Текст книги "Плохо быть мной"

Автор книги: Михаил Найман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 30 страниц)

Сейчас я устроился сзади, с правой стороны и, прильнув к стеклу, упорно смотрел на открывшийся вид, несмотря на отвращение, которое он вызывал, и на то, что я знал, что не увижу ничего нового.

Испанец, ворковавший со смуглой девушкой на сиденье позади меня, попрощался с ней, она встала в проходе и еще раз сказала: «Пока, милый». Он еще раз трогательно и нежно назвал ее чем-то между лапочкой и крошкой. Девушка попросила водителя остановить автобус на следующей и, когда двери открылись, опять повернулась к своему попутчику, сказала, уже на весь автобус, «До встречи, мой хороший», – и вышла. Я и парень одновременно прильнули лбом к стеклу и наблюдали, как она проплывает мимо автобуса, направляясь к ряду двухэтажных домиков, тянувшихся вдоль дороги. Их вид заставлял ее постоянно поправлять прическу: как только ее взгляд падал на них, она проводила рукой по волосам. Парень вглядывался в нее так, будто допускал возможность, что она может выкинуть что-то совершенно неожиданное.

– Шлюха, – произнес он, наконец, довольно громко, придя к такому выводу из наблюдения за тем, как она шагала.

Этого показалось ему мало, он повернулся к пассажирам в поисках кого-нибудь, с кем бы мог бы поделиться тем, что накипело на душе.

– Эта красотка стала девушкой Йонкерской гангстерской группировки, – сказал он толстому мужику с газетой в параллельном ряду. – А бандиты всем друг с другом делятся – врагами, друзьями и, конечно, подружками. Недаром они и зовутся братьями.

На следующей остановке, словно на смену вышедшей, в автобус вошла тоже весьма аппетитная особа. Единственное свободное место было рядом со мной. Усаживаясь, она долго и с важностью располагала свое тело на сиденье, как раскладывают на полке специальный багаж. Под моим сиденьем валялась газета. Я ее не смотрел, но подумал, что если предложу ей почитать, у нас появится тема для разговора.

– Хочешь? – Я элегантно протянул ей газету и стал обдумывать, что скажу, когда она поднимет голову. Девушка не очень поняла, что происходит, и взяла газету, решив, что она имеет к ней отношение.

– Ты на что намекаешь? – резко повернулась она ко мне.

На развороте, которым она тыкала мне в нос, была изображена девица с незамысловатым именем Тело. Девица имела все основания носить такое имя, ибо ее тело действительно занимало весь разворот, причем в абсолютно обнаженном виде. Сзади к ней пристроился молодой человек, с сосредоточенным выражением такого энтузиазма на лице, будто был намерен расплющить Тело в лепешку, а то и раскроить надвое. Выражение лица девушки было остервенело напряженное, словно, позволяя парню вытворять с ней подобные вещи, она исполняла некий долг перед отечеством.

– На что, подсовывая порнографию, намекаешь? – орала на меня соседка.

Я был пойман врасплох и не знал, что ответить.

– Порнографию делает порнографией не содержание, а форма, – осмелился я защититься. – Порнографические каноны выставляют порнографическим действие, а не сами сцены. Я видел артхаусные фильмы с куда более бойким экшн. Так что, если я тебе дал откровенную фотку, это еще не значит…

– Извините, – обратилась она к толстяку, – не могли бы вы поменяться со мной местами?

– Подожди! – подался я за ней.

В этот момент все вскрикнули. Автобус, двигающийся с правой стороны перекрестка, врезался в наш ровно на том месте, где сидел я. Стекло лопнуло, и на меня обрушился град осколков. Я сидел обсыпанный ими и растерянно улыбался соседке. Она смотрела на меня с крайним отвращением.

Водитель припарковал автобус и крикнул всем выходить. Мы оказались на обочине хайвэя. Мимо нас проносились машины. Из всех, кто был в автобусе, пострадал один я и оказался в центре общего внимания. У меня саднило кожу – наверное, на лице были царапины.

К нам быстро подъехала полицейская машина. Копы записывают мои данные. Со мной ведут себя осторожно, как с потенциальным преступником. В это время подъезжает новый автобус, вся ватага валит в него. Я делаю несколько шагов вслед за всеми.

– Не могли бы вы оставаться на месте, мистер Найман? – обращается ко мне железно женщина в полицейской униформе.

Я понимаю, что если не послушаюсь, на меня могут надеть наручники и произвести задержание.

– Хотите ехать в госпиталь? – спрашивает она.

– Я что, должен выбирать?

– Это Америка, сэр. Не зря она зовется свободной страной. Свобода выбора – одно из наших главных достояний.

– Ненавижу выбирать, – говорю я.

– Мелко битое стекло, сэр. Если попало вам в глаза, могут быть проблемы. По-настоящему опасно, сэр.

– Тогда, наверное, да, – соглашаюсь я.

Она поворачивается и громко кричит напарнику, разговаривающему с водителем:

– Билл, он согласен!

Напарник что-то объясняет по рации.

– Мне придется платить? – спохватываюсь я.

– С этим разберетесь на месте, сэр, – говорит она мертвым голосом, соответствующим моему неуместному вопросу. Как если бы священник посоветовал мне для полного счастья жениться, а я бы спросил, должен ли я при этом любить свою жену. Я лишь часть их работы, и пока они за меня ответственны, меня не отпустят. В этом смысле я в их глазах мало отличаюсь от виновника аварии.

Подъезжает «скорая помощь», выходят два улыбчивых парня. Полицейские рассказывают им, что произошло.

– Вам придется лечь на носилки, сэр, – приглашает меня один.

– Да посмотрите на меня! Со мной все нормально!

– Это регламент нашего штата, сэр. Так будет безопаснее.

Внутри машины эти двое вполне дружелюбны. Симпатичные ребята и не прочь поговорить. Один оживляется, узнав, что я зажигал на рейвах в Англии.

– Я слышал, туда ходят все отбросы и низы общества, – не столько сообщает, сколько советуется он со мной.

– В Англии модно, чтобы низы и отбросы общества котировались, – отвечаю я. – Как в рэпе, где котируется, настоящий ли ты гангстер, близок ли к уличному бандитизму. Так и там. Дискотеки, куда ходило более высокое сословие, вообще не брались в расчет.

– Ты вообще откуда?

– Из России.

– Мой друг крутил роман с русской девушкой, – подает голос другой. – Был в нее по-настоящему влюблен.

– А она в него?

– Тоже. Безумно была в него влюблена. Очень удачно вышла замуж. Муж – продавец бриллиантов, старше ее на двадцать лет. На свое пятидесятилетие сам же подарил себе маленький самолет.

– А твой друг?

– Разбился на машине. Теперь инвалид.

– Связано с тем, что его бросила русская девушка?

– Нисколько. Можно разбиться и просто так. Чаще всего. – Он говорит со знанием дела, подтверждая кивком головы. В его устах последние слова звучат много весомее, чем обычно, это его профессия.

– Ну и ну, – говорю я. «Ну и ну» не заслуживает ответа, но оба по очереди жмут мне руку.

У дверей госпиталя, несмотря на мой бурный протест, парамедики вывозят меня на инвалидной коляске. Толкают перед собой, все на меня смотрят, я выставлен на позор. Докатывают до залы, где люди ожидают своей очереди к врачу, и пересаживают из инвалидного кресла в обычное.

Перед тем как попрощаться, один секунду постоял и, смутившись, сказал:

– Мне понравилось про рейвы в Англии. Не знаю что, но что-то задело. Жаль, пришлось разговаривать в такой ситуации. До свидания, друг.

Они опять пожали мне руку и покатили пустое кресло.

Полным-полно народу. Фрагмент из жизни страны третьего мира, нет привычных американцев-победителей. Усугубляется тем, что подавляющее большинство испанцы.

Что получается? Я перестал контролировать события своей жизни. Не только не выходит жить в этом городе, как мне хочется, – город перестал быть таким, каким я хочу его видеть. Рядом со мной в очереди негритянка. Сидит в позе моих английских друзей – курильщиков травы или зеков на русской зоне. Это внушает к ней доверие.

– Что с тобой случилось?

– Личное, – процедила сквозь зубы.

Я принялся рассматривать стены. Взгляд наткнулся на плакат. Пышногрудая чернокожая девушка с крутыми бедрами и тонкой талией рядом с белым парнем – призывают идти сдавать кровь.

– Девушка на тебя похожа, – сказал я негритянке. Это не было комплиментом, я действительно увидел сходство.

– Кто? – не поняла она. – А, на плакате. Это же модель.

– Выражением лица. Точнее тем, что хочет им сказать. Милое лицо. Как будто я его видел раньше.

– Совсем не похожа. По-моему, гаитянка. У меня ямайские корни. – Сощурилась на плакат. – Не обошлось без вмешательства испанских кровей.

– Ты хочешь сказать, что не такая красивая, как она?

– А ты откуда? – спросила она меня.

– Россия.

– Мой молодой человек журналист. Через две недели он едет в Россию. Думаю поехать с ним. Немного страшно – ничего о России не знаю.

– Я бы поехал. Русские чем-то похожи на черных.

– Ты что, ко мне неравнодушен?

– Я тебя толком не знаю.

– Считаешь, на мне плохо сидит эта желтая кофточка? – Притворно нахмурилась.

– На тебе отлично сидит желтая кофточка. Просто я в тебя не влюблен.

– Мне самой она нравится. Купила только вчера. А сегодня уже заляпала кровью, – показала пятно на груди. – Когда врезала ублюдку, подкатившему на улице.

Ее вызвали в кабинет. Она прошла несколько шагов, обернулась и мило улыбнулась.

– Я крепкий орешек. Мало ли что, а надо выдержать.

Я остался один. Странное ощущение, когда ждешь очереди в американской больнице. Сейчас предстанешь перед судом, будут клепать срок.

Времени в госпиталях не ощущаешь – не помню, когда ко мне подошел врач.

– С вами все нормально, – бросил, мельком меня осмотрев.

Я вышел из госпиталя с чувством, что засветился. Теперь обо мне все знают. В этой стране надо быть суперосторожным.

* * *

Звоню в Нью-Йоркскую автобусную компанию. На коленях два счета: один за скорую помощь – восемьсот долларов, другой за обследование в госпитале – около тысячи.

Стальной, с легким испанским акцентом, женский голос на том конце, интонациями так напоминающий запись на автоответчике, что удивляешься, как он может поддерживать беседу.

– Вы записали номер автобуса, на котором ехали, и номер того, что в вас врезался?

– Не успел.

– Ничем вам не можем помочь, сэр.

– Но вы должны помочь мне! У меня перед глазами два счета, почти на две тысячи долларов, и у меня нет ни страховки, ни денег их оплатить. И вообще, я здесь пострадавший! И вы говорите, что не можете помочь?

– Вы не снабжаете нас необходимой информацией, сэр. Все, что я могу сказать, – это что у вас есть акцент. Не хочу показаться расисткой, но мы часто получаем звонки, где люди с сильным акцентом пытаются нас обмануть с выгодой для себя. Я не собираюсь утверждать, что вы нелегальный эмигрант или вымогатель. Просто таких у нас вполне достаточно.

– Когда я приехал в эту страну, офицер на паспортном контроле спросил меня, не прилетел ли я сюда совращать маленьких детей. Так что от вас я ожидал услышать что-нибудь похлеще…

Мы одновременно хлопнули трубками.

* * *

– Почему ты не пришел? – мой польский дантист очень мной недоволен.

– Вот, я у вас.

– Ты должен был быть у меня неделю назад. Когда пациент регулярно меня посещает, я начинаю воспринимать это как доверительные отношения. Такая у меня философия. Пациент, который не приходит в назначенное время, – предатель.

– Я, между прочим, расхлебываю последствия моей поездки к вам.

Я сказал это и в тот же момент понял, что все это время винил во всем дантиста. Я рассказал ему историю с аварией. Какое-то время он сидел молча.

– С какой стороны, ты говоришь, у тебя выпал зуб? – спросил он как бы невзначай.

– С правой.

– А автобус въехал в тебя?

– С правой стороны… Неужели вы думаете?..

– Мы можем сделать деньги, – произнес доктор Каневский с той опустошенностью, какая бывает у людей, когда они набрели на клад с драгоценностями.

За этот визит он не взял с меня никаких денег.

А сейчас мы с ним жмемся друг к другу и оглядываемся по сторонам в районе манхэттенских небоскребов на тридцатых улицах, словно семейство эмигрантов из Восточной Европы. Я на него за это зол. Идем через проходную высотного здания. Я уверен, что нас не пропустят. Охранник в синей униформе, с пистолетом, смотрит на экраны. Обычные смертные, проходящие мимо, его не интересуют.

Сидим с доктором в просторном холле, типичные представители социалистического блока. Откуда-то из Польши. Или из России. Доктор Каневский этого нисколько не стесняется. По-моему, ему так даже удобнее. А мне хочется сбежать. Наконец называют наши фамилии. Я никогда не видел, чтобы адвокат походил на акулу капитализма так буквально.

– Я ознакомился с вашими бумагами, мистер Найман, – из нас двоих мистер Гордон безошибочно останавливает свой взгляд на мне. – Как вы считаете, во сколько примерно можно оценить нанесенный ущерб? – переводит он взгляд на доктора.

Каневский, устремив глаза в потолок, глубокомысленно шевелит губами и загибает пальцы.

– Зуб треснул, нужно ставить новый, – бубнит он. – Пострадала и вся челюсть. Скорее всего, придется делать весь рот. Потом еще и моральный ущерб… Десять тысяч долларов, – смотрит он на адвоката.

– Десять тысяч долларов, – повторил, не моргнув глазом, мистер Гордон и что-то записал. – Мы можем подать на госпиталь в суд за непрофессиональное обращение с пациентом, – склонился он над бумагами. – Можете рассчитывать на много большую сумму, господа.

– Прекрасно. – Доктор Каневский встал со своего стула. – Признаться, не ожидал! – Он потер от удовольствия руки.

Я понуро шел из кабинета за моим дантистом. Уже который раз ввязываюсь во что-то не по своей воле. Все потому, что мне гораздо тяжелее сказать «нет». На что еще я готов пойти, потому что не в силах отказать? Убийство?

* * *

– Алло, Крейг? У меня нет работы. Второй день не выхожу из дома. Денег впритык, хватает только заплатить хозяйке за следующий месяц.

– Следующий месяц? Думаю, с этим можно будет разобраться. У меня сейчас как раз…

Он ждал меня возле моего дома. Было около восьми вечера.

– Залезай, – позвал из машины.

Мы остановились в районе двадцатых. Перед тем как выйти, Крейг тяжело облокотился на руль и впервые посмотрел мне в глаза. Взглядом на редкость мрачным.

– Здесь живет Андре, – сказал он. – Он тебе поможет. Андре любит помогать людям.

– Социальный работник?

– Наркоделец.

Мы с Крейгом поднимаемся на лифте. Дом старый – еще не заходя в квартиры, знаешь, что они маленькие. Крейг нажимает кнопку звонка. С той стороны мы слышим приближающийся четкий стук женских каблуков.

– Может, не надо? – безвольно спрашиваю Крейга.

Хозяйка квартиры открыла дверь так быстро, что мы толком ее не увидели. Женский силуэт, промелькнувший мимо нас, потом стук захлопывающейся двери в соседнюю комнату. Нам осталось эхо от каблуков и запах духов, который я знал наизусть, поскольку Полина пользовалась такими же. Мертвая тишина наводит на мысли об ином мире.

– Это ты, Крейг? – раздался с кухни преувеличенно жизнерадостный голос человека, не сомневающегося, что если его голос и сам он хоть на секунду перестанут быть счастливыми, это будет глубоко-глубоко неправильно.

– Это я, Андре, – ответил Крейг так угрюмо, будто веселье человека на кухне вызвало у него приступ уныния и несло в себе опасность.

– Мишель! – грохнул на всю квартиру обладатель голоса, – покажи моим гостям путь в кухню!

– Все нормально, Андре, – вяло откликнулся Крейг. – Зачем беспокоить Мишель, когда до кухни полтора шага?

Но хозяин заупрямился и сообщил нам с кухни, что в его доме свои законы и Крейг должен их уважать, мама Андре с детства приучила его к гостеприимству, и что вообще он так привык катить. Я не знал точно, что значило «катить» в его случае, но мог догадаться. На его крик дверь из соседней комнаты открылась и оттуда вышла высокая стройная негритянка. На ней были модная белая рубашка чуть ниже пояса, стринги и туфли на высоких каблуках. На левой ягодице – татуировка какого-то материка, распознать который было бы невозможно, если бы не надпись внизу готическими буквами, советующая рассеявшимся по свету братьям и сестрам не забывать, что все они родом из Африки. На другой ягодице был наколот красивый иероглиф, который, ясное дело, остался для меня тайной. Она смотрела сквозь нас, Андре опять крикнул ей показать гостям путь к нему, она взяла каждого за руку, несколькими шагами пересекла коридор и ввела в соседнюю дверь. Каблуки стучали внушительно, с намерением доказать, что ощущение сонного покоя в квартире временное и ошибочное. Короче, кино.

– Любимый, вот они.

Она встала по правую руку от своего бойфренда, черного джентльмена, и стала задумчиво смотреть в окно. Черный джентльмен поднял голову и весело, как будто давно и хорошо меня знал, спросил:

– Из России, Миша?

Я подтвердил.

– Я очень внимательно слежу за переменами в твоей стране, Миша. Даже знаю, кто ваш теперешний президент. Ты знаешь, кто твой президент? Горбачев, верно?

Я сказал, что Ельцин.

– В последнее время в мире происходит много положительного, – не смутился Андре. – В Африке дела идут к лучшему. В твоей стране тоже. Но есть там что-нибудь лучше этого? – Его лицо просветлело. Он смотрел прямо на меня.

– Чего?

Вместо ответа Андре положил руку на попу подруги, сжал, устремленный на меня взгляд сделался задумчивым и выжидательным.

– Есть? – спросил он, и глаза повеселели.

Я честно признался, что нет, это была правда. Девушка бесстрастно смотрела на огни ночной улицы.

– Видел что-нибудь подобное в России? – Андре подмигнул мне. Он был счастлив.

– Не видел, – сказал я твердо.

Он спрашивал меня опять и опять, можно ли увидеть подобное в России, при этом мял ягодицы все энергичнее. Она все так же невозмутимо стояла к нам спиной, наблюдая за тем, что за окном. Андре расходился все больше. Он сказал, что перемены в России благоприятно отразились на политической жизни многих стран и теперь у него появилась надежда, что мир станет лучше. Он схватился за стринги Мишель и с силой потянул вверх, так что веревочка впилась в тело. Потом сказал ей, что ее мужчина сейчас занят и чтобы она шла к себе в комнату и дожидалась своего мужчину там. Андре проводил взглядом ягодицы, которые выходили из комнаты отдельно от хозяйки и вели с гостями выразительную и проникновенную беседу.

– Будет о чем рассказывать в России, – сказал Андре совершенно серьезно.

Я ответил, что, думаю, он прав. Он спросил, заберут ли меня в России в армию. Я ответил «да».

– Обязательно расскажи своим сослуживцам, – посоветовал он. – Приобретешь популярность.

Я поблагодарил, прибавив, что надеюсь, мне не представится случай иметь сослуживцев.

– Они выпустили Солженицына, так ведь? – он взглянул на меня проницательно.

– Когда?

– Когда наступили перемены. Его выпустили из лагеря?

Я сказал Андре, что Солженицына выпустили из лагерей гораздо раньше. В середине пятидесятых.

– Я слежу за Россией! – воскликнул он. – У меня есть настольная книга о России – Он придвинул ко мне книгу русских кулинарных рецептов. – Почитай!

Я поднял голову на Крейга.

– Почитай, почитай, – не отставал от меня Андре доброжелательно, и вдруг я понял, что этот человек привык приказывать, и отказывать ему не стоит.

Я открыл книгу и уткнулся в нее. Попал на картофельные оладьи с капустой.

Андре стал разговаривать с Крейгом о делах. Крейг все это время сидел мрачный, как туча, и когда Андре задал ему вопрос, у него сделался вид человека, которому на плечи обрушился непомерный груз.

Я читал, что картофель надо очистить и натереть на терке, а капусту мелко нарубить и лук нарубить и добавить к смеси картофеля и капусты, когда Андре хлопнул себя по ляжке и спросил меня и Крейга, что он делает, разговаривая с нами на разные темы, если ему надо смотреть бой. Он поставил деньги. Он устремил глаза на экран телевизора. Я поинтересовался, кто дерется.

– Майк, – сдержанно ответил Андре, не отрывая взгляд от экрана.

Сначала был женский бокс. Показывали страшную белую тетку лесбийского вида, «белый мусор»^[10]. Как говорят про таких, «Приехала на матч в трейлере»^[11], – прокомментировал Андре. У ее соперницы-негритянки были длинные, как у цапли, ноги, она держалась на них неуверенно, еще не начав боксировать. Пробил гонг. Смотреть женские боксерские поединки невозможно, поэтому мы смотрим, как Андре нюхает кокаин. Предлагает нам, мы отказываемся. Взглядываем на экран. Белая женщина сильным хуком вводит негритянку в невменяемое состояние, на длинных подкашивающихся ногах она начинает бродить по рингу.

Следующие вышли тяжеловесы. У белого боксера было имя черного африканского диктатора. Это не осталось незамеченным Андре.

– Надо бы позвать Мишель. Она как раз недавно прочла книгу про правителя Уганды Иди Амина Дада.

Бой затянулся надолго.

– Когда же выйдет Майк? – начал роптать хозяин. – Вот кто оригинальный Би Бой. Все боксеры – часть системы, но здесь система съела его. Использовала, а когда он стал ей не нужен, выплюнула в тюрьму. Нет никого чернее Майка. Место черного в тюрьме, потому он оттуда и не выходит.

Я наблюдал, как Андре разговаривает сам с собой вслух, это было очень интересно и напоминало представление.

– Слушайте, я нервничаю. Найду еще одну линию. Я ведь поставил на Майка. Знаете, что я сделаю, если Майк выиграет? – Он поглядел на нас таинственно. – Набью себе татуировки, – сказал шепотом. – Истатуирую себе все тело! – завопил и выскочил на середину комнаты. – На груди – «Движение черной пантеры», на спине – «Белое сопротивление»!

И уселся на место.

– Вот он! – торжественно возгласил Андре.

На экране шел Тайсон, за ним ребята в черных очках и шляпах с перьями и что-то выкрикивали.

– Ор-р-р-ригинальный гангстер! – заорал Андре и стал стрелять пальцами им вслед.

Как раз в тот момент, когда начался поединок, Андре ненадолго вышел из комнаты.

– Вот вам, – бросил он на стол полиэтиленовый мешок с травой. – Отвезете его белым ребятам из Нью-Джерси, принесете черному человеку деньги, – ткнул он в себя пальцем. – За деньги, которые я тебе плачу, стоит это сделать, Крейг. Мальчики из богатых белых семей. Волноваться не о чем. Эти ребята молятся на меня. Думаешь, они это делают, потому что я поставляю им наркотики? Нет, потому что мы ниггеры – и вот на чем держится эта страна. Без нас она окончательно превратится в синтетическую вакуумную пустоту.

– Я согласен, – подал я голос. – Черные особым образом похожи на русских. Русских тянет в нонконформисты.

– Брат мой, ты и я говорим на одном языке! – Андре встал в позу, напоминающую лидеров движения за равенство черных. Он произносил речь жестикулируя. В интонациях было что-то от пастыря баптистской церкви. – Вся белая Америка ходит на работу, продает там свою душу, смотрит телевизор и принимает все за чистую монету. У братьев по-другому устроены глаза. У вас в России были диссиденты, у нас гангстеры. Мы делаем из Америки не черно-белый фильм, а цветной боевик. И мы не только не принимаем системы, мы можем и взорваться. Без нас страна стала бы просто реалити-шоу с сексуально озабоченными подростками. Потому те белые ребята меня и обожают. Мы жизнь, мы воздух, мы вносим интерес. Брат мой, дай мне тебя обнять! – снова заорал Андре, глядя в противоположную от меня сторону. – Вы можете представить себе, какой чудовищной страной была бы Америка без черных? – спросил он нас с Крейгом, и я просто услышал, как он задавал этот вопрос каждому, с кем выдался случай поговорить.

– Была бы синтетической вакуумной пустотой, – ответил я.

Темнокожий Крейг глядит в пол, он не хочет участвовать в этом разговоре, тема ему не интересна.

– Крейг, ты привел ко мне классного парня! – говорит Андре безо всякого выражения. – Ладно, ребята, поезжайте, а я досмотрю поединок.

– Андре, помнишь, ты сказал, что я должен вместе с травой передать деньги тому парню в Нью-Джерси? – совсем уж уныло промямлил Крейг.

– Я помню, – посмотрел на него Андре рыбьим взглядом. – Почему ты решил, что я не помню таких вещей? – он сделал несколько шагов в сторону комода, но остановился. – Миша, ты не мог бы выйти, подождать в той комнате? – поинтересовался он у меня вежливо, при этом мягкость интонаций оставляла впечатление, что в случае отказа Андре может и покалечить, если не убить.

Я вышел в смежную с кухней комнату. Не сразу заметил, что в ней находится Мишель, – настолько неслышным было ее присутствие. Она сидела ко мне спиной, смотрела, облокотившись на подоконник, в раскрытое настежь окно и курила блант. Правая татуировка советовала братьям и сестрам не забывать, что они родом из Африки, иероглиф слева хранил загадочность. Мой взгляд бегал от иероглифа к ее затылку. Тишина стала настолько уютной, что я решился задать волновавший меня вопрос.

– Что значит твой иероглиф?

Она подняла голову не сразу, как бы не в состоянии поверить, что к ней кто-то обратился. Потом сделала это так, будто ее окликнул не я, а кто-то с дальнего конца улицы, и произнесла отстраненным, неживым голосом: «Что?» – словно удивившись не тому, о чем я спросил, а тому, что задал вопрос.

– Я говорю про татуировку.

– Это «Жень» – человеколюбие. Одно из пяти постоянств благородного человека – цзюнь-цзы. Следовать Жень значит руководствоваться соучастием и любовью к людям. Это то, что отличает человека от животного, то есть то, что противостоит звериным качествам, дикости, подлости и жестокости. Когда я набила себе это тату, я подходила к вещам легковеснее и проще. Поверить было невозможно, что я серьезно увлекаюсь конфуцианством. Я много читаю. У меня полно времени. Мне даже не надо готовить. Мы с Андре либо заказываем еду на дом, либо идем в ресторан. Он хотя бы при деле, а я просто сижу здесь одна.

Ее голос показался мне таким же пустым и неподвижным, как и сама квартира.

– Недавно я поняла одну вещь. Сказать? – посмотрела она на меня. – Буддизм – единственная религия, которую можно практиковать только там. – И, словно испугавшись своих слов, резко откинулась назад.

– Где?

– Ехать на Тибет и жить в монастыре. Нужно ехать в Китай и становиться отшельником. По-другому никак. Я скажу тебе больше, – она наклонилась к моему уху и заговорила совсем тихо, поверяя страшный секрет: – Я даже не очень понимаю, как можно практиковать христианство в этом мире.

– В этом? – я указал на пол.

– В этом, – многозначительно признала она, удовлетворенная тем, что нас объединила такая тайна.

– Поддерживаю, – заулыбался я. – Не понимаю, как можно называться христианином, если не согласен с этой жизнью. Последние месяцы в Нью-Йорке чувство, что столкнулся наконец с реальной действительностью. И никак не получается принять предлагаемые условия.

– Ты христианин?

– Был воспитан в христианской вере. Но перестал ходить в церковь.

– Не важно. – Она откинулась назад и выдохнула клуб сизого марихуанного дыма. – Ты христианин.

– Может, тебе не понравится то, что я скажу, но мне кажется, что ты так говоришь, потому что ты черная.

– Ты правда так думаешь? – проговорила она наивно. Прозвучало симпатично.

– А ты так не думаешь? Вижу, тебе важна Африка.

– Африка? – она поерзала, вспомнив. – Раньше все связанное с Африкой было невероятно важно. Я долгое время думала, что негры – избранный народ, – вздохнула она. – И знаешь, к чему я пришла? То, что говорят про избранность евреев, не пустой звук. Даже думаю сделать себе татуировку Меноры. Золотой семисвечник, древнейший символ иудаизма. Это будет больше всего соответствовать моему теперешнему состоянию. – Она снова поерзала на стуле.

Мы услышали голоса, затем увидели выходящего с кухни Андре с понуро волочащимся за ним Крейгом.

– Кто выиграл бой, милый? – подняла она влюбленные глаза на Андре.

– Я должен Хосе двести баксов, – весело ответил тот. – Холлифилд тоже черный, но он принадлежит системе. Поэтому можно сказать, мы в очередной раз стали свидетелями, как белый человек начистил задницу черному. Но я совсем не зол на Майка. Ради Майка я готов потратиться и на более крупную сумму. Ведь меня пока ни разу еще не арестовали. И каждый раз, как я слышу, что Майка снова повязали, я думаю, что он отбывает свой срок немножко и за меня.

– До свиданья, – я поднялся на ноги, покивал Андре и Мишель.

– Приходи! – сказала она мне. Очень милая, хотя голос у нее чуть мертвый, отстраненный. – Я здесь постоянно одна, буду только рада.

– Да, приходи, – отозвался Андре без энтузиазма.

Мы с Крейгом вышли на лестничную площадку и услышали себе в спину:

– Ребята!

Андре стоял в дверях и смотрел на нас искусственно расположенным взглядом.

– Я верю в вас!

Не произнеси он этой последней фразы, я бы чувствовал себя свободнее.

* * *

По пути в Нью-Джерси Крейг не сказал ни слова. Машина несла нас по Джордж Вашингтон Бридж. Я сказал:

– Джордж Вашингтон Бридж.

Он не ответил. Я сказал:

– Где-то здесь живут друзья моих родителей. Может, заедем к ним? Напоят чаем.

Вместо ответа он с раздражением резко свернул с хайвэя. Мы покатили по густо обсаженной деревьями улице, сквозь них просвечивали дорогущие дома.

– Вон дом Эдди Мерфи, – хмыкнул Крейг.

– Да ну? Я думал, он живет в Голливуде…

Крейг был не в настроении развивать эту тему. Он вообще был не в настроении. Мы остановились у шикарного особняка. Мерцающие за деревьями окна. Узнаваемые рэп-басы. Чьи-то голоса.

– С тебя десять долларов, Миша, – повернулся ко мне Крейг.

– За что?

– Я заплатил толл перед Джордж Вашингтон. Плюс бензин.

– У меня нет денег. Вычти из того, что я получу, когда толкнем траву.

– Нет.

– Нет? – переспросил я огорошенно.

Крейг не ответил. Он мрачно и обреченно смотрел в темноту.

Я отдал ему десятку, и мы вышли.

– А здесь красиво, – я огляделся по сторонам. – Просто парк, а не участок.

Я сделал несколько шагов в сторону бассейна. Он с силой схватил меня за локоть. Лицо было искажено. Он толкнул входную дверь и вошел в дом. Я за ним.

Внутри меня чуть не сбил с ног матерный речитатив Стоки Фингаза, клянущегося, что нет ничего хуже продавшихся ниггеров, которые единственно на что годятся – это стирать ему портянки в тюрьме. На огромном кожаном диване и в креслах расположились упитанные белые парни с холеными лицами, в бейсбольных кепках, в майках «Поло», осоловевшие от травы. По кругу ходил блант, на столах кучки марихуаны. В общей сложности на килограмм. Все с отсутствующим видом смотрели на экран с порнофильмом. Парень с коротким ежиком – самозабвенно. Он заведен, его глаза широко раскрыты. Он комментировал происходящее с профессионализмом футбольного репортера.

– Щас за грудку, – говорил хриплым, ржавым, как заброшенная пилорама, голосом. – Щас наклонит ее дюйма на четыре вперед. Видел, как он это сделал, Джек?

Самый представительный встал с места.

– Пойдем со мной, Крейг, – кивнул нам обоим.

Поднялись наверх в спальню.

– Отчим и моя мама недавно купили, – показал парень на огромную водяную кровать. Трех– или четырехспальное лежбище на всю комнату, верх из прозрачной пленки, видно, как внутри перекатывается вода. Парень прыгает на постель, постель колышется, он вместе с ней.