Текст книги "Плохо быть мной"

Автор книги: Михаил Найман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 30 страниц)

Мне пришлось идти мимо подворотни, я обернулся и заглянул внутрь, зная, что увижу в ней кого-то. Под обшарпанным навесом стояла молоденькая девушка в черном платке. У нее был вид вставшей под навес намеренно, в попытке укрыться от этого мира так же, как мусульманские женщины занавешивают лицо от взглядов мужчин паранджой. В черном платке она напрашивалась на сходство с православной греческой монахиней. В скорбном выражении печальной строгости, с которой она несла красоту, просвечивали аскетизм и святость, не свойственные этому городу. Такие лица встречались в начале прошлого века, когда не было телевидения, поп-музыки, журнала «Плейбой». Красота лежала на ней, как на инвалидах их физическое уродство, из-за чего эта девушка всегда будет в мире лишняя. Я посмотрел на нее мимолетным взглядом, когда проходил. Мы встретились глазами. Мне привиделось волнение на ее лице, и фантастическая мысль пришла в голову: что я прилетел сюда лишь затем, чтобы встретить ее в этой подворотне. Она прожила свою жизнь для того, чтобы встретиться взглядом со мной, я – чтобы с ней – свою.

Я прошел всю улицу Сент Маркс, не переставая о ней думать. Вышел на Бродвей, свернул налево и зашел в «Тауэр Рекордс». Я спросил у кассирши, где у них диски «Паблик Энеми», она ткнула пальцем – на той полке. У нее были инопланетные глаза, потому что за день через «Тауэр Рекордс» проходили тысячи человек, и со сколькими из них ей приходилось иметь дело!

Я взял с полки один из альбомов «Паблик Энеми». Это был легендарный «It Takes a Nation of Millions to Hold us Back». Один из лучших альбомов в мире. Записанный в 88-м году, он звучал современнее многих дисков, что вышли сегодня и выйдут потом. Я смотрел на названия песен, которые знал наизусть уже много лет. Со мной происходило то, о чем пелось в песнях. Я бросал словесный коктейль Молотова, сварганенный из гневных нападок Чака Ди, во взрослый буржуазный мир, который ненавидел. Я прятался за баррикадами уникальных рифм Флэйва Флэйвы, выстроенных им вместе с ребятами из SW1. Я участвовал во всех бунтах, которые организовали «Паблик Энеми», и я был один из тех, кого пытались удержать нации миллионов^[7], – теперь я вспоминал об этом.

И я успокоился. Подержав диски «Паблик Энеми» в нью-йоркском «Тауэр Рекордс», я понял, что сделал то, чего так давно хотел.

Я вышел из магазина и пошел обратно по Купер Сквер. Я был расслаблен и уверен в том, что мне не надо никому ничего доказывать. Я шел по Купер Сквер и совсем не видел людей. Я знал, что совсем недалеко от квартиры Полины, но это ровным счетом ничего не значило.

На пути был книжный магазин «Барнс и Нобл». У дверей стояла небольшая группа народу, немногим больше десятка. Стояли плечом к плечу, спинами ко мне, увидеть, на что смотрят, было невозможно. Протолкнувшись вперед, я увидел, что на самую обыденную сцену. Центром внимания были девушка и маленький котенок, над которым она склонилась. Девушка сидела на корточках и гладила ему спинку одинаковыми механическими движениями, тот жалобно мяукал в такт поглаживаниям.

Прошло некоторое время, прежде чем я понял, что девушка – та красавица в платке, поразившая меня торжественно обреченным видом в подворотне на Святого Марка. Скорее всего, глазеющие чувствовали похожее, иначе зачем бы они собрались?

– Бедненький, – говорила девушка, – никто о тебе не заботится! Совсем один в этом городе – как я тебя понимаю!

Фраза досконально описывала момент, когда я увидел ее под аркой, и сердце мое екнуло. Она тогда тоже была совсем одна в этом городе, и ее положение тоже никто не понимал так, как я. Сама же она прекрасно понимала, что благодаря своей утонченной красоте обречена быть чужой в этом мире.

– Бедняжке нужно молоко, – холодно сказала она, как заведомо знающая, что не найдет отклика. Голос и интонация были из фильма сороковых годов. – Хочешь молока, киска? – обратилась она к котенку, находя общение с ним более органичным, чем с кем-нибудь из толпы.

– Я принесу молоко, – вызвался я.

Она не удостоила меня даже взглядом.

Я открыл дверь книжного магазина и поднялся по лестнице. В «Барнс и Нобл» на втором этаже было кафе «Стар Бакс».

– Молока, – сказал я девушке за стойкой.

– Вы его берете с кофе? – спросила она неживым голосом. Смотрела на меня в упор, но не видела. Никого не видела.

– Нет, – ответил я и лишь тогда спохватился, что ответ неправильный.

– С вас два пятьдесят.

Я чуть не обалдел.

– Два доллара пятьдесят центов? Разве молоко не идет с кофе бесплатно? – Я помахал рукой перед ее лицом. Надеялся, что так она меня увидит.

– Вы же сказали, что не берете его с кофе. Два пятьдесят, – повторила она, не мне, а кассовому аппарату.

Я стал рыться в карманах.

– Слушайте, у меня, конечно, есть два доллара. Только это мои последние деньги.

– Два пятьдесят.

Я с трудом наскреб мелочь, и за это мне до краев наполнили молоком продолговатый стеклянный бокал с ручкой. Это был самый красивый бокал молока, который мне довелось держать в руках. И самый дорогой тоже.

Я нес его на вытянутой руке, как кипяток, и на глазах у всей толпы торжественно вручил девушке. Все теперь смотрели на уличное представление двух действующих лиц, где я был актер второго плана, мальчик на подтанцовках.

– Как он будет пить из продолговатого бокала? – впервые посмотрела на меня девушка. – Он что, страус или жираф?

Она смотрела на меня совсем не так, будто я единственный человек, кто понимал ее, – как я вообразил, когда увидел ее в подворотне. Не думаю, что она вообще меня помнила. Взглядом, какой был у нее, смотрят на идиота, на умалишенного – в нем было неподдельное пренебрежение, если не неприязнь. Взгляды толпы обстреливали меня, у меня забегали глаза, я растерялся. Я сделал извиняющиеся жесты, чувствуя свою вину перед девушкой и зрителями, и направился обратно к кафе.

– Куда ты молоко понес? – В ее оклике прорезалась грубость, не вяжущаяся с ее хрупким обликом. – Оставь стакан здесь! Просто принеси блюдце.

Когда я вернулся с блюдцем, красавица все так же продолжала меня игнорировать.

– Откуда он взялся? – спросил я, скорее для того, чтобы доказать, что имею основания задать этот вопрос и имею право интересоваться котенком.

Девушка мне не ответила.

– Бедный! – сказала она, нежно гладя котенка и странным способом подчеркивая этим презрение к моей персоне.

Я поднял голову и увидел, как мимо нас по Купер Сквер медленно проплывает полицейская машина. В ее затемненном окне я успел заметить лица двух копов, подозрительно и критически меня разглядывавших. Меня это взбесило. Не то, что копы, а глупость всей ситуации.

– Бедный! – с ожесточением принялся я вторить девушке. – Бедный котик! – стал напевать с отвращением и гладить, как оголтелый, его сомнительного качества шерстку. Кот был мне нафиг не нужен, и из-за того, что я попался на удочку, я злился еще сильнее.

Но больше всего сейчас я терпеть не мог сидящую рядом с ним. Мы вдвоем склонились над котенком, и из-за того, что с показным подражанием жалел эту никчемную зверушку, я окончательно увяз в унизительном положении.

В это время со стороны Бродвея вынырнул черный лимузин, и внимание толпы переключилось на него. Все как будто поняли, что уличное представление последних двадцати минут будет иметь свое продолжение именно в той точке.

Из лимузина вышел высокий худой человек с копной волос такого огненно-рыжего цвета, что ты задумывался, не парик ли. В это же мгновение в моем сознании вспыхнула уверенность сродни дежавю, что я знаю этого человека, причем знаю хорошо. Старый знакомый или друг. Может, даже детства. Глядя на карикатурно искусственные, словно вылепленные из воска, черты его лица, я с чего-то унесся воспоминаниями в раннюю пору жизни и не мог не улыбнуться незнакомцу.

Потом понял, что это постаревший ведущий шоу, выходящего на NBC в одиннадцать тридцать ночи, – Генри Кассиди, которого я смотрел каждый вечер в первые бессмысленные годы на Западе, когда языковой барьер еще мешал мне жить нормально.

Появление Генри вызвало ажиотаж среди публики. Несколько человек захлопали в ладоши. Хотя Генри далеко не первый номер среди ведущих, это было совершенно не важно – главное, что его лицо регулярно мелькало по телевизору, а это значит, что он не был одним из нас. Кто-то из толпы выкрикнул фразу: «Если вы смеетесь слишком много и у вас болят губы, это значит, что вы смотрите шоу Генри Кассиди, так что звоните на горячую линию по телефону 212…» Наверное это была одна из визитных карточек шоу Генри.

Мистер Кассиди не обратил внимания на резонанс, вызванный появлением его персоны, просто вышел из лимузина, хлопнув дверью. Публика не могла поверить в то, что это происходит на самом деле, что простые смертные стоят на одной земле с небожителем.

– Мы же договорились с тобой встретиться на Принц стрит, Лиз? – нежно обратился Генри к моей напарнице. С шуточным укором. – И что ты делаешь с этим отвратительным животным, Лиз? – добавил он, сощурившись на кота так, будто смотреть на это ниже его статуса.

– Вовсе не отвратительное и не животное, Генри! Я шла по Астор Плейс, увидела этого брошенного всеми, одинокого беднягу и решила усыновить.

– Усыновить! – всплеснул руками Генри Кассиди и залился тем же деланным смехом, каким смеялся по телевизору. Смехом, сделанным из того же искусственного материала, что и черты его лица. – Мы опаздываем на вечеринку.

– Но я хочу усыновить этого бедного кота! – чуть не топнула она ногой.

– Ты не можешь взять эту тварь, Лиз!

– Он такой милый!

– Обещаю тебе купить бенгальского короткошерстого кота. Только брось эту гадину и поскорее садись в машину. И, будь добра, постарайся прийти в свое обычное состояние и выкинуть из головы весь этот альтруизм к тому времени, как мы подъедем к Тридцатой улице.

Девушка, не глядя на меня, небрежным движением передала мне на руки котенка и скрылась в лимузине. Мистер Генри Кассиди дал несколько автографов и направился к автомобилю вслед за ней. Несколько человек опять захлопали в ладоши, когда машина, тронувшись с места, взревела и выехала на Бродвей.

Я остался стоять с котиком на руках, не зная, что делать дальше. Только сейчас я заметил, что он облезлый и на одном глазу бельмо.

– В этом городе полно бездомных котов, – донеслась до меня из толпы неприязненная реплика, явно ставящая мне это в вину. Было непонятно, к кому из нас двоих относилось «бездомный». – Легко подхватить оригинальную болезнь в нашем славном городе.

Теперь все смотрели на меня с опаской и недоверием, перформанс из блистательного и гламурного превратился в неопрятное отталкивающее зрелище. Я чувствовал себя крайне неуютно.

Я вновь увидел ту же полицейскую машину, проплывающую уже в обратную сторону, и морды копов, разглядывающих меня еще с большим подозрением, чем раньше. С бездомным котом на руках посередине улицы я и сам почувствовал себя подозрительным типом.

Я вышел на Астор Плейс, где стоял известный всем куб, балансирующий на одной из своих вершин. Около него ошивалась компания на биомексах. Я вошел на площадь и приложил кошку к кубу. Она заскользила вниз, заскребла когтями по гладкой поверхности и жалобно замяукала. Я сел у подножья и обхватил голову руками. Чувствовал себя окончательным мерзавцем. Каждое новое взвизгивание резало мне душу. Наконец животное спрыгнуло и побежало на газон. В ту секунду, когда котяра остановился на травке перед проезжей частью, он уже был обычной чужой бездомной кошкой, и мысль, что я имею к нему отношение, выглядела абсурдной. Я удивился, что просто отпустить бездомную кошку гулять по своим делам – это такое очевидное решение проблемы.

Рядом со мной у куба сидел парень и, так же, как я, наблюдал за трюками, которые выделывали ребята на биомексах. Их прикид мне не нравился. Шмотки были настолько альтернативные, что не несли в себе функцию одежды. Парень рядом со мной был одет так же, как эти на великах. Я решил, что кто-то взял его велосипед и он дожидается своей очереди, чтобы сесть на него и взяться за свои кульбиты.

Он мрачно смотрел на ребят на биомексах, потом сказал, что эти ребятки на велосипедиках достали его в конец. Я сказал, что думал, он из них. Он повернулся ко мне, выпучил глаза и спросил, не обкурился ли я крэком. В руках у него была пачка Marlboro. Он показал ее и сказал, что, если перевернуть пачку вверх ногами и прочитать, то получится «ужасный еврей» – и дал мне пачку, чтобы я убедился. Я взял, перевернул ее и попробовал прочитать так, как он сказал.

Парень посмотрел на меня, подождал и спросил:

– Прочитал?

Я ответил, что, во-первых, не хватает начальной буквы H, и что R и B не в ту сторону. Он пристально посмотрел мне в глаза и сказал:

– Ты что, еврей?

Я сказал «да».

– Тогда все понятно, – медленно и глубокомысленно произнес парень, словно узнав, где собака зарыта.

Я не понял, что понятно, но он произнес это таким тоном, будто замечание насчет букв мог сделать только еврей. Я спросил, за что он не любит евреев, он в ответ спросил, почему я так решил, ведь у него есть друг еврей. Тут уже я сказал «все понятно».

Он очень обиделся, спросил, не специально ли я к нему подсел, чтобы оскорблять, и не ищу ли я повод для конфликта. После этого нам обоим стало легче, мы умиротворенно огляделись по сторонам и каждый закурил свою сигарету. Он сказал, что его зовут Мигель, а я – что меня зовут Миша и по-испански это как раз и есть это имя. Он спросил, какой же я еврей, если у меня испанское имя. Я его спросил:

– А если отца Барта Симпсона зовут Гомер, он что – грек?

Парень сказал, что не знает моего товарища, но чтобы я кончал придуриваться, у меня вообще латиноамериканская внешность.

– Ты не еврей, – с уверенностью заявил он.

– А кто?

– Не знаю, – ответил парень. – Точно не еврей.

Потом спросил меня, куда я иду, и я ответил, что в Гарлем. Он удивился и спросил, зачем я иду в Гарлем, если там сплошные потаскухи. Я поинтересовался, почему он так думает, он ответил, что два года встречался с девушкой из Гарлема и, может быть, встречался бы с ней по сей день, если бы за время их романа она не родила двоих вьетнамцев, и пускай я после этого ему скажу, что в Гарлеме есть честные женщины.

Он продолжал разоряться, с какого это перепугу я решил утверждать, что в Гарлеме не одни сплошные шалавы и потаскухи.

– Если доедешь до Гарлема и найдешь там хоть одну приличную женщину, возвращайся сюда, я дам тебе покурить самой лучшей индики, какая у меня есть, – сказал он мне.

– У тебя есть индика?

Парень ответил, что есть, но больше ничего не сказал. Я тоже ничего не сказал, хотя меня так и подмывало попросить его достать из загашника марихуану и бумагу – это именно то, что мне сейчас нужно.

Мы сидели молча, и меня смущало то, что он молчит. Чем дольше он молчал, тем сильнее я сомневался, попросить его или не попросить. Мы так и сидели. Наконец он спросил, зачем я иду в Гарлем.

– На Первой авеню мне повстречался черный чувак, который посоветовал мне стать наркодельцом. – Я решил так объяснить парню дело.

На это он ответил, что чтобы стать наркодельцом, не обязательно идти в Гарлем. Можно быть наркодельцом и здесь; здесь, кстати, можно заработать гораздо больше.

Мы сидели, я все думал, просить или не просить раскурить со мной марихуану. Внезапно он наклонился ко мне и спросил: а что если он попросит меня оказать ему услугу – придется или нет ему мне с этого что-то накидывать? Я подумал, что зря, наверное, вылез с идиотским объяснением, почему я иду в Гарлем.

Мигель сказал, чтобы я встал под арку вон у того дома на Астор Плейс, и после того, как к нему подойдет расплатиться один тип, он пошлет его ко мне, и я должен буду дать ему вот этот пакетик. После чего вручил мне пакетик.

Я и не заметил, когда успел потерять связь с реальной жизнью, не заметил, что потерял контроль над происходящим. Единственное, что я знал точно, – это что не хочу стоять ни под какой аркой на Астор Плейс и не в настроении передавать никому никакой травы. Но я просто не умел отказывать людям.

В смутной надежде, что Мигель изменит свое решение, я сказал, что боюсь, что могу его подвести. Он ответил, что по этому поводу нисколько не волнуется, мне просто надо будет стоять под аркой, тут даже трехлетний младенец справится. В следующий момент я уже направлялся к дому на Астор Плейс, сжимая в кулаке маленький пакетик травы.

И тут я в третий раз увидел машину с теми же копами. Я даже не стал пытаться удостовериться, смотрят ли они на меня сейчас, потому что знал, что они на меня смотрят. Я уставился в землю и зажмурил глаза, моля Бога только о том, чтобы, когда я их открою, полицейская машина была уже далеко.

Так я стоял довольно долго, а когда наконец открыл глаза, увидел припаркованную прямо перед моим носом машину и двух выходящих из нее копов, направляющихся ко мне. Я почувствовал себя мишенью на оптическом прицеле.

Я приветливо улыбнулся копам, потом бросил пакетик на землю. Он упал рядом с моей ногой и так и остался демонстративно лежать около нее. Еще до того, как поравняться со мной, первый коп приказал мне его поднять. Я миролюбиво кивнул ему в знак согласия, словно речь шла об уроненном носовом платке, опять зажал пакетик в кулак и остался стоять, дожидаясь их приближения.

– Доигрался? – спросил меня коп еще издали. – Мы тебя уже давно заметили. Что ты делал с кошкой?

– Подобрал, сэр.

– Подобрал? – переспросил меня полицейский с подозрением. Мне даже показалось, что меньше подозрения вызвало бы, скажи я, что украл кота из зоомагазина.

– Думал, что кот нуждается в помощи, сэр, – объяснил я нервно. – Потом понял, что обычная кошка, которых бегает по Нью-Йорку тысячи.

Мой доверительный тон вызвал у полицейского раздражение.

– Вздумал отвечать? – подступил он ко мне на шаг ближе. Я видел, что его раздражает именно мой вежливый тон.

– Слушай, если ты будешь и дальше продолжать разговаривать с нами в таком тоне… – сердито нагнулся ко мне он.

– В каком?

– Ну все! – разозлился полицейский. – Положи обе руки на капот машины!

Пока они меня обыскивали, ни один из них не сказал ни слова о траве, которую у меня забрали.

Чувствуя руки копа, проверяющего мои карманы, я вдруг вспомнил концерт «Паблик Энеми», который видел сегодня в магазине видеофильмов. Я тоже разозлился.

– Вы слышали, что по статистике в Америке нет ни одного черного мужчины в возрасте от двадцати до сорока, которого хотя бы раз не остановили потому, что он черный? – стал я обличать полицию.

– К чему ты клонишь? – ощерился один, продолжая меня обыскивать.

– К тому, что это правда. Айс Кьюб в песне NWA говорит, что полиция арестовывает черных, потому что те черные, – разве не правда?

Лицо полицейского сделалось острым, будто ситуация приняла более опасный оборот.

– Садитесь в машину, – произнес он уже другим голосом. Положил руку на кобуру пистолета и бросил молниеносный взгляд на напарника, как бы проверяя, на месте ли.

В машине они опять меня обыскали. Из моих карманов извлекли много вещей, о существовании которых я и сам не догадывался. К примеру, окурок косяка, который у меня каким-то образом сохранился еще со времен Англии, Брайтона.

– Надо же, – пренебрежительно хмыкнул коп, рассматривая окурок. – Почему такой тонкий? – недовольно спросил он меня, будто видел криминал и в этом.

– Так их скручивают в Англии, сэр, – попытался пояснить я ему. – Они у них всегда тонкие.

Коп долго не мог понять, в чем дело. Наконец, когда выяснил, что окурок, лежавший в куртке, находится там еще со времен в Англии и перелетел вместе со мной через океан, то опять разозлился.

Потом, к моему удивлению, они наткнулись в куртке на бумажку с телефонным номером девушки, которую я знал в Англии.

– Что за Лили? – недоверчиво хмыкнул коп. – Тут даже не нью-йоркский код…

– Не Лили, а Лилу. Девушка из Лондона. Думал, что потерял ее номер. Никак не мог его найти, а вот теперь нашел! То есть вы мне его нашли…

– Слушай, ты на чем? – внезапно оживился коп. – На каких наркотиках? За все время, пока мы с тобой разговариваем, ты совершенно неадекватен. Все время городишь полную чушь.

– Вы нашли мне этот телефон только сейчас, – попробовал я со второго раза. – Думал, я этот телефон потерял с концами, но вы мне его…

Полицейский нетерпеливо прервал меня, подняв руку вверх, и вопросительно посмотрел на напарника.

– В участок, – с абсолютной уверенностью отчеканил тот.

Перед тем как поехать, они еще раз порылись в моих карманах и даже проверили подкладку куртки. Из дырки на подкладке рукава полицейский вынул скомканную фольгу от жвачки.

– Все понятно, – многозначительно сказал он фольге.

Это меня задело, я опять вспомнил то, что Айс Кьюб говорил о жестокости полицейских в своей «Фак да Полис», и мысли об этом высказал вслух. Коп, который был черным, смеялся дольше белого.

– Айс Кьюб уже, наверное, забыл путь обратно в Комптон благодаря белым ребятам вроде тебя и их деньгам, – беззлобно улыбнулся он мне, отсмеявшись.

В полиции копы взяли мои данные. Потом запустили в камеру, где уже сидел огромный негр. Я попробовал отнестись к нему как к брату по несчастью.

– Притесняете людей вроде нас! – крикнул в пустой коридор и покосился на сокамерника.

Полицейский, которому адресовался мой гнев, дружелюбно на меня взглянул.

– Рискни, скажи ему, что мы его арестовали, потому что он черный, – он показал на моего соседа.

Даже я догадался, что делать это не следует. Не потому, что бестактно. Просто к такому с такими заявлениями лучше было не обращаться.

Мой сокамерник сидел в шлепанцах, на нем была бельевая майка, из которой свисали мускулистые татуированные руки. Я кивнул ему, всем видом передавая свое возмущение. Он пренебрежительно отвернулся. Он производил впечатление парня, который здесь прохлаждается или на отдыхе. Или просто пережидает. С полицейскими общался, как со старыми знакомыми, друг друга называли по имени.

Он регулярно подносил руку к глазам и рассматривал сбитые до крови костяшки, после чего опускал, недовольно качал головой и еле слышно произносил «шит». Причем в этом «шит» были виноваты все – стены, решетки, скамейки, полицейские. Я нервничал, что с минуты на минуту тоже сделаюсь одним из виноватых.

– Что я здесь делаю? – неожиданно громко спросил он меня.

Я ответил, что подозреваю, что находится под арестом. Но негр сказал, что это был риторический вопрос.

– Что я тут делаю? – снова произнес он. – Я уже пятнадцать минут как должен заниматься горячей любовью со своей женщиной. Биологические часы – это хрупкая вещь. Англичане пьют чай в пять часов вечера каждый день. Один раз изменишь привычке – и ничего не стоит сломать весь механизм. Но это еще не самое плохое, что может быть в такой ситуации, – уверил меня парень после паузы.

– Нет? – спросил я из вежливости.

– Плохо, что биологические часы моей женщины еще более чуткие и хрупкие, чем мои. И если в шесть часов рядом с ней не окажется меня, вполне может случиться, что окажется какой-нибудь ниггер с Рузвельт авеню.

– Наверное, поэтому она вызвала полицию, Джим? – иронично вмешался из-за решетки полицейский. – Скорее всего, из-за пресловутой большой любви к своей женщине ты поставил ей синяк и разбил губу?

– Что вы понимаете в отношениях? – посмотрел он на копа с искренним сожалением. – Эти люди называют свои бултыхания в илистом болоте отношениями, – горько обратился он ко мне. – Им незнакомы такие слова, как эмоции и страсть.

Я сказал, что сожалею о том, что с ним случилось, и надеюсь, что все выправится.

– У тебя есть женщина? – перебил меня он.

– Как раз поэтому я здесь, – сказал я.

– То есть ты тоже пал жертвой истинных эмоций и страсти, без которых не может существовать настоящая близость?

Я принялся объяснять, что влез в неоднозначные отношения с девушкой и потом весь день шел прочь, чтобы забыть, что случилось между нами утром. Но я не ожидал, что моя тропа заведет меня в такое место, как это.

– То есть ты хочешь сказать, что предпочел эту гнусную и бездушную дыру жаркому огню страсти? – перебил меня негр с негодованием.

– Скажи-скажи, почему, ты решил, мы тебя арестовали! – весело крикнул мне черный полицейский через решетку.

– Почему? – повернулся ко мне парень.

– Потому что на мне нашли десять грамм марихуаны, – угрюмо ответил я.

– Нет, не по этому! – все так же весело перебил меня коп.

– Десять грамм? – удивился негр. – Что-то с трудом верится. Арестовать человека за десять грамм марихуаны унижает честь нью-йоркского полицейского. Обычно они ее просто у тебя отбирают, чтобы выкурить самим под эстакадой.

– Он пропел нам кусок из «Фак да Полис» NWA! – крикнул через решетку полицейский, непонятно чем очень довольный.

– За это не только копы, но и я со своими гарлемскими тебя бы арестовал, – доверительно признался мне негр.

Мои последние надежды на единение с угнетенным черным братом окончательно рухнули. Ему не понравилось, что я убегал от общества Полины, и не понравилась моя убежденность, что черных арестовывают, потому что те черные. Он сидел вполоборота ко мне с презрительной гримасой. Наконец, повернулся и сквозь зубы проговорил, что больше всего ненавидит, когда мазафакерс топчут ногами подарок, который Господь называет жизнью, и обходятся с ним, как с нежданно обрушившимся на них бременем.

– Черт, моя женщина ждет меня! – вдруг нервно дернулся он и выкрикнул: – Бобби, выпустишь ты меня наконец?

Неожиданно для меня полицейский открыл ему калитку решетки. Негр подошел к столу, забрал вещи, которые выложили для него копы, поставил подпись в раскрытой тетради и не торопясь вышел на улицу.

Я остался сидеть в одиночестве. Спустя какое-то время подошел к решетке и спросил офицера за столом, скоро ли начнут со мной разбираться. Коп ответил, что всему свое время. Но только я вернулся обратно и уселся на скамейку, полицейский крикнул, чтоб я выходил, и подошел к решетке с ключами. Я уселся за стол напротив него и напряженно на него покосился. Не знаю, каким образом им удавалось заставить людей чувствовать себя виноватыми.

– Ну что мы будем с тобой делать? – посмотрел на меня коп из-под прикрытых век.

– Сэр, если вы думаете, что это была моя трава…

– Дело не в траве, – устало отмахнулся полицейский. – Ты в неуравновешенном состоянии. С тобой все нормально? Скажи честно: ты на наркоте?

– Нет. Принимал. Но бросил! Я прилетел в эту страну, сэр, чтобы начать новую жизнь…

– Специально за этим прилетел в эту страну? – машинально повторил за мной коп. – Ты что, только что сюда прилетел? Хочешь сказать, у тебя нет гражданства?

– Нет, но у меня…

– Лени! – крикнул полицейский вглубь участка.

Подошел коп, которого я раньше не видел.

– Мы здесь имеем человека, у которого есть опыт с наркотиками и нет гражданства, – посмотрел снизу вверх на напарника допрашивающий меня коп.

– Мда, – многозначительно произнес второй.

Я подумал, что меня вышлют обратно в Россию. В армию.

– У меня есть зеленая карта, сэр, – попытался я выправит ситуацию.

– Она у тебя с собой?

– Нет, у друга.

– Видишь, Лени, совсем не хочет с нами сотрудничать.

– Сэр, вы же прекрасно видите, я не представляю собой никакой опасности, – начал канючить я. – Зачем вам со мной возиться? Вы же лучше меня знаете, что если вы меня выпустите, я никого не убью и не обокраду.

– Мы не можем тебя отпустить, пока кто-нибудь не явится сюда лично и не засвидетельствует, что у тебя есть право легально находиться в этой стране.

– Сэр, – протянул я полицейскому бумажку с телефонным номером Полины, который она дала мне перед тем, как я уходил: как я думал, навсегда. – Позвоните этой девушке. Она сразу придет, я точно знаю!

Коп скептически вертел в руках бумажку с телефоном.

– Какие-то иностранные буквы, – поморщился он, словно бумажка плохо пахла. – Ты уверен, что это не телефон той девушки в Лондоне, которой ты никак не соберешься позвонить? – Помолчал. – Ладно. – И принялся набирать номер. – Как ее зовут? – он отнял трубку от уха, из которой уже слышались гудки.

– Полина Кивелиди.

– Алло, мисс Полина Кивелиди? – среагировал он на голос на том конце. – Вас беспокоит офицер Уилкок. В нашем участке находится задержанный, который утверждает, что знает вас. Как его зовут?.. Как тебя зовут?

Я назвал свое имя.

– Его зовут Михаил Найман. Он говорит, что вы можете подтвердить его легальное право находиться в этой стране… Нет, боюсь, вам для этого надо явиться сюда лично, мисс Кивелиди… Наш адрес: Лафайет стрит, сорок… – начал он диктовать, но замолчал. – Она хочет говорить с тобой, – протянул мне трубку.

– Миша, это ты? – услышал я взволнованный голос.

– Полина, – сказал я после паузы. – Видишь, что со мной приключилось, арестовали…

– Я скоро буду…

Войдя, она сразу ринулась к служебному столу, даже не посмотрев в мою сторону. Я наблюдал за ней и не мог поверить, что она пришла за мной, – это была нью-йоркская девушка, которые во множестве бродят по улицам и, пройдя мимо, заставляют тебя обернуться вслед, чтобы признать, что Нью-Йорк все-таки отличный город.

– Где я должна подписать? – деловито спросила она.

– Здесь, мисс, – подставил ей полицейский раскрытую книгу.

Полина стояла, облокотившись на служебный стол, и торопилась покончить со всем этим как можно скорее. А я, что называется, поплыл. На меня накатило расслабление, оно же блаженство, какое бывает, когда понимаешь, что все позади.

– Нам надо еще, чтобы вы поставили подпись, что ручаетесь за пребывание этого молодого человека в нашей стране, мисс, – донесся до меня голос полицейского, который смотрел на Полину масляными глазами.

– И еще вы должны забрать вещи молодого человека, – вежливо обратился к ней полицейский, прекрасно поняв, что дело следует иметь только с ней.

Полина не глядя смахнула мое барахло со стола к себе в сумку и впервые посмотрела на меня. Я встал и потянулся – как всякий, кто знает, что его ждет комфорт и уют квартиры, где можно чувствовать себя дома.

– Это от такой женщины ты собирался уйти? – посмотрел на меня коп, видимо, вспомнив мой рассказ о том, как я здесь оказался. – За такой девушкой я отправился бы пешком в Калифорнию.

Мы вышли на улицу, я вдохнул вечерний воздух, мне хотелось прильнуть к Полининой руке, как я делал с рукой мамы в детстве.

* * *

Я въехал к ней через два дня. Мы были уверены, что влюблены. Время проводили прекрасно. Весь день в постели, а ночью выезжали в город. Болтались по самым крутым клубам, часто заходили в ресторан, где сидели с Парти. Брали такси и ехали из клуба в клуб, из бара в бар. Возвращались часов в пять утра.

Она купила мне новую одежду. Она вообще уделяла много внимания одежде.