Текст книги "Плохо быть мной"

Автор книги: Михаил Найман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 30 страниц)

Я обвел взглядом зал и увидел за одним из столиков Стиви – он дремал. Я оставил Бриджет плясать дальше, подошел к нему и уселся рядом.

– Может, тебе лучше двинуть домой? Ты, по-моему, расклеился.

– Мне, в принципе, нормально, – ответил он, не открывая глаз. – Подремлю еще чуть-чуть. Когда опустеет, похожу по столам, допью алкоголь. Тем более до пляжа отсюда недалеко. Завтра ведь на пляж.

– Давно не спал? – спросил я.

– Три дня. Мне на вечеринках лучше спится. На душе спокойнее. Нет чувства, что упускаешь. Вроде как спишь, а все-таки на вечеринке. Из-за страха, что могу что-то упустить, я практически не сплю.

– Не видел мою девушку?

– Скорее всего видел. Во всяком случае, она должна быть здесь. Хоть сколько-нибудь вменяемый человек должен быть на этой тусовке.

Дыхание Эстер согрело мне щеку. Обеими руками она прижимает мою голову к груди. Я счастлив, что все кончилось и мы сваливаем.

У выхода пьяный Стиви заговаривал с каждой выходящей с вечеринки девицей, не пропуская ни одной.

Сногсшибательная Бриджет стояла на парковке и махала мне рукой.

– Милый Миша! Любимый мой друг! Спасибо, что научил меня русскому языку!

– Бриджет, ты идешь? – высовывается из машины блондин.

Она с опаской, как сапер – мешок со взрывчаткой, подтягивает свое тело и делает первые шаги к машине. Устраивается на переднем сиденье, достает косметичку и начинает прихорашиваться.

– Крошка, – ухлестывает Стиви за одной из девиц, – дай только старику Стиви подержать тебя в объятиях. Ух, какая ты крепкая! Прямо пышешь огнем. – Он увидел меня. – Миша!

Я театрально поднял обе руки.

– Стиви! Давно не виделись!

– Как ты мог бросить меня одного на вечеринке? – запел Стиви. – Променял Стиви на эту бездарность Мартина и парочку голливудских шлюшек. Какой ты после этого мне брат? Я люблю тебя больше всех на свете после женщин, а ты? Какого фака, Миша?

– Пока, Стиви, – бросает на ходу очередная девица. – Ты знаешь, где я живу.

– Пока, милая. – Он даже не посмотрел на нее. – Миша, я хочу тебе кое-что сказать…

– Ну?

– Ты знаешь, где я живу… Ох, черт! Не то! – Он прижал ладони к вискам и сморщил лицо. – Я явно перепил. Думал, что у меня получится только слегка возвыситься духовно, а вышло то же безобразие.

Я подумал: почему, куда бы я ни приехал, все заканчивается общением с маргиналами? Мне стыдно, Эстер.

* * *

Мы шли обратно к общежитию через пустой Сан-Диего. Или Сан-Диего всегда пустой? Или ночная жизнь здесь проходит за закрытыми дверями?

– Парень, одетый в балетную пачку, поцеловал мне руку и оставил на ней отпечаток, – сказал я. – С тобой случалось подобное?

Вместо ответа Эстер задрала юбку. На голом заду был отпечаток губной помады. Я возмутился.

– Обалдела разрешать мужикам такое?

– Мой был тоже одет в пачку, милый! – насмешливо ответила она и звонко шлепнула себя по ягодице. – Да я совсем не против таких вещей. Знаешь, как у Эминема: «Если бы у меня осталось одно желание, я бы попросил себе зад такой большой, чтобы его мог поцеловать весь мир».

– У тебя уже почти такой, – сказал я. – И как тебе так подфартило?

Эстер ушла вперед, напевая слова из известной рэп-песни «Меня наградила им моя мама! Меня наградила им моя мама!». В этой песне девушке задают тот вопрос, что задал я, и в ответ она говорит то, что напевала сейчас Эстер.

Эстер вышагивала, подоткнув юбку как можно выше.

– Хотя, скорее, его подарил мне папа. Я его цвета, его крови – в нем была негритянская. Но этот рэп больше относится к тебе. Это ты у нас живешь с чувством, что мир тебе что-то должен. Ты у нас на этот мир в обиде.

Может, она и была права. Может, и не совсем. В любом случае, она единственная, с кем мне весело в нем.

Мы услышали музыку. Она доносилась из открытого окна единственного дома, где горел свет. В комнате танцевала миниатюрная девушка. Мы подошли поближе и стали наблюдать за ней. Ее движения были настолько совершенны, как будто не она двигалась в такт музыке, а музыка аккомпанировала ее па.

Мы прислушались и не могли поверить своим ушам. Это была та самая песня Эминема.

– Даже как-то не по себе, – прошептала Эстер. – «Если бы у меня осталось одно желание, я бы попросил себе зад такой большой, чтобы его мог поцеловать весь мир», – подпела она и сладко чмокнула меня в губы. – Классно танцует. – Она тоже стала пританцовывать.

– Она не может слышать музыки, – услышали мы голос из темноты и вздрогнули. – Только чувствует вибрацию басов. Ее парень ударил ее железным прутом, и она оглохла. Я нашел ее, когда ее выписали из больницы. Ей было негде жить, я взял ее к себе. Она не разговаривает. Слышит вибрации, как дельфин. Моя маленькая русалочка. Танцует и смотрит на меня своими большими глазами.

Мы уже привыкли к темноте и увидели человека. Хорошо сложенный, броской наружности брюнет сидел в кресле-качалке у крыльца. Он улыбался улыбкой добродушной, но и чем-то настораживающей. Я подсел на ступеньку и протянул ему руку.

– Меня зовут Миша.

– Салих, – ответил он и пожал мою.

Мне было приятно, как бывало с расположенными ко мне старшеклассниками в детстве.

– Мы только что приехали в Калифорнию, – сказал я.

Мужчина передал Эстер косяк, который время от времени подносил ко рту. Она несколько раз глубоко затянулась и передала мне. Я устроился поудобнее.

– Знаешь, – сразу заговорил я, – меня марихуана так шарашит по мозгам, что я начинаю слишком много думать. И эти мысли не всегда самые приятные. Сейчас сделал пару тяжек – и замельтешили. Зачем люди так зациклены на том, что Бог дал им свободу? Не лучше ли просто слушаться его слова? Не легче ли, не проще ли?

– Все кажется абсурдным и бессмысленным без нового понимания свободы и времени. – Салих пропел это, как музыкальную фразу, голосом убаюкивающего тембра.

– Без нового понимания свободы и времени, – машинально повторил я. – Не понял, о чем ты. Но мне понравилось, как ты это сказал.

За долгое время я наконец встретил кого-то, в ком мне удалось почувствовать своего.

– У меня чувство, что я не могу прижиться в Америке, – сказал я тихо, как говорят не для чужих ушей. – Что я тут один. – Мне хотелось выкладывать ему все накопившееся, пункт за пунктом, важное и проходное.

– Пойди потанцуй со своей девушкой, – вдруг сказал он решительно.

Я подчинился и поймал себя на том, что робею. Мы с Эстер танцевали под музыку из окна. Глухая девушка неслышно, как тень, кружилась, вторя нашим движениям. Тело Эстер чувствовалось более голым под тонким покровом платья, чем когда я лежал рядом с ней обнаженной. Оно как будто таяло под пальцами. Я прижал ее к себе и вернулся к Салиху.

– Я все. Далее чуть-чуть подустал. На рейвах я был первым танцором. Медленные танцы не мои. – Я посмотрел на звезды. – Зря Господь дал нам право выбора. У тебя отличная марихуана. Такие мысли лезут в голову.

– Выбор, – сказал Салих. – И какой такой выбор сделал ты? – Он смотрел в противоположную от меня сторону. – У себя на родине я боролся с Каддафи. Меня могли посадить, может и казнить. Я знал, что могу поплатиться, но выбрал это.

– Ты ливиец?

– Теперь я человек мира. Но на это вынудила меня родина.

– Ты не хочешь жить в Ливии?

– Я хочу жить в свободной Ливии. В теперешней я могу жить в лучшем случае в тюрьме. У меня был выбор жить в заточении в своей стране или на свободе в чужой. Я выбрал нормальную жизнь. Как всякий заурядный человек.

– Тебе не одиноко в чужой стране?

– Мне не нужны люди. Ты откуда? Судя по акценту, ты родился не здесь.

– В России. Мне тоже нельзя туда возвращаться.

– Тебя там тоже преследовали?

Я ощутил укол неловкости.

– Нет. Меня там ждет армия. Но армия в России тоже в каком-то смысле тюрьма, – поспешил добавить я. Мои рассказы про то, как я избегаю армию, которые производили такое впечатление на моих английских друзей и на Эстер, показались мне сейчас не столь внушительными.

Салих улыбнулся.

– Страна великих писателей. Достоевский, Толстой, Гоголь, Чехов – это тяжелая артиллерия. Настоящий хэви-метал. Американская литература двадцатого века – это потрясающе, но все-таки хард-рок. Говорят, Фрейду в голову пришла идея психоанализа, когда он прочитал Достоевского. Хотя ведь Достоевский пишет не о психологии, а больше о бесах внутри нас. Мне вообще кажется, что у него все герои – один человек. Может, он сам?

Было тревожно слышать все эти имена и такую интеллигентную речь, стоя ночью посреди одной из обшарпанных улиц Сан-Диего.

– Ты читал Достоевского? – спросил я.

– Ливиец – и много читает? Ты удивлен. У нас тоже были университеты, знаешь. Вдохновение может найти тебя в самых неожиданных местах. Джимми Хендрикс встретил музыку в одной из гарлемских подворотен, и той ночью музыка улыбнулась ему. – Слова Салиха, эти и прежние, отдавали джазом; как я не заметил этого раньше?

Глухая девушка в окне неожиданно замахала руками. Из темноты вынырнул полицейский и подошел к Салиху. Ливиец сделал еле заметный знак девушке, и та выключила музыку.

– Кертис в больнице, – сказал коп Салиху. – Ты в курсе?

– Слушайте, – ответил тот, – два человека избивали беззащитного. Не мог же я пройти мимо и не вмешаться?

– Знаем, как ты вмешиваешься, – хмуро ответил полицейский. – Посмотрим, что он скажет, когда заговорит. У него прострелена нога. Мало ли, что он мерзавец. На это есть суд.

– Послушайте меня, сэр, – ответил Салих. – Вы меня недолюбливаете, но, может, это связано не с Кертисом, а с тем, что в вашем районе живет иностранец из арабской страны, у которого независимые суждения и свободные взгляды?

– У нас еще будет время поболтать, приятель, – бросил тот ливийцу. Глухая погрозила вслед копу, и музыка снова заиграла.

– Потанцуй с ней еще, – сказал Салих.

– Я все, – ответил я. – Может, ты?

Салих танцевал с Эстер. Она смотрела прямо перед собой с отчаянием во взгляде. Салих нагнулся и что-то прошептал ей на ухо. Ее лицо не изменилось. Я поднял голову на окно и спросил глухую:

– Он всегда такой клевый?

Та ничего не ответила. Продолжила свой одинокий танец, поглядывая на Эстер с Салихом. Наконец мне было хорошо в Калифорнии. Сидел в кресле-качалке, смотрел на них и неизвестно чему радовался.

Когда танец кончился, мы с ним отошли покурить.

– Бывают все-таки сюрпризы в жизни. Например, встретить по-настоящему неординарного человека, когда меньше всего ожидаешь. – Я выпалил это с излишним восторгом. Добавил: – Очень рад знакомству.

Лицо Салиха сделалось злым. Он с ненавистью проговорил в темноту:

– Если я не испугался Каддафи и не боюсь бросать каждый день вызов целой системе, неужели я струшу перед парой-тройкой подонков и не смогу съесть их на завтрак?

Я не знал, почему он так агрессивно это произнес. Не знал, почему он вообще это произнес. Мне почудилось, что он угрожал не только какому-то неизвестному врагу, но и мне. Он стоял ощерившись. Мы докурили сигареты и пошли к Эстер. Салих учтиво наклонил перед ней голову.

– Мир перестает казаться таким тусклым, когда в нем живут люди вроде твоей подруги, Миша. – Он проговорил это на полном серьезе.

– Приятно было познакомиться, – повторил я. – Мы живем в общежитии для иностранцев. Комната на втором этаже, заходи, прошу. Надеюсь, встретимся. – Я действительно на это надеялся.

Мы с Эстер шли к общежитию.

– Какой классный малый! – нарушил я тишину.

Она не ответила.

Нам навстречу двигался нищий. Он протянул руку, прося милостыни. Я жестом показал, что у меня нет денег.

– Думаешь, награды в этой жизни достаются бесплатно? – сказал он. – Слышишь, как стучит каблуками твоя милая! Думаешь, такую можно заиметь, ничего не делая?

Я не до конца поверил, что он в самом деле это сказал. Может, послышалось – я ведь пил на вечеринке? Чтобы отпетый маргинал настолько принимал участие в жизни? Я был уверен, что таким плевать на все. У входа в общежитие стоял негр, который болтал со швейцарцем с собакой, когда мы только приехали. Он был под кайфом. Он смерил взглядом Эстер. Пронзил ее глазами.

– Знаешь мой критерий образцовой попы? – пустил проверенный шар.

– Все знают. Но ты ведь, уверена, не удержишься и все равно сейчас скажешь. Ну! Достаточной твердости…

– …чтобы с нее классно было нюхать кокаин.

– Не устал повторять?

– Ты слышишь это от эксперта в оценке, с каких можно, с каких нет. В следующий раз, когда мне понадобится занюхнуть линию-другую, позови.

– Так уж и быть, – ответила Эстер.

– Нищий сказал, что я тебя не заслужил, – сказал я, когда мы вошли внутрь.

Она повернулась ко мне с насмешливой улыбкой.

– И ты, конечно, поверил. Будешь переживать до конца дней. Вспомнишь это, когда тебе стукнет восемьдесят, а я буду с обвисшими сиськами и дряблой задницей. Морщинистая и никому не нужная. А ты будешь сидеть и есть себя поедом.

– Но ты ведь меня тогда не бросишь? – На меня накатила такая неуверенность, что я задал вопрос не лукавя.

– Когда?

– Когда будешь с обвисшими сиськами и дряблой задницей?

Она прыснула.

– У меня будет тогда меньше шансов тебя бросить.

– А сейчас не бросишь? – спросил я по-прежнему серьезно.

– Не брошу, не брошу, милый. – И хотя она сказала это с легким пренебрежением, я испытал облегчение.

* * *

Когда мы легли, я долго не мог заснуть. В полутьме я разглядывал Эстер. Когда она засыпала, выражение ее лица становилось немного надменным. И таким красивым, что порой я переставал узнавать ее.

Прошло полчаса, а может полтора, и в комнату неслышно вошел тучный кудрявый мужчина. Встал посередине и стал глядеть на спящую Эстер.

– Салих сказал, что ты придешь на выручку, – наконец обратился он к ее профилю.

Я не заметил, когда она проснулась. Села на кровати и внимательно слушала, что он говорит. Я бы не удивился, узнав, что она так сидит давно.

– Салиха упекли в полицию, – сказал мужик. – Его подозревают в том, что он стрелял в человека. Один подонок изнасиловал девушку, потом его нашли на улице с простреленным бедром. Полиция подозревает, что это дело рук Салиха. Девушка была его другом.

Он неотрывно глядел на Эстер.

– Салих позвонил мне и объяснил, как найти вас. Он надеется, что ты подтвердишь в полиции, что он весь день был с тобой и не мог находиться на улице в момент покушения. Он уверен, что ты ему поможешь, – сказал гость, безапелляционностью тона пытаясь передать уверенность Салиха.

Эстер вскочила, он смотрел, как она натягивает лифчик.

– Полицейский участок в нескольких улицах отсюда, – сказал он. – Совсем рядом, идти недалеко.

Я влез в разговор:

– Почему не я? Я сошелся с Салихом ближе, чем ты. Он мой, а не твой знакомый, в конце концов.

– Потому что ты не американец, – быстро сказала Эстер раньше, чем я договорил до конца. – Будет лучше, если это сделаю я, и одна.

Я смотрел, как они уходят. Я вспомнил недавний сон, в котором не мог сдвинуться с места, а мои преследователи были совсем близко. Я лежал в постели и уговаривал себя, что все отлично. Что это здорово, что Эстер идет помогать Салиху. Мое впечатление от знакомства с ним было по-прежнему сильным. Я думал о том, что теперь что-то может измениться. Я лежал так довольно долго, и комната стала казаться мне камерой полицейского участка, в котором сейчас сидел Салих.

Я смотрел, как в комнату постепенно втекает свет. Я стал одеваться, было около шести утра. Вышел на улицу, пошел к полицейскому участку. Когда свернул в нужный переулок, Эстер и Салих уже выходили из участка.

– Эстер очаровала не только меня, – вместо приветствия проговорил Салих. – Копов тоже. А это все равно, что очаровать пса Цербера из Аида. У тебя выдающаяся девушка, Майкл. Как тебе Калифорния? – неожиданно спросил он.

– Она ровно такая, как я представлял. Каким, думал, место будет, в то и приехал.

– Показать настоящий Сан-Диего? – спросил Салих. – Тот, каким, ты думал, он едва ли может быть. Хотите прямо сейчас? Пара моих друзей-художников и музыкантов живет в здешних трущобах.

– Позвоню Лезли, – сказала Эстер, – прихватим ее. Небось знает Сан-Диего не больше нашего.

Мы с Салихом пошли к пляжу. Он ушел вперед. Я оглядел берег. Параллельно океанской дуге шла пешеходная заасфальтированная дорога, и та и другая упирались в горизонт. Над дорогой возвышались новостройки; очень смахивающие на московские. В фильмах про Калифорнию по таким тротуарам эффектные блондинки в шортиках катаются туда-сюда на роликах. Сейчас на дороге не было ни души. На пляже, кроме нас с Салихом, только двое бездомных. Оба лежали, по всей видимости, тяжело больные, может быть, даже умирали.

Издали Салих тянул чуть ли не на двадцатилетнего парня. Только когда я подошел поближе, можно было различить усталый взгляд и понять, что перед тобой зрелый мужчина. Одежда на нем была поношенная, не очень отличающаяся от бомжовой. Но сидела на нем так стильно, как сшитая дизайнером, который специально изготовляет битые вещи.

– Тебе не кажется, что любой вид протеста обречен на проигрыш? – спросил я. Я побаивался, что вчерашний разговор не значил для него того, что для меня. Или, что он, может, вообще забыл о нем.

– Все, что мы делаем в этой жизни, обречено на проигрыш, – ответил он грустно. – Я знал, что моя борьба против Каддафи заведомо обречена. Быть может, это меня и подстегивало. Либо сесть в тюрьму, либо вести убогую жизнь маргинала, про которого половина местных подонков думает, что у него не все в порядке с головой. Хороший выбор, правда? Здесь я общаюсь с голодранцами, у которых нет даже того таланта бездельничать, какой есть у маргиналов в Европе.

Мне нравились не столько слова, сколько тон. Опечаленный, спокойный, без желания выпендриться. Его взгляд был таким, какой бывает у черных – умным и тяжелым. Пропитавшийся гарью и копотью негритянского района. На миг даже пришло в голову, что где-то неподалеку раскуривают косяк.

– Честно сказать, я немного растерян, приехав, – сказал я. – В Вермонте у нас с Эстер начался роман. Мы в ознаменование этого задумали путешествие через страну. Но когда едешь, путешествие выглядит осмысленным только потому, что чего-то ждешь от места, куда направляешься. А приехал – и тебя ничего не ждет. Ждет только конец. – Я помолчал. – Многим хочется в керуаковской «Дороге» романтизировать сам процесс дороги. А по-моему, эта книга – о бессмысленности всей затеи. Ребята мотаются по стране, пожирают милю за милей и видят в этом смысл потому, что они ждут, что куда-то приедут. А приезжают обычно в дыру, в которой пусто. И тогда они прутся назад.

– Они переживают маленькую смерть, – сказал Салих. – И поэтому лихорадочно думают, куда бы еще податься. Замечательно название книги. Дорога.

Всякий раз, как он реагировал на мои замечания, я испытывал невольную благодарность: после этого мои собственные слова приобретали больший вес. Я был благодарен даже за односложные «да» или «нет».

– Сан-Диего-то оказался дырой, – сказал я. – Я сбежал из Нью-Йорка в надежде что-то изменить. Но Нью-Йорк хотя бы настоящий город. А тут что?

Один из бездомных встал и, пошатываясь, побрел к воде. Другой остался лежать. Он напоминал издыхающее в пустыне животное, ждущее стервятников.

– Что ты здесь делаешь? – спросил Салих. По тону я понял, что его вопрос не относится к нашей беседе. – Что ты здесь делаешь? Твоя страна переживает уникальные времена. Может, впервые за вашу историю вы живете по-настоящему свободно. Ты должен быть там! Должен помогать этой свободе! Скоро может стать слишком поздно.

Я никогда не думал о себе и России в таком ключе. От его слов я ощутил собственную значимость, может быть даже гордость за себя. И новый прилив благодарности к Салиху.

– Тебя можно ставить в пример тем, кто готов роптать на судьбу, – сказал я. – У тебя такая жизнь, а ты не унываешь. Говоришь – и мне самому на душе становится легче. Спасибо.

Салих удивился.

– За что?

– Ну, за то, что мы встретились. За то, что я этому рад.

К нам шла Эстер.

– Лезли встретит нас в центре города, – сказала она.

– Хотите, покажу, с какими прекрасными людьми я имею дело? – спросил Салих. Он двинулся к развалившемуся на песке бездомному.

– С какими прекрасными людьми мы имеем дело на свете, бейби! – сказал я ему вслед. – Не зря все-таки мы сюда приехали, а?

Она ничего не ответила.

– Взгляните на этого фрукта! – крикнул Салих.

Мы подошли. У парня был помятый вид и повязка на глазу.

– Мой друг принимал участие в беспорядках в Лос-Анджелесе из-за Родни Кинга, – важно заявил он и, похоже, не в первый раз. – У наших ребят есть идея захватить радио и оттуда руководить террористическими операциями по всей стране. Или устроить теракт через радио. – Он излагал это не как сообщение, а как развлекательный номер, к сожалению, часто исполнявшийся на бис.

Салих расхохотался.

– У чувака кличка Мрачный Билли, – сказал он. – Дела его обстоят куда более мрачно, чем можно представить.

– А то заказать песню на радио, – продолжил парень, видимо, привыкший к тому, что его унижают. – Песня будет сигналом активизировать бомбу.

– Какую песню? – вырвалось у меня. Все засмеялись. – Нет, правда, что это будет за песня? – повторил я.

– Тебе не терпится примкнуть к рядам здешних голодранцев? – спросил Салих.

– Что с тобой? – шепнула мне Эстер.

Я увидел, как кто-то машет мне рукой. Стиви выплыл из калифорнийской дымки, тупо глядя выцветшими от солнца глазами на декорации калифорнийского веселья.

Эстер дернула меня за руку.

– Пошли, Салих покажет нам Сан-Диего.

Я смотрел в сторону Стиви.

– Пожалуй, я здесь пока перекантуюсь, – сказал я и тут же пожалел о том, что сказал.

Мне совершенно не хотелось проводить время со Стиви. Лучше было остаться с Салихом и Эстер, но на секунду я почувствовал себя лишним.

– Хочешь остаться с ним? – Эстер кивнула на Стиви. – Ну ладно, – сказала она, когда поняла, что я правда никуда не собираюсь идти.

Глядя на удаляющихся Эстер и Салиха, я еще острее пожалел, что остался один. Знакомство с Салихом мне льстило. Я даже был немного польщен, что у Эстер с Салихом появилась какая-то связь.

Я не знал, подходить к Стиви или нет. Его лицо почти изгладилось из моей памяти со вчерашней вечеринки. При этом он выглядел, как старый знакомый – слишком старый, как и все тут. Стиви махал мне агрессивно, немного по-хозяйски. Как будто я был обязан подойти. Я послушно побрел к нему.

Рядом со Стиви сидела хрупкая девушка.

– Что происходит, мэн? – спросил я с деланно развязной интонацией.

– Да вот думаем пойти с Бетси в кино, – ответил он.

– А что, скучно сидеть на пляже весь день? Здесь вообще как?

– Отвратно, примерно так. Брошу все, махну в Нью-Йорк. Адекватный город с вменяемыми людьми. Можно сказать, Европа. Здесь пахнет неотесанностью первобытных племен. Бывал в Нью-Йорке?

– Прожил там последний год.

– Оно и видно, – сказал Стиви. – Видно, что ты адекватный мэн. Полечу самолетом в Большое Яблоко на раз-два.

Для меня в Джей-Эф-Кей уже расчистили отдельную посадочную полосу. А не полечу, так автостопом. Полетами меня не удивишь – работал в аэропорту. У нас там одна секс-бомба работала – я ее чуть в рентгеновский аппарат не засунул. Думаю, хоть так посмотрю на нее без одежды, раз в реальной жизни не получается. Вот и Джеки, – произнес он.

Джеки – костлявый парень с сережкой в губе, который рассказывал, как бы он поступил с трупом своей невесты, если бы ему пришлось ее грохнуть, брел в нашу сторону неровной походкой. Сел рядом с нами на корточки, не сказав ни слова. Сидел и смотрел вдаль с видом, будто давно сидит и смотрит вдаль. Стиви и Бетси захихикали, решив, что то, что Джеки так сидит, смешно.

– Здесь как-то гламурно, не находишь? – начал я разговор с Джеки.

– Парнишка что-то сказал? – спросил Джеки, обращаясь к друзьям и глядя мимо меня.

Стиви с девушкой засмеялись. Уже над нами обоими.

– Тупое место, – сказал я.

– Что говорит этот пацанчик? – снова протянул Джеки. – Он не болен?

– Он русский, – пояснил Стиви, давясь от смеха.

Стиви поднялся на ноги.

– Ладно, мы с Бетси в кино.

Я остался с Джеки.

– Ты откуда? Из Нью-Йорка? – начал он. – Мечтаю туда мотануть. Стиви говорит, что ждет не дождется свалить отсюда. Однозначно поеду с ним. Надо отсюда сматывать, пока есть силы. Я это твержу каждому. Здесь живешь с ощущением, будто рука попала в тиски.

Фраза про тиски показалась мне дежурной. Было впечатление, что среди здешних маргиналов модно роптать на жизнь.

– Сматывать надо от этого всего, – повторил Джеки с отвращением.

– У меня тоже такой девиз по жизни: сматывать, – сказал я. – Не в смысле самоубийства, а как бы укрыться от всего. Постоянная надежда, что в жизни что-то произойдет и все покатит по-другому. Не знаю – встречу кого-то, и все поменяется…

– Все равно, что руку зажали в тиски, – мрачно повторил Джеки. – Ни туда ни сюда.

– Все время жду чего-то нового, – волок я свое. – И, между прочим, уже встретил одного стоящего чувака.

– Кого это?

– Его чуть не посадили в Ливии.

– Ты о Салихе? – спросил Джеки. – Абсолютно чокнутый чувак. Отвязнее любого из здешних ямайских гангстеров. Парень не боится умереть. Башковитый, кстати. Много людей под его влиянием.

Джеки выудил из песка окурок и закурил.

– Вчера его полиция забрала, – продолжил он. – А сегодня мне рассказали, что за ним туда явилась девица и сказала копам, что в день покушения они с Салихом поехали в бар, потом всю ночь развлекались. Так что он не мог ни в кого стрелять – он был с ней. В доказательство продемонстрировала копам засос, который Салих оставил в ту ночь у нее на заднице. Не знаю, поверили ли копы. Но вид ее голой задницы произвел на них впечатление, согласились отпустить его под залог. Тут ямайская мафия всем заправляет, – продолжал разглагольствовать Джеки. – Самого авторитетного гангстера зовут Папа Блэк. Про него говорят, что он собственную сестру продал в проститутки. Чуваки, кому ее продали, делали с ней порно, причем нелегальное. И представляешь, что она провернула с клиентом? Подсыпала ему снотворное, чуть не угробила и теперь в бегах. Ее даже Алим ищет, чтобы наказать.

– Алим? Кто это такой?

– Не важно, – ответил он, поежившись. – Уж кого лучше не знать, так это мазафакинг Алима! Видишь, как тут все мерзко? Поедем в Нью-Йорк, прочь от этой грязи, да, Миша?

– Как мы выживем в Нью-Йорке? – спросил я. – Что будем там делать? Побираться, что ли?

– Да хоть бы и побираться!

– Тебе есть где здесь жить?

– Раньше жил в центре помощи бездомным. Потом хозяин твоего общежития пожалел меня, взял к себе на работу. Убираю общежитие, вписываю-выписываю приезжих. За все это – бесплатное место в общаге. Живу рядом с твоей комнатой этажом ниже.

Я пожал ему на прощание руку.

– Давай как-нибудь сходим выпьем или в этом роде.

Джеки кивнул. Мы так и не успели подружиться. Чертова жара!

Я побрел к общежитию. Вошел в комнату и увидел Эстер. Она сидела в тишине и в пустоте, сосредоточенно о чем-то думала.

– Ты давно здесь?

– Где-то час.

– Почему не пошла меня искать?

Она не ответила.

– Тебе здесь не надоело? – спросил я. – Несколько парней хотят двинуть в Нью-Йорк вместе с нами.

Она никак не отреагировала. Сидела, не говоря ни слова.

– Единственный по-настоящему классный чувак здесь Салих, – опять начал я. – Но чтобы этот класс оценить, с ним надо сойтись поближе.

– Он нехороший человек, – неожиданно резко перебила Эстер. Я увидел, что ее губы дрожат. – Он нехороший человек. Может, и шикарный, и крутой, но нехороший. Поверь! – Она заплакала. – Бейби, – проговорила сквозь слезы, – обещай, что мы не будем с ним дружить! Обещай это ради нас! Ради нашей любви! – Она плакала и плакала. – Я так сильно люблю тебя! – сказала она, будто пыталась доказать что-то себе самой. – Больше всех на свете!

И хотя это признание казалось мне правдивым, я не испытывал того, что испытывал от подобных признаний раньше.

* * *

Через пару дней мы с Джеки все-таки пошли выпить – как-никак договаривались. Эстер прихватила с собой Лезли. Джеки повел нас в задрипанную забегаловку рядом с центром помощи бездомным, где когда-то жил. Лезли пьет, поэтому машину оставила у нашего общежития.

– Здорово, что вы приехали! – радостно говорит она. – Как будто новая жизнь, за которой я приперлась, только начинается. Если бы не вы, Калифорния так и оставалась бы для меня синтетической дырой, какой была до вашего приезда!

Мы поглядываем на центр бездомных. Складывается впечатление, что они ходят на улицу и обратно, чтобы обделывать свои темные делишки. И что в центре даже потакают промыслу маргиналов за стенами.

– Моя мама курила крэк, когда была беременна мной, – разглагольствует Джеки. – Поэтому доктор сказал, что марихуана мне полезна. Мне ее разрешали курить даже во время встреч анонимных алкоголиков, пока я жил в центре. Перед вами сидит крутой человек, – продолжает он без тени само-иронии. – У меня в общежитии лежит сумка, а в ней картина из музея. Не знаю, что это за направление в искусстве. Только нарисована палка и подписано, что палка. А то без этого ведь непонятно, что на картине факинг палка. Должно называться не современное искусство, а искусство для дебилов. Но сейчас мне плевать. Пусть там даже будет портрет наркодельца, который поставляет мне траву за полцены. Главное, что я могу продать эту картину за нехилые деньги в любой момент. Кто теперь скажет теперь, что я не богач?

– Откуда картина?

Джеки не отвечает. Лезли пытается за него заступиться:

– Какая разница?

Джеки ей явно понравился, новое увлечение.

– Мы встретили замечательного человека! – говорю я. – Ливийский диссидент. Расскажи им, Эстер.

Эстер хмурится и молчит.

Джеки врезается в разговор, как с печки спрыгивает.

– А что? Мой друг женился на сорокалетней старухе. Она, правда, не из Ливии, а из Бангкока. Там тоже глушат наркоту, не хуже граждан Южной Америки или арабских стран. Люди оттуда вообще более выносливые на это дело. Негры могут выкурить травы в разы больше белых. А афганцы вообще ширяются и бегают по горам, как козлики. – Он обратился за подтверждением ко мне. – Они у вас войну на героине выиграли, верно?

– Глупости! – сказала Эстер. – Оказывается, все дело в героине, да?

Джеки стал горячиться.

– Я серьезно! Я тут знаю одного чувака. Из Афганистана. Мог бы мог вас отвезти показать, где он живет. Только не советовал бы. Самый жесткий гангстер в городе.

– Алим? – спросил я.

Джеки насторожился:

– А что?

– Ты мне вчера про него рассказывал.

– По-моему, я вчера сболтнул лишнего, – сказал Джеки. – Лучше это имя лишний раз вслух не произносить. На него работают почти все проститутки города. Ну, и сбывает героин. Получил привычку к нему с тринадцати лет. Он сам себе пулю вынимал на героине. Вколол дозу и себя прооперировал.

Вся эта гангстерская тематика страх как нравится Лезли. Ее рот раскрыт в восхищенной улыбке. Она хочет узнать такую жизнь поближе.