекать, зачем ввязалась в телефонный спор. Все как было. Удивительно: ничего вокруг не изменилось, хотя все нутро от страха перевернулось. Нет, с ней ничего не случилось. Переела вечером.

– Спи, милый.

Она погладила плечо мужа, чтобы не приставал с расспросами и не разрушал впечатления возвращающегося покоя. Иллюзия? Пусть иллюзия, только бы помогла удержаться на краю бездонного провала. Провал тоже не настоящий, почудилось, конечно же почудилось! Но почему так и тянет броситься туда вниз головой?! Отыскался пропавший гастролер – вот и все.

Лионгина уткнулась носом в плечо Алоизаса. Сердце его стучало, как молоток в умелой руке, хотя прикидывался спящим. И его взбудоражил зов бездны? Всегда тяжело дышит, если вдруг проснулся – приводит в порядок мысли и ощущения. Не умеет переключать душевные состояния, как другие – скорости в автомобиле.

– Полуночница, – проворчал он.

– Спи, милый. – Она прижалась крепче, баюкая, как проснувшегося ребенка, и себя настраивая на сон. Забыть все… не вспоминать, что было… будет…

Не успели слипнуться ресницы, как снова взорвался телефон.

– Ну, я им покажу! – Алоизас задергался, собираясь вскочить, она успокаивающе положила ладонь на его плечо.

– Не будем отвечать, – нежно поглаживала вздымающуюся грудь мужа. – Повадятся – последний покой потеряем.

Но они были не одни в квартире, тонущей во мраке. Ощупывая мебель, метя полами халата паркет, к телефону плелась Аня. Лионгина недовольно прислушалась. Гостья тут ни при чем.

– Тебя, Лина. Какой-то симпатичный майор милиции.

Аня покачивалась в ногах кровати, будто звонок дал ей право вести себя нагло. Она пыталась рассмотреть в темноте их позы, а может быть, Лионгине лишь показалось. От склоненной над ними фигуры тянуло алкогольным душком.

Иди в постель, непоседа. Ночь ведь, – заворчала Лионгина.

– Утро, уже утро! Господи, как было славно. Обратно добирались в фургоне «Хлеб». Доводилось тебе, Лина, когда-нибудь кататься в хлебном ларе? Вывалялись в муке, как привидения.

– Спать, Аня, спать! – Лионгина поднималась, поводя руками, словно загоняя курицу в курятник. Тихо и упорно вытесняла гостью из спальни.

И халат не буду больше любить. Ей-богу! Придется продезинфицировать, решила и почувствовала себя увереннее, будто преодолела одну из почудившихся опасностей.

– Губертавичене слушает. Это опять вы, товарищ майор? Я была лучшего мнения о милиционерах. Джентльмены так не поступают!

– Прошу прощения! Не по своей воле – артист Игерман! Отказывается ехать в гостиницу в сопровождении наших ребят. Без представителя Гастрольбюро, говорит, с места не двинусь.

– Ваших извинений мне не надо. А Игермана мы ждали. В условленное время, с цветами. Не явился. Дежурных автомобилей и дежурного персонала, как у милиции, у нас нет.

– Очень прошу, не сердитесь, товарищ Губертавичене. – Майор старался задобрить ее, голос уже не буравил сверлом. – Предложил товарищу артисту свой кабинет – отказывается.

– Ничем не могу вам помочь! – Лионгина разжигала в себе злость. Ей необходимы были ясные, твердые слова. Не раскачивающие землю под ногами.

– Поймите и меня, товарищ Губертавичене. Я отвечаю за покой всего города, а товарищ Игерман изрядно мешает.

– Что же он делает? – не сдержала она любопытства.

– Никуда ты не пойдешь, слышишь?

Спустив босые ноги на коврик, Алоизас нашаривал шлепанцы.

– Фокусы с веревочкой, фанты, анекдоты. Ребята хохочут до упаду. Наша патрульная машина в районе Антакальниса. Может, направить за вами?

– Не надо. Примерно через полчаса сама приеду. До встречи, товарищ майор!

– Никуда ты не поедешь! – Алоизас возмущенно тряс зажатым в руке шлепанцем. – Будет! Хватит этих комедий!

– Обязательно приеду! – В трубке уже пищало, она бросила фразу не Алоизасу – себе.

– А я сказал – нет! – Алоизас вырвал трубку и держал ее поднятой, словно дымящуюся головешку, не в состоянии придумать, куда бы ее швырнуть.

– Провод оборвешь. Дать валокордину?

– Обойдусь без твоей заботы! – Он отступил на шаг, не выпуская из рук подозрительно попискивающей трубки и шлепанца. – О себе позаботься! О себе! – И, уже положив трубку, продолжал кричать, не обращая внимания на гостью, которая все слышала и нагло, как ему казалось, посвистывала. – Позволяешь гонять себя, как девчонку, как пятнадцатилетнюю курьершу! Ты же замужняя, семейная женщина! Тащиться куда-то ночью? Знаешь, что случается с неосторожными?

От Алоизаса несло потом беспомощности. Он старался перекричать свой страх, потому что снова учуял запах предательства. Куда более крепкий, чем тогда, когда впервые ощутил мешающее волоконце между своими и Лионгиниными губами.

– Алоизас, ну Алоизас…

Она подалась к нему, виноватая и полная раскаяния, хотя ни в чем не провинилась и обижать его не собиралась; что бы ни случилось, пусть хоть земля перевернется, она останется такой, какая есть. Все, что происходило, было абсолютно нереальным, не хватало только заразиться его паническим страхом, однако спокойствие, демонстрируемое ею, и самой Лионгине казалось неискренним.

Уговаривала Алоизаса, как маленького, ее дыхание пушило ему бороду, ладонь поглаживала плечо. Зря загораживает он дорогу, его женушка лишь проводит в гостиницу приезжего скандалиста, какого-то Ральфа Игермана, и вернется в теплую постель, ведь так уже бывало, такая у нее работа. Не буря – обычный ветерок выдувает ее на час-другой из дому. Говорила нежно, убедительно. Тебе бы подышать месячишко сухим воздухом Ялты – соберемся и махнем, а? И чем больше уговаривала, тем меньше сама верила, что подхвачена ветерком – не вихрем. Что-то в ее бытии сдвинулось или вот-вот сдвинется – в земле разверзлась грозная трещина, ее существования уже не скроешь, даже если и не собираешься прыгать туда с закрытыми глазами.

– Не будь смешным, Алоизас, очень тебя прошу! – Лионгина погладила дрожащую щеку мужа, не знала, что и ее рука дрожит, хотя губы отрицают выдуманные им страхи. – Я ведь не пешком. Вызову сотрудника с «Волгой». Поищи-ка мои сапожки, а?

Судорога передернула щеку Алоизаса, словно подкрался кто-то невидимый и дернул за бороду. Когда Лионгина просила, он всегда помогал ей одеться, эти услуги сглаживали неосторожные или злые слова. Тогда она принадлежала ему. Теперь – не ослеп же он! – не сапоги ее интересуют, прекрасно помнит, куда поставила их, вернувшись вчера из парикмахерской. Всю квартиру провоняла своими лосьонами. Поэтому Алоизас упорно молчал. И она перестала уговаривать его.

– Прости, я должна вызвать машину.

Едва двинулась к аппарату, как он схватил ее за плечо.

– Ведешь себя как… последняя! Я не позволю превращать себя в идиота. Откуда я знаю? Может, договорилась с тем майором или еще с кем-то? Целый день приемы, коктейли, чашка кофе! Откуда я знаю, с кем ты шляешься, когда я тебя не вижу? Всю жизнь терпеливо сносил твои фокусы: лунатический бред, когда мы только поженились, великие муки, когда училась на вечернем, постоянное кривлянье в Гастрольбюро! Я забросил науку, наполовину написанную книгу, наконец, интересную работу, чтобы, не дай бог, не помешать тебе свободно дышать, а чем отдает оно, это твое дыхание?

Лионгину прорвало.

– Изо рта плохо пахнет у тебя – не у меня. – Она уже накручивала диск. – Будет лучше всего, если ты прополоскаешь рот и ляжешь в кровать.

Алоизас, ожидавший яростного и заслуженного отпора, остолбенел от ее холодного презрения. Какое-то время ловил ртом воздух, продолжая слышать выкрикнутые им же самим грубые слова. Она преспокойно отшвырнула его негодование, не попытавшись доказывать свою правоту, и это свидетельствовало о предательских намерениях. Уже не волоконце – веревка для висельника! Сейчас преспокойно удалится, хотя могла бы послать кого-то из своих инспекторов. У него мелькнула мысль, что и сам был бы разочарован, если бы, бросив в угол сапоги, она так поступила. Не вынес бы еще одного ее притворства.

– Ах так, ах так?

Алоизас стиснул и выбросил вверх кулаки, чего никогда себе не позволял. Лионгина охнула – не от возмущения или страха: ударит! – обожженная тем же самым, что и он, предчувствием – этот ее уход необычен. Пока кулаки Алоизаса мелькали над ее головой – не ударит, не посмеет ударить! – ей пришло в голову, что эта его постоянная, достигшая сейчас кульминации раздражительность может навлечь беду, прямо-таки провоцирует ее, и неизвестно, как его удержать. Может, опалить огнем, который обжег бы и успокоил? Она чувствовала в себе этот огонь – во всем теле, в занесенной для ответного удара руке.

– Стоп, мальчики-девочки, – подскочила наблюдавшая за ними Аня. – Предлагаю другую игру, повеселее. В фанты, а?

– Спасибо тебе, Аня, – Лионгина протрезвела и отправилась одеваться. Ударила бы Алоизаса? Только для того, чтобы иметь возможность немедленно увидеть Рафаэла, который уже не Рафаэл Намреги, а Ральф Игерман, фокусник, обрывок афиши на ветру? Видит бог, я сошла с ума!

– Не вмешивайтесь в чужие дела! Слышите, Аня? – Кулаки Алоизаса месили воздух, ни в кого не метя, скорее смешные, чем грозные.

– Это что? Предложение собрать пожитки? Полагаю, останетесь джентльменом и разрешите мне убраться отсюда утром?

Анин рот смеялся беззвучно, как у клоуна, а шея колыхалась – белая, теплая, манящая даже в такой жуткий час, когда все ведут себя как безумцы.

– Не слушайте его, Аня, – из спальни заступилась за подругу Лионгина. – У него жар.

И у меня жар. Она медленно одевалась. Что-то перегорело, пока они тут противоборствовали. Охлопала стиснутую бюстгальтером грудь. Не молоденькая уже, пора жить спокойно, не теряя головы, расширяя и углубляя проложенную борозду, которой многие завидуют. Не дай бог, выскочишь из этой борозды…

У дверей Лионгина снова медлит, хотя внизу сигналит подъехавшая машина, – впопыхах не сделала чего-то необходимого и привычного, как дыхание. Алоизас, снова забравшись в постель, гадал, подойдет ли, как издавна у них заведено, потянется ли губами – накрашенными, чужими, еще более чужими от грубых слов. Отвернусь, если посмеет приблизиться! Она не подошла, ее каблуки уже стучали на лестнице, однако в груди все равно тлело удовлетворение, что Лионгина вспомнила о нем, а еще больше – что поняла: поцелуем не откупится. Сам себе казался больше и значительнее, нежели тот, который испуганно кинулся к телефону, чтобы преградить жене дорогу из дому. Он лежал на привычном месте, но уже не умещался в привычном состоянии, когда больше всего хочется забыться, погрузиться в покой, находя утешение в какой-нибудь старой мудрости, хотя бы Руссо: честность еще дороже порядочным людям, чем ученость людям образованным. Больше он не разрешит пользоваться своей честностью, как тряпкой. Он ее предупредил. Конечно, погорячился, наговорил вздору, но от непоправимой ошибки удержался. Сдержавшись – не ударив Лионгину, – сохранил за собой право крикнуть, когда она взберется слишком высоко и начнет бесстыдно извиваться на тающей в плазме прожекторов проволоке. Еще понадобится все содержимое его легких, вся сила мускулов, чтобы крик – если обстоятельства заставят его крикнуть! – попал в маленькую, мечущуюся над толпой точку. Нет, не крикнет, никогда не крикнет! Сам будет молчать, стиснув зубы, и не даст рта раскрыть тому существу, которое все глубже внедряется в него своей ядовитой радостью! Это ты! Буду кормить тебя телевизятиной, приключенческими книжонками, позволю глазеть на Анину шею, только не подстерегай Лионгину! Где я тебя видел, черный человек?! Но пусть и Лина поостережется. Только бы поняла, что он не шутит, требуя от нее сдержанности, такой же сдержанности он потребует и от себя. В ближайшие дни, может, даже сегодня – нет, сегодня лекции! – он отправится к А. И пока не разберется в этом деле, не сможет приняться за другое. За памятник Гертруде, к примеру. Малейшая забота выбивает из колеи. Поэтому сначала – поездка к А., потом памятник Гертруде, а уже после – покрывшиеся пылью, затянутые паутиной рукописи… Действительно, почему бы не съездить к А., купив билет на автобусной станции? Почему? Да потому, что никакого А. не существует, ты сам его выдумал, сам от его имени написал себе несколько писем, пока был расторопнее. Кто так отвратительно клевещет на меня? Не то ли мрачное существо, не моя ли гадкая тень? Но ведь она права…

На улице стихло тарахтение «Волги», похитившей Лионгину, неизвестно, на час или навеки, он никогда не знает этого, тем более теперь, и горячий обруч так стянул Алоизасу грудь, что нет возможности даже простонать, и в чащу бороды по бороздкам щек начинают стекать теплые капли, которые из отуманенных глаз выдавливает большая, непроглатываемая боль.

– Я же вам говорила! Говорила! Ох уж этот Игерман! – кипятилась Аудроне И.

– В милицию, мать-начальница? – невесело осведомился Пегасик.

Лионгина кивнула обоим. Было бы странно в такой час здороваться иначе. Сидела, словно аршин проглотила. Я слишком напряжена, укорила себя. Выплюнуть удила. Думать о том, как уютно в теплой машине.

– Я же говорила! – не переставала причитать Аудроне. – Заварит кашу. Артист – в милиции, будто какой-то бродяга. Позор всему нашему бюро.

– Не человека убил, уймитесь. – Жалобы инспектора немного успокаивали Лионгину. Все как всегда. Только вместо фонарей, жутковатых в такой час, в переднее стекло било бы солнце.

– По-вашему, если не убил, так уже и все? Все?

– Я понимаю, вы не выспались, Аудроне.

– Я могу не спать трое суток подряд, но… кто он такой? Кто?

– Не знаю, как нашего водителя, но меня ваша реакция не удивляет. – Лионгина не повернула головы к Аудроне. – Сгони не вовремя курицу с насеста, тоже не заслушаешься.

Лионгина прикрыла глаза. Прости меня, малышка, когда сброшу с плеч тяжкий груз, снова буду добра к тебе. Обещаю.

– Браво, мать-начальница, браво! – Смех сотряс Пегасика, заставил его притормозить.

– Бросаешь спящих детей, мотаешься по ночам – и на тебе – курица! – заныла Аудроне.

– Не пытайтесь разжалобить нас детьми, – назидательно заметил Пегасик, покосившись на молчащую Лионгину. – У всех дети. Правда, мать-начальница?

Она пыталась разобраться в своем нелогичном поведении. Бешусь, кусаюсь – и все из-за какого-то Игермана? Чего он заслуживает, этот прощелыга, если не нагоняя? Поднял на ноги милицию, Гастрольбюро. Из-за его амбиций страдают и Аудроне, и мой Алоизас. Почему я не поцеловала Алоизаса?

Все было ясно, более чем ясно, однако Лионгина опять срезала бы Алоизаса, грубо оборвала Аудроне. Почувствовав ее недоброжелательность, Аудроне пошмыгала носом и утихла. Машина рассекала глухой, даже зловещий в темноте город. Мерцали, сливаясь, электрические фонари, ослепляли фары внезапно выворачивающих из боковых улочек автомобилей. Редкие прохожие жались к стенам, как привидения, и могло показаться, что управляемая Пегасиком машина мчится по таинственному мегаполису, не спящему и не бодрствующему. Самое подходящее время для летающих тарелочек и прочей чертовщины. Губы Лионгины не разомкнулись, хотя мысль была детская. Не будь мумией, улыбнись.

– Я даже не поблагодарила вас, что согласились подвезти нас с Аудроне. – Улыбнулась через силу Пегасику, тем самым отпустив грехи и Аудроне. – Вы такой верный друг.

Пегасик хрюкнул от удовольствия – увидел Мажейкяй и множество других оклеенных гастрольными афишами городов. Машина лихо подкатила к тротуару. Спереди и сзади чернели мрачные, с маленькими окошечками автофургоны. Как из-под земли тявкнула утратившая бдительность служебная собака. Отражая свет фонаря и рассеивая туман нереальности, поблескивала вывеска милиции.

– Ральф Игерман – нарушитель спокойствия! Сдаюсь, сдаюсь. Безоговорочная капитуляция! Смею надеяться – раскаиваться не придется. О таком восхитительном плене не мог мечтать сам Александр Македонский!

Ерничая, с поднятыми руками навстречу им шел высокий, крупный брюнет. Его стройную фигуру делала еще выше встрепанная, чуть ли не дыбом вставшая и подрагивающая в такт шагам шевелюра, некогда черная, а ныне неровно поседевшая, словно забрызганная краской неопределенного цвета. По облысевшему клиньями лбу вились глубокие морщины, такие же морщины, но еще глубже, отделяли щеки от торчащего дугой носа – костистого, с крупными ноздрями, небритая верхняя губа успела посинеть от рвущейся наружу щетины, как, впрочем, и шея, словно обмотанная тонким темно-синим шарфиком. Из-за этого заливающего лицо потемнения казались горящими мясистые губы, белейшие зубы ослепительно блестели, а темные глаза сверкали, будто освещенные изнутри, и с энтузиазмом стремились вобрать в себя как можно больше: обеих женщин, их намерения, их, среди ночи извлеченных из постелей, настроение, и тем самым – перспективу своих гастролей. Он глотал все подряд, не отсеивая впечатлений.

– Мы так волновались из-за вас, маэстро! Где вы пропадали? – защебетала медовым голоском Аудроне. Стало ясно, что новый знакомец ее очаровал. Лионгина мрачно молчала.

– Этого не удалось установить даже нам, блюстителям порядка! – вставил металлическим голосом худой майор, приглаживая русые волосы. Его окружали милиционеры в фуражках, собирающиеся на патрулирование или уже отдежурившие.

– Даю слово, ничего не скрою от вас, милые дамы, но не все сразу, хорошо? – опустил руки Игерман.

Его молниеносный взгляд, многое примечающий и тут же разбрасывающий, свидетельствовал о бесконечной вере в себя, в свое мужское обаяние, которое сквозило вопреки слишком театральным жестам, из крупной, однако сохранившей гибкость фигуры, из отменно пошитого дорогого костюма, нисколько не помятого после ночных скитаний. Неуемные, уже протянутые к ним руки – чтобы похвастать блеском тяжелых колец с драгоценными камнями? – словно изъеденные химикатами или огнем, были грубы, в красных пятнах, но не разрушали благоприятного впечатления, сотканного из броских, несколько вульгарных жестов и врожденной элегантности.

– Получайте своего гастролера в целости и сохранности. Акта передачи составлять не будем, не так ли? – пошутил майор, спеша закончить приключение и уже тревожась по поводу мрачного молчания коммерческого директора Гастрольбюро.

– А, понимаю! – Ральф Игерман покрутил на пальцах одно кольцо, другое, явно любуясь мерцанием камней. – Не из-за этих ли камешков охраняла меня милиция? Едва постучался, инвентаризовали кольца и больше меня не отпустили, дабы злодеи на улице не зарезали… Как же я тогда остался жив в Марселе?

– Вы гастролировали в Европе? – Аудроне искоса глянула на него, – волнуясь, она всегда начинала слегка косить.

– НЛО, девушка, или летающие тарелочки! Слыхали о таких? Одна из них подхватила меня по дороге из Тюмени. Ее маршрут не лежал прямо на Вильнюс, волей-неволей пришлось поколесить по загранице.

– Шутите, маэстро! А мы так волновались из-за вас, – упрекнула Аудроне. Она была бы еще ласковее к гастролеру, но побаивалась мрачной начальницы.

– Не шучу. Абсолютно не умею шутить и по этой причине – прошу поиметь в виду – до сих пор холост! – Весело сверкнули умные, несколько навыкате глаза Игермана, не потерявшие жадного интереса к окружающему и вместе с тем повидавшие достаточно, чтобы их хозяин знал, что ждет его в каждом новом месте. Поэтому острый взгляд лишь порой посверкивал из теней усталости, наложенных не этой ночью – всей его неспокойной, полной приключений жизнью.

Присутствующие поглядывали на Лионгину, далее молчать было невозможно, не шептаться же тайком с самой собою: он – не он, он – не он? Если и он, то все равно не он, решила она. Если же не он, то все равно он, изменила она решение. В конце концов не так уж это важно после стольких лет, после множества разных событий, похоронивших приключение юных дней.

– Поздравляю вас, товарищ Игерман, с прибытием в наш город… Моя фамилия Губертавичене, я – коммерческий директор Гастрольбюро. Моя коллега – инспектор Аудроне И. Мы приветствуем вас от имени нашего бюро и от себя лично! – Заговорила официально, чтобы не проскользнула нотка нежности, – этот чужой, немало хлопот доставивший им человек, несмотря на дешевые шуточки, вызывал симпатию.

– Разрешите и мне представиться по протоколу: Ральф Игерман, заслуженный артист Туркменской ССР и Якутской АССР, почетный нефтяник Тюмени! – Гость грациозно поклонился, какая-то частица его – бывшего – проглядывала сквозь шалый блеск глаз, сквозь высокопарную речь и жесты.

– Как же, знаем! Надеюсь, вы закончили свое выступление в милиции, товарищ Игерман? Если закончили…

– Вот где строгость, а все обвиняют в строгости милицию! – рассмеялся майор, его поддержали милиционеры.

– Спасибо за комплимент, товарищ майор, если он предназначен мне! – Лионгина вспыхнула, ей надо было царапнуть кого-то, чтобы перестало сверлить в мозгу: он – не он.

– Что, что? Не обижает ли тут кто-нибудь дам? – принялся вертеться во все стороны Игерман. – Литовский язык звучит необыкновенно, но простите, он так же непонятен, как и разговоры человечков с Ориона, катавших меня на тарелочке.

– Если вы готовы, – Лионгина пропустила мимо ушей его замечание, – то наш инспектор проводит вас в гостиницу. Как вы просили – заказан люкс.

– А вы, сударыня, разве оставляете нас? Вонзаете кинжал в сердце?

Рука в кольцах прижалась к груди – высокой, крепкой, хотя и несколько раздавшейся. Наверно, и сам посмеивался над своим оперным жестом, потому что веселые чертики запрыгали в умных, умоляющих не гневаться глазах.

– Ладно, проводим сообща, товарищ Игерман, чтобы снова не похитила вас орионская тарелочка. – Намерение Лионгины немедленно распрощаться расшатали руки гостя, обожженные и в шрамах. Если бы не кольца, не бросились бы в глаза следы ран. Нарочно выставляет на обозрение? Что он делал этими своими граблями? Кормил хищников в зоопарке? Черпал горящий мазут?

– Орионцы никого не похищают, сударыня! – Его шутливо-важный голос посерьезнел.

– Сами же говорили.

– Говорил, что возили, то есть катали. Но я по собственной воле поднялся к ним на борт. Они не применяют насилия. Это было необыкновенно, поверьте!

– Верю, товарищ Игерман. Сыграно превосходно. Если так же удастся вечером, успех обеспечен.

– Я не клоун. – Печаль озерцами разлилась в глазах. – Читаю классику. Лермонтова. Вы любите Лермонтова? А космические человечки такая же реальность, как…

– Хорошо, хорошо, товарищ Игерман. Поехали.

– Зачем так официально? Зовите меня Рафаэлом Александровичем. А вас, сударыня, как величать?

– Лионгина, а если по русскому обычаю – Лионгина Тадовна.

Рядом с совершенно чужим и незнакомым, именем напоминающим другого, который когда-то ее интересовал, так интересовал, что ради него от всего отреклась бы, странно прозвучало ее имя. Словно речь шла о давно умершей. Нет опасности, что, когда смолкнет пустой звук, явится та, которая не совладает со своим голосом и дыханием. Напрасно опасалась, напрасно взбадривала себя, срывая злобу на Алоизасе – беспомощном, честном, капелькой грязи не запятнавшем себя Алоизасе. Есть Лионгина Губертавичене, есть, если так надо, Лионгина Тадовна, есть деловая женщина, исполняющая обязанности музы, ловкая руководительница учреждения, с которой не всякий администратор-мужчина потягается, но нет больше потерявшей голову Лионгины, готовой растоптать свое имя, честь и все на свете. Не существует больше и его, человека, разжегшего в ней пламя безумия или случайно заронившего в душу пригоршню божественных искр. На его месте лишь оболочка, чучело, мало похожее на оригинал. Она вцепилась глазами в лицо артиста, словно вот-вот ухватит за костлявый нос, как учительница, осмеянная переросшим ее учеником. Напрасно стала бы ты искать в этих глазах святую наивность, сочетающуюся с юношеским пушком, но ведь молоденьким ты его и не знала – уже и тогда был холеным и откормленным, а впечатанная возле рта подковка заменяла пушок. Но пот еще прошибал, когда он волновался, натыкаясь на неожиданное препятствие. А теперь? Разве это лицо гордого молодого горца? Испитого, потрепанного мужика. Материк, усеянный мелкими кратерами, вдоль и поперек изборожденный следами перечеркивающих одна другую удач и неудач, прихотей и страстей.

– Лон-гина? Лон-гина Тадовна?

С трудом преодолев первый слог, Игерман отлично произнес остальные, как и Рафаэл Хуцуев-Намреги в том далеком краю, куда может занести разве что летающая тарелочка, свободно пересекающая время во всех направлениях, в том числе – в обратном. Имя гостю ничего не сказало, лишь споткнулся на мягком «л». Какое-то мгновение, молча приноравливая звуки ее имени к небу, буравил Лионгину нагло-благосклонным, мало что выражающим взглядом. В щелках сузившихся глаз не сверкнула искорка воспоминаний, которая могла бы сжечь налет годов или хотя бы согреть холодный ритуал встречи.

– Очень приятно, Лонгина Тадовна. Откровенно говоря, я счастлив, что наконец-то распрощался с этими космическими человечками.

– Орионцы, космические человечки. Вы повторяетесь, товарищ Игерман.

– Зовите меня Рафаэлом Александровичем или просто Рафаэлом. Умоляю!

От этого имени у нее сердце подпрыгнуло к горлу, однако услужливо-лихой голос не свидетельствовал о том, что она вспомнила того Рафаэла.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю