Текст книги "Плохо быть мной"

Автор книги: Михаил Найман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 30 страниц)

– Ты меня видела? – Я хотел наконец сообразить, что к чему.

– Что это за милая девушка, с которой ты разговаривал?

– Видела? – повторил я.

– Смотрела на вас все время, пока вы говорили.

– И что?

– Что – «и что»? Нормально. Смотрела и думала: какой он все-таки милый, мой Мишенька. Как я его люблю.

Все стало на свои места. Мы были вместе, мне было уютно. Я мог опять понемогу смотреть на людей.

Прошла негритянка, супер. С длиннющими ногами и в шортах с вырезом, оставляющим практически ноль пищи для воображения. Оживленно вертела головой и вообще на подъеме. В ее желании удостовериться, что на нее смотрят, была подкупающая искренность. Для нее это и есть жизнь. Эти шорты она надела для того, чтобы избавить себя от путешествия без приключений. Рядом с ней шел мальчишка лет пяти, смотрел волчонком, готов был сцепиться с любым, кто посягнет на честь матери. И вполне обоснованно: ее появление вызывало бурную реакцию у мужиков на станции.

– Можно помочь тебе с чемоданом? – предложил негр в грязной рубашке. – Ты сама его сложила? С запасом взяла сексуального белья?

– Муж за меня сложил. В нем два метра роста, и у него черный пояс по карате.

– Уверен, в нем достаточно благородства, чтобы поделиться с кем-нибудь таким сокровищем!

– Чтобы что-то делить, нужно, чтобы было с кем делиться, – подмигнула она и скрылась в автобусе.

– Ауч! – парень делает вид, что его ужалила змея.

Все смеялись. Я тоже.

И тут на меня нашло. Не знаю, что это было – галлюцинация, помутнение рассудка. Я видел, что люди на автобусной станции все про меня знают. Это ясно читалось в их взглядах и выражении их лиц. Я поймал момент, когда негр, который флиртовал с черной красоткой, повернулся и зыркнул на меня: «Ты, выскочка! Думаешь, ты такой хороший? Борец за справедливость?». Еще немного, и я бы сел прямо на асфальт.

Я повернулся к Эстер:

– Дай сигарету.

Мы пошли курить за угол. Я сразу стал ей выкладывать:

– Люди….

– Не надо, – остановила она меня. – Я вижу, что тебе сейчас плохо, но все равно не начинай. Я правда устала от этого…

– Почему они всегда…

– Я сказала: не надо! Я вижу, что тебе тяжело с людьми. Но мне от этого тоже трудно. Постоянно чувствую тяжесть. Когда я встретила тебя, я хотела быть с тобой, но не знала, что это будет так трудно.

– Отчего тебе так тяжело?

– Оттого, что тебе тяжело. Все время. Это очень трудно. Иногда кажется, что не выдержать…

– Но почему тогда они…

– Кто «они»?

– Люди…

– Какие люди? Людей нет, понимаешь? Есть я, есть ты! Есть друзья, которых у тебя нет. Если бы ты нормально жил, ты бы так не говорил – «люди».

– Но все неправильно, катастрофически неправильно! Иногда я уверен, что стоит поправить одну малюсенькую вещь, и все будет… И что я один это вижу.

– Если бы ты хоть на секунду забыл о себе, ты бы не говорил, что люди плохие. Для тебя вообще этого слова не было бы. Если бы ты забыл о себе и хоть раз посмотрел на меня… Я даже не уверена, что ты видишь меня, – так ты занят собой…

– Я тебя люблю.

– Я знаю. В этом-то вся и проблема…

Она кинула окурок на землю и растоптала каблуком.

– Пошли, – сказала она. – Ворота номер шесть.

Я иду за Эстер. Я смотрю на ее спину и черные распущенные волосы. Они доходят ей до попы. Я смотрю на нее и вздыхаю от счастья.

* * *

В нашем автобусе новый водитель с лицом садиста. Каждому входящему его плотоядный взгляд говорит: на моем рейсе ты будешь мучиться, как никогда в жизни, сука. Входящие опускают глаза и обреченно садятся на места. Весь кошмар автобусной станции перенесся в салон автобуса. С сидений на тебя смотрят злодеи. Даже на мою отважную Эстер подействовало удручающе.

Двух смежных мест нет, пришлось сесть через проход друг от друга. Эстер садится рядом с мужчиной. Длинные седые волосы затянуты в хвост, серьга в ухе, раздвоенная бородка. Флибустьер. Эстер бросает на меня отчаянные взгляды, а что я могу сделать? О том, чтобы просить моего соседа поменяться с ней местами, не может быть речи. Он сидит у окна, а так ему придется тесниться возле джентльмена удачи.

Я поворачиваю голову, чтобы тщательнее рассмотреть, кто рядом со мной, и вижу элегантнейшего темнокожего парня в черной шелковой рубашке и черных штанах. Какой-нибудь джазовый пианист-виртуоз из бара, куда ходят только негры – истинные ценители джаза. Вот он, Новый Орлеан! Он поймал мой зачарованный взгляд и сказал:

– Так смотрят либо на женщину, либо на мужчину, чью женщину хотят поиметь. В обоих случаях это вероломный взгляд. А тут уж тебе не выиграть, потому что в своей жизни я имел дело с вероломными людьми. Тем более женщины у меня сейчас нет, а у тебя как раз есть, и поверь мне, другой тебе не нужно, у тебя отличная девушка.

– Откуда вы знаете, что она у меня есть?

– Я обратил на вас внимание еще на станции. Обратил внимание потому, что сразу видно: вы хорошая пара.

– Почему у такого человека, как вы, нет женщины?

– Куда, ты думаешь, я еду?

– В Новый Орлеан.

– Правильно. А почему?

– Не знаю. Получили новый контракт в классном джаз-клубе.

– Еду начать заново. Прямым ходом из тюрьмы.

В это время водитель завел мотор.

– Леди и джентльмены, – произнес он, – позвольте мне осведомить вас о правилах поведения на этом маршруте. Если вы будете говорить громко, я отвезу вас в тюрьму. Если вы будете громко слушать музыку, я отвезу вас в тюрьму. И если вы будете курить в туалете, я отвезу вас прямо в тюрьму.

Сочетание того, что говорил водитель, и того, что человек рядом со мной, едущий прямым ходом из тюрьмы, взбудоражило меня. Я все-таки спросил:

– За что вас посадили?

– За убийство.

Настала моя очередь послать Эстер отчаянный взгляд. Она перегнулась через проход:

– У меня впечатление, что водитель не врал, когда говорил, что отвезет нас в тюрьму.

– У меня впечатление, что нас туда уже доставили, – ответил я.

Черный парень улыбнулся.

– Если на тебя объявление водителя производит угнетающее впечатление, представь, какое оно производит на меня. Мне правда придется хорошо себя вести в течение всего пути.

– Я думал, за убийство дают стул или пожизненное.

– Ты много думаешь, друг мой. Если бы ты думал меньше, твоя жизнь была бы много проще. Но раз уж ты очень хочешь знать, я скажу. Я избил человека. Слишком сильно. Но заслуженно, и потому дали пятнадцать. Знаешь, что такое быть толкачом с тринадцатилетнего возраста? Это не всегда весело. Находится пара-тройка людей, которые всегда будут рады всадить нож тебе в спину. Потому иногда и срываешься.

– Героин?

– Да. Знаешь, как это было в семидесятых годах, – шляпа с пером и длинный плащ. Жизнь, когда пять раз в день приходится улыбаться себе ласковой улыбкой и говорить: какой же ты мужчина, Эскобар! Эскобар – это прозвище, которое мне дали сразу после того, как я сбыл свой первый пакетик дряни. Что ни говори, этот колумбийский барон был гением. Иногда чувствуешь, что ты больше этого мира, что этот мир тебе подвластен. Твое фиолетовое перо трепещет на ветру, ты ходишь по улицам, улыбаешься и говоришь себе: эти улицы твои, мэн! Но постепенно улица высасывает из тебя все. В один прекрасный день ты идешь и спрашиваешь: где я? А тебя нет. Улицы растворили тебя в своих закоулках, и они никогда тебе ничего не вернут.

– И тогда ты становишься счастлив.

Он впервые посмотрел на меня серьезно. Так, наверное, он смотрел на людей в свои прежние времена, когда те были должны ему деньги. Так или иначе, мне от этого взгляда сделалось не по себе.

– Счастлив? Почему счастлив? Ты слишком много думаешь, друг, – повторил он, мне показалось, с неудовольствием. – Так может говорить человек, у которого много времени и денег, которые присылают ему мама с папой. Я хорошо знал, что такое смерть, когда был на улицах. Смерть – это когда нет жизни. Вот почему, когда выбираешь уличную жизнь, надо быть собранным в комок. И я туда не возвращаюсь. Тюрьма помогла мне – там я нашел Бога. Я сейчас со свидетелями Иеговы. Считай, хожу с ними в один сортир. Я тебе кое-что покажу.

Он достал книжечку, скрепленную, как те самые школьные тетрадки у нас в Москве. На первой странице нарисован лежащий на земле мужчина и другой, с занесенной то ли лопатой, то ли ломом. Внизу написано: «Убийство».

– Так делать нельзя, – сказал негр без выражения, как заученный урок, и перелистнул страницу.

На ней изображены парочка и уходящий от них человек, несущий в руке сумочку. Под картинкой подписано: «Воровство».

– Так делать тоже нельзя, – точно так же повторил негр.

Я ждал прелюбодеяния, мне было интересно, как они выкрутятся. В середине книжечки был белый человек в расклешенных брюках, с усами и прической афро. Рядом с ним танцевала женщина с подколотыми волосами, в длинной белой юбке. Над ними блестел диско-шар.

– И этого нельзя? – спросил я.

Взгляд Эскобара стал задумчив.

– Раньше у меня было три женщины в одну ночь, сейчас я смотрю на это по-другому. Сейчас мне будет трудно, очень трудно. Я еду в пригород Нового Орлеана к двоюродной сестре. У ее мужа прачечная, он согласился взять меня туда работать. Мне сорок пять лет, у меня нет никого, кроме Бога. Свидетели Иеговы меня учили чему? – Его лицо сделалось деревянным. – Вместо зла надо делать добро, – произнес он медленно, по складам. Как двоечник, который не очень-то понимает смысл выученного. – Вот, возьми двадцать долларов, – сказал он.

Кошачья грация пропала, он принялся помахивать бумажкой, как ребенок, которого только что научили есть с ложки. Я стал отнекиваться.

– Может, твоей девушке? Позволь, я к ней обращусь…

– Эстер! – позвал я.

Он протянул ей руку с таким изяществом, что я подумал, что если улицы учат таким манерам, люди из высшего света должны отдавать своих детей в гетто.

– Возьмите двадцать долларов.

Эстер удивленно хлопнула ресницами.

– Ну тогда хотя бы не откажитесь сесть на мое место. Вам, наверное, приятнее будет сидеть с вашим другом.

Мы поменялись местами, Эскобар расшаркивался. Потом уже с нового места пытался всучить нам деньги. Вдруг мне показалось, что он стал подозрителен. То ли разговор со мной оставил у него осадок. То ли я чем-то вызвал недоверие. То ли люди вообще вызывали у него недоверие. Может, это привычка со времен его уличной жизни. Он смотрел на меня даже не боковым зрением. Это была скорее смесь обоняния с осязанием. Он сидел вытянувшись, как струна, а кончики ушей были напряжены, как у рыси. Я был у него как на ладони и занервничал.

– Послушай, – повернулся я к Эстер. – Это вообще наш автобус? Мы хоть едем куда надо? Надо проверить, на тот ли рейс мы сели. Извините, – потянулся я к сидевшему наискосок через проход.

– Что ты дергаешься? – цыкнул на меня Эскобар, хотя я обращался не к нему.

– Хочу узнать, что мы сели на нужный автобус. А то боюсь, что…

– А ты не бойся, брат! И не нервничай. Когда чуваки начинают нервничать, они могут заставить нервничать других чуваков. Знаешь, что бывает, когда начинают нервничать другие? Среди них попадается кто-то слишком нервный. И знаешь, что бывает тогда?

– Нет.

– А ты хоть что-нибудь знаешь? Сколько я с тобой общался, ты ни одного вразумительного ответа не дал. Может, ты еще свою подругу спросишь? Она тебе вроде во всем помогает. Ты, когда дело доходит до мужских разговоров, тоже просишь ее помочь?

– Да вроде нет.

– Опять нет? Что это у тебя все нет да нет? Ты совсем беспечный. Ты хоть в курсе, что тебе может попасться кто-то слишком нервный на этом рейсе? Что ты путешествуешь по Штатам, будто это экскурсия по Диснейленду?

– Не знаю. Может, потому, что если не ожидать худшего и не видеть в каждом обидчика, меньше шансов, что сосредоточишь на себе внимание и вызовешь неприязнь.

Эскобар какое-то время пристально смотрел на меня. Потом на лице его появилась усмешка.

– А ведь ты прав! Это ты точно сказал. Правильная точка зрения. Запомню. – И он расслабился.

Мы с Эстер сидим в одинаковых позах. Моя ладонь на ее бедре – мне кажется, ее бедро дышит. Эскобар и флибустьер смотрят на нас. Думают, возможно, что мы брат и сестра. Мы правда с ней сейчас похожи. Одинаковые джинсы и майки. Она красивая, я не очень – так у братьев с сестрами бывает.

Я перегнулся через проход к Эскобару.

– Знаете, я в Англии иногда болтал с одним безумным бездомным. Один раз он мне сказал: «Скоро от тебя останется одна душа. Ты уже почти превратился в тень. Разве это не прекрасно – бродить по улицам и понимать, что тебя нет? Освобождение – когда тебе ничего не надо».

– Знаешь, – ответил Эскобар, – я тебе вот что скажу, чувак. Я еду в Новый Орлеан, и меня ждут тяжелая работа в прачечной и одинокие ночи на диванчике в гостиной моей сестры. Но тебе будет похуже, это я тебе говорю.

Я тебя почти не знаю, но у меня уже болит за тебя душа. Как тебя зовут? Буду молиться за тебя моему недавно обретенному Богу.

– Меня зовут Миша.

– Буду за тебя молиться, Миша. – Мой новый знакомый стал бормотать слова молитвы, как вдруг широко улыбнулся и сказал: – И это молюсь я, кому дали кличку Эскобар с того момента, как в возрасте тринадцати лет я втюхал какому-то лоху пакетик кокаина.

– Ну прямо как пират, – сказала Эстер. – «Не будь моя кличка Эскобар. Свистать всех наверх, гром и молния!» И вообще то, как вы говорите…

– Пират сидит рядом со мной, – засмеялся он, кивнув на соседа. – Вот кто настоящий пират.

– Что? – поднял голову флибустьер.

Меня поразила его улыбка. Растерянная. Не такая, какая должна быть у флибустьера.

– Правда, вы совсем не пират? – сказала ему Эстер. – Ваш новый сосед, он – да. А вы не пират?

– Н-не знаю… – протянул флибустьер.

Он заробел как будто, и выражение лица у него сделалось наивным. Эскобар рассмеялся. Я тоже. Дорожная болтовня, необязательная доброжелательность, перемена настроений. И вдруг мы с Эстер одновременно повернули головы, как будто знали, что за окном автобуса можно будет что-то увидеть. И правда – кактус. Я почувствовал волнение. Мы еще не были в Техасе, не говоря уже о Нью-Мексико, но все равно этот кактус, растущий около обочины, стал знаком, что что-то изменилось. И что все будет по-другому.

– Видели? – повернулась Эстер к Эскобару.

– Видел. – Наш черный приятель казался взволнованным не меньше нашего.

– Похож на пейот, – сказал я.

– Вы их продавали? Пейоты? – спросила Эстер негра.

– Я продавал крэк, милая. Пейот – это чтобы заставить тебя мечтать. Крэк – чтобы свести с ума. Но и то и другое изобрел дьявол. Хотя большую часть своей жизни я был врачевателем душ, детка, – смерил он Эстер пронзительным взглядом. – Встреть ты меня до того, как я нашел Бога, и я бы продал тебе лекарство, которое бы сделало твою пышную грудь впалой, как расселины Большого Каньона.

– Вы сейчас о политике? – вмешался в разговор флибустьер. Он все еще как будто пребывал в смятении.

– Что? – ничего не поняли мы.

– Извините, – почесал он в затылке. – Мне показалось, вы сейчас о политике. Или социологии.

Мы все откинулись на спинки кресел. Эстер берет мою руку и кладет себе под майку. – Чувствуешь, как горячо, бейби? Любишь такую правду жизни?

– Тебя люблю, а не правду…

– Иногда мне кажется, что я несу на себе груз из-за того, что ты меня любишь так, как ты меня любишь.

– Знаешь, я всегда могу убрать руку…

– Мишенька, что ты делаешь? Положи обратно! Я пошутила! Все, что я говорила, ерунда!

Я был в приподнятом настроении. Так случалось всякий раз, когда Эстер признавалась мне в любви. Начинало казаться, что все в порядке и я живу не зря. Еще мне было приятно, что я познакомился с Эскобаром и флибустьером.

Я пошел в туалет. Настроение было уже отменное.

В последнем ряду сидела женщина. У нее были сильно накрашены губы и глубоко расстегнута кофточка. На левой груди татуировка – сердце, треснувшее посередине, и под ним надпись «Ники». Я уставился на надпись. Моего английского друга так звали – Ники.

Женщина подняла голову и посмотрела на меня.

– Как дела, милок?

– Ники, – прочитал я вслух.

– Милейший человек, – подхватила она, – недавно женился в третий раз. Жаль только, что отбывает пожизненное. А ты?

– Моего лучшего друга в Англии так звали – Ники.

– Хороший парень?

– Отличный! Первый сорт! Правда немного несчастный и наркоман. Сирота. Бездомный. Он бы вам точно пришелся по душе.

– Да, действительно, жаль, что я его не знаю! Конечно, понравился бы.

Она стала улыбаясь смотреть в окно. А я все перечитывал имя Ники на ее груди и вспоминал моего брайтонского товарища. Жалкий и несчастный. С нежной душой, вывернутой наизнанку. Его сердце разбито так же, как вытатуированное на груди этой женщины.

– Очень хочется курить, – повернулась ко мне женщина. – Страх, как хочется. У вас не будет сигаретки?

Я дал ей одну.

– Можно еще одну? Для моей подруги…

– Пожалуйста.

– Спасибо, – она положила обе сигареты в нагрудный карман рубахи. – Для Алисы. Вторая сигарета для Алисы.

Она сегодня летит из Аляски в Атланту. А завтра переезжает в Нью-Мексико. У нее страшно напряженная жизнь.

– Очень рад, – ответил я. Не знал, что сказать.

– Знаете, – хитро прищурилась женщина, – у этой милейшей особы впереди меня, – она указала на старуху перед собой, – тоже серьезнейшие проблемы. Скажите ему, Хелен.

– Сказать мне что? – спросил я.

– Ей тоже сигарету хочется…

– Так бы и говорили, – я протянул старухе пачку. Старуха, не глядя на меня, вынула из пачки сигарету.

– Спасибо, Лилу, – угрюмо проронила она моей собеседнице.

– А этому очаровательному молодому человеку вы сказать спасибо не хотите?

– Нет, – отрезала та.

– Он тебе не понравился, Хелен?

– Ей вообще не нравятся парни, – сказал я. – Это сразу видно.

Лилу засмеялась.

– Приходи ко мне на день рожденья, хочешь? Придешь? Я тебя приглашаю.

– Приду.

– Обязательно приходи. Что стоишь? Присаживайся…

Когда садился, я задел ее руку. Она показалась мне жесткой.

– А когда день рождения?

– Через три дня.

– А где?

– Автобусная станция в Айдахо. Выход номер три. Мы там с друзьями отмечаем мой юбилей.

– Что подарить?

– Бухло, – неожиданно резко, даже грубо сказала женщина. Только сейчас я заметил, что у нее на коленях початая бутылка «Тичерс». Женщина сделала глубокий глоток. – Угощайся, – прохрипела она, еще не успев перевести дыхание. Подбородок у нее был весь мокрый.

Я отхлебнул. Потом еще раз. Жизнь показалось мне праздничной.

– На вас шикарная юбка, – промямлил я.

Юбка была очень короткая. Такие бывают у стриптизерш. Это называется сценическим костюмом. Полоска материи, не шире носового платка, которую она обязана держать на себе, прежде чем сдернуть и окончательно лишить зрителей последней надежды на тайну.

– Я же говорила, Лилу! – повернулась к ней с переднего сиденья старушка. – О чем ты думала, когда отправлялась путешествовать на автобусе, нацепив на себя кусочек нитки и назвав его юбкой? Видишь, даже этот тебе говорит…

– Этот ничего не говорит! – запротестовал я. – Этот, наоборот, говорит, что клево!

Лилу повернула ко мне пьяные глаза и заговорила нарочито добреньким голоском:

– Я ведь верю в Бога, мальчик мой. Я очень верующий человек, – она взяла меня за руку.

– Я тоже верю в Бога, – перебил я ее. – Но сейчас я говорю, что на вас классная юбка.

Лилу поправила прическу.

– Не знаю, что это Хелен окрысилась на мою юбку, – провела она по ней рукой. – Знаешь, я была очень ничего в молодости.

– Вы и сейчас.

– Нет, ты не видел меня молодой. Вот тогда я выглядела на все сто. Жаль, у меня нет фотографии, чтоб тебе показать. Или нет, подожди. – Она извлекла из сумки буклетик и передала его мне. – Там в центре. На развороте.

Буклет был банальной рекламой для девушек по вызову и секса по телефону. Эта Лилу правда выглядела намного лучше, чем сейчас. Думаю, буклету было лет восемь, не меньше. Но татуировка на груди с разбитым сердцем и надписью под ним «Ники» уже была. В общем, Лилу не врала, когда говорила, что была очень ничего в молодости. Кроме туфель на высоких каблуках, на ней ничего не было, только на животе татуировка «Это всегда будет принадлежать тебе, Бобби» и стрелочка, ведущая вниз.

– Можешь забрать себе, – сказала Лилу. – Там есть мой телефон. Обойдется немного дороже, чем стандартный звонок. Но ведь мы друзья, а чего ради дружбы не сделаешь? Мы с тобой здорово сблизились за это время, а можем стать по-настоящему близкими. Нам есть что обсудить, у нас много общего. – Она опять отпила из бутылки. – Я всегда даю людям эти буклеты, когда они спрашивают мой телефонный номер.

– Бобби? – спросил я. – Как он?

– Бобби – это самый большой из подонков, которые есть на этом свете. Уговаривал меня бросить улицы и начать вести нормальную жизнь. Из-за этого мерзавца я больше месяца не притрагивалась к спиртному. Не говоря о наркоте. Эта свинья предлагал мне устроиться на нормальную работу! Нормальную, представляешь? Кассиршей в супермаркете, что-то вроде того. Бобби – это шрам в моем сердце, который вряд ли когда-нибудь заживет.

– Судя по фотографии, не только в сердце…

– Шрам? Ха-ха! Это ты хорошо сказал: шрам. Никто еще так не называл… – она произнесла непечатное слово.

Я никак не мог расстаться с мыслью, что у нее под юбкой этот самый Бобби. Нас было трое сейчас – я, Лилу и Бобби. Он колбасился, как маленький ребенок, и тыкался носом в ее коленки. Лилу к этому времени уговорила уже почти полбутылки. Она стала петь тихим голосом. Я сначала не очень слушал, а потом прислушался.

– Мама уехала путешествовать, – напевала Лилу. – Не волнуйся, мой малыш! Мама просто взяла отгул. Скоро она вернется и заберет тебя с собой. И уже никому тебя не отдаст. Особенно никакому Джейми или тем более в приют.

– Что это за песня, Лилу? – спросил я.

– Это моя предсмертная песня, мальчик. Еду в Техас на слушание. Завтра они собираются отсудить у меня моего ребенка…

Мне стало жалко Лилу. Мне было хорошо и хотелось, чтобы всем было так же.

– Лилу, послушай, – заговорил я. – Там сзади мои друзья, прекрасные люди. Эстер, флибустьер и мой новый черный друг. Он совсем недавно нашел для себя Бога. Они будут рады познакомиться. – Я видел, что Эстер, флибустьер и Эскобар с радостью смотрят на Лилу. Мною руководила навязчивая идея сделать ее счастливой. – Они тебя поймут. Мы будем пить виски, сидеть разговаривать, и будет отлично.

– Ты иди, а я приду.

Я шел к своим друзьям. Жизнь все еще была хороша, мозг омыт «Тичерс». Я смотрел на моих трех друзей и был уверен, что им так же замечательно, как мне. Мне не терпелось рассказать им о новой знакомой. Я не сомневался, что они будут благодарны за нашу замечательную встречу и идею пригласить ее.

– Там Лилу. Замечательная женщина. Она сейчас придет сюда. У нее столько проблем! Собираются отнять ребенка, представляете? Ну не классно?

– Что классно? – спросил Эскобар.

– Что она идет с вами знакомиться! У нее бутылка. Будем сидеть и пить виски! Вы ее поймете. Вы ее оцените. Класс!

– Черт! – выругался Эскобар. – Не надо мне никакого виски!

Тут я понял, что никто, кроме меня, не думает, что это классно. Выражение их лиц меня обескуражило. Я даже начал надеяться, что Лилу не придет. Но было поздно – силуэт возник в проходе, ее слегка пошатывало. Рубашка на ней была расстегнута почти до пупа.

– Это Ники! – представил я грудь Лилу. – Мой лучший брайтонский друг! Грустно, что он не с нами! Ники так любил выпить!

Лилу уселась впереди нас. Не поздоровавшись. Она подносила бутылку к губам и делала по несколько глотков кряду. Дышала, вытирала подбородок и губы, переводила дух и выдавливала из себя матерное ругательство. Как комментарий к происходящему. Флибустьер и Эскобар угрюмо наблюдали за ней. Я с некоторым трудом вспомнил, что всех люблю, и что Лилу здесь, и надо, чтобы ее пожалели.

– За дружбу! – крикнул я. – И, несмотря на то, что сейчас у Лилу очевидные проблемы, она не должна падать духом. Она должна знать, что все мы рядом! За Лилу!

Лилу резко повернулась ко мне, ее лицо исказилось гневной гримасой, и она наотмашь ударила меня по щеке.

– Что ты орешь, сука? У меня ребенок! Ты понял – ребенок! А ты орешь. – Она бы ударила меня еще раз, если бы Эскобар не перехватил ее руку и не отвел ее на место.

Дальше мы ехали молча. Эстер посмотрела на меня с грустью. И, кажется, с обидой. Словно говорила: вот видишь! Я ощущал, как огромное пятно расползается по правой половине моего лица, но стеснялся спросить Эстер, так ли это.

* * *

Эскобар с флибустьером шутили и смеялись. Радовались жизни, как дети. Это вызывало у меня восхищение. Чтобы один человек, едущий из такого страшного прошлого, и другой, направляющийся в несомненно непроглядное для него будущее, могли быть такими веселыми! Я огляделся. Я и не заметил, когда у мрачных пассажиров успело так радикально исправиться настроение. Все шутили и смеялись. Весь автобус был таким.

Толстая тетка лет сорока о чем-то взахлеб болтала с пареньком лет четырнадцати со сверкающим взглядом. В ней был такой напор, что я начал опасаться за благополучие парня. Девушка с наушниками танцевала, не отрывая зад от сиденья, так шикарно, что взгляд было не отвести. Вечеринка в автобусе! Рейв! Люди перегнулись через кресла и перебрасываются фразами. Я прислушался, о чем они говорят. Там религия, тут религия. Я и забыл, что Америка одна из самых верующих стран в мире, особенно в этих краях. Пассажир там, пассажир тут, каждый исповедует свою веру, и по тому, как они заведены, видно, как это им важно.

Пятиминутная остановка. Я и флибустьер курим у автобуса. Его глаза горят.

– Знаешь, что мы делаем? Выходим несколько тысяч человек в пустыню, вывозим мощнейшие колонки, заводим музыку, танцуем и приносим хвалу Богу!

Ну что это, если не рейв?

Идем обратно. Вжжжжум! – взревывает двигатель. Молодой сосед толстой тетки – паренек со сверкающим взглядом – поворачивается к нам.

– Знаете что? Я всю жизнь прожил в Техасе. И могу сказать одно: не так уж он и плох. – Нет места на земле, где бы было плохо таким, как он.

Девушка продолжает танцевать сидя и корчит гримасы, подпевая. Ей очень нравится эта песня – вот и все, что она хочет показать.

За ней сидят два парня.

– Я с тобой согласен, – говорит один собеседнику. – Совершенно с тобой согласен…

– Все строится на доверии, чувак! – учит его уму-разуму второй. – Если бы я начал подозревать мою девушку, это бы разрушило наши отношения. Ну и что, что она с Диззи уехала на выходные? Пока я не подозреваю измену, нет и измены.

– Про что я и говорю, – соглашается первый.

– А вообще, так все бабы шлюхи. О каком доверии может идти речь, если все, что у них на уме, – это деньги и замес с лучшим другом своего ухажера?

– Я как раз и пытался тебе об этом сказать, когда мы начали этот разговор…

– Доверие, чувак! – возвышает голос сосед. – Без доверия никуда!

– Именно!

– Но я скажу тебе: любой мужик – кобель. Бегает мордой к земле и тычется носом в каждую юбку.

– Чувак, я очень рад, что мы с тобой так разговариваем! Когда мы были еще в Нью-Джерси, я не ожидал, что у нас с тобой получится такой дельный разговор.

Студенческого вида парень выворачивает душу наизнанку отпадной негритянке. Абсолютно правильно делает – только ради таких и стоит выворачивать.

– Мои родители погибли, – говорит он уверенно, как на интервью. – Оба в автокатастрофе. Мне было тогда девять лет. С ними еще был наш пес Руди. Купили его мне на восьмилетие. И года не успел с нами прожить. Как я плакал, когда узнал, что мой Руди умер! Моя сестра сейчас в розыске, – продолжает он. – Она в какой-то подпольной группировке. Недавно позвонили из ФБР, спросили, не знаю ли, где она. К сожалению, я не знал. Признаться, я был страшно расстроен, что упустил шанс помочь своей стране.

Вся надежда на водителя. Водитель везет нас всех в тюрьму. Делай свое дело, водитель, – вези, куда обещал!

В тюрьму водителю нас отвезти не удалось, но одного чувака за курение в туалете он все-таки высадил. Несчастного оставили одиноко стоять на обочине, но расстроены были только я и Эстер.

– Со мной бы у него этот номер не прошел, – сказал Эскобар.

– Что бы ты сделал? – спросил я.

– Я бы просто сказал: не-е-ет.

И мы ему сразу поверили.

Я и не заметил, как студент оставил негритянку и навис над Эстер. Оказалось, у него с ней много общего. Оба целенаправленные. Оба хорошо учились в колледже – он учился, она учится. Оба любят гонять на высокой скорости.

– Все мои учителя в колледже странным образом скончались, – делится он с ней. – Я бы даже не назвал это место колледжем. Скорее секретная база с данными, которые должны храниться в тайне. И потому моих учителей, как бы это лучше сказать… Устранили. Специфика моей профессии.

Эстер захохотала.

– Недавно меня задел парень на «мерседесе». Подрезал и разбил фару. Выхожу, а он совсем пьяный. Только я к нему, а он на газ и с места происшествия. Даже номер не успел записать. Потом в силу специфики профессии удалось его локализовать. Коллега адрес дал. Сфера его деятельности – находить людей. Сами понимаете, специфика… Прихожу, он открывает. Ну, я с ним поговорил – так он выплатил стоимость ущерба безо всяких бумаг или вмешательства полиции.

– Что значит «поговорили»?

– Ну, как бы это сказать… Просто поговорили…

Мы с Эстер смеемся, в это время дзи-и-инь! – звонит у нашего собеседника штуковина.

– Извините, – шикарно обращается он к Эстер. – Работа. Алло, – ноет подростковым голосом в трубку. – Уже скоро буду… Где я?.. Улица Мартина Лютера Кинга, подхожу к светофору… Нет, я прямо иду, никуда заходить не буду. Так что не волнуйся. Ага, все, пока… – он жмет на кнопку телефона. – Извините, что пришлось работать при вас, – галантно оправдывается перед Эстер. – Специфика моей работы. Постоянно на связи. Сейчас проводим операцию. У нас нет выходных. Двадцать четыре часа в сутки семь дней в неделю. Простите, что сделал вас невольной соучастницей. Ведь можно подвергнуть опасности людей вокруг себя. Специфика работы.

– Кем вы все-таки работаете? – смеется Эстер.

Парень наклоняется к ней.

– Дорогуша, если я открою вам этот секрет, то невольно подвергну опасности. Мне бы очень не хотелось этого делать, – он многозначительно на нее смотрит.

– Остановка пятнадцать минут, – объявляет водитель в микрофон. – Кто не успеет ко времени, будет добираться до места самостоятельно.

Иду по проходу за Эстер. Джинсы обтягивают ее стройные ноги и нагло облегают зад. Тащишься за ней, видишь бедра: издеваются.

Мы вышли на воздух, бесцельно побрели, остановились метрах в ста около придорожной свалки. Рядом стояло два старых стула. Я сел. Эстер нагнулась над кучей мусора. Я спросил, что она делает. В руке у нее была неслабая цепь с бляхой на конце.

– Для брелока, – пояснила она.

– Брелок для Голиафа. Хотя больше походит на пращу Давида.

Она села на соседний стул и стала рассеянно вертеть цепь на пальце.