Текст книги "Плохо быть мной"

Автор книги: Михаил Найман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 30 страниц)

– Утюююю! Утюююю! – завывал Корки.

– А вот это мне понравилось! – неожиданно поднял голову один негр. – Перемотай пленку и заведи это дело опять, брат мой!

Корки запел снова, с двойным вдохновением.

Становилось холодно. Мы с Эстер пошли к машине, чтобы взять одеяло. Когда костер превратился в маленькую точку, мы услышали приближающийся шум ломающихся веток. Чья-то фигура нагнала нас. Корки выплыл из темноты и пошел рядом с нами.

– Знаешь, во что ты влез, парень? – небрежно бросил он, глядя поверх меня.

– В смысле? – Из головы еще не улетучилась исходившая от него угроза, поэтому я решил поддержать беседу.

– Связался с ней, – кивнул он на Эстер. – Отношения с женщиной – это тропа войны. Только если мужчина напряжен, как тетива лука, он не конченый человек. Мужчина ни в чем не должен быть хуже женщины. Я жил с женщиной, – он нагнулся ко мне и понизил голос, словно делясь секретом. – Знаешь, что я делал, когда у нее были месячные? Резал себе руки, чтобы ни в чем не уступать ей. А ты что? – посмотрел он на меня чуть погодя невидящим взглядом. – Расплылся как кисель, пустил слюну. Знаешь, что сделает с тобой Эстер? Поселит злого духа в центре твоей грудной клетки. Потом он спустится к тебе в живот, – выпятил свой живот Корки. – Будет разрастаться там, как эмбрион. Женщина, с которой я жил, испортила мне глаза. Поселила там двух маленьких червячков, посмотри на мои зрачки…

Глаза у Корки светились даже в темноте.

– В табачном дыме исчезнет мой полупрозрачный силуэт, – произнес он вдруг с артистической интонацией, будто декламировал стихи. От этого стало неуютно. – Сигареты я не курю. Только анашу, что растет на участке моего друга Джейми…

Мы молчали, и молчание было неловким.

– Джейми ушел к праотцам, – продолжил Корки после паузы. – Так что приходится поддерживать его участок. Хотя бы это я ему должен. Я вообще-то жизнерадостный человек, – он посмотрел на меня пронзительным взглядом. – Но иногда задумываюсь над тем, чтобы покинуть этот мир. Не потому, что меня одолевают мрачные мысли. Один индейский вождь, когда добился всего, покончил с собой. Джейми ушел отсюда вместо меня. Ошибка. Я вылетел из машины, пролетел двадцать метров, и ничего. Умер Джейми, а не я.

– Корки попал в страшную аварию, – сказала Эстер. – Водитель погиб, Корки отделался царапинами. Расскажи ему об этом…

– Рассказать? – переспросил Корки. В его лице проступила детскость. – В общем, влюбился я в женщину. – Его взгляд опять метнулся поверх наших голов. – И все мои друзья влюбились в женщину.

– В ту же самую? – не поняла Эстер.

– Почему в ту же самую? Каждый в свою. Все эти идиоты сошли с ума. Вот что делает с тобой женщина. Поселит злого духа в центр твоей груди. Потом он спустится тебе в…

Он замолчал. Мы переминались с ноги на ногу.

– Когда я поднялся на ноги, после того как вылетел из машины, – медленно произнес Корки, – подхожу к Джейми и говорю: «Ну что, покатались?». Только он меня не слышал – перешел в другой мир, к праотцам. «Джейми, – кричу, – ошибка! Я хотел уйти из этого мира! Тебе зачем было это делать вместо меня? Я тебя об этом просил?» Подъехала полиция. Я им говорю: «Ошибка. Я двадцать метров пролетел, и ничего. А этот чувак бросил нас. Никак не получается покинуть это место. Отпустите вы меня!» Те ничего не понимают. «Как же мы тебя отпустим? Ты ведь эту машину угнал». Не поняли, что я имел в виду, что меня эта жизнь не отпускает.

Он сделал несколько взмахов руками в воздухе в духе восточных единоборств и оборвал речь. И пошел в темноту, кивая самому себе.

– Корки! – окликнула его Эстер.

Он развернулся и подошел к ней. Она взяла его за руку. Он стоял напротив нее, не освобождая своей руки из ее. Теперь он весь походил на малыша.

– Уже три часа ночи, – тихо сказал он, посмотрев на меня.

– Что? – не понял я.

– Три часа ночи, а из тебя все исходит полуденный свет. Не готов к делам ночного сумрака? Или хочешь сказать, ты не любишь темноту? Будь осторожен, люди не терпят светлых личностей. Они въедаются им в печенки…

Корки растворился в ночной черноте. Мы с Эстер забрали, что нужно, из машины и пошли к неграм разговаривать о Ямайке. Впереди маячила Калифорния.

* * *

«…Как я могу быть белым? Меня даже не существует…» Вот именно: я даже не существую… Мы с Эстер стоим на автобусной станции в Пенсильвании. Купили билеты, чтобы ехать в Калифорнию через всю страну. Здесь наша первая пересадка. В Сан-Диего будем через три дня.

Серые бетонные стены кусались, глядели сурово и воинственно. Люди тоже смотрели, словно собирались поставить тебе фингал. И это только малая доля того, что они готовы с тобой сделать. Еще два года назад все было по-другому. Тогда на этой же станции местный наркоделец разговорился со мной, предлагал купить его кроссовки. Наркодельца забрал полицейский и чуть не забрал меня. Случай, который можно рассказывать друзьям. А сейчас стоишь, и по тебе палят гаубицы. Жутковатые фигуры людей, готовых проклясть тебя, когда ты откроешь им, что ты заодно с чуваком, который рэпует сейчас из бумбоксера негрилы в углу. В гремящем из магнитофона рэпе я узнаю Эминема, белого рэпера, недавно выпустившего альбом. Герой альбома Эма – в своем роде гангстерский Холден Колфилд рэпа.

Эстер, стоящая по правую руку от меня в очереди на грейхаунд, тоже заметно робела. Обычно предметом беспокойства бывал я; и вот пожалуйста – стоит, рукой сжимает подушку, жмется ко мне и повторяет, что, как только мы войдем в автобус, она будет спать. И рекомендует мне сделать то же самое.

Очередь к автобусу – одна сплошная пауза. Очередь стоит – автобус стоит. Люди в очереди ждут, чтобы зайти в автобус, автобус ждет, чтобы люди в него вошли. Не очень осмысленная пауза, так ведь? Каких-нибудь три человека отделяют меня с Эстер от закрытых дверей автобуса. В отличие от русских, вернее советских очередей, когда до самого конца неизвестно, получишь ли то, за чем стоишь, здесь все предельно ясно.

«…Если бы у меня был миллион долларов / Я б купил пивоваренный завод / И превратил всю планету в алкоголиков». Чем популярнее этот чувак будет становиться, тем более одиноким буду я в своем восхищении им. «…Вообще не знаю, что я тут делаю / Худший день моей жизни был день, когда я родился…»

– Бейби, пошли! – говорит Эстер. – Двери открылись.

Двери правда открыты, но приподнятости от перемены обстоятельств нет в помине.

– Держи мою подушку, милый.

Внутри автобуса ситуация ничуть не лучше. Усевшиеся люди жалили меня со своих мест, как южноафриканские москиты. Я сел у окна, Эстер нашла удобное положение на подушке и заснула. Автобус тронулся.

Я смотрел в окно, настроение было хуже некуда. Автобус быстро ехал по направлению от центра города. Я закрыл глаза, а когда открыл их, мы были в южном районе. Как все южные городские районы Америки, он был черный. Несмотря на то, что время подходило к часу ночи, жизнь кипела. На обшарпанных улицах проститутки курили сигареты, сутенеры – сигары, наркодельцы – траву. Люди на ступенях домов тоже что-то курили. Группки молодежи грозным видом поддерживали состояние уличного напряжения. Хоть и в столь поздний час, женщины, с опаской оглядываясь, вели за руку совсем маленьких детей. Казалось, весь район вышел на улицу. Я смотрел и смотрел, не отрывая глаз.

Да-да, что-то поменялось. Это было здорово. Живой воздух. Все как-то прояснилось. Опять моя любимая капля воды под микроскопом, рассматриваешь, а там водоросли, бактерии, инфузории-туфельки. На душе стало легче. Эстер заснула по-настоящему, и я был рад, что она это не видит. Вдруг у нее открылись глаза.

– Мне снилось, что я сижу на вершине горы, а горный козел подобрался сбоку, уткнулся в меня рогом и хочет столкнуть. Да я и сама хочу спрыгнуть, так больно. Но рог слишком глубоко вошел и не пускает. Просыпаюсь, а это всего-навсего твой локоть.

– В этом сне есть что-то непристойное.

– Что ж тут непристойного? Ты даже в козле видишь секс.

– Давай тогда не будем спать так сексуально, просто каждый облокотится на свою ручку. – Еще до начала путешествия мы условились, что не будем ссориться до самого Сан-Диего. Такой у нас был план.

Я проснулся из-за тишины. Тишина была, как после удара одной сваи о другую: грохнули, позвенело и все затихло. И страшные затылки людей.

Может, я душевнобольной? Может, мне сейчас надо не ехать ни в каком автобусе в Сан-Диего, а, наоборот, быть у врача? Или с папой и мамой? Или как-нибудь поближе к Богу? Я все пытаюсь поговорить об этом с Эстер, но всякий раз, как открываю рот, она начинает злиться, называет меня сумасшедшим и приказывает заткнуться. Она на меня почти никогда не злится, только в этих случаях. Она меня очень любит и поэтому терпеть не может, когда я даю слабину.

* * *

Утренний цвет из серого перешел в коричневый. Дорожные знаки, заправочные станции, индустриальные здания, асфальт шоссе, автобус, безразлично поглощающий милю за милей. Люди отупели от однообразного пейзажа.

По проходу мотался потрепанный парень с огромной нечесанной шевелюрой. Переходил от места к месту, встречался взглядом с пассажиром, около которого хотел сесть, и, не видя в глазах того ничего кроме неприязни, шарахался в сторону. Так бы он, наверное, и пробродил по салону до самого Нью-Мексико, или куда он там ехал, не окажись в автобусе двух незанятых сидений. Чувак уселся ближе к окну и на время успокоился.

Вдруг с места, где он сидел, стала доноситься довольно громкая и оживленная речь. Разговоры в транспорте – жуткое дело. Сильно раздражают. Я ехал в поезде «Нью-Йорк – Вашингтон», так там испанская пара проговорила на своем испанском весь маршрут. Я редко видел, чтобы общий уровень ненависти к кому-нибудь достигал таких высот. Люди буквально тряслись мелкой дрожью. К концу путешествия дядька, который сидел за ними, встал, навис и потряс в воздухе кулаками в бессильной злобе. Пара этого не заметила и счастливо дообщалась до конечной остановки. Я сильно завидовал этим молодым людям: их все ненавидели, а они этого не замечали. Я очень замечаю, когда меня ненавидят.

Сейчас, услышав назойливые звуки беседы, я крепко приуныл. Этот тип задал кому-то вопрос и остался без ответа. Это его нисколько не смутило, и он продолжил говорить с еще большей скоростью. Потом, видимо, сказал что-то очень смешное, потому что дико захохотал своей же шутке. Оценив чувство собственного юмора, он продолжил монолог.

Мне было его жалко. Все жутко злились. Одна старушка сказала, что вызовет полицию, а здоровый мужик пообещал прибить парня, если он не заткнется. Тип, видать, был хорошо знаком с таким оборотом дел, потому что тут же сбавил тон, хоть и компенсировал это скоростью своей болтовни. Он был растерян, но замолчать никак не мог.

Эстер заговорила с сидящей через проход женщиной. Вскоре повернулась ко мне и сказала, что женщина сообщила, что, согласно новому закону, всем сумасшедшим и бывшим заключенным разрешено путешествовать на автобусах бесплатно, так что нам предстоит увидеть много таких.

– Против закона не попрешь, – ответил я. Горазд я стал на всякие тупые общие фразы последнее время.

Когда понял, что парень чокнутый, я расслабился. Шум автобуса сливался с его хрипотой, тоном напоминающей заунывный голос Боба Дилана. Парень и похож был на Боба – прическа и все такое. Опустившийся Боб Дилан. Сквозь дрему я услышал его суждение: «Мик Джагер был лохом, тут уж ничего не попишешь».

Думаю, я проспал часа три. Когда открыл глаза, сумасшедший сидел на своем месте. И продолжал говорить, уже не получая никакого удовольствия. На остановке он вышел, повесив голову.

* * *

В автобус вошел длинноволосый креол с сумкой через плечо. Он попробовал запихнуть ее наверх, но она не влезла и плюхнулась на пол. Сумка была больше багажного ящичка. Парень не желал с этим согласиться и раз за разом все яростнее пытался ее всунуть, а она, дразня его, отскакивала от полки, как баскетбольный мячик. Напоминало сцену из старой черно-белой комедии. Автобус счастливо хохотал. Парень поднял всем настроение.

Вдруг по проходу пролетела пластмассовая бутылка и стукнула его в висок. Он схватился за ушибленное место. Все повернули головы.

– Может, это тебя встряхнет, хоуми?

Черный малый лет семнадцати в висячих штанах не по размеру смотрел на креола и усмехался. Он сидел в окружении двух девиц и еще двух парней. Черный источал опасность, все присмирели. Он обводил взглядом пассажиров, ища, к кому придраться. Посмотрел на Эстер.

– Твоя женщина? – он направил на меня наглый взгляд.

– Да. – Ну не идиот ли я? Будь я как он, я бы себе врезал. Или бы себя бросил, будь я Эстер.

– Мне нравится, – сказал парень.

– В этом мы с тобой сходимся.

– Мэн, меня не интересует, в чем мы с тобой сходимся! Зря ты мне ответил, ты даже не подозреваешь, на кого лезешь, – снимай часы!

Эстер впилась мне в руку и тихо уговаривала молчать.

– Часики снял, быстро! – не унимался пацан.

– Очень тебе нужно это дерьмо? – сказал кто-то из его компании. – Посмотри, как он одет. Наверняка носит пятидолларовую дрянь. Ты что, правда думаешь, что у такого часы с брюликами?

– Если у него есть брильянт, то только в пенисе. Смотри, какая у него подружка счастливая, – вставил другой.

– Это у нее спросить надо, – начал главный. – Эй, подруга, скажи, ты так волнуешься, потому что боишься, что я набью морду твоему дружку, или просто ждешь не дождешься момента, когда выйдешь с ним на ближайшей станции и вы уединитесь в укромном месте?

– Не отвечай ему, – бешено шептала мне на ухо Эстер.

– Смотри, как девочка нервничает! Видно, чувак правда засобачил себе туда двенадцать карат, – парень презрительно цокнул языком и повернулся ко мне спиной.

– У меня давно зреет план устроить широкомасштабный теракт по захвату всего мира, – зашептал я Эстер. – Обвязаться шахидским поясом и взять весь мир в заложники. Помнишь, как у Эминема: «Передайте Саддаму не изготовлять еще одну бомбу, я и так расплющиваю весь мир в своей ладони». Чтобы сделать жизнь лучше, надо всех взять в заложники.

Меня перебил хриплый смех моего обидчика. Он пытался влезть на колени девушке рядом с ним, а она со слезами умоляла его отстать.

– Вот моя новая белая сучка! – крикнул он, сделал молниеносное движение, и волосы девушки упали вниз. В руках у него осталась заколка. – Всех порешу! – размахивал он ею. Не было гарантии, что при нем нет пистолета или ножа. Все сидели напуганные и взвинченные и только надеялись, что он сойдет на ближайшей остановке.

Мы с Эстер на ней вышли, чтобы отойти от напряжения в автобусе. За время стоянки мы не сказали друг другу ни слова. Выкурив сигарету, мы вошли в здание автовокзала.

– Смотри, – сказала Эстер.

В середине зала стоял этот самый малый и писал в урну. Девушки, которые были с ним, столпились рядом и с интересом наблюдали.

– Сейчас его сцапают, – с надеждой сказал я.

Но когда мы вернулись в автобус, парень развалясь сидел в кресле. На коленях у него была дыня. После того как автобус тронулся, он разрезал дыню ножом – значит, он все-таки у него был, – и стал есть, плюясь далеко вперед. В руках у него оказалась дынные корки. Он стал кидать ими в пассажиров. «Ложитесь, суки – бомба!» – обстреливал он весь автобус. Одна большая корка угодила в голову старушке, мякоть стекала по седым волосам.

Почему водитель ничего не предпринимает? Почему я, как все, безропотно принимаю эти унижения? Почему ничего не делаю? Теракт терактом, но я сижу и все сидят, сгорбившись под этим обстрелом, и, наверное, надеются на то же, что и раньше – когда же он наконец сойдет?

На следующей остановке он остался сидеть на месте. Оставалось только завидовать тем, кто выходил.

Среди выходивших был старый негр в рваной панаме. Он на секунду замешкался у места, где находился виновник всеобщих страданий. Вгляделся в него, слегка нагнулся и смачно плюнул. Слюна повисла в воздухе на тонкой ниточке, а потом шлепнулась прямо парню в афро. Старик, не оборачиваясь, быстро направился к выходу.

– Этот урод только что в меня харкнул! – взвыл парень ему вслед.

Но тот был уже вне досягаемости. Он вышел, и двери автобуса закрылись.

Парень быстро сник, его друзья уже посмеивались над ним, он вскоре заткнулся окончательно. Пассажиры в автобусе тихо ликовали. И тут Эстер сказала нечто, порядком меня удивившее. Что я вел себя как настоящий мужчина. Я спросил когда, и она ответила: когда парень грубо говорил о ней, когда велел мне снимать часы и дразнил меня насчет бриллианта.

– Очень сдержанно, – сказала она. – Ничего ему не ответил. Ни слова не проронил. Это было благородно. Настоящий мужчина.

– Иначе мой гнев просто взорвал бы автобус и мы бы слетели с трассы, – попытался сыронизировать я. Мне не хотелось ее разочаровывать. Я просто взял ее за руку. Было очень приятно.

– Бейби, – сказала она, – знаешь, этот разговор, который вел парень, он был, конечно, гнусный. Но, с другой стороны… То, что он сказал про бриллиант… Гнусно, конечно, я знаю… Но все равно… Я просто подумала… Бейби, это такая несправедливость, что нам надо тащиться в этом дурацком автобусе целых три дня! Это так меня бесит!

– Раздражающий фактор, – сказал я по-русски.

– Да. Раздражающий фактор, – повторила она за мной. – Свинство просто.

– Черт! Три дня правда много! – согласился я.

* * *

Автобус останавливался иногда в городишках совсем затхлых, их названия не задерживались в моей голове. Мы перекусывали в кафе, находили, у кого купить, когда кончалась, марихуану, прогуливались по ближайшим к автостанции улочкам, встречали местных типов и просто сумасшедших. Они подзаряжались жизненной энергией от деревьев, пленялись Эстер, сравнивали ее с картиной Рембрандта «Ночной дозор», не одобряли ее выбора – меня. Она, наоборот, не упускала случая подчеркнуть, как ей повезло, обращалась ко мне «Мишенька», «бейби» и «любовь».

И вот я стою посередине автобусной станции в Миссури. Странно все-таки, что Эстер вот так оставила меня одного. Я понимаю, ей надо проверить что-то насчет билетов и, там, расписания, но мне от этого не легче. Я забыл все, что было до этого, и пребываю в полном неведении, что будет потом. Предыдущая жизнь стерлась, я выкинут в неизвестность. Все вижу как впервые. Автобусная станция – экран огромного телевизора. Цвета не яркие, а ультраяркие. Изображение такой невероятной четкости и живости, что знаешь наверняка – такого клевого телевизора пока еще не изобрели. Каждый, кого он показывает, – личность, каждый имеет лицо.

В правом верхнем углу экрана логотип MTV. Я нахожусь в центре грандиозного R’n’B или RAP-видеоклипа. KRS-1 или Master P – не важно. Декорации – гигантское здание автобусной станции. Клип снят в режиме «вырви-глаз». Кадры будто специально лакированные. Идея клипа – показать беспорядочное движение внутри здания как хореографию.

То и дело через кадр проплывают морячки в ярко-белых выглаженных рубашках и шортах. Деловито переходят с места на место, громко окликая друг друга по имени. Впечатление, что они едут не на армейскую базу, а с одного курорта на другой. Толстые негритянки в огромных шляпах и платьях, желтых как канареечное оперение, переговариваются, перебивая речь взрывами хохота. Они здесь, чтобы придать рэпу реалистичности.

И, конечно, R’n’B-девушки на подтанцовках – без их присутствия не обходится в клипах ни один рэпер, надеющийся срубить хоть сколько-нибудь денег. Девушки-красавицы, которые не боятся путешествовать в одиночку, в основном негритянки, ждут чего-то под плотоядными взглядами мужчин. Те хищно смотрят, но подойти не решаются.

Ну и, ясное дело, гангстеры. Ближайшие люди из команды рэпера, которые всегда стоят за ним в его клипах и выглядят круто и без колебания выпустят пулю в того, кто в своем рэпе осмелится неуважительно отозваться об их патроне. В рваных панамах, с золотыми зубами, в потрепанных куртках, живописные необычайно, они снуют по станции и бросают на всех преувеличенно дружелюбные взгляды, от которых становится не по себе.

Тут начинается сам рэп. Огромный-преогромный негр-качок в грязном разбивчатом стиле бросает свой речитатив, словно пытается завершить не оконченную до этого фразу:

– …Чувак, если ты думаешь, что твой KRS-1 что-нибудь стоит, ты, наверное, так же уверен, что этот ночной горшок у тебя на башке называется шапкой.

Это он белому парню.

Белый совсем странный. Лаптей ему не хватает или валенок. Форменный Иванушка-дурачок из советского мультика.

– Мэн, KRS-1 – оригинальный философ, – пищит Иванушка тонким фальцетом. Он бэк-вокалист. – У KRS самые глубокие тексты. Если ты послушаешь его, когда сидишь один дома…

– Мне плевать, какой он философ! – намеренно соскакивает с бита качок. – Master P самый гангстерский гангстер на тысяча девятьсот девяносто девятый год…

Тут время припева.

– Master P, – ревет негр низким басом.

– KRS-1, – вторит ему бэк ломающимся дискантом.

– Master P!

– KRS!

Второй куплет.

– А ты спроси у того чувака, который околачивается рядом с нами, кто лучше, – неожиданно начинает Иванушка первым номером.

– Да, давай спросим у этого белого, который… – идет вторым негр, ничуть не портя впечатления, а наоборот придавая песне уличное звучание.

– Я свою девушку жду, вот что я делаю, – вступаю я не очень уверенно. Я здорово нервничаю. У меня мало опыта. В жизни рэповал два раза от силы, поэтому мой голос дрожит.

– Чувак, скажи, кто из этих двоих настоящий гангста? – ведет черный.

– Кто из них настоящий философ? – вторит ему Ванька.

– Я слышал, Master P играл в NBA, – тщетно пытаюсь я зацепиться за бит и вообще соответствовать ситуации.

– А это тут при чем? – удивляется негр.

Я в отчаянии. Я всегда хотел быть рэпером. И был уверен, что у меня получится, когда рэповал сам с собой. Прирожденное чувство ритма у меня точно было. И только сейчас пришел к открытию: чтобы быть рэпером, нужны качества, о которых я только читал в книжках. Умение держаться с достоинством в опасных ситуациях, жесткость, крепость, выносливость, внутренняя сила, мужской внутренний стержень.

– Какая разница, играл Master P в NBA или нет? – не перестает удивляться негр.

Он угрожающе смотрит на меня, недовольный тем, что я уже почти запорол песню. Он хмурит брови, явно пытаясь обратить мое внимание на наступившую тишину и отсутствие движения в толпе. Музыка и танцы сошли на нет. Пластинку заедает из-за отсутствия электричества на ди-джейском пульте. Я и сам замечаю, что на автобусной станции совсем тихо и почти полная неподвижность. По-моему, все на меня смотрят.

«Fuck, – думаю я, – если я скажу, что KRS – рэпер, которому открыта вселенская правда, можно схлопотать по шее от черного гангсты. С другой стороны, врать тоже плохо. KRS как-никак действительно первый философ рэпа…»

Тут начинается лирическая часть клипа. Появляется главная героиня видео, идущая в клипе первым номером. Главная R’n’B-девушка, hip-hop honey. Скорее всего, у нее по клипу замес с автором песни. Он на нее безудержно запал, что-то в этом роде.

Ее волосы чернее души Чарли Мэнсона. Ее кожа светло-кофейного цвета отливает золотом. Ее booty такая упругая и пышная, что смело можно ставить в сравнение с негритянской. В ее облике стервозность, необходимая для того, чтобы быть номером один – девицей в серьезном хип-хоп-клипе. Она входит в центр кадра, и на время затихшая музыка вновь бьет по мозгам фанковыми басами, и тут же сбавляет темп, потому что видео подступает к кульминации и весь зал опять затихает в ожидании продолжения. И тут происходит абсолютно из ряда вон выходящая вещь, которая не входила в сюжет примитивного сценария. Главная hip-hop honey обращается к ничем не приметному пареньку. Он все это время околачивается около пары спорящих парней, но не умеет рэповать.

– Мишенька, – говорит она, – билеты я забронировала, наши ворота номер шесть. Автобус через полчаса.

– Автобус? – говорю я. – Куда?

– Техас. Что ты такой растерянный?

– Не знаю. Мы тут с ребятами обсуждали кое-что. Они мне сказали…

Эстер медленно переводит взгляд на негра с Иванушкой.

– Вы что-то сказали? Ребята?

Те сконфуженно машут руками. В зале какофония. Динамики перекрыло, провода перегорели.

– О чем ты с ними говорил, Мишенька?

– О рэпе. Кто из двоих рэперов…

– Понятно. Не удивляюсь. О чем еще вы могли говорить? Слушай, я сейчас. Если хочешь, жди тут, но через полчаса ты должен быть у ворот номер шесть. И так мы уже… – Она растворяется в толпе.

Я и шикарные R’n’B-девушки-на-подтанцовке ждем чего-то. Я и нимфы смерти хип-хопа. Они стояли, не меняя поз, уставившись остекленевшими глазами в одну точку. Статуи, заряженные током. Наэлектризованные зрачки смотрели сквозь меня. Видели они меня или нет?

Я таких знаю еще по Англии. Они в своем мире и не реагируют на то, на что реагируют обычные люди. Не видят и не слышат, как все. Они, как рентгеновские машины на таможне в аэропорту, равнодушно пропускают все сквозь себя.

От всего этого я почувствовал страшную тоску по дому. Решил купить тетрадку. Я вспомнил свою репетиторшу по русскому языку. Меня тогда выгоняли из школы, и родители наняли ее, чтобы поднатаскала. Я по всему этому стал скучать. По маме с папой и по тому, что мама ругала меня за то, что я плохо учился. Не знаю, собирался ли я что-нибудь записывать в эту тетрадку, просто захотелось подержать ее в руках. Я встал в очередь и надеялся, что тетрадка будет такая же, как те, что продавались у нас в киосках в советское время, – тонкая, в двенадцать листов, за три копейки, со вложенной в нее промокашкой, а не какая-нибудь с Микки Маусом или Дональдом Даком.

В ларьке продавалась куча порножурналов, но я был расположен к тетрадке. Женщина за стендом была, по-моему, филиппинкой. Во всяком случае лицо широкое и смуглое. По-английски говорить не умела. Или умела, но плохо.

– Дайте мне, пожалуйста, чистую тетрадку, – сказал я.

Она удивилась. Переспросила:

– Чистую? – Она это смешно произнесла.

– ТУ, в которой пишут, – ответил я язвительно.

Она посмотрела на меня неприязненно и дала тетрадку. Толстую. На ней была фотография огромного бетонного здания. Наверное, в нем играла в баскетбол местная команда или там давали большие концерты. Еще на обложке был нарисован американский флаг. Совсем не та тетрадка, которая мне нужна. Я не очень знал, что с ней делать. Не тонкая, без промокашки, и нельзя, держа в руках, почувствовать, что есть мама с папой, которые тебя любят и в любой момент можно к ним вернуться. Я стал подумывать, как бы ее кому-нибудь сбагрить. Бесплатно. Лучше за сигарету.

Потом я опять пошел на то место, где стоял раньше. Когда шел, увидел бегущего белого парня, который считал KRS-1 философом. За ним гнался тот самый громадный негр. Негр был здорово зол, парень выглядел сильно напуганным. Было видно, что тот не будет его особенно сильно жалеть, если поймает. Поэтому бежал резво. Они пометались зигзагами по станции и скрылись в толпе.

Я пришел на старое место и стал рассуждать, какого хрена нанимать продавщицей тетрадок женщину, которая даже не говорит по-английски и не знает, что такое чистая тетрадка. А потом подумал, что тетрадки продаются только чистыми и что дураком был я. Решил пойти перед ней извиниться.

Я встал в очередь. Очередь теперь была длинная. Хотел уже развернуться и уйти, но все-таки дождался.

– Я когда тетрадки у вас покупал, сказал, что они мне нужны чистые, – сказал я. – Глупо.

Она посмотрела на меня, будто я работник эмиграционной службы.

– Какие еще могут быть тетрадки? – сказал я. – Не исписанные же?

За мной были люди, поэтому я старался говорить быстро. Она стояла и смотрела на меня как завороженная. По-моему, она немножко струсила.

– Забыли? – спросил я.

– Забыла, – кивнула она головой.

Я опять вернулся на место, где стоял, когда только приехал. Не знал, что делать, а времени еще было много. В зале девушка попросила у меня сигарету. Нескладная, долговязая, симпатичная. Мы вышли покурить на улицу. То есть она меня пригласила выйти с ней покурить. Я ей дал сигарету, она говорит: «А ты со мной не хочешь?» – и мы вышли.

– Ты тут один? – спросила она. – Подруга у тебя есть? Или ты сам по себе?

– Подруга есть. А так сам по себе.

– Ну-ну, – она засмеялась. Кажется, у нее сломан передний зуб. А так она ничего. – Значит, с подружкой путешествуешь? Врешь небось? – И опять смеется. Один из зубов у нее точно сломан.

– Зачем мне тебе врать, интересно?

– Про подругу свою врешь. Ты все один по станции мотаешься, я на тебя уже минут пятнадцать смотрю.

И правда – посмотрела. Я почувствовал неловкость. Слишком уж пристально она на меня посмотрела.

– Ты такой.

– Какой?

– Не знаю. Необычный какой-то. Ты что, иностранец?

– Да. Племя Яли, горные людоеды.

– Я и подумала, что иностранец. Из толпы выделяешься. Ходишь себе, ходишь. С отсутствующим видом. Нет у тебя никакой подружки. Зачем ты меня обманул?

– Ненавижу врать, – сказал я. – По мне, вранье – истинное зло. Все ложью пропитано. Если среди нас трется дьявол, то имя ему – ложь.

– Ты что, наркоман?

– Не совсем, – вяло ответил я.

– Ну-ну, – она посмотрела куда-то в сторону. Ничего по этому взгляду нельзя было сказать.

– А тебе так не кажется? – спросил я.

– Что?

– Что все вообще может быть по-другому? Совсем? Не кажется?

– У тебя просто с головой не все в порядке. Наркоты переел. У меня половина друзей так. Жрали ЛСД, а теперь расплачиваются. Работу найти не могут.

– Да. Наверное, поэтому.

Я был рад, что она замолчала. Настроение у меня испортилось. Да и у нее вроде. Потому что она на меня стала наезжать.

– Ну нельзя же так смотреть! – говорит.

Я удивился.

– На кого смотреть?

– На ту брюнетку с титьками и негритянской задницей. Красивая, ладно, но нельзя так откровенно пялиться. Неприлично. Все мужики одинаковые!

– На кого смотреть? На кого пялиться? Говори нормально.

– А то не знаешь? Мы пока говорили, глазами ее ел. До того таращился, что другие оборачивались. Думаешь, приятно, когда парень, с которым говоришь, другую глазами облизывает? Скользкий тип.

– Я?

– Не я же! С подружкой он путешествует. А теперь эту секс-бомбу глазами обрабатывает. Скрывал бы эмоции. Правда, неприлично выходит. Нечего было меня сюда приглашать курить сигареты, если ты на других красоток так заглядываешься.

Я говорю:

– Слушай, я не люблю, когда на меня наезжают.

Она совсем обозлилась:

– Наркоман! В третьем поколении! Да еще больной на голову. И вдобавок бабник. – Сказала это и пошла.

Я стал искать глазами ту, про кого она говорила. Это была, ясное дело, Эстер.

– Что так долго, бейби? Автобус уже совсем скоро. – Она улыбалась своей милой улыбкой. Смуглая и красивая.