Текст книги "Плохо быть мной"

Автор книги: Михаил Найман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 30 страниц)

Я покашлял и сел рядом.

– Кому-кому, а той сволочи учинят разборку на Страшном Суде по полной, – произнесла Эстер со смаком. – Представляешь, Бритни везла пожертвования детям-сиротам, ее сосед узнал об этом и на пересадочной станции слямзил у нее все сбережения и смотался. Теперь она едет домой ни с чем… Как ты его назвала, милая?

– Мудилой, – ответила Бритни с ледяным спокойствием. – Мудила – так я его назвала.

– Иногда мне кажется, что некоторым не светит попасть ни в рай, ни в ад просто потому, что они не заслуживают внимания Господа, – заметила Эстер. – Большинство людей слишком мелкие, чтобы быть полноправными грешниками или праведниками. Но этот мудила точно заслужил реальной разборки свыше. Страшный Суд в гангста-стиле…

– Почему ты решила помогать детям? – спросил я Бритни безразлично.

– Для себя в первую очередь, – ответила Бритни. – Думаю, детям плевать, помогаю ли им я или вон та бомжиха у входа.

– За мои дела мне точно не грозит Гангста Страшный Суд, – сказал я. – Эстер права, я не заслуживаю ни рая, ни ада. Буду, наверное, болтаться где-нибудь под облаками воздушным шариком, пока не лопну.

– Пойду куплю себе колы, – сказала на это Бритни.

– Слушай, эта баба замешана в нехилом наркоделе, – начал я лихорадочно тараторить Эстер. – Я только что был с ней в туалете. Там такое творится!

– Не болтай глупостей, милый.

К нам вернулась Бритни и уже стала поднимать свою тяжелую сумку, оставленную возле Эстер, когда я увидел, что к нам направляется полицейский.

– Черт, нам крышка! – забормотал я. – Он нас сейчас заметет! Я ведь был в туалете, когда эта…

– Помочь, мэм? – галантно обратился коп к Бритни. – Он, как и все, оценил, какая шикарная штучка Бритни. – У меня сейчас перерыв. Могу легально предлагать помощь очаровательным девушкам.

– Миша вполне в состоянии помочь очаровательной девушке, – перебила его Эстер. – Пойди донеси Бритни сумку до автобуса.

Клонясь под тяжестью багажа, я брел за Бритни и гадал, что находится внутри сумки.

– Куда у тебя рейс?

– Сиэттл, – ответила она.

– У тебя там дом на берегу океана?

– Не поняла?

– Извини.

Мы встали против автобуса рейсом на Сиэттл. Я погрузил ее вещи в багажный отсек. Бритни закурила.

– Ты правильно сказала, что помогаешь детям в первую очередь для себя, – сказал я. – Хотя не думаю, что благотворительные организации оценят такую мысль, скажи ты им это вслух.

– Так я им и не скажу.

– Послушай, – я посмотрел на нее, не до конца уверенный, что разговариваю с девушкой, которую видел в туалете, настолько безоблачным был ее вид. – Я никому ничего не скажу, можешь быть спокойна. Тем более, кому охота болтать, если тебе за это могут засунуть в рот воронку и налить туда кислоту?..

– Если не охота, то и не болтай, верно? – она обратила глаза вдаль, вбок, вверх, не туда, где была моя голова. Растоптала сигарету и пошла в автобус, не сказав больше ни слова.

– Пока, Бритни! – крикнул я ей вслед. – Удачи в Сиэттле с детьми. – Она не обернулась.

– Только что, – набросилась на меня Эстер, – в мужской туалет нагрянули копы с пистолетами и вывели оттуда какого-то лысого толстяка, представляешь? Он орал, что мало того, что ему отменили автобус, его еще арестовывают ни за что ни про что.

– А я о чем говорил? Эх, надо бы за него заступиться! Только автобус уедет. Но его и так выпустят.

– Мишенька, я, конечно, уважаю тебя за твой богатый уголовно-наркотический опыт. Но то, что ты почти во всем видишь запрещенные препараты, иногда делает общение с тобой немного однообразным.

– Ты права, – ответил я. – Надо работать над собой.

* * *

– Что случилось на станции? – спрашивает меня флибустьер. – Ты чего-то не в себе.

– Да ничего из ряда вон выходящего, – отвечаю я. – Часть спектакля, который называется жизнью. Какие же все-таки люди… – начинаю я. – Как подумаешь про этот мир, сразу на душе…

– Не люблю отвлеченностей, – перебивает меня флибустьер. – Мир, люди, добро, зло, жизнь. Я люблю жизнь, но говорить про нее мне как-то…

Он мне нравится. И мне горько.

– Заасфальтированная дорога, – говорю я. – Или автостоянка.

– Ты о чем, друг? – спрашивает флибустьер.

– Техас. Вроде как степь. А все равно, автостоянка.

– Зря ты так, брат. Приезжай ко мне в прерии. У меня там дом, я построил его сам. Ни одного жилья на двадцать миль вокруг. Красота.

– Вы там живете один?

– Я там живу один, со своими девятью детьми, женой и братом. Дом двенадцать комнат. У меня профессия Иисуса – плотник.

– Я верующий, – сказал я.

– Дай пожать руку.

– Какой вы конфессии?

– У меня нет конфессии. У меня есть Христос. Для меня Христос в любом человеке. Слушай, – внезапно нагибается он ко мне, – у тебя нет тяги к ручной работе? Руками ничего не делаешь?

– Руками?

– Ну да, столяр или плотник. А то приедешь ко мне этой осенью. Подышишь воздухом. Я давно заметил, что с тобой что-то не так. Я как раз строю сарай. Бери бумажку, записывай мой адрес. Пишешь?

– Боюсь, я буду занят этой осенью, – мямлю я. – Буду жить под Филадельфией с Эстер. Ей надо учиться. На врача.

– Мы приедем, – говорит Эстер флибустьеру.

Но он, похоже, не обиделся:

– В Техасе совсем неплохо живется. У меня там небольшая плантация марихуаны на заднем дворе. Пыхаем только мы с женой. Дети ни в какую, как мы их ни уговариваем. Вы, ребята, употребляете вообще? Я пересаживаюсь на следующей остановке. Угощу вас там. У меня как раз осталось немного зелени. Если бы ты только видел наши прерии, сынок! – продолжает он. – Там полным-полно пейотов. Часто выхожу в пустыню и ем их. Зависаю на неделю, провожу время в пустыне один. Наедине с собой, Богом, Вселенной и моими видениями.

– Откуда вы едете? – спросила Эстер.

– Из Канзаса. Я вообще-то художник. Ездил туда продавать идею для плаката. Запустить это дело, чтобы тысячами штамповали. Я как-то видел в журнале советский плакат «Ты записался в добровольцы?». У меня такой же, только с Христом. Христос указывает на тебя своим перстом. Круто, правда?

– Знаете, – вступила Эстер, – я как раз подумала, какой грех я в жизни совершила. У мамы есть слепой друг. Год назад он приехал ее навестить. Мама в тот день была в отъезде, попросила меня его принять. Я привезла его к нам, поставила ужин на плиту, поддерживаю разговор. И вдруг мне в голову стукнула мысль снять с себя одежду. Интересно, как это – быть голой перед мужчиной, который тебя не видит? Так весь вечер перед ним голой и проходила. На мне были одни туфли на каблуках, чтобы он не подумал, что я хожу босиком. Было в этом что-то такое, – говорит она. – Я полностью отдавала себе отчет в том, что делала. Я тогда ощущала себя… как бы это сказать… Голой. Ужасно стыдно. – Она берет мою руку в свои с таким видом, будто хочет попросить у меня прощения за свой рассказ.

Когда мы вышли из автобуса на остановке, показалось, что солнце открыло свою чудовищную пасть и взяло нас жить внутрь себя. Небо висит так низко – это не небо, а крыша крытого стадиона ярко-серого цвета. Воздух можно увидеть и даже потрогать, как он колышется равномерными раскаленными волнами в метре над землей. Страшную вещь делает солнце с людьми. Изжаривает душу в сухой омлет, который не станет есть самый последний бездомный. Я видел лишь остовы людей, изнемогающих в этом пекле, с напряжением дожидающихся момента, когда автобус увезет их прочь.

У дороги кафе – пластиковые столики с разводами кофе. Уселись.

– Ну как? – спрашивает Эстер.

Я не совсем понимаю, о чем она, но на всякий случай отвечаю, что все о’кей. Сидим в кафе, и нам так жарко, что не разобраться, хотим мы друг друга или это просто солнце.

Кафе обычное, зонтики над столиками, но там почему-то давали спиртное. Я хотел выпить водки, но Эстер сказала, что не хочет, чтобы я пил, и если я возьму водки, она обидится. Я заказал виски.

– О виски мы не договаривались? – спросил я.

Она ответила, что не договаривались, но что все равно я дурак. Себе взяла какой-то коктейль. Неестественно розового цвета, на краях стакана сахар, а на поверхности плавала вишенка. Я попробовал – полная дрянь.

Эстер болтала ногой, пила коктейль. Я тоже сидел, пил виски, делал большой глоток, пауза, следующий, и думал: что было бы, если бы я так делал всегда. Лакал бы стакан за стаканом без перерыва. В тот момент эта мысль казалась привлекательной. Воздух был пропитан сексом, хотя, может быть, это жара, я не уверен.

– Посмотри на того человека, – сказала Эстер.

На асфальте, прислонившись спиной к стене кафе, полулежал мужчина. Несмотря на жару, на нем была куртка черного цвета и сапоги. На голове шерстяная шапка. Еще борода. И запах. Запах был жуткий, его нет-нет и доносило до нашего столика. Эстер сказала, чтобы я не пялился на несчастного, ему это неприятно. Потом пошла к нему.

– Извините, – она присела на корточки. – С вами все в порядке?

Он не ответил ничего вразумительного. Что-то промычал. Либо он умирал, либо был смертельно пьян. Скорее всего, и то и другое. Эстер так ничего от него и не добилась. Просто сидела на корточках, а он таращил на нее глаза и мычал. Но вид у него при этом был благодарный.

– Мистер? Эй, мистер? – Эстер взяла его за руку. Мне показалось, она разговаривает с глухим. – Не хотите что-нибудь поесть? Или попить не хотите?

Он посмотрел на нее и отрицательно покачал головой. Я прекрасно его понял – мало чего хотелось по такой жаре. Разве что умереть. Я сказал Эстер: она что, не видит, человеку ничего не хочется, кроме того, чтоб его оставили в покое?

– А воды? – настаивала она. Меня она не слушала. Вообще не обращала внимания. – Ну вот и хорошо! – обрадовалась она, когда тот кивнул головой, соглашаясь.

Я пошел к официанту за стаканом холодной воды. Официант спросил для кого, потому что если для джентльмена, с которым разговаривает та девушка, то нельзя: он ничего не заказывал в заведении. Я сказал, что для себя, потом пошел со стаканом в руке к стоянке, свернул, наклонился и дал ему воду. И сразу обернулся – и увидел, что официант со злобой смотрит на меня. Да и всем наблюдающим за этой сценой не нравилось то, что они видели.

Особенную неприязнь это вызвало у бритого налысо парня. Я его давно заметил. Крепкий паренек лет двадцати. У него проблемы с алкоголем – такая у него была опухшая физиономия. А может, просто недавно подрался – не знаю. Он все время смотрел на нас, пока мы разговаривали с бомжом. На лице отвращение. Бритая голова и шрам на лице. Эстер помогала бездомному держать стакан, пока тот пил, а парень смотрел на нас и бесился от всего, что видит. Она сказала мне, чтобы я подошел к нему и объяснил, что это не развлекательное шоу и что бесплатных билетов на фильм «Техасская резня бензопилой» здесь не раздают. Но я сказал, что это лишнее: пока он к нам сам не подвалил и не начал задираться, нечего первым идти на конфликт.

Бездомный к тому времени немного пришел в себя. Сказал, что пусть Господь нас хранит, а он сейчас пойдет в тень. Поковылял в тень, а мы с Эстер пошли за столик допивать наши дринки. Бритый по-прежнему околачивался рядом, но нам было пофигу. Солнце било так, будто земля не седьмая по счету от него планета, а по крайней мере вторая. Бритый поболтался еще какое-то время, потом пошел к стоянке и облокотился на ограду. Позади него были поля, которые простирались до самого горизонта. Солнце светило на него так, что был виден только силуэт. Можно было представить себе, что этот парень фермер и поля за его спиной принадлежат ему.

– Ох, господи! – выдохнула Эстер.

– Сил нет, как жарко, – промямлил я.

У меня кончился виски, но я уже раскаивался, что вообще его заказал. Меня слегка развезло.

– Может, пойдем в туалет? – предложил я. – Там прохладнее.

Эстер посмотрела в сторону парня у ограды и медленно произнесла:

– Коз-з-зел. Козла за десять миль видно, правда, бейби?

Я подумал: видно, что он местный, техасец, у которого в распоряжении слишком много времени. Он все не уходил, злобно наблюдал за нами – за Эстер еще больше, чем за мной.

– У тебя, бейби, – пошутил я, – есть особенность: ты нравишься только благородным мужчинам.

Одна из лямок на ее платье сползла с плеча, и я спросил, хочет ли она, чтобы я ее поцеловал. Она ответила, чего я жду, интересно. Я подчинился. И вообще, мне очень хотелось что-то для нее сделать. Купить ей драгоценности, на худой конец цветы. Но рядом был только один магазин, торговавший охотничьим оружием.

– Ничего себе. Оружейный магазин! – сказал я. – Как все-таки стереотипы могут быть такими стереотипными, когда ты в Техасе!

Внутри было оружие – дробовики, простые ружья, ружья с пневматическим прицелом, гладкоствольные ружья, нарезные, комбинированные и даже какая-то штука, отдаленно напоминающая меч.

Мы с Эстер ходим и осматриваем полки.

– Очень хочу тебе что-нибудь купить, – говорю я.

Я не мог ей купить ружье или арбалет – на это нужно иметь лицензию. Купил две ручные осветительные ракеты. Единственные в этом магазине устройства, похожие на пистолет, на которые не требовалось лицензии. Внутри была гильза – чтобы привести ее в действие, надо просто нажать на курок. Не знаю, пускали ли их с кораблей, но для охоты ночью они годились.

Мы вышли из магазина и опять сели в кафе. Я все-таки снова заказал виски. Чувак по-прежнему наблюдал за нами. Я сказал Эстер, что он меня раздражает. Эстер ответила что-то вроде: а чего еще можно ждать от техасца?

Я опустил лямки платья и поцеловал чуть ниже ключиц, примерно там, где начиналась грудь. Потом нагнулся и стал целовать ногу, от колена вверх.

– Давай-давай, соверши какой-нибудь рыцарский поступок для прекрасной дамы, – усмехнулась она сверху.

Я совершил. Поднял одну из ракетниц и пальнул в воздух. Бах! – ракета пролетела совсем рядом с Эстер и чуть не пробила зонтик, под которым мы сидели.

– Ур-р-ра!!! – заорал я.

Не знаю, насколько получилось рыцарски. Все, кто был в кафе, здорово напряглись – это было громко и неожиданно. Одна Эстер была довольна. Наш враг будто ждал чего-то подобного. Подошел к нам и схватил меня за руку. Эстер – крепко за другую.

– Ты что, нахер, делаешь, урод? – оскалилась она на него.

До этого я никогда не слышал у нее таких интонаций. Грубых, вульгарных, почти базарных. И не подозревал, что она может так говорить.

– Ты с кем разговариваешь в таком тоне, детка? – резко произнес парень.

– С редкостным ублюдком, разве не понятно? С неотесанным техасцем, который не знает, как убить время.

– Я почти час на вас смотрю. Как вышли из автобуса, сразу вызвали у меня подозрение. Ведете себя вызывающе. Вступаете в контакт с сомнительными личностями. Я еще тогда хотел вас задержать. – Он извлек из нагрудного кармана полицейский жетон и обратился ко мне. – Вынужден задержать вас за нарушение общественного порядка и применение огнестрельного оружия в публичном месте.

Он дернул меня за руку, заломил высоко за спиной и повел вон из кафе. Куда – неизвестно, потому что полицейской машины нигде не было. Но все равно неприятно.

Я не думал, что автобус уедет без меня с моим багажом. Я думал о том, как выгляжу с заломленной рукой и с этим типом, ведущим меня в таком виде на глазах у всего кафе.

– Стоять! Стоять, я сказала! – Эстер преградила нам путь со второй ракетой. Она держала ее на вытянутой руке, кончик гильзы смотрел прямо в нос пареньку. Не знаю, кто из нас больше сдрейфил в эту минуту, он или я. – Если ты сейчас его не отпустишь, я разряжу эту штуку в твой и без этого не больно красивый мордоворот.

Ухмылка расплылась по его физиономии:

– Давай! Давай, жми, сука! – Он был искренне рад всему, что происходило.

Эстер прищурилась. Проверила, как лежит на спуске палец. Потом мы – я, во всяком случае – услышали щелчок, и штука со свистом вылетела из бесствольного пистолета. Она скользнула в каком-нибудь миллиметре от лица моего обидчика, пронеслась над зонтиками кафе и, набирая высоту, скрылась где-то далеко в поле. Искра ужалила меня где-то рядом с глазом.

– Черт! – перевела дух Эстер. – Не попала! – Она сдула с лица выбившуюся прядь волос и весело посмотрела на парня.

Лицо у него исказилось гримасой.

– Шлюха! – рявкнул он на Эстер. – Уезжай туда, где тусуются темнокожие шлюхи вроде тебя и наркоманы вроде твоего дружка!

– Полегче, – попробовал я за нее вступиться.

Парень сделал шаг в мою сторону и прорычал:

– Ты откуда нарисовался? У тебя вообще акцент. Приезжаете тут неизвестно откуда и думаете вести себя, как дома? Решили посочувствовать бездомному? У нас тут свои порядки. Сваливайте с вашими педерастическими штучками туда, где дают волю гребаным атеистам и смуглым рожам вроде ваших. У нас гомики не в почете. – Фразу про гомиков он адресовал Эстер. – Приперли из Нью-Йорка или другого уродского места и навязываете нам свою либеральную погань? В Нью-Йорке одни евреи – отбирать деньги у честных американцев вроде тех, что живут здесь. Это из-за таких, как вы, распустились черномазые. Здесь вам не Сан-Франциско, где мужики женятся друг на друге почем зря.

– Эй, полицейский, – смогла вставить слово Эстер, – чё ты так всех ненавидишь? Кто не похож на тебя.

– Хотела прострелить мне башку, стерва? – взревел он. – Я тебе покажу, как стрелять в честных американцев! – Он пошел на нее.

Я встал между ними.

В это мгновение из здания станции вышел флибустьер. Большущий мешок защитного цвета был перекинут у него через плечо. Он был готов пересесть на местный автобус и ехать домой. Ничего не подозревая, он подошел к нам.

– Ну что, время прощаться. Мы вроде уговорились выкурить косяк-другой перед расставанием, или как?

Он вдруг замолчал. Глядя на наши испуганные лица и угрожающую позу парня, он сообразил, что к чему. И повернулся к парню.

– Сукин сын, – тихо произнес он. Очень спокойно. – Иди делать свои сучьи дела к сучкам и кобелям. К тем, кого зовут людьми, даже не обращайся. – Он говорил с ярко выраженным техасским акцентом.

Парень ошарашенно на него уставился. Он не ожидал такого от своего. До него дошло, что с флибустьером можно нарваться на неприятности и что из автобуса на нас смотрят. Он с ненавистью сплюнул и исчез.

– Может, тебе и правда стоит держаться подальше от Техаса? – спросил меня флибустьер, когда пожимал на прощанье руку. – Техас – неплохой штат. Но он точно не для таких, как ты.

* * *

Все изменилось, когда мы попали в Нью-Мексико. Горы. Воздух, небо и даже солнце стали другими, они не имели отношения не только к Америке, но вообще к миру. В воздухе ощущалось благородство. Силуэт гор вдоль горизонта, вдоль дороги, по которой мчал наш автобус, настраивал на строгость духа. Становилось неловко за предыдущие дни путешествия. Хотелось разгладить рубашку, посмотреть, не осталось ли на ней морщинок.

Горы и весь пейзаж были такие сказочные, что в них не верилось точно так же, как в декорации и спецэффекты в фильмах. Я смотрел на эту красоту спокойно, словно на коллажи или инсталляции, я был отгорожен от нее призрачной сказочной дымкой все равно что броней.

Эстер тоже изменилась, когда мы въехали в Нью-Мексико. Тень, которую отбрасывали горы, легла на нее, принеся покой. Она сама теперь была достойной и настоящей, точь-в-точь как весь штат.

По бокам дороги бежали кактусы. Мне нравилась мысль: реальные мексиканские кактусы. Новый водитель был уравновешен, красив, вежлив, молод и элегантен. Он не вез нас в тюрьму. Сам автобус был лучше, салон чище, металлические накладки по стенам блестели. Да что там – мотор работал тише. Люди выглядели более цивилизованными. Девушки такие, каких можно встретить в Европе, – подтянутые, аккуратные, стильные. Мы были в продвинутой части света.

На остановке около супермаркета, тоже похожего на европейский, мы сказали водителю, какой он милый, пожаловались на водилу бывшего. Он поклонился, ответив, что ему доставляет удовольствие быть нам приятным. Когда мы отъехали, Эстер сказала:

– Ясно, что он пользуется успехом у женщин. Посмотри, как с ним болтает та хорошенькая блондинка.

– Вот именно, – согласился я. – О чем может спрашивать водителя блондинка посреди Скалистых Гор? Насколько дорога прямая?

– Если бы я была такая же красивая, как она, я бы тоже болтала всякую ерунду.

– Ты красивая. Хотя это не важно.

– А что важно?

– Секси. Сейчас красивых вообще нет. Остались одни секси. Я уж и не помню, когда последний раз видел красивую девушку. Такую, чтобы получить эстетическое удовольствие, как от произведения искусства. Красивую, как объясняют это слово в словаре. Сейчас видишь девушку – и тебе не важно, что она красивая. Главное, что она секси. Красивых, милая, не ищи, везде секси.

– Я тоже?

– Ты очень красивая. Но ты слишком секси, чтобы обратить внимание на то, что ты красивая. Продукт нашего времени.

Мы вышли поесть на ближайшей остановке. Было самое подходящее время, вечер, и хотелось есть. Недалеко от станции стояло большое деревянное здание, похожее на амбар. Единственное в этом месте – сарай посреди поля и парковка. Мы решили, что это ресторан, но, когда подошли ближе, поняли, что это дансинг. Оттуда раздавались громкие голоса и музыка.

– Может, не надо? – спросил я, перед тем как войти.

Но она уже открывала дверь.

Помещение оказалось погруженным в полумрак залом. Посередине находился бар, а по бокам вплотную к стенам – кабинки со столиками. Пространства между столиками и баром было достаточно, чтобы танцевать.

Нас остановил мускулистый мужчина в сером костюме в полоску, который, казалось, был ему мал.

– К сожалению, все места заняты, – сказал он голосом, неожиданно мягким для его внушительного облика.

– Как обидно! – воскликнула Эстер.

Она норовила заглянуть ему за спину, чтобы посмотреть, что делается внутри.

– Мы можем посадить вас вон в ту кабинку вместе с молодыми людьми, если вы не против, – произнес он столь же мелодично. – Боюсь, это единственное, что мы можем сделать для вас…

Мы пошли через полупустой танцпол к столику, на который он указал. Прошли мимо девушки в белой блузке. Она стояла возле бара с меню в руках и улыбнулась нам. Сказала, что рада нас видеть. Я ответил комплиментом. На танцплощадке были две-три подвыпившие танцующие пары.

За столиком сидели две девушки и молодой человек. О чем-то оживленно разговаривали. «Здрасьте!» – сказал я, но они не ответили. Просто продолжили говорить о своем. Они сидели, как молодые люди в парижском кафе. Та же свобода и артистичность. Тут уже и Нью-Мексико не пахло, не говоря Америкой.

В конце концов они оказались вполне приветливыми, вежливо поздоровались, кивнули. Только сейчас, наверное, и заметили. И продолжили говорить.

Мы с Эстер стали ждать, когда принесут меню.

– Я тут уже была, – сказала она.

– Не понял. Где? Здесь?

– Ну, не совсем здесь. Я была в точно таком же месте, как это. Такие же столы, такие же светильники, весь антураж, такая же еда…

– Наверное, сеть ресторанов. Где это было?

– В Нью-Йорке.

– И музыка такая же играла?

– Ты знаешь, я не люблю музыку.

Наконец подошла официантка, Эстер заказала луковый суп, я закуски. Оба по сэндвичу с креветками. Я еще фруктовый салат. И коктейль, который был зеленого цвета, хотя в меню написано, что он состоит на пятьдесят процентов из красного вина. Я очень надеялся, что наши соседи вот-вот уйдут, но в момент, когда я подумал, что они поднимаются, они заказали себе еще. Мне было неловко разговаривать, я помалкивал и стеснялся.

Началась новая песня.

– Лорен Хилл, – сказал я.

– Я знаю эту песню, – сказала Эстер. – Она имеет для меня ностальгическую ценность. Один черный друг мне ее ставил, когда…

– Я понял, – перебил ее я.

Эстер слушала, слегка наклонив голову набок, с улыбкой на лице.

– Хорошая песня, – сказала она.

Я почувствовал гордость, будто сам ее написал. Эстер прислушалась.

– Ее там играли, – сказала она. – В том месте в Нью-Йорке, где я была. Которое очень похоже на это.

Молодой человек и одна из девушек встали из-за стола и пошли танцевать. Вторая осталась. Когда Эстер достала пачку сигарет, она с улыбкой попросила одну. Я поднес зажигалку, она глубоко затянулась, выдохнула дым, кивком поблагодарила и снова откинулась на спинку стула. Мы втроем стали смотреть на танцующих. Курили и смотрели. Я был доволен, что эта песня им нравится.

Мы сидели, как мне казалось, втроем. В какой-то момент девушка повернулась и что-то нам сказала, но ни я, ни Эстер не расслышали. Я просто кивнул, и девушка мне в ответ. И продолжили курить.

– Посмотри, – сказала Эстер.

Полный мужчина танцевал в одиночестве в центре площадки. Он обнимал воображаемую партнершу и громко подпевал. Он подошел к паре, которая была за нашим столиком, и что-то сказал молодому человеку на ухо. Тот сдержанно кивнул в ответ.

– Он точно там был, – ткнул я в сторону полного вилкой.

– Где?

– Где ты тогда тусовалась. В том месте, которое не отличается от этого.

Эстер засмеялась.

Внезапно свет в зале изменился, все сделалось фосфорно-голубым. Девушка, сидевшая с нами, превратилась в фею. Костюм, который до этого был серый, стал голубым. Все сделалось голубым – ее волосы, лицо, напиток, который она потягивала. Она курила голубую сигарету и выдыхала голубой дым. Даже огонек отдавал синевой.

Песня закончилась, молодой человек с девушкой вернулись обратно к нам. Он обнимал девушку за талию. Он сказал что-то блондинке, остававшейся с нами, та стала собираться. Достала из сумочки стодолларовую купюру, вложила в меню, на меню поставила недопитый стакан. Потом кивнула нам, взяла сумочку и пошла вслед за своими друзьями.

– Милые, – сказала Эстер.

Я не спорил. Было лень разговаривать. «Готов обожать их, когда сорву с них белье!» – орал Бини Мэн из колонок. Я и Эстер были каждый в своей капсуле и слушали.

– Классно, – нарушил я тишину. – «Белье» – классно!

– На мне нет, – произнесла Эстер с отсутствующим видом.

– Белья?

Она кивнула. Слова растворились где-то под потолком клуба. И мне, и ей было лень придавать этому хоть какое-то значение. Нам вообще было лень. Каждый думал о своем.

– Ты можешь посмотреть, что на мне его нет, – все так же равнодушно произнесла Эстер. – Уронишь нечаянно на пол мою пачку сигарет, а когда залезешь под стол, чтобы поднять, посмотришь. Когда увидишь, обязательно скажи.

– С меня хватит впечатлений на сегодня.

– Ой! Я сама уронила! Не мог бы ты залезть под стол и поднять мои сигареты, бейби? – Эстер явно было скучно.

– Ладно, – согласился я.

– До встречи, милый! Увидимся в новой жизни. Скучаю по тебе, Мишенька! Ну, как там, видишь?

– Сумку вижу. Они забыли сумку…

– Сумку? Какую сумку? – неожиданно для меня Эстер отнеслась к случившемуся серьезно.

– Подожди. Тут написано USSR. Сумка, которая была в России в советское время, представляешь? Синими буквами USSR. С другой стороны должно быть красными буквами по-русски СССР. Точно!

– Мне плевать, что там написано и каким цветом! – завелась Эстер. – Просто открой и скажи, что внутри!

– Тяжелая. И набита чем-то одинаковым…

– Да открывай ты ее! Подожди, дай я. Деньги, – произнесла она металлическим голосом.

– Что, вся сумка?

– Вся. Встаем. Забираем и уходим, – расхохоталась Эстер.

Мы подняли головы. Рядом с нами стоял полный. Тот самый, который танцевал с невидимой партнершей. Когда мы его увидели, он уже подсаживался к нам.

Сумка осталась на полу, между нами и им, момент был упущен.

– Fuck! – выругалась Эстер.

Полный нам улыбнулся. Наша официантка поставила перед ним стакан воды и хлебцы с квадратными кусочками сливочного масла. На нем была белая рубашка с потными пятнами под мышками. На пальце здоровый перстень. Палец был жирный, напоминал сардельку. Он им постукивал по столу, пока ждал, когда официантка придет принять его заказ. Мы с Эстер загипнотизированно на палец смотрели.

– Сейчас, бейби, – прошептала Эстер сквозь стиснутые зубы. – Наклоняешься, забираешь сумку, и уходим. – Это уже не походило на шутку.

– Слишком далеко, – прошептал я.

– Fuck! – снова выругалась Эстер.

Поздно. Упущен момент. Такое бывает. Понимаешь, что секунду назад все было хорошо, а сейчас руины. Такое случается во сне: надо бежать, а не можешь двигаться. Мы сидели и смотрели, как толстяк постукивает по тарелке жирным, похожим на сардельку пальцем с перстнем.

Подошла официантка.

– Неужели будет заказывать? – в отчаянии прошептала Эстер.

– То, что я заказывал до этого, милочка, – произнес полный, облизывая губы, как в предвкушении приближающегося обжорства. – Вы ведь не забыли, что?

Ему принесли луковый суп, такой же, как ела Эстер, салат «Цезарь» и курицу с картошкой, политую сметаной. Мы сидим и смотрим.

– Солнышко, у нас скоро автобус, – напомнил я.

– Сидим до упора, – процедила Эстер сквозь зубы.

Ее взгляд не отрывался от его тарелки. Он ел суп, и подбородок у него был весь мокрый. Хотелось протянуть салфетку, чтобы он вытерся. Официантка пришла собрать наши тарелки. Наш ужин кончился, пора было уходить.

– Еще будете? – спросила она.

– Да, мы будем еще есть, – металлическим голосом проговорила Эстер. – Закажи что-нибудь, милый. – Я замешкался. – Что ты хочешь есть, лапушка? – словно по складам произнесла Эстер, избегая встречаться со мной взглядом. – Хочешь что-нибудь на сладкое, мой любимый? Может быть, хочешь выпить?

– Выпить! – обрадовался я. – Будем пить!

Принесли виски. Я поднял стакан.

– За твою красоту, настолько красивую, что она не оставляет возможности пить за твои душевные качества. И тем не менее – за твой ум и доброту! Благодаря тебе я впервые могу сказать, что мне нравится штука, которая называется жизнь.

– Ура, – произнесла Эстер с облегчением от того, что я кончил тост.

Мы чокнулись и осушили стаканы. Что-то расплылось в глазах, легкий гул коснулся ушей. Я сделал официантке знак повторить.

– За тебя, – начал я говорить еще до того, как нам принесли, – такую же аппетитную, как верхушка кремового пирожного у этого, – я посмотрел на полного.

– До упора, – прошипела Эстер остервенело. – Если положение безвыходное, берешь бутылку, жахаешь ему по голове, я беру сумку, и уходим.

Я видел, что ее уже не остановить. Грань между реальностью и игрой исчезла.

– Почему я? – спросил я.

– Я тебя всегда оберегаю и защищаю, ты это знаешь. Но сейчас от тебя впервые требуется немного самостоятельности.

Мужик доедал суп. И поглощал хлеб, хотя впереди было второе. Полные люди такие.

А нам оставалось десять минут до автобуса, и их надо было чем-то занять. Виски поступал на наш стол без задержек.

– Эстер жил, Эстер жив, Эстер будет жить, – выговорил я спотыкаясь. – Учиться, учиться и учиться.

Я положил голову на стол. Эстер смотрела вдаль.

– Это ты про меня? – спросила она немного погодя.

– Кто?

– Учиться, учиться и учиться?

– О чем ты?

– О том, что я все время учусь.