Текст книги "Плохо быть мной"

Автор книги: Михаил Найман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 30 страниц)

Стою в очереди в китайской закусочной купить обед на вынос, перед тем как пойти домой. Народу неожиданно много. Впереди меня – две пуэрториканки лет шестнадцати. На меня внимания не обращают. В закусочную входит молодой черный парень в бейсболке «Янкис». Остановился, посмотрел на нас и вдруг тихо напел песню Варена Джи «Regulate», будто это было прямым выводом из того, что он увидел. «Если ты знаешь, как знаю я, ты бы не захотел иметь с этим дело. И если ты куришь, как курю я, ты б улетал каждый день». Напел артистично и музыкально. Так, что сразу сделалось понятно, за что ценишь этот город. Затем подпрыгивающей походкой направился к прилавку и без очереди заказал еду. Пока его обслуживали, пуэрториканки косились на него, подталкивая друг друга, и хихикали. И было почему – в каждом его движении чувствовался класс, будто он был не местным парнем, а кем-то, кого снимали в кино, где он играл самого себя.

Я вышел из закусочной в приподнятом настроении. Этот черный паренек придал мне силы и вдохновил меня. В подворотне молодой испанец говорит по мобильному. В испанской речи то и дело проскакивает английское «бейб».

– Извините, – произнес я голосом, увы, не таким уверенным, какой должен быть у по-настоящему крутого жителя Нью-Йорка. Тот продолжал говорить. – Простите меня, – звучу еще менее внушительно. Парень на секунду отрывает трубку от уха. – У вас не будет закурить?

Он прикладывает трубку обратно к уху и небрежно машет мне, чтобы проходил. Я вежливо киваю в знак согласия и с охотой подчиняюсь.

Делаю несколько шагов, разворачиваюсь и иду обратно к метро. Если бы мог улететь обратно в Англию, я бы сделал это. Если бы мог поехать сейчас в Вермонт, я бы это сделал. Но я еду всего лишь в Вашингтон Сквер Парк.

Сегодня первый день весны. В частности, в Вашингтон Сквер Парк. Уличный поэт с короткими дредами громко декламирует стихи. При этом рьяно клеится к каждой юбке. Надо отдать должное – делает это элегантно. Тем не менее вызывает разочарование и даже презрение у тех красоток, которые подходят к нему сказать, что им понравились его стихи. И которым он тут же предлагает продолжить чтение в более интимной обстановке. Пара в черном выгуливает на поводке собачек-уродов. Их целая куча – штук десять. Размером меньше голубей, лысые, некоторые на трех лапках, у иных бельма на глазах. У одной глаз разбух и по размеру чуть ли не больше ее самой.

– Таких милашек только отдавать в дом для собак с ограниченными возможностями, – дружелюбно обращается ко мне с лавки испанец, словно подсказывая, что мне нужно отвечать и как следует себя вести.

– Я как раз в таком месте работаю, – говорю.

– В доме для неполноценных собак?

– Для людей.

Испанец замолкает. Не получилось.

Обвожу взглядом парк. Он похож на музейное здание, мимо которого постоянно проходишь, но оно всегда закрыто, так что внутрь никак не попасть. Напротив ждет чего-то в остервенелом оцепенении перезрелая блондинка на скамейке. Отворачиваюсь, а когда снова поворачиваюсь, вижу возле нее красивого элегантного негра. И красота, и элегантность ненатуральные. Впечатление, что выглядеть стильно не доставляет ему удовольствия и одет он так классно по обязанности. Напоминает участника хэллоуинской маскарадной процессии, нацепившего оригинальный костюм.

Он что-то ожесточенно объясняет блондинке, которая гораздо старше и некрасивей его. Возможно, то, что, соблазнив ее, он отыграется за все испытания, которые выпали на долю его народа, годы рабства, сегрегации и унижения от белых. Ему совершенно не важно, что и кому говорить. Он исполняет свой долг перед страной, а может быть, перед биологическими предначертаниями Вселенной. Очевидно, знакомство с женщинами – его главная и основная работа. В том, как он беседует с блондинкой, чувствуется озабоченность, которая есть у боссов, которые тащат на своих плечах всю корпорацию. У женщины вид немного грустный, она обреченно смотрит на собеседника.

В центре площади околачивается молодой человек славянской внешности. Вид московского пэтэушника, парня с автокомбината, где я отрабатывал УПК в девятом классе. Замусоленная грязная куртка, весь потрепанный и пыльный. Его взгляд мечется в надежде натолкнуться на того, с кем можно будет заговорить. Поскольку я единственный, кто не отводит взгляда, он заговаривает со мной, но я понимаю, что он не говорит, а механически произносит заученные слова.

– Приятно тратить деньги родителей, заработанные порочным путем, на благородное дело. – Он произносит это уголком рта, вглядываясь в самый отдаленный край парка, где точно нельзя ничего рассмотреть.

– На что ты их тратишь? Крэк? – Я не до конца уверен, что задаю нужный вопрос.

– Кокаин, – строго поправляет он меня. – Моим родителям принадлежит одна из крупнейших компаний по производству мяса в Калифорнии. Я вегетарианец, поэтому считаю, что то, что они делают, – это зло. Так что приятно знать, что хотя бы часть их гнусных миллионов уходит на что-то стоящее.

Я замечаю, что у него искалечена носоглотка.

– Они все еще думают, что я учусь на юриста, – указывает он на корпуса Нью-Йоркского университета. – Но разве я стану получать профессию, в которой главное – подписывать договор с дьяволом? Да лучше я сяду на скамью подсудимых! Я уже сидел на ней однажды, и мне это вполне понравилось. Так хотя бы можно сохранить душу целой. Даже в моей квартире и то висит портрет Мао Цзедуна, точно такой же, какой висел в камере Тайсона, когда тот отбывал срок. Я здесь живу, – вздергивает он голову в сторону дорогущих домов на улице, идущей вдоль парка.

– Да ну?

– Ага, – подтверждает чуть затравленно. – Вышел подышать воздухом на пять минут. Дома меня ждет вот такая линия. Должен же я иногда брать передышку, – говорит с претензией к кому-то. – Теперь нюхаю в долг, – добавляет нервно и вдруг начинает судорожно оглядываться, быстро и тяжело дышит, по лицу пробегает гримаса паники, с ним вот-вот случится приступ. Но успокаивается. – На секунду показалось, что Дуглас здесь. – Это он объясняет испанцу, с которым я только что болтал про собак.

– Если бы Дуглас был здесь, тебя бы здесь не было, – шутит испанец.

– Как у тебя отношения с родителями? – спрашиваю.

– Последнее время мы стали гораздо ближе, – горячо и с готовностью отзывается молодой человек. – Особенно после того, как приговор мне вынесли не настоящий, а условный. Думаю даже поехать в Калифорнию, познакомить их с моей девушкой. Надо только дождаться, когда она выйдет из лечебницы. Знаешь, каково заниматься сексом на героине? – он доверительно наклоняется он ко мне. – Все становится таким ме-е-е-е-едленным, что ты даже забываешь, что им занимаешься. – По тому, как он тянет «ме-е-е-е-едленный», я начинаю прекрасно понимать, как это – заниматься сексом на героине.

Компания здоровяков-испанцев, лениво сидящих на перилах, оглашает наш угол парка звериным воем.

– Уии! Киска! Ты же не откажешь человеку одной с тобой крови! – орут в голос.

Их восторг вызван проходящей мимо них девушкой-латиной. На ее лице неподдельный испуг. Ей надо пересечь опасную территорию под обстрелом шайки лихих ковбоев. От испуга она выглядит очень красивой.

– Ах, мать твою, испанский подонок! – непомерных габаритов женщина лет сорока нависает над самым активным искателем любовных утех. – Приставать к моей девушке! Ты как осмелился?

Компания ловеласов явно оробела. Мужеподобная фигура женщины-великанши, отстаивающей честь своей восемнадцатилетней возлюбленной, несет в себе нешуточную угрозу. Никто не заметил, что она шла в нескольких шагах позади красотки, никто не подозревал, что эти двое вместе.

– Ты извинишься перед моей птичкой, мерзавец! Повторяй за мной: прости меня…

– Прости меня…

– О, неподражаемая…

– Не-под-раж-мая…

– Царица полей, мать земли, – говори быстрее, тварь!

– Я не запомнил, простите меня!

– Тогда думай, прежде чем раззявить свой поганый рот!

Она пошла, качая гигантским задом. В восемнадцатилетней была прелесть, но и в этой что-то было.

Несмотря на солнце, день еще далек от летнего. Загорелый парень одет не по погоде. Рваная рубаха на голое тело, шлепанцы и не то шорты, не то плавки с разрезом. Останавливает внимание бордовый синяк на прикрытом глазе. Слегка поеживаясь, он сидит на корточках напротив молодой пары и живо говорит:

– Вчера пошел в бар и познакомился с тремя девицами! Две – сестры. Я их спросил: как я могу вам всем нравиться с таким синяком на полрожи? – Он сильно бьет себя кулаком по лбу. – Какой я все-таки шалун! – восхищается он собой. – Я тако-о-ой шалун! – воет в восторге. – Просто безобразник! Ай, ай, Мэлвин, как не стыдно? – обращается он к себе. – На что ты смотришь? – резко спрашивает, перехватив мой взгляд.

Я отвернулся смущенный, больше сбитый с толку не вопросом, а тем, что он ко мне обратился. Парень повернулся к паре.

– Вы меня извините, но я учуял запах своей невесты. Вы не чувствуете такого характерного запаха?

– Какого?

– Такого, какой бывает только у моей невесты?

Они не чувствуют. Переглядываются и смеются.

– Она где-то здесь, – уверенно говорит парень, – я точно знаю. Я чую ее запах за милю. Надо пойти поискать. Вы меня извините, мне придется вас на секунду покинуть, поискать свою невесту.

Он исчезает в толпе, а я перевожу взгляд на девушку невдалеке. Тип Полины, только намного младше. Ореол темной фатальности. Рядом с ней негр лет шестидесяти, лысый череп, черные очки, бородка и длинный кожаный плащ. Черная рука выглядит на ее белом обнаженном животике кляксой. Девушка что-то ему доказывает. Он слушает, но ей этого мало. Она пылко бросает ему в лицо несколько слов и, надо полагать, в подтверждение их высоко задирает свитер. На секунду на обозрение всей Вашингтон Сквер предстает пара идеальных грудей. Они могут принадлежать только такой молодой и свежей, как обладательница этих. Негр лихорадочно одергивает на девушке свитер и бешено на нее шикает. Красотка закидывает голову назад и шикарно смеется.

Откидываюсь на спинку скамейки. Мимо проплывает небожительница. Потрясающей красоты длиннющие ноги и, по-моему, нет юбки. Нет, все-таки есть – жалкая имитация. Ощущаю прилив необъяснимой смелости. Наверно, красота ослепила. Делаю жест, чтобы села. Получается, правда, похоже на подайте-гривенник. Несмотря на это, садится. Я тут же начинаю жалеть, что попросил.

– Зря ты подсела.

– Почему это?

– Потому что я тебя разочарую.

– Уверен? – Ей весело.

– Уверен. Ты такая классная.

– Я просто села. Сначала шла. Потом увидела, что ты приглашаешь сесть. Села. Больше ничего.

Я обрадовался. «Просто» – мое любимое слово, его значение я понимаю, как никто на свете. Чувствую себя окрыленным.

– Слушай, тут на углу растаманы играют в шахматы. Я вообще-то не умею, но давно хотел с ними пообщаться.

Она засмеялась.

– Значит, я буду играть. А ты общаться.

– Просто пошли туда! – делаю ударение на «просто».

Мы пошли. Все на нее смотрели. При таких ногах она была еще на высоченных каблуках. Где асфальт, там они цок, цок, цок. А я то справа, то слева – как песик.

Ее окликнул парень в ковбойской шляпе. Она остановилась и стала с ним разговаривать. Я стоял и ждал. Потом она пошла, недослушав его. Он еще что-то твердил ей вслед.

– Ты его знаешь? – спросил я.

– Нет.

– А почему остановилась и заговорила?

– По той же причине, что села рядом с тобой.

– Но все-таки осталась со мной?

– Слушай, ты мне уже начинаешь надоедать. Я просто гуляю.

Мы дошагали до шахматистов. Она прошла мимо. Я окликнул, она не обернулась. Я тоже продолжал идти, но уже самостоятельно. На Тридцать четвертой зашел к Крейгу в музыкальный магазин. Крейг работает там ди-джеем. Английский опыт, к сожалению, ему использовать не позволяют. Он может лишь крутить те синглы, которые находятся в продаже. От Бритни Спирс до «Нирваны». Иногда даже непосредственно в таком порядке, один сразу после другого. Делает он это в стеклянной рубке на возвышении, клубного ди-джея напоминает отдаленно – пластинки не твоего выбора, миксовать не можешь. Должен вдохновлять посетителей купить то, что сейчас звучит.

Крейг кивает мне. Он сдержан, когда выходит из кабинки.

– Сейчас работаю, нет времени на разговоры.

– Рад, что ты нашел работу, только это сказать и заглянул.

– Долго я в этом кошмаре не протяну.

Мы жмем руки, я направляюсь к выходу.

– Уважаемые посетители, – слышу вдогонку его аристократический британский акцент, который совсем не вяжется с атмосферой магазина. – Представляем вашему вниманию свежий релиз…

– На каких наркотиках этот парень? – спрашивает толстый мужчина не менее толстую жену, роясь среди дисков в отделе кантри.

Перед тем как выйти на улицу, иду к наушникам, чтобы бесплатно напитаться негритянским речитативом и уж тогда окунуться в нью-йоркский вечер. Может, так у меня жить в этом городе получится лучше. Выхожу и двигаю на Сорок вторую.

– Хей! – приветствует меня в районе сороковых девушка в змеином трико. Навстречу нам льется плотный поток идущих с бродвейского шоу. – Нормально, да? – оборачивается на кого-то, кто только что наступил ей на ногу. – Что, теперь в цену билета входит право отдавливать людям ноги?

Какое-то время она еще смотрит вслед провинившемуся, вызывающе потрясывая ногой. Человека давно нет, она продолжает свое. Видимо, это ритуал: женщина выполняет его всякий раз, когда ее в этом городе заденут, отдавят ногу. Потом медленно разворачивается и отправляется дальше в путь. Этот путь принадлежит ей одной, к городу он касательства не имеет. Она хозяйка города.

Внезапно от толпы отделяется немолодая женщина, как коршун набрасывается на нее, готова вцепиться. Полный мужчина в дорогом костюме пытается ее удержать.

– Вон из моего дома! Вон! – кричит та на девушку. Неуместное распоряжение в уличной толчее.

– Так вот она, твоя жена, Том? – добродушно обращается девушка к мужчине. – Наконец-то я ее встретила! Почему ты всегда избегал нашего знакомства? Без этого мои визиты к тебе были неполноценны, дорогой!

Она делает театральный шаг к толстяку. На лице напускная нежность. Сцена приносит ей несказанное удовольствие, на нее свалился приятнейший сюрприз. Происходящее крутят перед ней, как кино. Легкость ее отношения к жизни вызывает у меня зависть.

– Вот, значит, кого ты водишь к нам в дом! – истошно вопит на мужа женщина.

– Теперь я понимаю, что ты имел в виду, когда говорил, что твоя жена депрессивно смотрит на вещи и уже пять лет не может испытать нормального оргазма, Томми. – Девушка изображает, что поражена своим открытием. – Ты только посмотри на нее, – сокрушенно качает головой. – Определенно, человек не умеет радоваться жизни, – девушка даже сделала шаг вбок, чтобы было удобнее смотреть на нее.

– Это она курила крэк у нас на кухне? – трясет кулаками та в истерике над головой мужа. – Ты ей позволил! В моем доме, Том! Она даже не удосужилась за собой убрать. Я должна приходить к себе домой, чтобы видеть в своей пепельнице крошки!

– Почему ты так долго не хотел меня с ней познакомить? – хохочет девушка. – Она у тебя просто потрясающая! Как жаль, что этого не случилось раньше! – она протягивает ей руки.

Женщина в неистовстве тащит мужчину вниз по Бродвею.

– До встречи, Томми! – весело машет им вслед девушка. – Я все еще помню твои слова, что тебе больше нравится, как я удолбанная ковыряю в носу, чем заниматься сексом с женой. И что с сексом я управляюсь в двести раз лучше ее. Даже когда сплю или в отключке. Ты знаешь, я всегда готова помочь, так что жду нового свидания! И с вами было очень приятно познакомиться, милая женщина! Наконец-то наша встреча состоялась.

Девушка зевает и двигается по Бродвею дальше. Вот-вот она заснет. Накаченный гей в сетчатой майке с вырезом идет ей навстречу.

– Риккардо! – раскидывает она руки и преувеличенно радушно с ним обнимается.

Оба громко и напоказ выражают восторг.

– Держим себя в форме, моя сладость? – трогает она его бицепсы.

– Что еще делать в свободное время? – разглядывает тот влюбленно кубики на брюшном прессе.

– Мне бы тоже надо, – говорит она. – А то смотри, – она весело и с удовольствием хлопает себя по ягодицам. Она ими явно довольна почти так же, как тот своими мышцами.

К девушке подходит маленький кривой испанец в кепке.

– Работать, дорогая, работать, – напоминает ласково.

– Есть, Чико, – она отдает ему честь и волочится по Бродвею. Наверное, это и есть ее работа – бессмысленно шагать по нью-йоркским улицам, засыпая на ходу.

У магазина высохшая старуха в кричащем мини-платье предлагает себя проходящим мимо мужчинам. Просит у меня сигарету. Вижу ее испещренную рытвинами кожу, когда подношу зажигалку. Единственное, за что стоит платить ей, – это чтобы не подходила стрельнуть сигарету.

Спускаюсь в метро, бросаю последний взгляд на золотые в фонарном свете ноги блондинок, для которых эта ночь только начинается. Для меня она кончилась – мне уже не хочется быть там, где они. Город больше не ждет и не зовет меня. Если кто и ждет, то сумасшедшие друзья. Завтра-послезавтра я с Безумным Денни иду рисовать мелом на задах нью-йоркской тюрьмы. Думаю, для меня это значит куда больше, чем для самого Денни.

В поезде я увидел настоящую нью-йоркскую банду. Такую, о которых снимают фильмы. Вошли в метро в районе Четырнадцатой. Заполнили весь вагон, скомкали, подмяли его под себя. Восемнадцатилетние парни, белые, черные, испанцы, с рисунками автоматов АК-47 на майках. Организованные. Стояли на сиденьях, загородили выход. Смотрели такими взглядами, что невольно начнешь думать о смерти. Посередине стоял сорокалетний испанец, следя за ситуацией. Никогда в жизни не видел такого злого лица.

Момент был напряженный, но я знал, что нужно делать: раствориться в воздухе. В руках у меня было мороженое, я перестал его есть. Я застыл и на время попробовал перестать дышать. Если бы подул ветер, я бы покатился по полу, как сухой листик.

Я понял, что мой план не удался, когда парень с татуировкой на грязном лице рявкнул:

– Давай сюда мороженое!

Рядом с ним сел другой. Первый лизнул и бросил на пол.

– Откуда едешь?

– С работы. – Не знаю, зачем соврал, никакой выгоды в этом не было.

– Кем работаешь?

– Кладу асфальт на Тридцать второй. – Я не понимал, зачем вру. Почему асфальт, а не сумасшедший дом.

– Покажи руки.

Я открыл ладони. Один их осмотрел.

– Врешь. Не натруженные.

– Достаточно натруженные, – сказал другой, – чтобы сунуть их в карман и дать нам кошелек.

– У меня нет кошелька, – сказал я и направился к выходу.

Я прекрасно знал, что за мной идут, но не обернулся до тех пор, пока не почувствовал руку на плече. Я не ударил, а толкнул. Его нога за что-то зацепилась, он повалился и увлек за собой того, кто шел за ним. Не откройся двери в этот момент, мне бы был конец.

Я бежал на одном дыхании и слышал за собой топот ног. Спринтерская гонка на километровой дистанции. По Лексингтон авеню. Меня преследовал топот их ботинок. Потом я понял, что это ботинки людей, идущих по тротуару. Но это меня не успокоило, мне нужно было запутать следы. Зачем, не знаю, никто меня не преследовал, но я знал, что нужно. Страх был внутри и не собирался уходить.

Я проходил мимо остановки, подкатил автобус, и, не посмотрев, какой номер, я заскочил в дверь. Сидел и тяжело дышал. Очень громко, женщина рядом сказала: «Сумасшедший» – и прижала к себе сумочку. Я отвернулся и встретился взглядом со старушкой в параллельном ряду. Ее глаза горели.

– Я этого не ожидала, – обратилась она ко мне.

– Чего не ожидали? – в тот момент я не очень хорошо соображал, что происходит.

– Что она алкоголичка. Я давно заметила, что с ней что-то не то. Целый месяц она была какая-то странная.

– Кто?

– Эсмеральда.

Я встал и направился к выходу. Я думал, что болен. Только когда вышел, сообразил, что она говорит о сериале, который смотрят все старухи последние два года. Я стоял на пустом перекрестке. Огляделся – мне все еще мерещилось, что за мной гонятся. И тогда впервые в этом городе я остановил такси.

Таксист, красивый малый, мягко вел машину. Я стал приходить в себя. Он был постарше меня, но выглядел молодо, приятный парень со спокойным чистым лицом. На нем было выражение такой уверенности, что то, что случилось со мной в метро, отодвинулось в давнее время.

Я откинулся на сиденье, и мы поздоровались через зеркало. Он смотрел на меня. Взгляд был непростой. Нет такого нью-йоркца, который был бы прост, будь то водитель, рабочий или уборщик. Даже когда те таксисты, которые не говорят по-английски – азиаты, африканцы, арабы, – повернутся к тебе и на ломаном скажут: «К Порт Аторити лучше поехать по Восьмой», это будет значить «я далеко не так прост».

– У тебя вид, будто ты только что с родео, где тебя забыли привязать к быку, – подмигнул мне водитель.

Я рассказал, что со мной произошло.

– Это «Золотые пули – сыновья разрушения», – со знанием дела изрек он. – Нью-йоркская группировка. – И переменил тему: – Иностранец? Как Нью-Йорк?

Я уловил, что для него «Как Нью-Йорк» совсем не то, что для меня.

– Никак не начну жить в нем, как хочется. Здесь своя жизнь, и никто не спрашивает, хочешь ли ты жить по-другому. Немножко как тусовка байкеров, а ты пришел туда на концерт «Ву Танг Клан». Или пристаешь к ним, что твой любимый писатель Достоевский.

– Иди в такси, – дружелюбно посоветовал он. – Полностью оплачивает твои счета. У меня красавица жена, трое детей. Кругом шестнадцать. – Он замялся. – Только есть одна вещь. – Он повернулся к отверстию в плексигласе и проговорил полушепотом: – Я никогда не изменял жене. – Он выжидательно посмотрел на меня.

– Ну да, – согласился я.

– Тебе не кажется это странным? Жениться на ней в восемнадцать и ни разу не изменить? Все мои друзья пустились во все тяжкие. Они меня ругают. Говорят, жизнь проплывает мимо. А мне, понимаешь, совсем не хочется ей изменять.

– Твои друзья сами не рады, что этим занимаются, – перебил я его. – Их жизнь к этому обязывает. Как светских персон, которые должны посещать вечеринки.

– Что делать, если я ее люблю, – оправдывался он. – Но мне все время говорят…

Он остановил машину. Я расплатился и пошел домой. На душе было хорошо после этого разговора. Я почти забыл про метро.

* * *

Сижу на кушетке напротив лифта в Манхэттенском центре реабилитации умственно отсталых и непонятно чего опасаюсь. Я не опасаюсь чего-то конкретного. Я опасаюсь абсолютно всего. Мне кажется, что со времени моего приезда в Нью-Йорк жители и даже здания в нем повзрослели на несколько лет и от меня требуют того же. Мне кажется, что повзрослели даже клиенты. И поэтому я испытываю трепет, как перед экзаменом, к которому не только не готов, а который уверен, что провалишь. Смотрю, как клиенты входят в центр и рассасываются по коридорам. Я побаиваюсь даже их.

– Почему ты делаешь так много детей? – Джамал доброжелательно подталкивает в бок клиента, с которым выходит из лифта. – Сколько их у тебя? Десять? Двенадцать?

У парня напрочь отсутствует затылок, вместо глаз щелочки с портретов Модильяни. Ума не приложу, как он мог добиться того, о чем говорил Джамал.

Ко мне подходит Безумный Денни. Беспечно садится рядом со мной, спрашивает, не забыл ли я, что мы договаривались пойти после работы рисовать мелом на задах нью-йоркской тюрьмы. Я согласно киваю. Безумный Денни поднимается.

– Пора, Миша, – бросает он на ходу.

– Я сейчас, – говорю я и остаюсь сидеть на кушетке.

И сижу, пока все клиенты не расходятся по классам, а коридор погружается в тишину. Мне неспокойно.

– Я сейчас, – говорю вполголоса уже самому себе.

А пока отправляюсь в рабочий центр, стою около столов и поправляю клиентов, если они что-то сделали неправильно. Они должны оборачивать книги в суперобложки и складывать их в стопки. Мы записываем количество обернутых книг, и к концу месяца клиенты получают свои тридцать-сорок долларов.

Атмосферу можно назвать спокойной, если не считать Даниэллу, которая безостановочно движется по зале, сообщает всем, что ее зовут Даниэлла, и спрашивает, как зовут их. За время работы в центре я научился забывать о том, что среди клиентов в любой момент может вспыхнуть драка. Потому, наверное, так бесстрашно всех и разнимаю. Сейчас здесь так тихо, что самого клонит в сон. Единственные хлопоты доставляет Нехилый Джонни, который с каждой обернутой книжкой спрашивает меня, что ему делать дальше. Передо мной и Джонни семь стопок уже обернутых книг, и про каждую он спросил, что ему с ней делать.

– А что мне теперь делать? – спрашивает, только что закончив оборачивать сто двадцать пятую книгу.

– Надо раскрыть переплет, Джонни, и надеть на него суперобложку, – терпеливо объясняю я.

– А потом?

– Потом положить книгу вон в ту стопку.

Смотрю, как он, высунув язык, возится со сто двадцать шестой.

– А что мне теперь делать? – бодро, не скрывая удовольствия, поднимает он на меня глаза, когда с ней покончено. Я вспоминаю, как работник Амаду пару недель назад приставал к клиенту. Допрашивал: «Зачем ты убил сына Билла Косби?». Тот нервничал и оправдывался. Тогда мне шутка показалась жестокой, но сейчас она дает мне зеленый свет.

– Читай, – отвечаю.

– Что? – опешил он.

– Все книжки, что в стопке. Все, которые ты обернул, тебе надо их прочитать.

Глаза Джонни испуганно забегали.

– Я не могу. Как это «читай»? Их так много!

– За что тебе платят зарплату, Джонни? Двадцать пять долларов на дороге не валяются. Начинай прямо сейчас.

– Привет. Как тебя зовут? Меня зовут Даниэлла, – услышал я за собой привычное сопение и низкий голос.

– Не стоит, Даниэлла, – повернулся я к ней.

В этот момент раздался душераздирающий вопль и гулкий стук об пол. Джонни бился на полу в эпилептическом припадке. Его лоб был разбит в кровь.

– Нет! – крикнул он истошно, и изо рта пошла пена.

– Дайте сюда карандаш, – выплыл из-за моей спины Джамал и склонился над ним, чтобы засунуть между зубов. Сгрудилась толпа. Я отошел в дальний угол зала. Стоял и ждал, когда кто-то скажет вслух, что я спровоцировал припадок Джонни.

Появилась медсестра Латиша. Она несла себя не торопясь, величаво. К этому времени Джонни успокоился и лежал неподвижно. Латиша нагнулась над ним, неодобрительно сложив губы. Сквозь рубашку просвечивал ее необъятный бюст. Она подняла глаза и встретилась с моими.

– Миша, не знаешь, что случилось? – Перехватила мой взгляд, направленный ей на грудь, и неуютно поежилась. – Кто-нибудь может помочь его поднять? – недовольно бросила в пространство.

Вместе с Джамалом и Амаду я помог Джонни усесться на стул. С легким стоном он раскрыл глаза.

– Ты понимаешь, где ты? – спросила Латиша с легким раздражением в голосе. – Узнаёшь меня?

– Да, – Джонни посмотрел на Латишу невидящим взглядом.

– Кто я?

– Ты стукач, – медленно произнес Джонни белыми губами.

Когда я заполнял списки отсутствующих, то очень торопился. В коридоре столкнулся с Латишей.

– До свидания.

– До свидания, Миша, – произнесла она со значением. Это прозвучало, как «я все прекрасно знаю».

Совесть у меня была нечиста.

* * *

Болтаюсь в Центральном парке. В голове проносятся обрывки вчерашнего разговора с Натаном.

– Мы все видим, что у тебя очень хорошие отношения с клиентами. – Он как бы ставит это мне в вину. – Даже слишком хорошие.

– Так в чем же дело?

– Ты не стараешься, Михаил. Совсем не стараешься.

Солнце впервые бьет почти уже по-летнему. Откуда-то долетают звуки музыки – не могу понять откуда и не могу расслышать, что конкретно за музыка. То узнаю отрывки Моцарта, то элементы карибских ритмов, то музыку с Балкан, и еще кусочки ямайской рэгги. «Ты не стараешься, Михаил, совсем не стараешься». Солнце светит, как в июле у нас в тверской деревне; слова Натана звучат, как приговор моей жизни.

Вчера мы с Безумным Денни ходили рисовать мелками на стене тюрьмы. У Денни энциклопедические познания в современной музыке. От попсы до джаза и андеграунда. Он помнит не только названия альбомов и год выпуска, но и количество и протяженность песен. В свое время он поступил в колледж и даже перешел на второй курс. Однажды его послали от колледжа участвовать в теледебатах. Гвоздем передачи была кандидатка от либерал-демократов. Женщина заявила, что ее настолько поглотила идея служить своей стране, что в последнее время стала для нее в какой-то мере фетишем. Тут встал Денни и сказал, что всякий человек, у кого есть фетиш, наполняет его душу теплом. Например, его фетиш – это ноги, так что он, можно сказать, уже влюблен в кандидатку. Если она еще скажет, что у нее фетиш вести себя тихо, пока Денни смотрит баскетбол, то он готов жениться на ней. Передача шла в прямом эфире, Денни услышали по крайней мере полмиллиона человек. На него обратила внимание специальная комиссия. Кончилось тем, что он не смог учиться в колледже, а стал посещать центр для людей с ограниченными возможностями, в котором работаю я.

Нам пришлось спускаться к месту с автострады, шагая прямо по проезжей части. Внизу глазам открылся вывернутый наизнанку Нью-Йорк. Мы стояли на пустыре, с правой стороны – суровая тюремная стена, вдоль нее железнодорожные пути, а дальше линия нью-йоркских небоскребов. Пустырь был очень большой, железнодорожные пути уходили в неизвестность, небоскребы были далеко. Из-за того, что я так неожиданно оказался в открытом пространстве, в которое не попадал со времен рейвов, я до того вдохновился, что предложил Денни сыграть в прятки. На что Безумный Денни скорчил серьезную мину и сказал, что это занятие либо для малышей, либо для окончательно свихнувшихся людей, и строго попросил меня не забывать, зачем мы пришли.

Он нарисовал треугольник, в центре его глаз, и сказал, что так рисуют на американском долларе. Я спросил Денни, слышал ли он, что это масонский знак. Безумный Денни удивился и сказал, что был уверен, что глаз на долларе – это Глаз в центре Мордора, который и заправляет миром, как в «Хранителях» Толкиена. Когда Денни говорил «заправляет миром», он кивнул на линию манхэттенских небоскребов. Так выразительно, что я невольно дернулся, потому что в ту секунду на меня оттуда посмотрел Глаз. Я спросил Денни: он что, действительно думает, что заправляет и что всемогущий Глаз. Он ответил, что миром заправляют Ноги и он удивлен, что я об этом не догадался. Я вспомнил совет координаторши Джины с моей работы не торопиться представлять Безумного Денни своей подружке, если у меня таковая имеется, поскольку всем известно, что Безумный Денни страдает фетишизмом ног.

Усмотрев в этом эпизоде что-то детское, я предложил Безумному Денни сделать, как мы делали в детстве в Москве: обломить одну спичку, а другую оставить как есть и посмотреть, какая попадет в водосточный люк первой. Мы с Безумным Денни поочередно меняли размеры спичек, но в каждой игре одерживал верх он. Мы решили встретиться завтра в Центральном парке, чтобы продолжить игру в одном из прудов, как все нормальные люди. «Нормальные люди» было выражение, котором любил пользоваться Безумный Денни.